Голгофа семейства Брауншвейгских

Голгофа семейства Брауншвейгских

Утром 9 ноября 1740 года огромные толпы народа окружили Зимний дворец: радость была для всех. Здесь же находились все полки столицы, которым приказали сюда явиться сразу же после ареста Бирона и его ближайших помощников.

В придворной церкви после благодарственного молебствования, при пушечной стрельбе и колокольном звоне знать и армия присягнули в верности императору Иоанну Антоновичу и Анне Леопольдовне, принявшей титул великой княгини и правительницы империи. Во все концы России были посланы гонцы с этим известием. Вечером столица была иллюминирована, радостный народ плясал на улицах и площадях. «Еще не было примера, — писал в тот же день французский посланник в Петербурге маркиз де-ла Шатарди к французскому посланнику в Берлине, — чтоб в здешнем дворце собиралось столько народа, и весь этот народ обнаруживал такую неподдельную радость, как сегодня».

Ну а дальше все шло как и раньше после очередного успешного переворота: 22 ноября Анна Леопольдовна награждала его участников. Прежде всего герцог Антон-Ульрих был объявлен генералиссимусом всех Российских сухопутных и морских сил. Граф Миних, победитель временщика, был щедро награжден деньгами, деревнями и титулом «командующего генерал-фельдмаршала Российской империи». Он получил чин первого министра, Остерман стал генерал-адмиралом, князь Черкасский — великим Канцлером, а граф М. Головкин — вице-канцлером. Все участвовавшие в аресте Бирона офицеры, унтер-офицеры и солдаты были повышены в звании и щедро награждены деньгами.

Таким образом, все были довольны, кроме одного — фельдмаршала Миниха, организатора переворота. Причина неудовлетворения графа вполне понятна — надежда на получение высшего звания — генералиссимуса — и теперь не исполнилась. Когда же Миних высказал свое огорчение правительнице, то она ответила ему: «Я думаю, что достоинство „генералиссимуса“ никому столь не прилично, как отцу императора!» Фельдмаршал в ответ промолчал. На Миниха досадовал Остерман, ибо тот лишил его должности первого министра. Эта досада вскоре превратилась в ненависть, и генерал-адмирал сумел так очернить фельдмаршала в глазах Анны Леопольдовны, что Миних 7 марта 1741 года уволился в отставку. С благодарностью за службу отечеству ему дали пенсию в 150 000 рублей в год.

В первый же день своего правления Анна Леопольдовна уволила всех шутов, при этом наградив каждого хорошими подарками. С этого времени официальное звание «придворного шута» уничтожалось навсегда. Правда, впоследствии шуты появлялись при дворе, но не в шутовской одежде.

По отзывам современников, правительница России Анна Леопольдовна по своему воспитанию, характеру и привычкам не была способна к государственной деятельности. Привезенная в Россию в раннем детстве и воспитанная здесь, принцесса Анна, казалось, должна была сделаться русской. Но поскольку она все время находилась в окружении немцев, то и не мудрено, что принцесса выросла полуиностранкой, которая с трудом говорила по-русски. Именно этим объясняется, почему однажды, уже после смерти императрицы, Анна Леопольдовна, не найдя камергера Апраксина на своем месте и узнав, что он спит, отозвалась о нем: «Это русский каналья!» Как видно, бироновская школа презрения ко всему русскому отразилась и на ней.

Государственными делами правительница не занималась и все свое время проводила в общении со своими приближенными и ссорах с супругом. Пользуясь слабостями Анны Леопольдовны, министры интриговали между собой, преследуя во всех делах исключительно собственные интересы.

За короткое время своего правления Анна Леопольдовна успела издать два постановления — Устав о банкротах и Регламент о фабриках. По ее указанию было передано обратно в руки духовенства управление церковными вотчинами. При ней же Россия, втянутая в войну со Швецией летом 1741 года, ответила разгромом противника войсками под командованием генерала Ласси.

