Глава 16 «Глубоко опечаленная»

Глава 16

«Глубоко опечаленная»

В мае 1565 г. Елизавета не выдержала напряжения, царившего при дворе. Все давили на нее, требуя выйти замуж и произвести на свет наследника; кроме того, она тревожилась из-за брака Марии Стюарт. У нее случился истерический срыв. Выкрикивая дикие обвинения в адрес Дадли, Сесила и Трокмортона, она заявила: все, кто давит на нее и требует выйти замуж, на самом деле хотят ее смерти. Она понимала, что после замужества Марии на нее еще сильнее будут давить, призывая поскорее выбрать мужа и родить наследника, и такое будущее наполняет ее ужасом. Сесил уверял королеву, что никто не принудит ее делать что-либо против воли; к чему бы она ни склонилась, ее подданные всегда сохранят ей верность. Однако оба понимали: такие уверения никак не покончат с призывами выйти замуж.[437]

Наряду с общей тревогой из-за неопределенности с престолонаследием продолжались и злобные сплетни. В разговоре с де Сильвой Елизавета призналась, как огорчают ее упорные слухи о ее поведении и манерах: «И в собственной стране, и во всем мире меня обвиняют во многом, и среди прочего в том, что я выказываю больше благосклонности Роберту, чем следует; порицают мою нескромность. Нет ничего удивительного, что повод к таким разговорам подают молодая женщина и молодой мужчина высоких качеств, к чьим заслугам и доброте я выказываю милость, хотя и не такую, как он заслуживает, но одному Богу известно, что все это клевета. Придет время, и мир обо всем узнает. Моя жизнь проходит у всех на виду; во всякое время вокруг меня столько свидетелей, что я не понимаю, как могло сформироваться такое дурное мнение обо мне».[438]

Для Елизаветы настали трудные месяцы. Чем сильнее утомляли ее государственные дела и оказываемое на нее давление, тем больше она полагалась на поддержку и суждения своих камер-фрейлин.

Когда в начале лета заболела Кэтрин Ноллис, Елизавета немедленно послала к ней своего врача, доктора Роберта Хьюика. Елизавета не только регулярно справлялась о состоянии Кэтрин, но и знала, что Кэтрин необходимо быстро восстановить здоровье. В самом деле, заболела она крайне некстати. Всего через несколько недель старший сын Кэтрин, Генри, должен был жениться на Маргарет Кейв, одной из фрейлин королевы, во дворце Дарем-Хаус на Стрэнде. Королеву пригласили на свадьбу почетной гостьей; так как требовались еще срочные приготовления, важно было, чтобы Кэтрин скорее выздоровела.

К счастью, визит Хьюика, похоже, помог достичь цели, и состояние Кэтрин быстро улучшалось. Поэтому она присутствовала на свадьбе сына 16 июля.[439] После роскошного пира гостей развлекали танцами, которые затянулись глубоко за полночь. После болезни Кэтрин и припадков Елизаветы свадьба стала прекрасным поводом для поднятия духа.

В то время королева жила в Ричмонде, дворце, который славился своими башенками, куполами, увенчанными золотыми и серебряными флюгерами, «певшими» в ветреные дни, и красивейшим парком. Елизавета называла Ричмонд своей «теплой шкатулкой»; его крытые галереи – мощеные, покрытые плиткой, украшенные золочеными гербами, розами и опускающимися решетками – соединяли между собой все дворцовые помещения, поэтому не было необходимости выходить на улицу, чтобы попасть в любое из сооружений. Большой зал был поистине огромным – 100 на 40 футов. Его украшали фрески с изображением героических английских королей. Внутренние покои королевы размещались в большом трехэтажном каменном здании, состоящем из двенадцати комнат; в дополнительных комнатах Елизавета селила самых близких для себя людей. Дворцовый парк занимал площадь 10 акров. В большом саду для нужд двора выращивали великолепные персики, яблоки и терносливы. Кроме того, в огороде росли различные виды салатов и зелени для восемнадцати дворцовых кухонь, а розовую воду и срезанные цветы посылали из Ричмонда в другие дворцы.

Прошло всего два дня после свадьбы сына Ноллис, и Елизавету постигло большое горе. 18 июля умерла ее любимая Кэт Эшли, которая во многом заменяла Елизавете мать. Кэт заболела за несколько месяцев до того, но потом выздоровела. Ее последняя болезнь протекала быстро, а состояние стремительно ухудшалось. Королева провела предыдущий день у ее постели, а на следующее утро ей сказали, что ее обер-гофмейстерина скончалась. Внутренние покои погрузились в глубокий траур; никто не говорил громко, все лишь перешептывались. Придворные дамы разделяли горе королевы. Последующие недели и месяцы их объединяло чувство общей потери. Все привыкали жить без той, на кого привыкли полагаться.

