Очерк одиннадцатый: Волк в западне

Очерк одиннадцатый:

Волк в западне

Записи в этом разделе дневника кажутся противоречивыми: 21 апреля дается команда на отлет адъютанта Гитлера и основной массы сотрудников ближайшего окружения фюрера из Берлина. А 22-го Борман записывает: «Фюрер остается в Берлине». В своей шифровке на «Бергхоф» он подтверждает утром 22-го, что «Волк» (такова была партийная кличка Гитлера в 20-е годы) остается здесь, так как только он может овладеть положением, если это вообще возможно».

Колебания действительно были: один из чиновников канцелярии фюрера записал, что еще вечером 20 апреля было дано распоряжение всем чинам высших имперских учреждений вылетать на юг. Позже выяснилось, что вылеты затруднены, следует ехать поездом или автомашинами. На утреннем совещании 21 апреля Гитлер заговорил по-другому. Гюнше и Линге свидетельствуют:

«Военное совещание (21 апреля. — Л.Б.) было назначено на 12 часов. Это было самое короткое совещание за все время войны. У многих лица были искажены. Говорили приглушенными голосами, повторяли один и тот же вопрос: «Почему фюрер все еще не решается покинуть Берлин?»

Гитлер вышел из своих комнат. Он сгорбился еще больше. Лаконично поздоровавшись с участниками совещания, опустился в свое кресло. Кребс начал докладывать. Он сообщил, что положение немецких войск, обороняющих Берлин, еще больше ухудшилось. На юге русские танки прорвались через Цоссен и продвинулись до окраины Берлина. Тяжелые бои идут в восточных и северных предместьях Берлина. Положение немецких войск, стоящих на Одере к югу от Штеттина, катастрофическое. Русские танковыми атаками прорвали немецкий фронт и глубоко вклинились в немецкие позиции.

Гитлер поднялся и наклонился над столом. Он стал водить по карте дрожащими руками. Внезапно выпрямился и бросил цветные карандаши на стол. Он тяжело дышал, лицо налилось кровью, глаза были широко раскрыты. Отступив на один шаг от стола, он закричал срывающимися голосом:

— Это ни на что не похоже! В этих условиях я больше не в состоянии командовать! Война проиграна! Но если вы, господа, думаете, что я покину Берлин, то глубоко ошибаетесь! Я лучше пущу себе пулю в лоб!»

Можно было понять, что даже для потерявшего контакт с реальным миром фюрера трудно было надеяться на возможность изменить ход событий, если он переберется из Берлина в Баварию. Гитлер едва ли мог рассчитывать на какие-то войска: он лучше других знал, что никакой «альпийской крепости» не существовало и группа армий Шернера, действовавшая в Чехословакии, не имела реальной возможности пробиться на запад, в Баварские Альпы. Действительно, впоследствии были обнаружены записи таких высказываний Гитлера в беседах с Борманом: «Совершенно бессмысленно сидеть на юге, ибо там у меня не будет ни влияния, ни армий. Я сидел бы там лишь с моим штабом. Южногерманский и австрийский горные районы я смог бы удержать, если бы можно было удержать Италию. Но там командование заражено пораженчеством…» И еще:

«Я бы сидел в Берхтесгадене как жалкий беглец и отдавал бесполезные приказы». Или в беседе с шефпилотом Бауром: «У меня две возможности: уйти либо в горы, либо к Деницу во Фленсбург. Однако через 14 дней я окажусь в том же положении и перед той же альтернативой. Война кончается в Берлине. Я живу и погибну вместе с Берлином».

Достаточно откровенно? Вот почему Борман и телеграфировал 21 апреля в Оберзальцберг, что «Волк» остается здесь». Волк попал в западню.

В западне — и один!.. Именно в эти дни определилось, что от Гитлера отвернулись его самые ближайшие сподвижники. 20 апреля он видел их в последний раз — Германа Геринга и Генриха Гиммлера.

Если следовать официальной иерархии рейха, то надо сначала заняться рейхсмаршалом Германом Герингом — «вторым лицом» в империи. Весной 1945 года я имел случай его увидеть — в американской военной тюрьме Бад-Мондорф, куда прибыла группа офицеров штаба маршала Г.К. Жукова для допроса главных военных преступников. «Второе лицо» к этому моменту изрядно исхудало, светло-голубой китель с петлицами рейхсмаршала висел на Геринге весьма свободно. Когда начался допрос, руки у Геринга дрожали, а когда он судорожно глотал воду, зубы стучали о стакан…[20]

Геринг одним из первых покинул Берлин еще до его окружения и расположился в своей вилле в Баварии близ Берхтесгадена, выжидая, когда он сможет занять положение преемника Гитлера. С этим он связывал вполне определенные расчеты.