Как только Бирона отправили в крепость, начали конфисковывать его движимое и недвижимое имущество. Драгоценности, найденные в его дворце, оценивались в 14 миллионов рублей. Между прочим, там обнаружили туалетный столик из чистого золота, украшенный драгоценными камнями. Кажется странным, что при таком богатстве Бирон тем не менее имел долг до 30 000 рублей. Все его имущество в Митаве, Либаве и Виндаве было опечатано. Саксонский король Фридрих Август И, главный ленный владетель Курляндии, заступился за Бирона и просил Миниха освободить своего вассала. Фельдмаршал писал в ответе королю: «Обманы и несправедливости Бирона были столь велики, что его нельзя освободить без наказания; ежедневно открываются новые его преступления. Король ничего от этого не потеряет; дружба и высокое уважение великой княгини-регентши к Фридриху-Августу II глубоко вкоренены; союзная система дрезденского и петербургского дворов остается тою же; Бирон не может вновь вступить во владение герцогством курляндским, так как он есть государственный преступник; поэтому король представит важное доказательство своего расположения русскому двору, если пожелает дать свое согласие на избрание нового герцога в лице принца Брауншвейгского». Следствие особой комиссии по делу бывшего регента продолжалось около шести месяцев и к лету 1741 года завершилось. Сенат приговорил Бирона за разные «безбожные и зло-вымышленные» преступления к смертной казни четвертованием. Правительница заменила ему казнь на вечную ссылку в сибирский городок Пелым Тобольской губернии. В мае приговор был обнародован и три воскресенья подряд его читали народу в церквах. Место ссылки бывшего временщика России Анна Леопольдовна выбрала по совету кабинет-министра князя Черкасского, долгое время занимавшего должность сибирского губернатора.

Для сопровождения Бирона и надзора в Пелыме были назначены лейб-гвардии Измайловского полка капитан-поручики Викентьев и Дурново и двенадцать человек солдат от разных полков. В инструкции, данной из кабинета конвойным офицером, приказывалось содержать герцога и его семейство «под крепким и осторожным караулом неисходно и всегдашнее смотрение иметь, чтоб никто из них никаким образом уйти не мог, и в тамошнюю их бытность никого к ним не допускать, бумаги и чернил не давать». На содержание герцога с фамилией велено было отпускать «из сибирских доходов» по пятнадцати рублей в сутки, или 5475 рублей в год. Для услуг вместе со ссыльными были отправлены два лакея: Александр Кубанцев и сибиряк Илья Степанов, две женщины: «девка арабка Софья и девка турчанка Екатерина», и два повара. На содержание всех их положено выдавать «особливо» по сто рублей в год. Так как Бирон и его дети были лютеранского вероисповедания, то правительница приказала послать в Пелым пастора, назначив ему полтораста рублей жалованья.

Выехав 13 июня 1741 года из столицы, Бирон с семьей и охраной прибыл к месту проживания лишь в начале ноября. Сибирь дождалась этого счастливца «обстоятельств», баловня фортуны, которому суждено было быть двадцать два дня регентом империи и двадцать два года — ссыльным. Он, говорят современники, придавал особое значение цифре 2 в своей жизни. Имя Бирона легло кровавым пятном на страницы русской истории, и 22-летняя ссылка, разумеется, вряд ли могла служить ему справедливым возмездием.

Внезапный переход от былого могущества к ничтожеству и забвению сильно подорвал здоровье Бирона: он стал мрачным, задумчивым, впал в уныние и вскоре заболел.

В начале следующего, 1742 года до сибирской глуши дошла весть об аресте малолетнего императора и его родителей и о восшествии на престол дочери Петра Великого — Елизаветы. Новость оживила Бирона. И действительно, уже 22 января в Пелым прискакал сенатский курьер с императорским указом о возвращении герцогу свободы.

Пример иронии судьбы двух бывших фаворитов. Когда Бирон со своим семейством возвращался из Пелыма, на столбовой дороге, неподалеку от Казани, он встретил ссыльного фельдмаршала Миниха, бесстрашного солдата, знатока военного дела, направлявшегося в то же место, в тот же дом, кстати, построенный по собственным чертежам Миниха. Именно в этом доме главный герой легкого дворцового переворота должен был находиться двадцать лет. Оба опальных фаворита пристально посмотрели друг на друга и разъехались, не выдав ни единым движением волновавших их чувств. Бирон намеревался ехать в Курляндию, но внезапно по дороге получил новый указ Елизаветы Петровны — ему предписывалось безвыездно жить в Ярославле. Туда он и прибыл 26 марта 1742 года. Бывший временщик России прожил в Ярославле до конца царствования Елизаветы Петровны. Полную свободу Эрнст Иоанн Бирон получил от Петра III. Когда герцог предстал впервые перед императором, то бросился к его ногам, благодарил за дарованную свободу и просил впредь не оставить его своими милостями. Любопытный момент: однажды при императорском дворе, на одном из приемов встретились Бирон и Миних. Петр III, обращаясь к ним, сказал: «А, вот два старых добрых друга — они должны чокнуться». Он приказал подать вина, сам налил и подал каждому бокал. В этот момент в комнату вошел один из сановников и что-то тихо сказал монарху на ухо. Петр III вышел и долго не возвращался. Едва император удалился, Бирон и Миних окинули друг друга строгим взглядом сохранившейся мести и одним движением оба поставили бокалы на стол, повернувшись спиной друг к другу. Император возвратился и, к счастью, забыл о своем желании примирить бывших соперников.

