Эпилог Тайные истории

Эпилог

Тайные истории

Через три года после смерти и похорон Елизаветы по распоряжению короля Якова I ее тело перенесли из первоначального места упокоения, в центральной гробнице Генриха VII в Вестминстерском аббатстве, в северный придел. Елизавету перезахоронили рядом с ее сестрой и соперницей Марией Тюдор.[1412] В то же время Яков распорядился воздвигнуть надгробие в южном приделе для своей матери, Марии Стюарт, чье тело тогда же перенесли из собора в Питерборо.[1413] Надгробие Марии Стюарт поместили за надгробием леди Маргариты Бофорт, матери Генриха VII, и перед памятником леди Маргариты Дуглас, графини Леннокс, дочери Генриха VII и бабки Якова по отцу. Тем самым Яков подтверждал законность прав своей матери на английскую корону и закреплял ее династию как средство легитимизации своего собственного права на престолонаследие.[1414] Елизавета и Мария Тюдор, обе бездетные, оказались изолированы от линии престолонаследия.

При жизни Елизаветы она сама и ее приближенные скрупулезно сохраняли ее публичный образ, но после ее смерти все нарушилось.[1415] Хотя Яков заказал величественный памятник Елизавете в память ее достижений, он был намеренно меньше и дешевле, чем памятник, который он приказал воздвигнуть своей матери, великой сопернице Елизаветы. Фигура королевы на гробнице Елизаветы была вырезана в мраморе, лицо, скорее всего, скопировали с посмертной статуи.[1416] «Маску юности», которую всю жизнь так старалась сохранить Елизавета, убрали, и королева предстала такой, какой и была в поздние годы. Теперь изображения Елизаветы, ее тела и ее памяти, стали публичной собственностью, которой можно было свободно распоряжаться и оскорблять в угоду новым политическим реалиям.

В дни и недели после смерти Елизаветы в продажу поступили поэмы, памфлеты, стихи и панегирики «для плебеев», не только восхваляющие королеву и ее победы, но и описывающие ее в виде разлагающегося трупа или в виде нарушенной девственности, чьим любовником стала смерть. В своей поэме «На смерть Делии» (Atropolion Delion) Томас Ньютон спрашивает фрейлин: «Почему вы позволили смерти проникнуть в ее покои?» – как будто смерть была нежеланным поклонником.[1417] Грустные стихи Ньютона живо описывают могилу Елизаветы, сравнивая ее с «дворцом», где «жадные черви»-придворные проникают в «ее обнаженное тело».[1418] И на портретах, свободных от суровой елизаветинской цензуры, также начал проступать совершенно иной образ Глорианы. Портрет Маркуса Гирертса 1620 г. намеренно пародировал портрет 1588 г., так называемую «Армаду», и показывал Елизавету уже не ликующей и властной, а старой, усталой и умирающей; сгорбившись, она сидит в кресле, а по бокам в темноте стоят две фигуры – Время и Смерть. Портрет показал зрителям эпохи короля Якова, которые испытывали все большую ностальгию, что время Елизаветы прошло.

Даже через много лет после смерти королевы возникали слухи о ее незаконных детях, внебрачных связях и физических недостатках. В 1609 г. в Англию контрабандой провезли книгу, написанную на латыни, под непристойным названием Purit-Anus. В ней утверждалось, что Елизавета отдавалась мужчинам разных национальностей, «даже темнокожим», и рожала незаконных детей.[1419] В 1658 г. Фрэнсис Осборн в своих солидных «Традиционных мемуарах о правлении королевы Елизаветы» не только прославлял королеву за ее политические достижения и прагматическую умеренность, но и пересказывал сплетни о развращенности Елизаветы, хотя и называл их «странными сказками… пригодными для романа». Осборн считал правдой то, что «ее камер-фрейлины отказались давать ее тело для вскрытия и бальзамирования, что входит в обычай для усопших государей», чтобы защитить ее сексуальную честь или, может быть, физическую аномалию.[1420]

В 1680 г. домыслы о личной жизни Елизаветы вылились в ряд сочинений, среди которых «Тайная история прославленной королевы Елизаветы и графа Эссекса».[1421] Эту книгу перевели с французского оригинала Comte D’Essex, Histoire Angloise, а в последующем столетии неоднократно перепечатывали и излагали другими словами. Вместе с «Тайной историей герцога Алансонского и королевы Елизаветы», которая вышла одиннадцать лет спустя, они заложили основу традиции писать о личной жизни королевы; в этих и им подобных книгах утверждалось, что ее правление можно понять лишь в преломлении тайных страстей и желаний. Отныне рассказы о потаенных страстях Елизаветы продавались в Лондоне в дешевых изданиях, их инсценировали в лондонских театрах. Спектакли потакали растущему интересу публики к скандалам в высшем обществе. Пьеса Джона Бэнкса «Несчастный фаворит», которую поставили в 1682 г., была инсценировкой «Тайной истории Елизаветы и Эссекса». Бэнкс сосредоточил сюжет на конфликте между личным и публичным образами королевы, тем самым отразив понятие королевы, единой в двух лицах. Елизавета в пьесе представлена слабой королевой, которая приносит обществу огромные жертвы.[1422]

Сомнения в девственности Елизаветы перестали быть прерогативой враждебной католической среды, в обществе росло сознание того, что личные чувства Елизаветы компрометировали целостность ее правления и ее статус национального кумира.

