Руководители и коллеги

Руководители и коллеги

Проблема выбора и назначения руководителей и управляющих процессом реализации больших государственных программ в военных отраслях науки и промышленности была предметом особого внимания оборонного отдела ЦК партии.

При жизни Сталина назначения директоров ведущих организаций требовали обязательного его согласия. После смерти Сталина постепенно была узаконена многоступенчатая процедура назначения руководителей для всей иерархии. Постановления о назначении или снятии с должности директоров и главных конструкторов ракетной отрасли принимались секретариатом ЦК. Только после этого появлялись постановления правительства и соответствующие приказы министра отрасли.

Одновременно с организацией НИИ-88 или со сдвигом по времени на один-три года начали отсчет своего жизненного цикла многие новые научно-исследовательские конструкторские и производственные коллективы. Почти все сталкивались с проблемой компетентного руководства. Во время войны аппарат ЦК, контролировавший все научные, конструкторские организации и заводы, назначал руководителей, не обременяя себя заботой о их взаимоотношениях с коллективом. В почете были жесткие волевые директора, которые ради плана выпуска военной техники не щадили ни себя, ни подчиненных, четко выполняли идущие сверху указания.

Эта традиция в основном сохранилась и в первые послевоенные годы. Однако новые научно-технические проблемы нуждались в существенном усилении роли технического руководства. Не директор-администратор, увенчанный многими правительственными наградами, а главный конструктор становился центральной фигурой. Так сложилось в авиации и было задумано в атомной технике. В НИИ-88 сложилось по-другому.

Осенью 1949 года Победоносцев оставил пост главного инженера, чтобы стать ректором Промышленной академии. Тритко, оставаясь начальником СКВ, временно был назначен и на должность главного инженера. До апреля 1950 года Королев оставался только начальником отдела № 3 СКВ, формально подчиненного Тритко.о

На полигоне Королев был полноправным идеологическим и техническим руководителем. Его авторитет с каждым годом возрастал. Заместители министров, начальники главков и главные конструкторы других министерств безоговорочно признавали Королева руководителем ракетной программы.

По возвращении с полигона все менялось. В НИИ-88 Королев переставал быть первым лицом, таким какими были в своих организациях Глушко, Рязанский, Бармин, Кузнецов и другие главные конструкторы, в быстро развивающейся кооперации.

Королева это угнетало. Его заместители, в особенности Мишин, с таким ущемлением также не могли примириться.

Началась борьба Королева внутри НИИ-88 за ббльшую автономию. В этом его поддерживали все соратники по институту «Нордхаузен» и люди, пришедшие из авиации.

Устинов понимал несуразность структуры НИИ-88, но сразу на серьезную реорганизацию не решался. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что министр сам не мог решить такой вопрос, как реорганизация подчиненного ему института и предоставление больших прав Королеву. Над Устиновым был всесильный аппарат оборонного отдела ЦК ВКП(б), возглавлявшийся Иваном Сербиным. Его неспроста иногда называли «Иваном Грозным».

Все кадровые перестановки, снятия, выдвижения, награждения и наказания руководителей должны были быть обязательно с ним согласованы. Впоследствии на различных совещаниях с участием Сербина я имел возможность убедиться, что министры действительно побаивались этого человека и никогда не рисковали вступать с ним в спор.

По просьбе Гонора Устинов согласился выслушать строптивого Королева. Под предлогом обсуждения сложных задач плана 1950 года Устинов как-то в мае вызвал к себе в субботу на 10 часов вечера Гонора, Королева, Тритко и меня.

Поехали двумя машинами: я с Королевым, Гонор с Тритко. По дороге Королев сказал, что «выложит» министру не столько планы, сколько претензии по структуре и бардаку в НИИ-88. Он потребует выделения из состава СКВ в самостоятельное ОКБ со своим опытным производством, своим отделом управления, испытаний и материалов. Не считаясь с присутствием водителя (по тем временам это было рисковано), он, репетируя речь, обратился ко мне и страстно убеждал: «Вот ты держишь у себя всю систему управления со всеми кабелями. Ты вынул кишки из живого организма ракеты. Я должен тебя просить о любом изменении, как об одолжении. Испытатели слушаются меня только на полигоне. Хорошо, что Черток, Цыбин, Воскресенский – люди, которым я могу доверять, и мы всегда договоримся. А материаловеды, когда захотят, могут меня послать подальше, если им Тритко скажет, что не слушайте вы этого Королева. Завод, тот со мной вообще не считается. Дальше без экспериментальных установок, без предварительных проверок работать нельзя.

У завода свой план. Его еще загружают чужой работой. Они говорят, что и так работают только на Королева. Но не хотят слушать, когда вместо этих литерных чертежей просим для проверки что-то сделать по экскизам и вне плана. Глупость глупая! Я должен иметь свое производство! Вот у Глушко в Химках я был. Там все ему в рот смотрят. А я должен по любой мелочи ходить на поклон к Гонору. Если завтра будет не Гонор, а какой-нибудь долдон, то все прахом пойдет! Кажется, что к этому дело идет.