В декабре 1772 года Эрнст Иоганн Бирон скончался на восемьдесят втором году жизни.

Правление Анны Леопольдовны, сначала сочувственно принятое народом и высшим обществом, вскоре, однако, стало вызывать общее осуждение, так как во главе всех дел и при дворе по-прежнему оставались исключительно немцы. Самыми влиятельными лицами при Анне были Остерман, Левенвольд, фрейлина Менгден, саксонский посланник Линар и принц Антон-Ульрих. В обществе заговорили о том, что русский престол должно занимать лицо русского происхождения, имеющее на него больше законных прав, чем Иоанн VI. При этом все имели в виду царевну Елизавету Петровну.

Действительно, Иоанн имел на престол очень мало прав. Он был сыном принца Брауншвейгского Антона-Ульриха и Анны Леопольдовны. Последняя была дочерью герцога Мекленбургского Карла-Леопольда и Екатерины Иоанновны, дочери царя Иоанна V, брата Петра Великого. Следовательно, Иоанн VI приходился только внуком царю Иоанну V. А между тем была жива дочь Петра Великого, Елизавета Петровна, которая оставалась как-то в тени во все царствования, следовавшие после кончины ее отца.

Императрица Екатерина I, мать Елизаветы Петровны, после смерти Петра I принялась активно искать для своей младшей дочери достойного жениха. Список претендентов был весьма убедительным — от французского короля Людовика XV с до северогерманских принцев. Однако последовавшая в 1727 году смерть императрицы резко изменила ситуацию. Вообще, после кончины августейших родителей положение цесаревны Елизаветы Петровны чувствительно ухудшилось и долгое время оставалось весьма неопределенным, особенно в период царствования Анны Иоанновны и правления Анны Леопольдовны. Вначале временщики хотели обвенчать ее с несовершеннолетним Петром II, затем речь шла о возможных женихах из числа иностранных принцев. Миних и Остерман, приближенные Анны Леопольдовны, понимали, насколько опасна для них Елизавета Петровна, имевшая законное право на престол. Но у дочери великого преобразователя было еще одно преимущество: русские люди желали освободиться от засилия иностранцев. Кстати, влиятельный французский посол Шетарди в интересах своего правительства также желал видеть на русском троне Елизавету Петровну.

На фоне всех добродетелей Елизаветы Петровны особенно заметно выделялись недостатки Анны Леопольдовны. Среди прочих дурных качеств характера правительницы было замечено одно: не слушать советов опытных государственных мужей. За короткое время она сумела быстро восстановить против себя не только русских, но и иностранцев. В этих условиях и гвардия, и придворная знать, все, недовольные Анной Леопольдовной, группировались вокруг Елизаветы Петровны. Недовольство «немецким засильем» росло. Народ и гвардия, любившие дочь первого российского императора, теперь обращали свои взоры к ней, надеясь, что с ее воцарением на престоле в России наступят лучшие времена.

Вечером 23 ноября 1741 года цесаревна Елизавета отправилась в Зимний дворец в гости к правительнице Анне Леопольдовне. Там был куртаг [36]. Гости уселись за карточные столы, к ним присоединилась и цесаревна. Спустя некоторое время находившаяся здесь же правительница пригласила Елизавету в другую комнату. Там она сказала ей, что только что получила письмо из Бреславля с предупреждением о подготовке цесаревной со своим лейб-медиком Лестоком и при содействии французского посланника дворцового переворота, что ей советуют немедленно арестовать Лестока. Однако Елизавета Петровна изобразила большое удивление по этому поводу и убедила наивную правительницу в том, что она никогда не нарушит клятвы верности, данной Иоанну VI Антоновичу. Цесаревна и правительница расстались при взаимных уверениях любви и преданности.