Дело в том, что во время одной из бесед в имперской канцелярии в ответ на предложение вступить в переговоры с западными союзниками Гитлер обронил замечание, что, пожалуй, для этой роли всего больше подходит именно Геринг. В тиши Баварских Альп Геринг составлял планы, согласно которым он видел себя новым хозяином Германии. Как вспоминал впоследствии начальник штаба военно-воздушных сил генерал Коллер, Геринг поручил ему составить обращение к Эйзенхауэру. А сам Геринг излагал своим ближайшим сотрудникам свой план такими словами:

«У Германии остался лишь один шанс. Мы заключаем перемирие с западными державами, поворачиваем весь западный фронт и выкидываем русских. Для этого мы еще достаточно сильны. В конце концов между Востоком и Западом развяжется конфликт, и мы можем облегчить его западным державам…»

Но для того чтобы действовать, Герингу нужны были полномочия. Именно с этой целью 23 апреля он направил шифрованную телеграмму своему любимому фюреру, в которой просил полномочий на осуществление своей роли преемника. В конце телеграммы он неосторожно добавил, что если до 12 часов ночи не получит ответа, то будет считать, что фюрер не свободен в своих решениях.

Когда эта телеграмма пришла в бункер имперской канцелярии, Борман, который не терпел Геринга, обеспечил соответствующую реакцию со стороны Гитлера. Гитлер с подачи Бормана усмотрел в телеграмме Геринга желание захватить власть и тут же отдал распоряжение о лишении Геринга всех постов. В Берхтесгаден полетела телеграмма с приказом тамошним эсэсовцам немедленно арестовать Геринга.

Правда, эсэсовцы обошлись с ним весьма милостиво, и 6 мая ему удалось освободиться. Узнав, что за это время место «преемника фюрера» занял гросс-ад-мирал Дениц, Геринг послал ему телеграмму с предложением своих услуг. В частности, он заявил, что может начать переговоры с Эйзенхауэром как «маршал с маршалом». Но рейхсмаршал опоздал: в это время в качестве представителя Деница к Эйзенхауэру уже уехал генерал Иодль. Тогда Геринг почел за благо сдаться в плен проходящим мимо солдатам и офицерам 1-й американской авиадесантной дивизии. Заметим, что он был принят со всеми почестям*! и даже успел дать пресс-конференцию представителям американской печати. Вел он себя на этой пресс-конференции достаточно развязно и, во всяком случае, не как военный преступник. Поведение его было настолько вызывающим, что американскому командованию пришлось объявить командиру дивизии выговор за то, что он предоставил возможность Герингу устроить прессконференцию.

Конец Геринга известен: он был приговорен к повешению в Нюрнберге, но отравился перед казнью. До сих пор не ясно, как он достал капсулу с ядом. Согласно одной версии, он хранил ее все время, согласно другой — получил от обергруппенфюрера СС фон ден Бах-Зелевского во время перекрестного допроса, третий вариант — от американского охранника.

Геринг весной 1945 года был человеком без власти. Этого нельзя было сказать о Гиммлере. В его руках еще был мощный аппарат СС.

Чем же прогневал Гиммлер Бормана, а затем — Гитлера?

История взаимоотношений Бормана с Гиммлером стара, как история всей нацистской диктатуры. Она началась еще в 30-е годы, когда не кто иной как Борман, обратил внимание Гитлера и Гесса на тогда малоизвестного неофита Гиммлера. Первые годы Гиммлера как главы СС были годами его союза с Борманом, ибо через Бормана лежал путь к Гитлеру. Да и по личной линии оба были дружны — вплоть до финансовых услуг Бормана рейхсфюреру СС для содержания любовницы Гиммлера Хедвиг Поттхаст. Гиммлеру было чем заплатить: он знал, что у примерного семьянина Бормана (жена, любимица фюрера Герда, и 10 детей) была постоянная любовница, дрезденская артистка Майя Берсих, и молчание рейхсфюрера было полезно Борману. Тогда два царства — СС и партийные дела — существовали рядом, не мешая друг другу. Не говоря уже о том, что «принципиальные» цели обоих царств были едины, Гиммлер и Борман использовали друг друга в придворных интригах — в частности, против Геринга (он был ненавистен обоим своими манерами и претензиями) и Геббельса (с риторическим мастерством которого они соревноваться не могли). Но по мере того, как рейх «съеживался» подобно бальзаковской шагреневой коже, стали сталкиваться бормановские и гиммлеровские интересы. Особенно после того, как встал вопрос о возможном преемнике фюрера. Претензии рейхсфюрера СС росли с каждым месяцем нового, 45-го года. Читатель наверняка заметил, что имя Гиммлера довольно редко упоминается в бормановской книжечке. Действительно, Гиммлер стал редко бывать в бункере. Он предпочитал собственную штаб-квартиру в санатории Хоэнлихен, занимаясь своим эсэсовским царством и принимая там высших чинов СС, дабы они видели — от кого они зависят.