Вот мне жаловался Рязанский, что когда Черток из НИИ-88 приезжает в НИИ-885, идет к директору и просит изменить график и сделать что-то сверх всяких планов, то там, в чужом институте, слушаются. А здесь, у себя, мы не хозяева. Гонор к тому же не хочет портить отношений с парткомом. Уткин там хоть и порядочный человек, но и горлопанов больше чем достаточно».

Но у министра все это высказать Королеву не удалось. Во-первых, совещание Устинов начал не в 10 часов вечера, а на полтора часа позже. Мы, накурившись в приемной, уже почти в полусне соображали, во сколько же он нас отпустит. Во-вторых, начал он совещание с сообщения о перспективах работы с ЗУР. При этом высказал мысль о возможной передаче всей тематики в авиационную промышленность, имея в виду, что в верхах такие предложения по новой организации работ уже рассматриваются. Но пока принимать решения рано. Поэтому он просит дружно и слаженно работать в действующей структуре, учитывая исключительную сложность планов 1950 года. Особенное внимание Устинов просил уделить ракете Р-2, говоря, что это для нас экзамен на способность к самостоятельному творчеству. Он упомянул, что у Синилщикова с воспроизведением «Вассерфаля» пока ничего хорошего не получается, поэтому работы Королева для судьбы НИИ-88 приобретают решающее значение.

Королев попытался вклиниться в пространные наставления министра с изложением своих взглядов на организацию работ, но Устинов не настроен был открывать дискуссию. Он посмотрел на часы, сказал, что все мы сильно устали, уже час ночи, пожелал успехов, отдыха в воскресный день и отпустил.

Мы вышли, сильно разочарованные таким совещанием, на котором никто из нас не имел возможности высказаться. Тритко неожиданно предложил поехать поужинать. «Ресторан „Москва“, – сказал он, – открыт до 5 утра. Пока мы ждали, я заказал по телефону столик, нас ждут». Королев и Гонор не обрадовались, но согласились. В ресторане на третьем этаже, несмотря на глубокую ночь, было полно публики, по всем признакам, тоже отпущенной с ночных совещаний. Пировала под воскресенье военно-промышленная элита. Тритко оказался здесь завсегдатаем. Иностранцы и «легкая» публика с женщинами, объяснил он, веселятся на крыше «Москвы», а здесь все свои и можно поговорить по душам. Но, чтобы разговор действительно был «по душам», надо нам всем выпить «по-артиллерийски». Все, кто сможет пить «по-артиллерийски», остаются навеки боевыми друзьями. Такова, по словам Тритко, традиция настоящих фронтовых артиллеристов. По его команде все понимающая официантка быстро поставила на наш столик четыре пол-литровые бутылки водки, четыре пустые пивные кружки, два больших графина с пивом и наполнила глубокие тарелки аппетитной горячей солянкой. Гонор возмутился первый: «Ты что задумал, на каждого по пол-литра! С меня хватит солянки и пива». Королев сидел мрачный, ожидая разговора «по душам». Но Тритко быстро наполнил до краев пивные кружки водкой и скомандовал: «Пол-литра водки надо выпить из кружки, не переводя дыхания, не отрываясь! Потом запиваем пивом и закусываем солянкой». Он подал пример. Я был самый молодой в этой компании и счел нужным показать, что не только артиллеристы способны на такой подвиг. После того как выпил пол-литровую кружку водки, запил кружкой пива и принялся за солянку, полностью потерял память. Как поступили Королев и Гонор, я уже не видел. Сознание вернулось утром, когда я проснулся дома совершенно свежий и пытался вспомнить, как же я попал домой и в каком состоянии. Спросил Катю.

Она сказала, что я явился в пятом часу. Объяснил, что было очень трудное совещание у министра, просил утром не будить, от всякой еды отказался. Ничего ненормального в моем поведении она со сна не заметила.

В понедельник Тритко счет нужным проверить по телефону, на месте ли я. Убедившись, что все в порядке, он сказал:

– Ты настоящий артиллерист!

Как все было на самом деле, мне рассказал шофер Гонора: «Льва Робертовича и Королева еле рассадили по машинам. Королев хотел драться, а вы с Тритко их разнимали. Я довез вас до дому. Сами нормально вышли, а Гонор был совсем плох. Когда приехали, то он из машины выйти не мог».

Ни Гонор, ни Королев впоследствии об этом ночном разговоре «по душам» не вспоминали.

Однако в 1950 году все-таки начались кадровые перестановки, нарушившие стабильность, которую Устинов просил нас поддерживать.

В июне на время опустел кабинет директора. Гонор, не успев попрощаться, улетел в Красноярск. В августе новым директором НИИ-88 был назначен Константин Руднев. Он принадлежал к молодому поколению руководителей военной промышленности и был переведен к нам из Тулы.

В Туле Руднев был директором знаменитого оружейного завода. Знакомство с новым директором мы начали с расспросов секретаря Анны Григорьевны. Она была бессменным секретарем при Гоноре. Как правило, новый руководитель приводит с собой «своего» секретаря. Руднев с самого начала, видимо, задался целью внушить чувство доверия и не собирался учинять перестановку кадров, начиная с секретаря директора.

Анна Григорьевна могла бы много поведать о руководящих кадрах. За 46 лет работы секретарем или референтом мимо нее в кабинет директора НИИ-88, переименованного впоследствии в Центральный научно-исследовательский институт машиностроения, проходили восемь директоров. Анна Григорьевна нас всех успокаивала, что новый директор очень корректен, никакого самодурства пока не проявляет и разрешил впускать к нему каждого, кто будет проситься на прием.