Елизавета Петровна действительно намеревалась взять власть в свои руки, пользуясь слабостью правительницы Анны Леопольдовны и своей растущей популярностью, особенно в гвардии. Утром 24 ноября к цесаревне пришел придворный лейб-медик Лесток [37] и поддержал ее в ее намерениях. Он принес и показал Елизавете два рисунка на карточке, сделанных карандашом: с одной стороны была нарисована цесаревна в императорской короне, с другой — в монашеской одежде, и виселица, готовая для всех ее приверженцев. «Выбирайте любое! — сказал он ей. — Кем лучше? Императрицею или монахинею?» Кроме того, Лесток сообщил, что 18 декабря Анна Леопольдовна объявит себя самодержицей, на чем усиленно настаивали вице-канцлер граф Головкин и другие сановники из ее ближайшего окружения. Елизавета решилась и упредила действия Анны Леопольдовны.

Перед решающей схваткой дочь Петра I долго и горячо молилась Богу и дала обет в случае успеха дела в свое правление не подписывать смертных приговоров.

В ночь с 24 на 25 ноября 1741 года Елизавета Петровна с гренадерской ротой Преображенского полка произвела новый дворцовый переворот.

…Около 12 часов ночи к казармам Преображенского полка подъехала в санях молодая женщина с четырьмя мужчинами: один заменял кучера, двое стояли на запятках, а один сидел рядом с ней. Около саней бежали семь гренадеров. Пробегая мимо казарменных помещений, они стучали в двери и окна, вызывая своих полковых товарищей именем цесаревны. Заспанные солдаты, одевшись наскоро, выбегали с заряженными ружьями на улицу и окружали сани, медленно двигавшиеся вдоль Преображенских казарм.

Вскоре около саней образовалась толпа человек в 300, они вместе с цесаревной пришли на полковой двор. Здесь при слабом свете нескольких фонарей и звездного неба Елизавета предстала перед гренадерами в кирасе поверх платья, но без шлема и с крестом в руке. Обращаясь к ним, она сказала:

— Ребята! Вы знаете, чья я дочь! Клянусь умереть за вас; клянетесь ли вы умереть за меня? — И после единого утвердительного ответа «преторианцев» новая Паллада повела их в Зимний дворец.

Так как заговор в пользу цесаревны составлялся давно и поскольку и офицеры, и солдаты уже знали, в чем дело, то никаких особых объяснений теперь не требовалось. Елизавета села опять в сани, а гренадеры побежали за ней. На пути число их уменьшилось, так как по нескольку человек, отделяемых от отряда, отправлялись в разные стороны для того, чтобы арестовать сановников, считавшихся наиболее преданными правительнице. С уменьшившимися вследствие этого силами подъехала Елизавета Петровна на угол Невской перспективы и Адмиралтейской площади, перед ней возник в ночном мраке Зимний дворец. Ни одного огонька не светилось уже в его окнах, видно было, что обитатели дворца давно погрузились в глубокий сон. Наступил решительный момент: у Елизаветы захватило дух, она чувствовала, что у нее ненадолго хватит отваги, возбужденной в ней ее сторонниками.

— Не наделать бы шуму санями и лошадьми, — проговорил один гренадер, — вишь ведь, как визжат полозья, да и лошади-то, чего доброго, как назло примутся фыркать. Вылезай-ка лучше, матушка, из саней, да пойдем все пешком, — добавил он, обращаясь к Елизавете, за санями которой следовали еще трое саней, взятых на всякий случай с полкового Преображенского двора.

Елизавета смешалась с солдатами и направилась с ними пешком к Зимнему дворцу. Но тотчас же выяснилось, что небольшие и робкие шаги женщины отставали от размашистых шагов рослых солдат.

— Вишь, как она отстает от нас. Подхватывай ее, ребята, на руки! — крикнул тот же молодец, и цесаревна не успела опомниться, как уже очутилась на руках своих спутников, которые бегом принесли ее к дворцовой караульне.

Когда туда вошла Елизавета со своими главными пособниками, весь караул спал вповалку. Очнувшийся прежде всех барабанщик, видя что-то необыкновенное, кинулся было к барабану, но, прежде чем успел ударить тревогу, Лесток кинжалом распорол на барабане кожу и сделал то же самое на других, бывших в караульне барабанах. Четверо караульных офицеров попытались было оказать сопротивление, но их притиснули к стене, обезоружили, втолкнув в соседний с караульней чулан, заперли там, приставив часовых.