Второе обстоятельство, которое разобщило Гиммлера и Бормана, касалось важнейшего вопроса — вопроса о перспективах войны. Роковая перспектива поражения не могла устроить обоих — и Гитлера. Военное поражение становилось очевидным. Помню, как об этом рассуждал перед советскими офицерами генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель.

«Нам стало ясно, что военными методами, — говорил он, — войны не выиграть. Оставались методы политические…»,

Но как? Гитлер все время отодвигал от себя подобную» необходимость, которая означала попытку сговориться с одной из вражеских сторон — либо с Западом, либо с СССР. Он уговаривал своих сподвижников ждать, пока Германии не улыбнется военное счастье (так он прямо говорил Карлу Вольфу, предлагавшему «западный вариант»). Борман, видимо, и в этом вопросе шел «за спиной» Гитлера. Но Гиммлер…

Сейчас историки третьего рейха сходятся в том, что еще в 1942–1943 годах в верхушке рейха (и СС) стали серьезно задумываться о возможности сепаратного соглашения с Западом. Благо, что у этого сговора была богатая предыстория (все еще помнили о полете Гесса). Что касается самого «ордена» СС, то в нем наиболее активным приверженцем «западного варианта» стал глава внешнеполитической разведки (т. н. VI управления Главного управления имперской безопасности СС) бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. Его первая инициатива датируется весьма ранним сроком — августом 1942 года. Еще до Сталинграда, но после однозначного краха под Москвой, хорошо информированный о положении не только на фронтах, но и в тылу, молодой и преуспевающий бригадефюрер решился на смелую (по тем временам) акцию. Улучив удобный момент, он задал Гиммлеру неприятный вопрос:

— Разрешите, рейхсфюрер, задать вам рискованный вопрос: в каком из ящиков вашего письменного стола лежат альтернативные предложения об окончании войны?

Сначала Гиммлер разгневался:

— Как вы можете такое спрашивать?

Шелленберг был готов к подобной реакции. Он выждал, пока его шеф успокоился, и стал ему разъяснять, что речь идет о сугубо тайных переговорах с Западом. Гиммлер тогда спросил:

— А не обернется ли это бумерангом против нас? Ведь вполне возможно, что западные державы вслед за этим сами попытаются найти согласие с Востоком?

Шелленберг обещал, что будет действовать только через свои каналы. Гиммлер уже подхватил идеи Шелленберга.

— Но мы не должны в это посвящать Бормана. Он способен нас скомпрометировать и обвинить нас в попытке сговориться со Сталиным!

Так потихоньку Шелленберг превратил Гиммлера в своего союзника. Он даже набросал схему компромисса с Западом: уход вермахта из Северной Франции, восстановление Бельгии и Голландии; сохранение Прибалтики как немецкого плацдарма, создание на Балканах дружественных государств. А на Востоке?

— Компромиссный мир, — подытожил Шелленберг, — должен быть таков, что мы и в будущем будем в состоянии отстоять себя на Востоке!

И уточнил:

— Строительство новой Европы должно обеспечить возможность большой войны против России.

Гиммлер согласился и дал Шелленбергу «карт-бланш» на действия, заметив лишь походя:

— Но если вы допустите оплошности в ведении дел, то я от вас немедля откажусь!

Со времени этого разговора (он состоялся в Виннице!)[21] до весны 1945 года утекло много воды, но ведомство Шелленберга прилагало необычайные усилия, чтобы реализовать замыслы вбивания политического клина между союзниками. Вот, к примеру, 1944 год, когда 20 июля провалился неудачный генеральский заговор против Гитлера. «Штатский» и политический глава заговора Карл Герделер возлагал большие надежды на соглашение с Западом и принимал меры, чтобы заручиться контактами с США и Англией. Но заговор не удался, Герделер оказался в застенке СС.