Я считал себя уже опытным руководителем и решил, что до свидания с новым директором надо, пользуясь знакомствами в аппарате министерства, узнать что-либо о нем более подробно. Секретарь Ветошкина, Ирина, которую он переименовал в Ирэн, была моей соседкой по дому на улице Короленко. На вопрос, что говорят в главке о нашем новом директоре, она сказала, что все считают его очень способным руководителем с большим будущим. Его недостаток, по мнению знакомых, – излишняя мягкость и корректность. Туляки его очень жалеют и считают, что ракетчики в НИИ-88 его «съедят» и советские оружейники потеряют хорошего руководителя.

Королев при встречах с другими главными ворчал. В самом деле, Гонор проработал директором на таком горячем месте с августа 1946 года. Был «у нас в Германии». Всех нас знал, как облупленных. За четыре года разобрался в технике, установил хорошие связи со всеми смежниками. Все его уважали, Королев с ним часто конфликтовал и спорил, но теперь надо было начинать все сначала. И почему опыт и знания, которые получил Гонор, должны пойти прахом и он снова начинает делать пушки?

Ворчать-то Королев ворчал, но отлично понимал, что уход Гонора – это не каприз Устинова, а политика Сталина – Берии и лучше по этому поводу помалкивать.

Руднев действительно оказался интеллигентным, не кричащим и в меру скромным руководителем. Нашей техники он, конечно, не знал и поэтому вынужден был изучать людей, чтобы понимать, на кого опереться и кому в полной мере доверять.

Руководители, привыкшие к тяжелым разговорам в кабинете директора, были при знакомстве с Рудневым удивлены его неиссякаемым чувством хорошего юмора. Он не скрывал, что благоволит к людям, которые понимают шутку и предпочитают «работать, а не выполнять указания».

Вскоре и Королев заявил, что с Рудневым работать можно. Они нашли взаимопонимание, и новый директор поддержал его предложение по реорганизации.

Действительно, появился подготовленный еще Гонором приказ министра об изменении структуры НИИ-88. СКБ разделялось на два ОКБ – особых конструкторских бюро. Отдел № 3 преобразовался, и

Королев назначался Главным конструктором и начальником ОКБ-1. Тритко освобождался от должности начальника СКБ и назначался начальником ОКБ-2 вместо Синильщикова.

Оставалась вакантной должность главного инженера. Здесь Руднев, вероятно с чьей-то подсказки, попытался прозондировать возможность моего назначения, тем более, что я значился заместителем главного инженера. Получив по этому предложению отказ, он сделал попытку вернуть Победоносцева. Тот тоже отказался.

В аппарате министерства распространился слух, что Королев претендует на оба поста: и главного инженера, и начальника ОКБ-1. Такого поворота в аппарате боялись. Целеустремленность и характер Королева всегда внушали чиновникам опасения, что он станет неуправляемым и все дела в НИИ-88 полностью будут под его влиянием.

Неожиданно Руднев получил в качестве первого заместителя и главного инженера Михаила Рязанского. Устинов без особого труда уговорил Рязанского покинуть такой же пост в НИИ-885 и спасти НИИ-88, помочь молодому директору навести там порядок.

Рязанский чувствовал себя не очень удобно перед Королевым, оказавшись вместо главного конструктора системы управления – смежника Королева – вдруг над ним в должности заместителя Руднева.

А мне он объяснил откровенно, что когда в ЦК обсуждался вопрос о кандидатуре главного инженера, то его, Рязанского, предупредили, что в ЦК имеется много кляуз в мой адрес. Это, главным образом, связано с разработкой системы автоматической астронавигации. Но дело не в технике, а в том, что теперешняя обстановка требует другой расстановки кадров и поэтому Черток не может далее оставаться на должности заместителя главного инженера.

С приходом Рязанского в НИИ-88 установилась фактически власть триумвирата: Руднев – Рязанский – Королев.

Королев реорганизовал свой отдел № 3 и начал формировать полноценное ОКБ-1, которому вскоре суждено было стать исторической организацией, обеспечивающей Советскому Союзу приоритет в ракетной и космической технике.

Размышляя над прошлым спустя много лет, думаю, что не было худа без добра. А еще важно, чтобы были при «худе» и добрые люди.

Новый заместитель министра Зубович в конце 1950 года объявил мне, что ему очень жаль, но его приказом я освобождаюсь от обеих должностей и направляюсь в распоряжение отдела кадров НИИ-88. Таким образом выполнялось указание, чтобы я был вне «номенклатуры». Это был для меня прежде всего моральный удар. Перенес я

его сравнительно легко, потому что был заранее предупрежден Королевым и Рудневым.