По задней дворцовой лестнице, освещаемой одной только сальной свечкой, захваченной в караульне, поднималась Елизавета, сопровождаемая гренадерами. Стоявшие в разных местах дворца часовые, озадаченные неожиданным появлением цесаревны глубокой ночью, не знали, что им делать, и молча сходили со своих постов, которые занимали елизаветинские гренадеры. Пришедшие с Елизаветой солдаты уже сторожили все дворцовые выходы. Без всякой тревоги и шума она смогла пройти только одну комнату, отделявшую ее от спальни Анны Леопольдовны. В страшном волнении Елизавета опустилась в кресло, чтобы собраться с силами: ноги ее подкашивались, руки дрожали, голос замирал. Осторожным шепотом ободряли ее Лесток и Воронцов. Цесаревна встала с кресла и медленным шагом, затаив дыхание, начала подходить к спальне правительницы.

С сильным биением сердца и с лихорадочной дрожью во всем теле она прикоснулась к ручке дверного замка, нерешительно нажала ее, и дверь в спальню тихо приотворилась. При свете ночной лампы Елизавета увидела спящую на софе Юлиану Менгден, фрейлину правительницы. Цесаревна остановилась в нерешительности, но Лесток слегка подтолкнул ее, и она очутилась в спальне. На цыпочках подкралась она к правительнице и неслышным движением распахнула задернутый над постелью шелковый полог.

— Пора вставать, сестрица! — проговорила Елизавета насмешливо-ласковым голосом, наклонившись над Анной Леопольдовной.

Правительница вздрогнула и, не понимая, что вокруг нее происходит, быстро вскочила в постели.

Перед ней стояла Елизавета, одетая в бархат, с голубой лентой через плечо и с Андреевской звездой на груди, которые она, как нецарствующая особа, не имела права носить.

Не успела Анна Леопольдовна вымолвить ни одного слова, как увидела выглядывающие из-за дверей соседней комнаты суровые лица гренадеров, услышала тяжелый топот и скрип их сапог, стук об пол ружейных прикладов и бряцанье оружия.

— Я пропала! — воскликнула она, закрыв в отчаянии лицо руками.

— Умоляю вас, — проговорила Анна, задыхаясь и опускаясь на оба колена перед Елизаветой, — не делать никакого зла Юлиане и пощадить моих детей!…

— Никому никакого зла я не сделаю, — равнодушно отвечала Елизавета, — только одевайтесь поскорее, потому что здесь хозяйка я, а не вы… Да и ты, сударушка моя, поторапливайся поживее, — шутливо добавила она.

Группа гренадеров ввалилась в спальню правительницы, и в присутствии этих нежданных ночных посетителей молодые женщины начали одеваться. Елизавета поторапливала их.

Окруженная со всех сторон гренадерами выходила из своей спальни бывшая правительница. Позади с поникшей головой шел принц Антон, за ним мамки несли их детей, около которых была Юлиана. Торжествующая Елизавета проходила через ярко освещенные залы, так как хозяйничавшие там солдаты зажгли свечки во всех люстрах. Разбуженная начавшимся во дворце шумом прислуга сбегалась со всех сторон и, оторопелая, смотрела с изумлением, как солдаты уводили правительницу и ее семейство.

Известный русский историограф А. Г. Брикнер полагал, что недальновидность Анны Леопольдовны объяснялась тем обстоятельством, что опасность для себя она ощущала не со стороны Елизаветы, а со стороны находившегося тогда в Голштинии внука Петра Великого, сына Анны Петровны — Петра Федоровича. Брауншвейгцы не имели никакой поддержки в русском обществе, поэтому Елизавета без труда опрокинула престол Иоанна VI Антоновича. Как отмечал В. О. Ключевский, «так удачной ночной феерией разогнан был курляндско-брауншвейгский табор, собравшийся на берегах Невы дотрепывать верховную власть, завещанную Петром Великим своей империи».

С этого времени прекратилась линия потомков Иоанна Алексеевича, и на российский престол вступила Елизавета, законная наследница Петра Великого. Наступило время ее царствования.

Дальнейшие события в России показали, что брауншвейгского наследника Иоанна VI и его родителей ожидала несчастная судьба до их последних дней.

