ГЛАВА ВТОРАЯ Иконоборство в Виттенберге. Возвращение Лютера из Вартбурга. Сейм в Нюренберге и папа Адриан VI (1522 г.). Ульрих фон Гуттен и Лютер

ГЛАВА ВТОРАЯ

Иконоборство в Виттенберге. Возвращение Лютера из Вартбурга. Сейм в Нюренберге и папа Адриан VI (1522 г.). Ульрих фон Гуттен и Лютер

Лютер в Вартбурге

Очень важно было именно то, что Лютер на некоторое время сошел со сцены. Этим временем его отсутствия воспользовались, дабы убедиться в том, в какой степени глубоко успели укорениться его новшества, а также и в том, в какой степени способны были новые воззрения на христианство и на Церковь развиваться далее без личного участия Лютера.

Результаты испытания выяснились очень скоро: Вормсский эдикт остался не более, как мертвою буквою. Император мог в Нидерландах предавать книги Лютера сожжению, мог то же самое совершить тот или другой епископ, чиновник или князь и в Германии, но то, что здесь сжигалось и проклиналось, то в десяти других местах не вызывало против себя никаких мер, а в двадцати местах распространялось с величайшим воодушевлением. В данном случае, как и много раз впоследствии, разъединенность германской жизни, разрозненность государств, служили в помощь движению. Сильному духовному влечению всякое противодействие приносит несомненную пользу, возбуждая страсти, удесятеряя силы, и вскоре все пришли к тому убеждению, что ни император, ни кто-либо из князей, ни сам папа, а только сам Лютер может уберечь Германию от сильнейшего потрясения, быть может даже от полного переворота.

Новые веяния в Виттенберге

Прежде всего отсутствие мощного вождя и предводителя стало ощутительно именно в Виттенберге. Люди второстепенные и третьестепенные по значению, мелкие честолюбцы, мечтатели или просто люди нетерпеливые, но воображавшие себя крупными деятелями, увидели, что им теперь открыт путь к быстрому обновлению. Известный уже нам Боденштейн фон Карлштадт, человек весьма умеренных способностей, но проникнутый сознанием собственного достоинства и пожираемый честолюбием, стал писать против стеснения от безбрачия, которое около этого времени многими из духовных лиц было уже отвергнуто; монах Цвиллинг писал против наложения на себя каких бы то ни было обетов, в то же время монахи стали массами покидать монастыри; между августинцами проявилось даже и такое настроение, будто бы носящий рясу не может спастись, а в университете Виттенберга комиссия высказалась даже в пользу того, что следует совсем отменить мессу, и не только в Виттенберге, но и повсеместно – и во что бы то ни стало. Вскоре это движение приняло характер весьма буйный: 3 декабря 1521 года священники, собиравшиеся служить мессу, были изгнаны из церквей толпами горожан и студентов, у некоторых лиц соборного духовенства повыбиты были окна, а вскоре после того, начиная с Рождества, радикальные элементы получили еще сильное подкрепление из Цвиккау (в Рудных горах), где суконщик Клаус Шторх образовал секту, которая уже перешла за всякие пределы. По убеждению этой секты только дух мог иметь значение – Библия была отвергнута целиком – и дух этот сектанты признавали только себе присущим. Сам Бог будто бы руководил ими и научал их тому, что они должны были делать и что проповедовать.