В.Д.Бармин – главный конструктор комплекса наземного стартового оборудования

М.С.Рязанский – главный конструктор систем радиоуправления и радиоизмерений

В.П.Макеев – генеральный конструктор ракет подводного флота

И.И.Кузнецов – главный конструктор бортовых гироскопических приборов

А.М.Исаев – главный конструктор ракетных двигателей

Д.И.Козлов – первый ведущий конструктор ракеты Р-7, в дальнейшем генеральный конструктор ракетно-космических систем наблюдений

А.Ф.Богомолов – главный, конструктор ОКБ МЭИ

Р.А.Турков – заместитель С.П.Королева, директор завода

Л.А.Воскресенский – заместитель главного конструктора ОКБ-1

С.О.Охапкин – заместитель главного конструктора ОКБ-1

К.Д.Бушуев – заместитель главного конструктора ОКБ-1

М.В.Мельников – заместитель главного конструктора ОКБ-1

И.Е.Юрасов – заместитель главного конструктора ОКБ-1

П.Е.Трубачев – районный инженер

Отдел кадров выполнил команду директора и перевел меня на должность заместителя начальника отдела №5 нового ОКБ-1. Этот отдел по замыслу Королева был началом комплексного отдела системы управления, который должен быть в составе ОКБ-1 и подчинен ему, Королеву, а не главному инженеру.

Рязанский поддерживал эту линию. Не было бы такого на меня гонения, может быть, моя дальнейшая судьба сложилась по-другому. Теперь уже не только по тематике, но и административно я был подчинен Королеву.

Моим непосредственным начальником оказался Михаил Кузьмич Янгель. Кто-то из высоких руководителей приглядел его, когда он после работы в авиационной промышленности оканчивал годичный курс Промышленной академии, и порекомендовал Устинову взять его в резерв на дальнейшее выдвижение.

Меня Королев предупредил, что у Янгеля как начальника отдела управления я буду заместителем временно. Янгель не специалист в вопросах управления и автоматики, потому Королев будет возлагать ответственность на меня и спрашивать тоже с меня.

М.К.Янгель – директор НИИ-88 (справа

Коллектив нового отдела принял хорошо и Янгеля, и меня. Работы и технических проблем было слишком много. Все пытались не сбрасывать и перекладывать, а наоборот, брать на себя побольше и нести всю полноту ответственности. В этом было одно из условий наших успехов первого десятилетия.

Янгель попросил меня взять на себя все работы по электрическим схемам, рулевым машинам, телеметрическим и радиосистемам. Все решения, которые я считал нужным принимать, можно было с ним не согласовывать. Но за собой он оставил право рассматривать с моим участием и готовить предложения для Королева по вопросам динамики полета и согласования этих вопросов с НИИ-885, т.е. с динамиками Пилюгина. В 1951 году уже шло проектирование ракеты Р-5.

Р– 5 по своим динамическим характеристикам требовала принципиально новых подходов при создании системы управления. Поэтому были необходимы постоянные контакты с теоретиками Пилюгина. В этом Янгель всецело полагался на мою с ними дружбу, ибо в самом начале возникли конфликтные вопросы.

Так мы с Янгелем договорились и почти год проработали в очень дружественной атмосфере. Через год Янгель был переведен на должность заместителя главного конструктора. В числе прочих вопросов Королев поручил ему конструкторский контроль за серийным производством Р-1 и Р-2 в Днепропетровске. В июне 1952 года НИИ-88 снова лишился главного инженера. Рязанский ушел в министерство на должность начальника главного управления. К счастью, это было недолго. Не выдержав аппаратной суетни, он вскоре вернулся в коллектив своего НИИ-885.

В 1952 году Руднева перевели в аппарат на должность заместителя министра. Неожиданно для всех, в том числе и для Королева, директором НИИ-88 был назначен Янгель. Это назначение оказалось трудным испытанием для хороших отношений между Янгелем и Королевым.

К сожалению, они не выдержали испытания на мирное, дружественное, идеологическое и практическое взаимодействие. Оба они поощряли деловые контакты своих заместителей и сотрудников, но друг с другом встречались только на совещании в министерстве по вызову или в других высоких инстанциях.

Наша ракетно-космическая техника могла бы, вероятно, получить еще большее развитие, если бы эти два руководителя объединили усилия, а не противоборствовали. Обострение отношений дошло до того, что они старались не встречаться и не разговаривать друг с другом. Королев использовал меня, Мишина и других своих заместителей как посредников для связи с новым директором.

В обострении отношений в ту пору мы – сотрудники ОКБ-1, подчиненные Королеву,– обвиняли Янгеля. Янгеля раздражали властолюбие, в какой-то мере естественное честолюбие и нелегкий характер Королева. Заслуги Королева спустя шесть лет после начала его деятельности по последовательному созданию отечественных ракет были даже по современным меркам очень велики. Королев и его коллектив работали самоотверженно и одержимо.

Янгель решил, как почти всякий новый руководитель, неожиданно оказавшийся во главе мощной организации, менять методы, цели и структуру по-своему. Он задался целью «перевоспитать» Королева так, чтобы ОКБ-1 было для НИИ-88, а Королев требовал подчинения тематики НИИ-88 задачам ОКБ-1. В те времена Королев был объективно прав. Но неприятие Королевым руководства Янгеля грозило разрушением и без того хрупкой структуры НИИ. Министерство и ЦК пошли на компромисс, и в конце 1953 года Янгеля перевели на должность главного инженера, освобождая тем самым его от прав на командование Королевым. Проработав меньше года в этом амплуа, распыляя свои силы в повседневной рутинной управленческой деятельности, Янгель согласился уехать в Днепропетровск. Его назначили главным конструктором днепропетровского ОКБ. Здесь он получил возможность начать уже не словесную, а настоящую реализацию идей создания ракет на высококипящих компонентах. Янгель начал с разработки ракеты Р-12 в противовес королевской Р-5М.