Как Цветкович написал императору Максимилиану, смерть Кэт Эшли «так опечалила королеву, что она не призывала меня к себе до 22 июля». Однако даже в трауре Елизавета понимала, что должна по-прежнему вершить государственные дела; не забывала она и о предложении эрцгерцога Карла. «В этот день, – писал Цветкович, – я известил ее о решении вашего императорского величества, чтобы она забыла о горе. Она, однако, сообщила мне, что в таком важном вопросе она должна подумать, и я оставил ее в чуть более радостном настроении».[440]

Известие о кончине Кэт Эшли быстро распространилось за пределы двора и даже за пределы Англии. Ее смерть «сильно опечалила» королеву, писал испанский посол в своей депеше в Мадрид. Получив письмо де Сильвы, Филипп приписал на полях: «Какой же она была еретичкой».[441] Хью Фицуильям, английский дипломат, служивший при французском дворе, сокрушался, что теперь, «когда мистрис Эшли нет, у него не стало друга, к кому можно было бы обратиться с жалобой».[442] Ее смерть стала большой потерей для тех послов и дипломатов, которые узнавали от нее последние новости и сплетни.[443]

Теперь обер-гофмейстериной стала Бланш Парри, которая находилась на службе у Елизаветы дольше остальных. Она стала главной наперсницей королевы. Как писал ее племянник Роуленд Вон, двор теперь находился «под командованием мистрис Бланш Парри».[444] С ранних дней жизни, когда Бланш качала колыбель принцессы, Елизавета и ее преданная валлийка были тесно связаны; по мере того, как Елизавета взрослела, крепли и их узы. Они обе любили книги и лошадей, и, пока Бланш не состарилась и не ослепла, они часто совершали совместные верховые прогулки. Одной лишь Бланш в дополнение к обычному жалованью платили «конину» в знак признательности к ней королевы. После смерти Кэт Эшли Елизавете пришлось рассчитывать на тесный кружок преданных ей фрейлин; они осуществляли повседневный уход. Кроме того, она искала у них дружбу и утешение, которые издавна находила у Кэт. Фрэнсис Ньютон, дочь сэра Джона Ньютона из Глостершира, служила камер-фрейлиной с начала правления Елизаветы, до того как в феврале 1560 г. во дворце Уайтхолл вышла за Уильяма Брука, барона Кобэма.[445] «Без отрыва от службы» леди Фрэнсис Кобэм родила шестерых детей, очень похожих на леди Фрэнсис, ее мужа и сестру. Всех их изобразили на семейном портрете, датированном 1567 г. Несмотря на частые беременности и периоды, когда она отсутствовала, королева очень ценила леди Фрэнсис. В 1565 г., после того как она родила второго ребенка, Елизавета сделала ее хранительницей королевской гардеробной. Она отвечала за наряды королевы – пост, который до тех пор занимала Дороти Стаффорд.

В период после смерти Кэт Эшли Елизавета все больше полагалась на леди Фрэнсис; она не отпускала ее от двора почти до самых родов.[446] И даже в фамильном особняке в Кенте леди Фрэнсис, искусная портниха, провела последние недели беременности за шитьем. Она готовила новогодний подарок для королевы.[447] Шить ей помогала ее ближайшая подруга Бесс Сент-Лу (которую позже стали называть Бесс из Хардвика). Бесс назначили камер-фрейлиной в первые годы правления Елизаветы; потом она попала в опалу из-за своего якобы пособничества незаконному браку Кэтрин Грей, который случился за пять лет до того, и ее уволили с королевской службы. Хотя в последующие годы ее отношения с Елизаветой восстановились, во внутренние покои она уже не вернулась. В письме Бесс в ее имение в Четсуорте (Дербишир) леди Кобэм подробно рассказала, как шьет рукава «такой ширины, которая лучше всего подойдет королеве… они тонкие и необычные. Посылаю вам тесьму и сетку [кружево] для королевы той же работы, чтобы сочетались с рукавами… Мода сильно переменилась с тех пор, как вы служили при дворе. Десяти ярдов хватит на воротник и манжеты».[448] 22 ноября 1566 г. у леди Фрэнсис родился сын, которого назвали Генри, а через несколько недель Фрэнсис вернулась на службу, поручив ребенка заботам кормилицы.