Таинства без веры они отрицали, а потому отрицали и самое крещение до вступления в разумный возраст. Они проповедовали, что миру предстоит кровавое очищение, для которого Бог, быть может, воспользуется даже и турками, и только после этого очищения всюду будет одна вера и одно крещение. Часть этих людей, изгнанных из Цвиккау, явилась в Виттенберг, где возбужденное настроение умов в значительной степени располагало к их пропаганде, и не было никого, кто бы способен был изгнать этих нечестивцев. Вскоре всеми овладело как бы исступление. Стали нарочно нарушать посты, считая это дело богоугодным, затем набросились на изображения святых в церквях, и в особенности Карлштадт с необычайной горячностью проповедовал против них, не стесняясь называл их «кумирами», «языческими идолами» и т. д. Отрицание коснулось всего: тот же Карлштадт стал отрицать и науку, признавая ее ненужной, и, вместе со многими другими, такими же сумасбродами, стал обращаться к разного рода простецам за истолкованием темных мест Писания. Как на образец мудрой простоты он указывал на цвиккауских пророков, которые фанатизмом своим оказывали сильное влияние на толпу, и при этом всем, слушавшим его проповедь, советовал идти домой и в поте лица обрабатывать землю. При таком общем религиозном возбуждении, опасность грозила великая. Для того, чтобы это постигнуть, следует только припомнить, что сам Лютер в течение всей своей жизни верил в непосредственную близость второго пришествия Христова. Следовательно, никто в Виттенберге не в силах был противодействовать грубому вдохновению этих цвиккауских фанатиков... Сам благородный старый курфюрст был потрясен ею и введен в сомнение, и даже Меланхтон, этот непрактический ученый, пораженный внешней последовательностью, с какой эти фанатики стремились все перестроить на лад первоначально христианской и апостольской Церкви – совсем растерялся и не мог даже отразить тех доводов, которые они приводили против крещения младенцев. Понятно, что при таком обороте настроения и городские власти, заседавшие в городском совете, были стеснены в своих действиях и в ряде случаев вынуждены были уступать этим нарушителям порядка.

Возвращение Лютера. 1522 г.

Был только один человек, который мог спасти от этой религиозной анархии: всей душой стремились к нему люди, слабые волей, с нетерпением ожидали его возвращения. Надо сказать, что и Лютер не праздно провел время своего уединения. Он принялся за перевод Нового Завета, и стал выпускать его частями, а остальные готовить к выпуску. Вскоре одному из курфюрстов, Альбрехту Майнцскому, пришлось убедиться в том, что Лютер – жив и здоров. Этот еще молодой, легкомысленный и не отличавшийся нравственными качествами правитель, да притом еще стесненный в денежных средствах, решил вновь позволить продажу индульгенций.

Альбрехт Бранденбургский, архиепископ и курфюрст Майнцский. Гравюра Альбрехта Дюрера

Тогда, не стесняясь никакими рамками дворянских и светских обычаев, Лютер отправил ему гневное и суровое послание, в котором высказал ему прямо: «Жив еще Бог, и достаточно всемогущ, чтобы противустать кардиналу Майнцскому, хотя бы его поддерживали и четыре императора. Его-то, этого Бога, и прошу вас, господин курфюрст, не испытывать и не пренебрегать Его Всемогуществом».

Монах Лютер к этому времени уже представлял собой силу, с которой приходилось считаться даже самым могущественным германским князьям... Курфюрст тотчас повиновался и прекратил продажу индульгенций.

Лютер во время его пребывания в Вартбурге, где он временно жил под именем «Иёрга».

Копия с гравюры на дерене работы Луки Кранаха, 1522 г. «Изображение Мартина Лютера в том виде, в каком он возвратился из Патмоса в Виттенберг. в год от Р X. 1522».

С возрастающим нетерпением и недовольством следил Лютер за тем, что происходило в Виттенберге. При своей религиозной непосредственности и сильно развитой фантазии, он видел во всем происходившем «властвование сатаны, который, как волк хищный, ворвался в овчарню».

Ничто в жизни (так неоднократно говаривал он впоследствии) не оскорбляло его в такой степени, как эти виттенбергские безобразия, и так как он проникнут был глубоким сознанием своего нравственного долга, то он уж не дозволил более никому себя отговаривать и вновь затем выступил пред лицом своей паствы. Будучи уже на пути в Виттенберг, он письмом известил о своем намерении курфюрста, и это письмо проникнуто энергией и твердостью духа. «Да будет вашей милости, г. курфюрст, ведомо, что я иду в Виттенберг и предаюсь в покровительство власти, гораздо высшей, нежели власть курфюрста, ибо в этом деле не может ни помочь, ни решить никакой меч. Здесь только Богу одному надлежит действовать, помимо всяких человеческих забот и вмешательства».

Отказываясь от покровительства и защиты своего курфюрста, Лютер пишет ему: «Так как я вашей милости покровительство отклонил, то вы и не понесете на себе никакой ответственности, в случае, если бы я был заточен или даже убит».