Место директора НИИ-88 после Гонора, Руднева и Янгеля занял Спиридонов, который до этого был главным инженером главного управления в министерстве.

В начале 1953 года ОКБ-1 уже насчитывало более 1000 человек и представляло собой организацию, способную возглавить практическую деятельность и научные исследования по перспективам развития ракетной техники. В министерстве тоже, наконец, пришли к мысли, что нужен головной институт отрасли типа ЦАГИ.

14 августа 1956 года министр подписал приказ о выделении ОКБ-1 в самостоятельную организацию.

Структура этой новой организации уже практически была отработана в течение последних двух лет и поэтому никакой коренной ломки в расстановке основных кадров не потребовалось. Но новых забот для Королева лично и его ближайшего окружения добавилось много.

В новой структуре завод выходил из состава НИИ-88 и подчинялся начальнику ОКБ. Производство для любого КБ – это фундамент, без которого самые совершенные идеи и проекты останутся на бумаге. За передачу вполне современного завода в состав ОКБ-1 Королеву пришлось выдержать многократные сражения на разных уровнях. Основной загрузкой для завода все же было изготовление ракет, разработанных ОКБ-1. Серийное производство ракет Р-1, Р-5 и Р-5М уже было передано на Днепропетровский завод. Производство ракет морских модификаций Р-11М передавалось на Урал. В Киеве, Харькове, Свердловске создавались специализированные приборостроительные КБ и заводы. На опытном заводе № 88 в 1955 году полным ходом началось изготовление блоков первой межконтинентальной ракеты Р-7.

Постановление правительства по созданию этой ракеты появилось 20 мая 1954 года. Содержание обширного постановления до его окончательного выпуска внимательно рассматривалось всеми главными конструкторами, их ближайшими заместителями, аппаратами министерств и Госплана.

Проблемам производства в этом документе было уделено должное внимание. Ответственность за изготовление ракет возлагалась на завод № 88. Логично было подчинить его начальнику ОКБ – главному конструктору. Но, несмотря на формальное вхождение в структуру ОКБ-1, по настоянию министерства за заводом сохранилась определенная самостоятельность – он имел свой расчетный счет в банке и его планы должны были быть обязательно согласованы с министерством.

Директором завода был назначен Роман Анисимович Турков. Одновременно он получил и статус первого заместителя Королева. Турков прошел жестокую школу военного лихолетья в должности главного инженера, а затем и директора на Красноярском артиллерийском заводе. Кроме технологических проблем производства он считал совершенно естественным взять на себя бремя социальных проблем – жилье, коммунальные услуги, детские сады, школы, больницы, транспорт и массу других забот, которые должны были обрушиться теперь на Королева.

Где, в какой еще стране ученый – конструктор, руководитель сложнейшей научно-технической программы – должен заниматься вопросами переселения сотрудников предприятия из ветхих бараков или строительством дорог и детских яслей? Такова была в те годы и осталась на десятилетия позднее тяжелая доля руководителя.

Иногда пытаются сравнивать творческие свершения фон Брауна и Королева. При этом забывают, что Королев, создавая межконтинентальную ракету и первые космические аппараты, «пробивал» строительство дворца культуры, следил за шефской помощью детскому дому и рассматривал все списки по распределению жилья, хлопотал о продовольственном обеспечении города.

В этой работе Турков был ему неоценимым помощником. Они хорошо понимали друг друга. Турков умел ценить настоящих мастеров и разоблачать разгильдяев на производстве и лично разбираться в сложных технологических процессах. Он быстро завоевал уважение не только заводчан, но и конструкторов, с которыми любил поддерживать контакт, разбираясь в чертежах наиболее сложных узлов.

Первым заместителем главного конструктора по проектно-конструкторским работам Королев оставил Василия Мишина. Они хорошо сработались еще в Германии. В процессе формирования коллектива в системе НИИ-88 Мишин вел себя более агрессивно, чем сам Королев, настаивая на безусловной подчиненности тематики научных отделов института актуальным проблемам КБ.

Между другими заместителями главного конструктора, утвержденными приказом министерства, обязанности распределялись следующим образом; Константин Бушуев – проектные отделы; Сергей Охапкин – конструкторские отделы и все, связанное с технической документацией; Леонид Воскресенский – огневые стендовые и летные испытания; Анатолий Абрамов – наземный комплекс, в том числе заботы о полигоне. Несколько позднее заместителем главного конструктора по двигательным установкам стал Михаил Мельников, перешедший из НИИ-1. Независимыми приближенными Королева были ведущие конструкторы.

К тому времени уже выдвинулись Дмитрий Козлов, Виктор Макеев и Михаил Решетнев. Я упоминаю их первыми, потому что еще при жизни Королева они выделились из ОКБ-1, возглавили вначале филиалы, в затем самостоятельные организации.

Авторитет Виктора Макеева – академика, генерального конструктора ракет для подводных лодок – был настолько велик, что в 1976 году ему был предложен пост министра общего машиностроения. Однако Макеев отказался.