Но оказалось, что Герделер еще пригодился… Гиммлеру. Вот что рассказал об этом Вильгельм Бранденбург, один из эсэсовских тюремщиков, охранявший Герделера:

«Однажды высшие власти, именно Гиммлер, сделали Герделеру предложение. Можно назвать это даже поручением. Дело шло о том, чтобы использовать его тесные политические связи с шведским финансистом Валленбергом в Стокгольме и с еврейским руководителем д-ром Вейцманом и установить контакт с английским премьер-министром Черчиллем и таким путем достичь быстрого и приемлемого мира. Герделер принял это поручение».

Бранденбург точно не знал, чем завершилось это поручение. Но во всяком случае известно, что 8 октября 1944 года Герделер написал Валленбергу письмо с просьбой выступить в качестве посредника между гитлеровской Германией и западными державами, дабы «Европа была спасена от большевизма». «Англия должна заключить перемирие с нынешней Германией, — призывал Герделер от имени Гиммлера. — Англия должна терпеть национал-социализм…» Герделер тут же предупреждал: «Сначала все надо подготовить за кулисами, втайне от России». На редкость ясное изложение концепции!

В это же время, в октябре — ноябре 1944 года Гиммлер поручил Вальтеру Шелленбергу пригласить самого Валленберга в Берлин для конфиденциальных разговоров. Валленберг не рискнул. Тогда Гиммлер направил по другим шведским каналам специальное послание правительствам США и Англии, в котором предлагал выслать эмиссара для переговоров. Это послание, как свидетельствует государственный секретарь Кордэлл Хэлл, достигло адресата. Но оно не нашло поддержки у Рузвельта.

Вскоре в переговоры вступил и сам Гиммлер. Так, в конце 1944 года состоялись секретные встречи Гиммлера с бывшим президентом Швейцарии Музи, официальным предлогом для которых были переговоры об освобождении группы евреев, заключенных в концлагеря, за что Музи от имени еврейских организаций предложил Гиммлеру 5 млн. швейцарских франков. Переговоры шли под флагом Красного Креста. Если вспомнить, что этой маркой активно пользовались эмиссары правительств США и Англии, то можно предположить, что и на этот раз Гиммлер обсуждал с Музи не только вопрос о судьбе заключенных. Об этом, кстати, стало известно в Москве (мы читали доклад Меркулова!).

Мы уже знаем, что 1945 год принес новые попытки найти общий язык между эсэсовскими эмиссарами и военно-политическими деятелями США и Англии. Оговорюсь сразу: как американские, так и английские участники переговоров выступали далеко не единым фронтом и не всегда имели прикрытие «наверху». Ведь шел год Победы, и лидеры западных держав не хотели рисковать завоеванным единством антигитлеровской коалиции, их вовсе не прельщала рисуемая немецкой стороной перспектива немедля после столь близкой Победы вступать в новую «горячую войну» — на этот раз с Советским Союзом. Это, безусловно, не нашло бы поддержки у народов демократических стран, и Йозеф Геббельс был прав в своем письме к Гитлеру, которое я приводил выше, когда — с сожалением для себя — констатировал зависимость западных правительств от мнения избирателей.

Так случилось и с акцией обегруппенфюрера СС Карла Вольфа в Северной Италии. Там согласие между Вольфом, Даллесом и командующим союзными войсками в Италии фельдмаршалом Александером зашло достаточно далеко, чтобы в ночь на 17 апреля Вольф мог многое обещать Гитлеру. Но это согласие оказалось шатким, и от него Даллесу пришлось отказаться, когда в Москве узнали о нем и Сталин прямо поставил вопрос о судьбах великой коалиции. Сталин был необычайно резок в своих посланиях Рузвельту и Черчиллю. Например, Рузвельт, оправдываясь за начало переговоров с эмиссарами СС (а это прямо нарушало союзнические соглашения), 25 марта 1945 года писал Сталину: «…Как военный человек, вы поймете, что необходимо быстро действовать, чтобы не упустить возможности. Так же обстояло бы дело в случае, если бы к вашему генералу под Кенигсбергом или Данцигом противник обратился с белым флагом».

29 марта И.В.Сталин ответил:

«Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить их капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрять их в деле открытия фронта союзным войскам.

Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт».