Восемь проповедей Лютера

В четверг, 6 марта, он вернулся в Виттенберг, а в воскресенье взошел на проповедническую кафедру и проповедовал с нее ежедневно, в течение 8 дней. Целью проповедей его было желание внушить всем верующим истинное понятие о свободе, воле и совести. Он очень хорошо понимал, что эти насильственно вводимые новшества и произошли главным образом от того чисто внешнего и обрядового понимания религии, которое преобладало в католицизме, и он очень верно настаивал на том, что действительное и притом прочное улучшение нравственное может быть достигнуто только внутренним переворотом, который должен быть произведен словом и верой. И вот, что он говорит своим слушателям: «Проповедовать – желаю, и высказываться – желаю, и писать – также желаю; но принуждать, насильно что-либо навязывать – никому и ничего не хочу. Берите же с меня пример. Я был против индульгенций и против всех папистов, но не прибегал к насилию. Я действовал только словом Божьим, от него проповедовал и писал, и кроме того ничего не делал. И вот во время сна и покоя моего, в то время когда я виттенбергское пиво пил со своими друзьями, вот что слово наделало. Оно всемогуще, оно овладевает сердцами, а если они в его власти, то дело затем уже должно совершиться само собою». Едва ли когда-нибудь до этого или после этого приходилось кому бы то ни было на немецком языке выражать свои мысли сильнее и выразительнее, нежели Лютер говорил в течение своей восьмидневной проповеди. Действие его слов было изумительно: волны смуты улеглись, мрачные туманы рассеялись, фантасты и фанатики спешили удалиться, пугаясь силы этой проповеди. Однако нельзя не заметить, что это «иконоборство» (как стали впоследствии называть все эти смуты) все же имело своим последствием внесение в жизнь первых зачатков нового, евангелического культа. Частные мессы были отменены, литургия стала совершаться на немецком языке, Святые Дары предлагались в двух видах. Явилась необходимость создать новый церковный строй, и новые задачи потребовали разумных решений со стороны правительства. В высшей степени важным было то, что Лютер в том же году уже мог выпустить в свет перевод Нового Завета (в сентябре 1522 г.) – это истинное знамение новой веры.

Адриан VI. 1522 г.

Со времени Вормсского сейма религиозный вопрос стал государственным вопросом, но нисколько не подвинулся к разрешению своему.

В декабре 1521 г. Лев X скончался и в январе 1522 года замещен был Адрианом VI. Новый папа был родом из Утрехт, занимал профессорскую кафедру в Лёвене, был учителем Карла V и некоторое время даже наместником его в Кастилии. Это был человек в высшей степени достойный и почтенный, принявший на себя весьма неохотно тяготу папской власти, но вместе с тем относившийся весьма серьезно к своему духовному призванию и пастырской обязанности Он был весьма расположен к реформам в Церкви, и даже готов был начать их с реформ в самой папской курии, ибо, по его воззрениям, испорченность шла «от главы к членам» и новейшая ересь была лишь карой за прегрешения прелатов. Но в то же время он был правоверным доминиканцем и желал реформы только на древнецерковной основе, и потому настаивал на выполнении положений Вормсского эдикта.

Папа Адриан VI. Гравюра работы Даниила Гопфера

Сейм в Нюренберге. 1522 г.

Соответственно тому и даны были им надлежащие указания его легату Кьерегати, отправленному на сейм, созванный в Нюренберге в 1522 году. Однако легат нашел положение дел неблагоприятным для выполнения данных ему инструкций. Правительство Германской империи не нашло возможности привести Вормсский эдикт в исполнение и вынесло на сейм жалобу, в которой было 100 пунктов различных обвинений от лица германской нации против римской курии; разбор всего религиозного вопроса был передан комиссии, в которой влиятельнейшим членом был Иоганн Шварценберг, гофмейстер епископа Богемского, решительный сторонник нового евангелического учения. Таким образом проект ответа легату, который предстояло выработать комиссии, составлен был в совершенно оппозиционном смысле. Обещания преобразований в строе церковном, последовавшие со стороны папы, были приняты к сведению, но в то же время положительно было указано на невыполнимость Вормсского эдикта, при этом папе напоминали о конкордатах его с германской нацией, требовали созыва собора, как с его стороны, так и со стороны императора, и притом по возможности в скором времени, в удобном месте и с тем, чтобы на нем могли присутствовать и миряне, которые пользовались бы правом голоса. А тем временем, и это требование было важнейшим, проповедь должна была основываться только на Евангелии и общепризнанных книгах Святого Писания. Горячие споры поднялись на сейме из-за этого последнего пункта, ибо все прочее вполне соответствовало общему настроению и встречало возражение только со стороны духовных лиц. Приверженцы церковной старины находили, что такое указание для проповедников слишком неопределенно, и предполагали дальнейшею нормою для них творения четырех великих учителей Церкви: Иеронима, Августина, Амвросия и Григория. Но и у противной стороны были свои доводы наготове: разве, мол, Святой Павел менее определенен и менее назидателен, чем Григорий? Река не может быть в течении своем светлее, нежели у источника... И в конце концов, пришли к результату, который более склонялся на сторону заключения комиссии: «Одно только Евангелие, в изложении утвержденном и признанном Церковью», впредь до разрешения вопроса на соборе, должно было служить богословам-проповедникам нормой.