В 1952 году после перехода Янгеля из ОКБ-1 на должность директора НИИ-88 я снова был назначен начальником отдела. Но теперь не отдела управления НИИ-88, а отдела № 5 ОКБ-1 НИИ-88. В ведении этого отдела были проблемы динамики полета и управления, телеметрических измерений и траекторных радиоизмерений, разработка систем аварийного выключения двигателей, общее бортовое и наземное электрооборудование, масса других вопросов, которые так или иначе имели отношение к электричеству, передаче и обработке информации.

Основной кадровый состав отдела за три года деятельности (с конца 1950 по конец 1953) прошел «огонь, воду, пыль и туман» на просторах полигона в Капустином Яре, на огневых стендах Загорска, любил свою работу и с пониманием относился к производственным трудностям, проблемам завода, смежных организаций и выработал «чувство локтя» по отношению к соседям. Быстро шло и пополнение кадрами из состава НИИ-88 и новыми молодыми специалистами.

В 1954 году отдел разросся настолько, что, договорившись с Мишиным, мы предложили Королеву преобразовать его в комплекс из трех отделов. Отдел № 5 оставлял за собой разработку систем управления, бортового и наземного электрооборудования, антенн, курирование всех видов радиотехники, бортовой телеметрии и датчиков систем измерений. Вновь создавались конструкторский отдел № 18 с задачей самостоятельной разработки бортовых и наземных приборов и проектно-конструкторский отдел № 4 для разработки всех видов рулевых машин, приводов и других механизмов. Королев потребовал обсуждения структуры и кандидатур на должности начальников этих трех отделов и руководителей основных подразделений в каждом из отделов. Если он лично не очень хорошо знал человека или был в нем не уверен, уговорить его о назначении было невозможно.

В начале 1954 года моим заместителем был назначен Игорь Евгеньевич Юрасов. Он уже прошел до этого хорошую обкатку на исследовательской работе в НИИ-88, но с удовольствием вырвался из бесперспективного теоретизирования и погрузился в кипящий котел наших неотложных дел. Его участие дало мне возможность сократить периоды пребывания на полигоне.

В 1954 году пришли из МВТУ Олег Воропаев и Валентин Муханов. Воропаева я направил в сектор динамики Ветрова. Он не возражал против проектно-теоретической деятельности. Об этом мечтал почти каждый молодой специалист. Вскоре он стал ведущим специалистом королевского ОКБ по динамике ракеты с системой управления. Его отличала способность наглядно представлять внешне сложные явления и находить их внутреннюю простоту. Прошло много лет с тех пор, сменились два главных и два генеральных конструктора, а Воропаев бессменно руководит отделом динамики.

Муханов крайне огорчился, когда я предложил ему работу в конструкторском бюро по рулевым машинам, а не в исследовательской лаборатории. Дело дошло до того, что я дал слово через полгода перевести его из конструкторского отдела, если ему там будет невмоготу. Такой просьбы не последовало. Муханов увлекся расчетом конструкции рулевых машин, оптимизацией их параметров. По сей день он один из ведущих специалистов в этой области. Молодые специалисты с неохотой шли на конструкторскую работу, и мне не раз приходилось прибегать к такому приему: давать слово, что «не понравится – через полгода переведу». Как правило, этим моим обязательством никто не пользовался.

Одним из таких упрямых был и Владимир Сыромятников. Начав с неохотой работы по электроприводам и рулевым машинам под руководством неутомимого Льва Вильницкого, он нашел удачное соединение теории с практикой разработки механизмов сложных конструкций. Двадцать лет спустя кандидат технических наук Сыромятников использует свой опыт для создания андрогинного стыковочного агрегата в знаменитом советско-американском проекте ЭПАС – стыковке космических кораблей «Союз» и «Аполлон». Вскоре после этого Сыромятников защитил докторскую диссертацию, получил признание за рубежом и в 1992 году был избран членом-корреспондентом Международной академии астронавтики.

Везло нам и на талантливых молодых теоретиков. В конце 1953 года Евгений Лебедев, окончив Горьковский университет по специальности «теоретическая механика», получил направление в НИИ-88. Отдел кадров, пристроив его в общежитие, направил в ОКБ-1. Здесь было правило: каждый молодой специалист должен пройти через Королева. Лебедев рассказывал: «Сижу в приемной у Королева. Жду более часа. Секретарша говорит, что у Королева Устинов, можно к нему и не попасть. Рискнула и впустила меня к Мишину. Мишин, разобравшись в моей специальности, отправил к Святославу Лаврову, который в то время замещал начальника проектного отдела Бушуева по расчетно-теоретическим работам. Лавров направил меня к Ветрову, ведавшему проблемами динамики. Ветров предложил мне ознакомиться с отчетом НИИ-4, в котором рассматривались идеи старта ракеты пакетной схемы. Дальше я должен был проанализировать динамику старта ракеты, к тому времени уже имевшей схему и параметры, близкие к будущей межконтинентальной Р-7».

Лебедев, получив ответственное задание, вскоре внес предложение по динамической схеме старта ракеты Р-7, которое во многом определило ее долголетие, на сегодня переваливающее за 35 лет.