Первоначально Елизавета Петровна предполагала отпустить беспрепятственно за границу Антона-Ульриха с женой и детьми. В манифесте от 28 ноября 1741 года читаем: «И хотя она, принцесса Анна, и сын ея принц Иоанн, и их дочь принцесса Екатерина ни малейшей претензии и права к наследию Всероссийского престола ни по чему не имеют; но однако в рассуждении их, принцессы и принца Ульриха Брауншвейгского, к императору Петру Второму по матерям свойства, и из особой нашей природной к ним императорской милости, не хотя никаких им причинить огорчений, а надлежащею им честию и с достойным удовольствием, предав все их вышеизъясненные к нам разные предосудительные поступки крайнему забвению, всех их в их отечество всемилостивейше отправить повелели».

Под охраной большого конвоя во главе с генералом Салтыковым Брауншвейгское семейство 12 декабря 1741 года было отправлено из Петербурга в Ригу, где в ожидании новых распоряжений правительства находилось целый год. Здесь Анна Леопольдовна родила двух дочерей, которые появились на свет Божий уже арестантками.

Известно, что прусский король Фридрих II и австрийская императрица Мария-Терезия, родственники герцога Антона-Ульриха, просили Елизавету о его освобождении. Русская императрица, отпуская герцога, не соглашалась отпустить его супругу Анну, а герцог не хотел покидать Россию без нее. Фридрих II и Мария-Терезия, судя по некоторым источникам, получив в ответ на свои просьбы отказ, поручили австрийскому посланнику в Петербурге маркизу Ботте попытаться организовать свержение Елизаветы. Заговор раскрыли, и это заставило самодержицу не только изменить первоначальное намерение, но и усилить строгости против именитых узников. Через год их всех тайно вывозят в Раненбург, Липецкой губернии. Летом 1744 года семейство Брауншвейгское отправляют в Соловецкий монастырь, а оттуда на север, в Холмогоры, Архангельской губернии. Здесь принцесса Анна Леопольдовна и принц Антон-Ульрих и нашли свой последний приют.

Семейство Анны Леопольдовны, прибывшее в Холмогоры без первенца Иоанна, жило в бывшем архиерейском доме, ставшем для него тюрьмой: здесь оно томилось почти четыре десятилетия. Большой двор каменного дома был обнесен высокой оградой, вокруг которой днем и ночью ходили часовые. Арестанты никого не видели, кроме обслуживавших их солдат, к ним даже врача допускали только с личного разрешения губернатора. Местные жители догадывались, что в архиерейском доме живут какие-то «важные арестанты», но какие именно, никто не знал. Единственным развлечением для заключенных было чтение церковных книг, игра в карты и шашки, да катание в шлюпке по пруду, находившемуся в ограде, перед домом. На содержание семейства ежегодно отпускалось 10–15 тысяч рублей по усмотрению архангельского губернатора.

Шло время. Один серый день сменялся другим. В марте 1745 года бывшая правительница родила сына Петра, а через год появился третий сын — Алексей. Анна Леопольдовна, у которой после переворота стало резко ухудшаться здоровье, не перенесла рождения последнего ребенка и 7 марта 1746 года, в возрасте двадцати восьми лет, умерла от горячки. Ссыльный супруг остался один с четырьмя детьми. По воспоминаниям Екатерины II, императрица Елизавета Петровна очень плакала, когда получила известие о смерти Анны Брауншвейгской, скончавшейся так рано. Она приказала, чтобы ее тело привезли в Петербург для торжественных похорон. Принцессу Анну похоронили в Александро-Невской лавре, между ее бабкой, царицей Прасковьей Федоровной, и ее матерью, принцессой Мекленбургской.

Права была юная принцесса Анна Леопольдовна, когда упорно говорила о своем нежелании выходить замуж за наследника престола принца Антона-Ульриха. Несчастья Анны Леопольдовны как бы по наследству перешли ко всей ее семье.

Ее супруг, принц Антон-Ульрих, терпеливо перенося участь безвинного арестанта, прожил в Холмогорах тридцать лет, до самой старости, убивая бесконечные дни вечной ссылки прогулками с детьми по саду.

Когда в 1762 году российский трон заняла Екатерина II, она предложила ссыльному принцу свободу — выехать из России, но при одном условии — только без детей. Антон-Ульрих отказался, так как в ссылке ослеп, а без детей старику и свобода не казалась таковой. Так и умер он в Холмогорах.