Распространение движения

В сущности, это решение, принятое рейхстагом и опубликованное во всеобщее сведение в качестве императорского эдикта, узаконило то новое учение, которое было осуждено Вормсским эдиктом, и потому оно стало распространяться с поразительной быстротой. В особенности быстро распространялось оно во владениях августинского ордена[4], так как виновником движения был августинец. Точно так же на сторону нового учения перешли многие из францисканцев, которые еще исстари (как было о том упомянуто) имели некоторую наклонность к оппозиции.

Из других орденов монашеских также произошли многие знаменитые вожди Реформации. Многие монахи из «нищенствующих» орденов покинули монашескую рясу, иные из бывших монахов и переженились, и Лютера склоняли к тому же. Хотя он и отвергал безбрачие, как весьма вредное и неестественное состояние человека, однако же еще несколько лет сряду вел прежний монашеский образ жизни. Новое учение проповедовалось повсеместно, в церквях и под открытым небом, и на Севере Германии – в Шлезвиге, и на Юге – в Цюрихе, где тамошний священник Гульдрих Цвингли стал реформатором на том же основании, на каком и Лютер. Где не было духовенства или оно отказывалось стать во главе движения, там миряне заступали их места; но и из числа высших представителей духовенства некоторые склонились на сторону нового учения (напр., епископы: Базельский, Мерзебургский, Аугсбургский), и один из них, Поленц фон Замланд, открыто объявил себя сторонником Лютера. Наряду с религиозным чувством сильно возбуждено было и национальное, и, с этой стороны, уже в течение нескольких лет подряд хорошим дополнением деятельности Лютера служили сочинения Ульриха фон Гуттена, горячего патриота, весьма далекого от всяких политических соображений.

Ульрих фон Гуттен.

Рисунок, приписываемый к работам Альбрехта Дюрера.

Ульрих фон Гуттен

Ульрих фон Гуттен родился в 1488 году в старом рыцарском замке Штекельберг, был с детства предназначен отцом к духовному званию и передан на воспитание в школу Фульдской обители. Оттуда он бежал несколько лет спустя и долгое время вел жизнь скитальческую, вращаясь в кружке гуманистов и поэтов. Мы видим его то в Кёльне, то в Эрфурте, то в Грейфсвальде, то в Вене и других местах; потом даже в Италии, где нужда заставила его поступить и в военную службу. Одно время был он на службе у юного курфюрста архиепископа Альбрехта Майнцского; затем проявил себя необычайно энергичным и деятельным в борьбе против герцога Ульриха Виртембергского, который самым бессовестным и предательским образом убил в лесу во время пути своего конюшего, Ганса фон Гуттена, который приходился Ульриху фон Гуттену родственником. Ульрих явился красноречивым защитником чести своего дома и в целом ряде брошюр выступил горячим обвинителем высокопоставленного убийцы. Он принимал выдающееся участие и в Рейхлиновском споре, который был общим делом для всех гуманистов и поэтов, а также и в «Письма темных людей» внес свою сатирическую лепту. Затем его сатира стала все более проявлять направление оппозиционное по отношению к римской курии.

Убийство Ганса фон Гуттена Ульрихом Виртембергским.

Раскрашенная гравюра на дереве, относящаяся, вероятно, к сочиненной Ульрихом фон Гуттеном печатной жалобе на герцога.