В месяцы траура после смерти Кэт Эшли произошло еще одно волнующее событие. В ноябре 1565 г. Анна Рассел, шестнадцатилетняя дочь графа Бедфорда, ставшая фрейлиной вскоре после вступления Елизаветы на престол, вышла замуж за Эмброуза Дадли, графа Уорика, брата королевского фаворита. Жених был на двадцать лет старше невесты. Венчание состоялось в королевской часовне в Уайтхолле. Свадьбу отмечали при дворе очень пышно: она символизировала объединение двух ведущих протестантских придворных семей. Анна, теперь графиня Уорик, была повышена до камер-фрейлины и впоследствии оставалась в «ближнем кругу» королевы; вскоре Елизавета стала относиться к ней как к близкой подруге и поверенной. Ее племянница, Анна Клиффорд, позже заявит, что ее тетка «была более любима и пользовалась большей милостью королевы, чем любая другая женщина в стране, и не меньшей милостью при дворе и во всех владениях королевы».[449]

29 июля 1565 г. двор переехал в Виндзор. Елизавета обычно проводила в Виндзорском замке лишь в летние месяцы: в старом замке было особенно холодно и сыро, и казалось, что его невозможно прогреть. Под окнами королевских покоев пристроили каменную террасу, где она могла «дышать воздухом» перед ужином или быстро прогуливаться по утрам, «чтобы разогнать кровь».[450] В большом парке Виндзора Елизавета отдавалась своей страсти: верховой езде и охоте. Она щеголяла своим умением обращаться с лошадьми во время погони. Как писал Гусман де Сильва, «она скакала так быстро, что обгоняла всех, и фрейлины и придворные, которые были с ней, оказывались посрамлены. Для них то была скорее работа, а не удовольствие».[451] Иногда Елизавета и ее дамы стреляли дичь со специально сооруженных трибун к северо-востоку от замка.

В конце августа Цветкович и де Сильва приехали в Виндзор, дабы испросить у королевы официального согласия на свой отъезд. Елизавета оговорила условия свадьбы, и Цветкович должен был доложить обо всем в Вене.[452] Учитывая, что послы приехали во дворец поздно вечером, а уехать должны были на следующий день, им отвели одну комнату на двоих. Узнав об этом, Елизавета испытала потрясение. Она считала, что, не дав каждому из них отдельной комнаты, придворные проявили неуважение. «Мои придворные будут знать, как с вами следует обращаться, – объявила королева и, повернувшись к послам, добавила: – Вы поселитесь в моих покоях; я дам вам свой ключ».[453] Заверив ее, что они не обиделись, послы отправились к себе.

На следующее утро Дадли повел послов на прогулку по Виндзорскому парку. Возвращаясь во дворец по берегу реки, они проходили мимо здания, в котором размещались внутренние покои королевы. Под окнами королевской опочивальни шут Роберта Дадли, который шел с ними, закричал так громко, что королева подошла к окну в одной ночной рубашке. Полтора часа спустя, одевшись и накрасившись, она спустилась приветствовать послов и, несомненно, отчитать Дадли и его шута.[454] В другой раз, позже, Гилберт Талбот, сын графа Шрусбери, бродил по арене для турниров в Гринвиче в восемь утра и заметил, как Елизавета выглядывает из окна: «Я устремил на нее взгляд; мне показалось, что она очень стыдится, ибо она была не одета, стояла в одной ночной сорочке. Поэтому, заметив меня после обеда, когда она пошла на прогулку, она больно щелкнула меня по лбу и рассказала лорд-камергеру… как я смотрел на нее утром и как ей стало стыдно».[455]

Вскоре после переезда в Виндзор Елизавета узнала, что 29 июля Мария Стюарт тайно обвенчалась с Генри Дарнли. Свадьба состоялась в Холирудском дворце в Эдинбурге.[456] После того как два католика – претендента на английский престол стали мужем и женой, Елизавете показалось, что трон под ней зашатался.[457] Как сухо заметил Томас Рандолф, посланник Елизаветы, они «отправились в постель не для того, чтобы сообщить миру, что [не похоть] заставила их пожениться, но только необходимость для страны, дабы не оставить ее без наследника».[458]

Отношения Марии и Елизаветы испортились вконец. «Вся их сестринская близость прошла; ее сменили ревность, подозрения и ненависть».[459] Английское правительство сочло брак Марии Стюарт и Дарнли угрозой для монархии. Елизавета отказалась признавать в Дарнли мужа Марии и короля Шотландии. Мария, в свою очередь, начала открыто демонстрировать свой католицизм в Эдинбурге, придавая надежды католикам и в Шотландии, и в Англии.[460] За два года до того папа издал резолюцию, в которой верным католикам разрешалось убить королеву Елизавету. Прощение и «вечная рента» на небесах будут дарованы «любому, кто совершит нападение на королеву, или любому повару, пивовару, пекарю, виноторговцу, врачу, зеленщику, хирургу или человеку другого рода занятий, который уберет ее».[461] Брак Марии увеличил страх таких покушений.[462]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.