После смерти Антона-Ульриха дети Анны Леопольдовны — два принца (Петр и Алексей) и две принцессы (Екатерина II Елизавета), долго еще оставались в Холмогорах арестантами. Привезенные туда младенцами, они выросли в неволе и, кроме охранявших их солдат, никого не видели, ничего не знали.

В 1780 году родная сестра несчастного принца Антона-Ульриха, вдовствующая датская королева Юлиана-Мария исходатайствовала у российской императрицы свободу своим племянникам и племянницам. Эта свобода была для детей Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха запоздалой и жестокой, фактически она была продолжением плена, поскольку они были совершенно не приспособлены к самостоятельной жизни в условиях свободы. Их отправили в небольшой приморский город Горсенс в Ютландии. Императрица Екатерина II назначила для содержания пленников поневоле 32 000 рублей в год, и вся эта сумма полностью выделялась российской казной вплоть до смерти последней принцессы Екатерины в 1807 году. На деньги Петербургского двора в этом городе были куплены два самых лучших дома и перестроены в одно здание для родственников королевской фамилии. Деньги, выдаваемые Россией, вручались не прямо в руки пленников, а через датское правительство их гоф-интенданту. Последний был обязан ежегодно представлять обстоятельный отчет об использованных суммах. Более того, за содержанием своих родственников наблюдала сама вдовствующая королева Юлиана-Мария, а после ее смерти эта обязанность перешла к сыну, наследному принцу Фридриху.

Что же касается личной жизни особ королевской фамилии, то у них оставалась приличная сумма, и они ежегодно жертвовали около 300 риксдалеров [38] на городское духовенство, на школы, на бедных, на милостыни и т. п. В частности, принцессы Елизавета и Екатерина ежегодно дарили принадлежности своего туалета и покупали себе новые. Кроме того, они давали обеды и вечера, принимая местных друзей. Очевидцы того времени засвидетельствовали, что, несмотря на свой печальный жребий, принцы и принцессы были дружелюбными в обращении с окружающими их людьми.

Еще более трагичной оказалась судьба Иоанна VI, провозглашенного императором в двухмесячном возрасте. На торжествах царского двора малютку выносили на подушке, покрытой порфирой, вельможи и все государственные чины лобызали его ножку, ребенка показывали гвардии и народу в окно под громкое «ура!». И вдруг годом позже ребенок-император превратился в арестанта, причем строго скрываемого от внешнего мира.

Сохранилось предание, что знаменитый математик Эйлер вместе с другими академиками по указанию Анны Иоанновны составил гороскоп для новорожденного принца Иоанна Антоновича. Заключение, сделанное учеными, настолько будто бы ужаснуло их, что они решили представить другой гороскоп, предсказывавший наследнику прекрасное будущее. Однако таким обманом нельзя было изменить трагический финал самого юного императора в российской истории: его царствование продолжалось всего один год и шестнадцать дней, а затем последовали почти двадцать три года тюремного заключения, когда он был лишен не только свободы и власти, но и собственного имени.

Из Раненбурга Иоанн в строгой тайне был отправлен отдельно от родителей тоже в Холмогоры, но они об этом, естественно, не знали. Его мать, принцесса Анна Леопольдовна, последний раз видела сына в Раненбурге и тосковала по нему до последнего вздоха. В своем строжайшем заточении бывший император видел только одного человека — заходившего к нему надсмотрщика. Когда по России стали распространяться слухи о предполагаемом местопребывании свергнутого юного монарха, его секретно заключили в 1756 году в государеву тюрьму — Шлиссельбургскую крепость.

Здесь он содержался в особой строгости: даже комендант крепости не знал имени этого узника, «безымянного колодника».

Здесь, в Шлиссельбургской крепости, главной государевой тюрьме, без надежды на освобождение, с тоской по свободе, десятками лет томились люди, опасные для власти. В истории этой тюрьмы не было случая удачного побега. Одной из первых узниц русской Бастилии была дочь царя Алексея Михайловича и сестра Петра I царевна Мария Алексеевна. Там она оказалась в наказание за тайные связи с опальным царевичем Алексеем и его матерью Евдокией Лопухиной. В 1723 году сестра первого российского императора умерла в тюрьме. Был здесь в ожидании суда и временщик Бирон, лично познакомившийся с каменными палатами, куда сам отправлял своих недругов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.