К первым начинаниям Лютера он отнесся сначала весьма легкомысленно, как к простому догматическому спору между монахами, но затем посте пенно дошел до понимания важности и серьезности затеянной Лютером борьбы и сам выступил с весьма решительной полемической брошюрой (Trias Romana, 1520 г.), которая навлекла на него преследования со стороны папы. При этом он искал уже сближения с Лютером и оказал ему несомненную услугу тем, что склонил на его сторону влиятельнейшего из представите лей современного германского рыцарства Франца фон Зикингена, в крепком замке которого и нашел себе надежное убежище. Отсюда, пользуясь тесными дружескими связями с этим дальновидным и мужественным воином, которого все опасались, Ульрих фон Гуттен стал выпускать одно произведение за другим, и уже не на латинском, а на немецком языке.

Сочинения Лютера

Эти сочинения действовали в ту пору точно так же, как теперь действуют на публику ловкие оппозиционные газеты, и весьма значительно способствовали тому, чтобы обострить общее настроение нации против Рима и запугать противников нового учения. Но, конечно, по глубине и силе своего внутреннего содержания сочинения Лютера, одновременно с ним появившиеся, превосходили их настолько же, насколько и сам Лютер, почерпавший силу из гораздо более глубокого источника, превосходил Ульриха фон Гуттена своей величавой фигурой.

Надо заметить, что Лютер вообще остерегался слишком тесного сближения с рыцарями и продолжал действовать, главным образом, опираясь на силу слова. Мимоходом нельзя не упомянуть о той полемике, которую он вел около этого времени с одним из коронованных папистов, Генрихом VIII, королем английским, с одной стороны, и с другой стороны, с Эразмом Роттердамским, стоявшим во главе умеренной оппозиции и напавшим на Лютера лишь из желания отличиться перед предержащей властью. Первый из противников Лютера (с ним в дальнейшем изложении мы еще успеем ближе ознакомиться), издавая свой ученый богословский трактат, направленный против Лютера, удовлетворял только личное тщеславие. В этом трактате он защищал церковно-догматическое учение о таинствах, об отпущении грехов и о главенстве папы, за что и удостоен был от Льва X титулом «защитника веры», который сохранился и за всеми его преемниками. На высокопарные нападки венценосного писателя Лютер отвечал с невероятной грубостью, какую можно понять и отчасти даже извинить только тем, что он видел в Генрихе VIII очень дурного человека. Что касается полемики с Эразмом, то она вращалась около труднейшей и одной из самых неразрешимых задач человеческого мышления, – вопроса о соотношении между свободной волей человека и божества. Одним из поводов к полемике было то, что Эразм, один из образованнейших людей своего времени (как совершенно верно его называли), не без досады должен был видеть, как все интересы науки были забыты и отодвинуты на задний план со временной полемической литературой; недаром жаловался он на то, что никто ничего не хочет покупать, никто ничего не хочет читать, кроме сочинений «за» и «против» Лютера. Но такое положение могло быть только временным. И сам Лютер отлично сознавал, что начатое им дело нельзя было вести успешно, не подняв уровень сильно заброшенного народного образования. В этих именно видах он и выпустил в свет в 1524 году «Послание ко всем бургомистрам и членам городских советов в немецкой земле», в котором настаивает на учреждении новых школ и на улучшении уже существующих. В другом своем сочинении, не менее важном, он обращается к германскому дворянству и указывает на необходимость классического образования, на пользу и важность изучения языческих ораторов и поэтов. Эти взгляды его особенно усердно поддерживал Меланхтон, ученость которого Лютер очень ценил, вполне признавая его превосходство во всех научных вопросах.

Первые жертвы

Едва ли возможно отрицать тот несомненный факт, что реформация, в значительной степени способствуя развитию человеческого духа, дала сильный толчок и научному образованию, и вообще способствовала быстрому росту науки. Что так точно думали и современники, это свидетельствует нам и Ульрих фон Гуттен, который с восторгом восклицает в одном из своих сочинений: «О, век наш, о, науки! Теперь не живешь, а только радуешься, видя, как кругом все принялись за ученье, как все воспрянули духом!..» И действительно, оживление, внесенное в общество, было громадно. Все разногласия в то время были проще, выражались резче, представлялись более удобопонятными. Приверженцы старых религиозных воззрений отстаивали свои теории и делами веры почитали посты, странствованье по святым местам, заказ мессы или украшение статуй святых богатыми нарядами; новое же учение противопоставило им истинную веру и более возвышенную любовь христианскую, выражающуюся в общих делах милосердия. Одно в особенности было похвально в этом веке – одно давало ему действительное право называться временем обновления и возрождения европейской жизни. Решение великого религиозного вопроса поглотило всеобщее внимание, вошло в плоть и кровь всех и каждого: человек готов был стоять до конца за свои убеждения религиозные. Вскоре зажглись и костры, явились и первые жертвы нового учения: 1 июня 1523 года, на площади перед Брюссельской ратушей были сожжены двое юношей: Генрих Вос и Иоганн фон Эш. Они пошли на костер за высказанное ими убеждение, что и собор, и отцы Церкви могут заблуждаться, и что как тем, так и другим следует доверять лишь настолько, насколько высказываемое ими согласуется со Святым Писанием. Сам Лютер почтил их память надгробною песнею, в которой говорил: «Пепел этот падет на вас и всех против вас подымет; не зальете вы его ничем и не засыплете – он посрамит врагов. Живых вы их заставили молчать убийством – но они и по смерти, всюду, на все голоса и всеми языками весело воспоют свою песню».