На волне популярных биографий королев и придворных к Елизавете все больше относились со смесью восхищения и презрения за ее тщеславие, ревность, мстительность и тайные страсти. В 1825 г. антиквар и литератор Хью Кэмпбелл описывал ее «распутной и безнравственной», охваченной похотью; он повторял давние подозрения в том, что она осталась девственницей только «в силу каких-то природных недостатков». В середине XIX в. публичные дебаты о «нравственности» Елизаветы проводились даже в популярной печати. «Фрейзерз мэгэзин» в 1853 г. выпустил статью в двух частях, где оценивались утверждения о «развращенности» Елизаветы. Автор статьи приходил к выводу, что, хотя исторические доказательства «сомнительны, в лучшем случае», в таком деле, когда «рассматривается характер дамы, сомневаться – значит приговорить».[1423] Якобы распутство Елизаветы противопоставлялось прославляемым семейным добродетелям правившей тогда Виктории.

Внимание все больше перемещалось на тело стареющей Елизаветы, появлялось все больше картин, изображавших старую королеву во внутренних покоях. На картине Огастеса Леопольда Эгга «Королева Елизавета обнаруживает, что она уже не молода», которую выставили в Королевской академии художеств в 1848 г., Елизавета изображена в своей опочивальне в образе старухи среди фрейлин, которые дают ей понять, что она смертна, тем, что держат перед ней зеркало. Критики называли картину развенчанием подлинной Глорианы. Последовали сходные изображения, на которых Елизавета представала настоящей старой каргой. Викторианцы были так захвачены образом старой королевы, что один комментатор того времени с прискорбием заметил: «…очень трудно в наши дни найти того, кто считает, что королева Елизавета когда-либо была молодой или кто не говорит о ней так, словно она родилась уже семидесятилетней, покрытой слоем румян и морщинами».[1424]

Хотя биографии начала XX в., прежде всего «Королева Елизавета I» Джона Нила (1934), сосредоточены строго на политических мотивах, а не на личной жизни Елизаветы, в исторических романах, пьесах и операх Елизавету по-прежнему изображали королевой, которая вела бурную личную жизнь.[1425] Повторяли старые обвинения в том, что Елизавета страдала каким-то уродством или бесплодием. Одни доходили до того, что Елизавета на самом деле была мужчиной[1426] или гермафродитом.[1427] Другие рассматривали сексуальность Елизаветы тоньше, с психологической точки зрения, и подчеркивали, что ее целомудрие было явной странностью, если не извращением. Литтон Стрейчи в эссе «Елизавета и Эссекс» (1928) рассматривает жизнь королевы в постфрейдистской манере; ее сексуальные желания и отклонения уходят корнями в ее детство и отрочество.[1428] Многие критики считали образ Елизаветы, созданный Стрейчи, безвкусным и непристойным; так же критиковали оперу Бенджамина Бриттена «Глориана» (1953), поставленную по книге Стрейчи. Центральной темой оперы стало столкновение между публичной ответственностью и личными желаниями, в ней публичный образ королевы противопоставляется реальному – трагической фигуре тщеславной старухи. Молодая, недавно коронованная королева Елизавета II, в чью честь была поставлена опера, и большинство зрителей восприняли оперу не слишком хорошо. Сцену в опочивальне, где пожилая королева «сняла с головы парик и оказалась почти лысой», сочли проявлением особенно «дурного вкуса».[1429]

Тем временем личность Елизаветы все больше притягивала к себе Голливуд. Ее играли Бетт Дэвис в «Личной жизни Елизаветы и Эссекса» (1939) и «Королеве-девственнице» (1955), Гленда Джексон («Королева Елизавета», 1971), Джуди Денч («Влюбленный Шекспир», 1998), Хелен Миррен в «Елизавете I» (2007) и Кейт Бланшетт в фильме Шекара Капура «Елизавета» (1998) и «Елизавета. Золотой век» (2010). Поиски живой женщины за короной продолжаются до сих пор. В каждом фильме, в традиции «тайных историй», сексуальность Елизаветы изображается по-разному. В то время как в «Елизавете» Капура у королевы роман с Дадли, к концу фильма она приносит крайнюю жертву, отказываясь от своей сексуальности и превращаясь в «королеву-девственницу». Образ довершают коротко стриженные волосы и белое, покрытое толстым слоем белил лицо. В фильме производства Би-би-си «Королева-девственница» Елизавета, сыгранная Анной Марией Дафф, также показана в постели, где она занимается любовью с Дадли, но затем вскакивает и в ужасе кричит; оказывается, это был только сон. Бессознательное желание интимной близости в Елизавете конфликтует с первобытным страхом такой близости.

В начальной сцене получившего многочисленные награды фильма, где Елизавету играет Хелен Миррен, королева предстает в возрасте за сорок. Ее раздевают – медленно, предмет за предметом, развязываются шнурки, снимаются рукава – и так до тех пор, пока она не остается в одной белой вышитой рубахе. Она ложится на кровать, ноги ей закрывают простыней, и у постели появляется врач с расширителем. Королева идет на крайнюю степень обнажения – она соглашается на осмотр ради страны. Она не выказывает никаких эмоций, когда врач произносит: «Все в полном порядке, мадам» – и затем, иллюстрируя политический характер таких личных дел, немедленно сообщает о своих открытиях Сесилу и Уолсингему, которые ждут в коридоре снаружи: королева по-прежнему девственница, virgo intacta, и способна иметь детей.

Такие яркие портреты, вместе с историческими произведениями, например романами Джин Плейди и более недавними романами Филиппы Грегори, питают вечное стремление по-новому интерпретировать «жизнь и любовь» королевы-девственницы.[1430] Вопросы, которые подняли «тайные истории» в конце XVII в., продолжают занимать широкую публику и сегодня. При жизни Елизаветы она сама и ее приближенные дамы упорно защищали ее репутацию и корону. После смерти именно сомнения и поиски правды о королеве-девственнице, а также предположения, что она не была целомудренна, продолжают привлекать читателей и обеспечивают ей долгую популярность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.