И старые обстрелянные кадры, и новые молодые специалисты работали в очень напряженном темпе. Нельзя сказать, что напряжение создавалось каким-либо принуждением сверху. Были контролируемые сроки не всегда реальных графиков, была всяческая критика на партийно-хозяйственных активах и прочее, но не эти обязательные атрибуты того времени определяли настроение в коллективе.

Королев, а вслед за ним и мы все не делали никаких скидок на молодость. Это являлось хорошим стимулятором для каждого приходящего непосредственно «со студенческой скамьи». Королев любил нравоучительно повторять: «Молодость – не главный недостаток». Подавляющее большинство инженеров работали с неподдельным увлечением. Технические проблемы, которые надо было решать «во что бы то ни стало», отвлекали еще и от неустроенности быта и тяжелых будней за проходной. На работу ехали и шли не только потому, что это нужно, а главным образом потому, что было интересно. При всей неустроенности быта на полигоне никого не надо уговаривать ехать или летать в командировку. В научно-техническом аспекте из всего первого ракетного десятилетия последние три года самые интересные.

Люди, влившиеся в ракетные программы в период 1954-1956 годов, во многом определили последующее развитие нашей космонавтики. Пока эти люди были еще сравнительно молоды, им полюбилась кем-то пущенная острота: «По анкетным данным наши кадры надо различать по двум признакам: лучшие ученики Циолковского и те, для которых молодость – еще не главный недостаток».

Под «лучшими учениками Циолковского» имелись в виду главные конструкторы и все, кто начинал работу с ними в 1946-1947 годах.

Здесь же я должен добрым словом помянуть Ивана Уткина – первого парторга ЦК, направленного в НИИ-88 в 1947 году. Окончив физический факультет Московского университета, Уткин мечтал о деятельности ученого и поступил в аспирантуру. Неожиданно он был вызван в ЦК, где ему предложили в порядке партийной дисциплины отправиться во вновь созданный ракетный институт и возглавить там партийную организацию. Хорошее университетское образование, добрый нрав и мечта о научной работе парторгу ЦК отнюдь не требовались. Отдав три года руководящей партийной работе, Уткин не заслужил доверия верхних этажей партийной власти, позволяющего сделать карьеру в центральном аппарате.

Как только в 1950 году внутри НИИ-88 было выделено ОКБ-1, он упросил Королева взять его к себе. Когда я пришел в отдел Янгеля, Уткин уже комплектовал лабораторию измерений. Вскоре эта лаборатория переросла в отдел, который удалось укомплектовать способными и энергичными радиоинженерами. С образованием новых ракетных КБ и производств проблема радиотелеметрических измерений приобрела такую остроту, что выходила за пределы возможностей ОКБ.

Королев относился к категории руководителей, мыслящих масштабами интересов государства, а не конъюнктурными соображениями. Когда мы с Уткиным вышли к нему с идеей создания специализированного научно-исследовательского института телеизмерений для всей отрасли, он сразу оценил перспективность предложения и сказал, что в такую организацию отпустит Уткина со всеми его специалистами. Так появился на самом въезде в город Калинининград с Ярославского шоссе современный научно-исследовательский институт, без которого уже не мыслятся испытания ни одной современной ракеты. Первым его директором был Иван Уткин, его сменил Олег Шишкин – в будущем последний министр общего машиностроения. После ухода Шишкина директором института стал Олег Сулимов, а главным инженером – Олег Комиссаров, которые начинали свою работу в лаборатории телеизмерений в 1950 году.

Страсти, связанные с обвинениями в мой адрес по поводу системы астронавигации, о чем я упоминал выше, улеглись после передачи этой разработки в авиационную промышленность. На очередной встрече с министром Королев договорился, что я назначаюсь его заместителем по системам управления.

Осенью 1953 года на ГЦП была демонстрация ракетной техники для руководителей различных министерств. Были приглашены и генеральные конструкторы авиационной промышленности, в том числе А.Н. Туполев. Устинов вместе с Неделиным выступили в роли гостеприимных хозяев.

Я не встречался с Туполевым с 1937 года, когда он приезжал на Щелковский аэродром НИИ ВВС, где мы вели подготовку к nepелету в США через полюс самолета Леваневского Н-209. Тогда он как уполномоченный правительства и председатель Государственной комиссии по перелетам с большим пристрастием разбирался в ходе подготовки самолета.

Борис Коноплев по авиационным радиоделам встречался с Tуполевым и до, и уже после войны. Он увлек меня к машине, в которой сидел грузный и усталый Туполев. Ему уже показывали ракеты Р-1, Р-2 и Р-11. Не допускающим возражений тоном Коноплев заявил, что мы сейчас покажем «старику» Р-5. «Старику» было в ту пору только 65, а предстояло прожить и проработать до 84 лет!

Коноплев подвел Туполева к стоящей на старте Р-5 и с присущем ему увлечением начал объяснять преимущества системы радиоуправления. Когда Туполев узнал, что расстояние 1200 км ракета npeодолеет за 12 минут, он скептически заулыбался и сказал: «Этого не может быть».

Через несколько часов были демонстрационные пуски. Была пущена и Р-5. Я во время пусков был на приемной станции телеметрической системы «Дон». Коноплев не покидал Туполева и потом мне рассказал, что «старик» так потрясен, что собирается «плюнуть на свои самолеты и строить ракеты». К счастью, этого не случилось. Туполев мог быть вполне удовлетворен работой своего бывшего дипломника Королева, которому тогда было только 47 лет. Оба они еще не знали, что Королева ждет посмертная мировая слава, которая не уступит славе Туполева.