Личность Лютера

Среди шума и тревоги этой разгорающейся борьбы, мы невольно обращаем взгляд на личность человека, который первый как бы подал знак к началу этой борьбы. Лютеру было в ту пору 37 лет; это был стройный, не особенно плотный и не особенно высокий человек, с тем глубоким и сильным взглядом, которого, по рассказам современников, не выдержал однажды какой-то итальянец в Аугсбурге. Голос у него был не чрезмерно сильный, несколько высокий, но ясный и благозвучный; говорил он свободно, просто, насмешливо и осмысленно, и при этом обладал почти изумительной силой выражения, облекавшего в образы каждую мысль его, каждое ощущение. Едва ли был когда-либо другой, столь же великий человек, который бы окружал себя большей простотой, нежели Лютер: лично для себя он почти ни в чем не нуждался, не знал ни корысти, ни страсти к деньгам или обладанию, не знал и никаких других забот, кроме тех, которых требовало его дело и люди, к нему примкнувшие, или из-за его дела пострадавшие. В твердых и энергических чертах его лица были заметны следы выдержанной им борьбы, среди которой он окреп духом и дошел до сознания своей жизненной задачи, но во всем существе его не было заметно никакой наклонности к насилию или жестокости. Глубоко проникнутый сознанием своей задачи, он умел оставаться спокойным даже и среди самого разгара возбужденной им борьбы. А между тем и страсти, и их соблазны не были чужды его пламенной душе. Согласно с духом своего времени и под влиянием творческой силы своего воображения, подобно многим простым людям, он представлял себя в непрерывной личной борьбе с дьяволом. Не чужд он был и честолюбия; в одной из своих виттенбергских проповедей он говорит: «Если бы я захотел идти путем неправым, я бы мог затеять в Вормсе такую игру, что и императору не усидеть бы на своем месте». Но его нравственная чистота и его религиозность дали ему возможность преодолеть все подобные соблазны. Он все отдал на служение своей идее – все дарования своей богатой натуры, все свое знание и мышление, и своеобразное красноречие, и несравненный юмор – на служение тому Слову Божию, которое, в его просветленном сознании, являлось духом и жизнью, а не мертвой буквой и формулой. Кажется, что страха этот мужественный человек вовсе не знал. Неоднократно заглядывала в Виттенберг чума и разгоняла всех представителей университетской науки и высших классов общества, а Лютер оставался, не покидая исполнения своих обязанностей. Но преимущественно следует обратить внимание на две стороны его деятельности, в которых с особенною ясностью выразилось его высокое нравственное значение, его духовное превосходство не только над его современниками и земляками, но даже и над деятелями ближайших последующих веков: на ту мудрость, с какою он умел отделить религиозное движение (насколько от него зависело) от всяких мирских политических элементов, и, во-вторых, на то, что он был безусловным противником всякого религиозного преследования и не запятнал себя позором мирских кар, налагаемых за духовные заблуждения. Как ни беспощадна была его речь, как ни сокрушительно и резко его красноречие, он все же был совершенно свободен от всякой вражды против личных своих противников. «Никто не может относиться ко мне с ненавистью или нерасположением, ибо мой дух слишком светел и слишком возвышен для того, чтобы я мог действительно быть кому-нибудь врагом, и в виду у меня нет ничего, кроме дела истины, которому я предан всею душою». Так писал он – и имел право писать.

Герб Лютера на оборотной стороне его сочинения «О войне против турок» Изд. 1529 г.