Туполев в те годы считал себя монополистом по самолетам – носителям атомной бомбы. Когда Устинов и Неделин на ужине после пусков для весьма узкого круга под «большим секретом» разболтали, что Королев должен приспособить Р-5 к переносу атомной бомбы, Туполев сказал: «Страшное это дело, а если уроните на свою территорию?».

Мы и сами понимали, какое это страшное дело и разрабатывали системы блокировки на случай, если ракета собьется с курса.

Эти эпизоды осени 1953 года запомнились еще и потому, что, увидев меня в монтажно-испытательном корпусе, Устинов быстро подошел ко мне, крепко пожал руку и спросил: «Все ли в порядке?» Я заверил, что «полный порядок». Он пожелал мне всего доброго и вернулся в толпу знатных экскурсантов. Я понял, что моя двухлетняя опала кончилась. Этому способствовала и общая атмосфера потепления после смерти Сталина и ликвидации Берии. Наступил период, когда клеветники и карьеристы поджали свои хвосты. Повсеместная подозрительность и недоверие, распространявшиеся сверху на руководящие кадры, сменились трезвой оценкой деловых качеств, талантов и реальных достижений. К сожалению, не везде и не надолго ученые и конструкторы могли даже во время хрущевской оттепели проявлять свою волю, работать уверенно и без оглядки на всесильный государственный и партийный аппарат.

В феврале 1956 года состоялся партийно-хозяйственный актив НИИ-88 по итогам XX съезда КПСС. Неожиданным для всех собравшихся оказалось, что доклад по поручению ЦК делал генерал-полковник Серов, бывший заместитель Лаврентия Берии по контрразведке. Тот самый Серов, который организовывал отправку немецких специалистов в 1946 году из Германии в СССР, а в 1947 году был членом Государственной комиссии по пускам ракет А-4.

Доклад Серова подействовал на аудиторию угнетающе. Люди не могли себе представить, что в стране творились такие страшные преступления по воле человека, которого каждый из присутствующих считал великим, непогрешимым, всемогущим, мудрым и милостливым.

В марте 1953 года я был на полигоне в Капустином Яре. Мы готовили к летным испытаниям ракеты Р-5. Неожиданно в монтажно-испытательном корпусе зазвучали из динамиков позывные Москвы. Передавалось правительственное сообщение о смерти Сталина.

У боевых офицеров, участников войны, которых я знал еще по Германии и никогда не мог заподозрить в сентиментальности, выступили слезы! Не стыдясь слез, мы обращались друг к другу с вопросом, который в те дни задавали миллионы: «Что теперь будет? Как будем жить?». Вот такой гипнотической силой обладало имя Сталина. Ведь эту ракету, у которой мы слушаем сообщение о его смерти, мы создаем по его указанию. Все, что здесь на полигоне и в стране создано для ракетной техники, – это его воля, направленная на ограждение страны и каждого из нас от неминуемой агрессии американского империализма.

Вот такие были мысли тогда, в 1953 году.

За три года многое изменилось. Имя Сталина уже перестало обожествляться. Но то, что доложил Хрущев XX съезду, а сегодня нам рассказывал Серов, потрясало куда сильнее, чем в 1953 году сообщение о смерти Сталина.

Когда Серов кончил доклад, в притихшем зале раздался громкий, срывающийся на крик женский голос:

– Иван Александрович! Объясните, вы-то где были? Вы кем были, что делали? Наверно, громче всех кричали: «Слава Сталину!» Какое право вы имеете говорить о злодействе Берии, если были его заместителем?

Все смотрели на стоявшую в середине зала пожилую женщину. Это была, как потом выяснили, работница листоштампового цеха.

Серов долго молчал. Зал ждал и тоже молчал. Наконец, Серов встал и ответил:

– Я во многом виноват. Но виноваты и вы, все здесь сидящие. Вы разве не славили Сталина на всех своих собраниях? А сколько раз каждый из вас вставал и до устали аплодировал, когда упоминали имя Сталина на ваших конференциях и собраниях? Теперь партия хочет освободиться от этого культа. Всем нам трудно, и не будем предъявлять счета друг другу.

Обсуждений, прений не было. Мы расходились с этого партийного актива с двойственным чувством: подавленные раскрытыми ужасающими фактами и с надеждой, что теперь-то всем будет легче дышать. Может быть, даже дело пойдет к окончанию «холодной войны».

Много лет спустя я разговорился с работавшим в нашем отделе секретной документации пожилым, тихим и скромным сотрудником, о котором говорили, что он попал на работу в ОКБ-1 по личной просьбе Серова. Я спросил, что он знает о деятельности Серова как заместителя Берии. Оказалось, что он во время войны был адъютантом Серова. Он рассказал несколько эпизодов, характеризующих исключительное бесстрашие Серова на фронтах в самых тяжелых ситуациях. Вместе они попадали в такие переделки, после которых чудом остались живы. К репрессиям Серов прямого отношения не имел, но, конечно, много знал. Берию он не боялся, и непонятно, почему Берия его терпел.