По поводу же аналогии с Кенигсбергом и Данцигом И.В. Сталин заметил:

«К сожалению, аналогия здесь не подходит. Немецкие войска под Данцигом или Кенигсбергом окружены. Если они сдадутся в плен, то они сделают это для того, чтобы спастись от истребления, но они не могут открыть фронт советским войскам, так как фронт ушел от них далеко на запад, на Одер. Совершенно другое положение у немецких войск в Италии. Они не окружены и им не угрожает истребление. Если немцы в Северной Италии, несмотря на это, все же добиваются переговоров, чтобы сдаться в плен и открыть фронт союзным войскам, то это значит, что у них имеются какие-то другие, более серьезные цели, касающиеся судьбы Германии».

Конечно, Сталин намеренно преувеличивал опасность раскола союзников. Но его можно понять — ему, Верховному главнокомандующему вооруженных сил, приложивших чудовищные, почти невероятные усилия и понесших такие потери, предлагали сравнение марша от Сталинграда до Восточной Пруссии с выглядевшей «прогулкой» кампанией англо-американских войск в Италии (последняя вообще капитулировала)! Сталин имел право на преувеличение, ибо он знал, что Запад не пойдет на раскол коалиции. Весной 1945 года западные союзники не могли пойти на это, единожды придя на континент. Но по своей сути последние месяцы военного года были омрачены тенью будущей «холодной войны» между Западом и Советским Союзом, которая в последующие годы разгорелась не хуже войны «горячей».

Так или иначе, президент США и премьер-министр Великобритании были вынуждены дезавуировать своих участников швейцарских переговоров: те получили указание прервать все контакты. Но это не означало, что немецкие участники сложили свое дипломатическое оружие. Шелленберг перенес усилия с итальянского плацдарма на иной, а именно — в Швецию, где уже с 1943 года сложились устойчивые контакты СС с английскими и американскими разведчиками, осуществлявшиеся при шведском посредничестве. Весной 1945 года переговоры шли через особого посредника — руководителя шведского отделения Международного Красного Креста графа Фольке Бернадотта. Последний акт этих переговоров состоялся 24 апреля.

…Еще 23-го Гиммлер узнал от Фегеляйна, что Гитлер решил остаться в Берлине. Гиммлер почувствовал себя новым хозяином рейха. Шелленберг торопил: он советовал Гиммлеру, чтобы тот попросил Бернадотта (тот «случайно» находился в Германии) лично отправиться к генералу Эйзенхауэру и от имени Гиммлера предложить ему капитуляцию Германии перед западными союзниками. Умный Бернадотт сразу сказал, что это нереально. Тогда Гиммлер избрал иной путь: он сам решился на встречу с графом. Она состоялась в Любеке 24 апреля. Разговор оказался долгим, Гиммлер упорствовал:

«Я готов безоговорочно капитулировать перед западными союзниками, чтобы уберечь возможно большую часть Германии от советского вторжения, а на восточном фронте вести бои до тех пор, пока там не произойдет встреча с западными войсками…»

Бернадотт не высказал особого восторга, однако заявил, что готов передать шведскому правительству это предложение Гиммлера, коли немцы капитулируют в Норвегии и Дании. Гиммлер на это согласился и написал короткое письмо шведскому министру иностранных дел Гюнтеру. 24-го Гюнтер проинформировал об этом послов США и Англии в Стокгольме.

Что же ответили в Лондоне и Вашингтоне?

Черчилль вспоминал, что узнал о предложении Гиммлера утром 25-го и немедля созвал военный кабинет. Своим коллегам премьер-министр сказал, что необходимо согласовать ответ с американцами, а затем — с Москвой. При этом он лукаво разъяснил: мол, о капитуляции надо говорить втроем, вместе с Москвой. Но в то же время у генерала Эйзенхауэра и фельдмаршала Александера (в Италии) нельзя отнимать права принимать частичные, местные капитуляции. Для этого не нужно тройственного согласия. Об этом он сообщил и в Вашингтон.

Затем состоялся странный телефонный разговор с Труменом:

«Трумен: Я думаю, что его (т. е. Гиммлера) надо заставить капитулировать перед всеми правительствами — русским, вашим и Соединенных Штатов. Я думаю, что мы можем обсуждать частичные капитуляции.

Черчилль: Нет, нет, нет. От такого человека, как Гиммлер, никакой частичной капитуляции. Гиммлер может говорить от имени немецкого государства, ежели подобное сегодня возможно. И поэтому мы думаем, что переговоры должны вестись со всеми тремя правительствами.

Трумен: Совершенно правильно. Это и мое мнение.

Черчилль: Разумеется, речь идет о частичной капитуляции на фронте, на гиммлеровском союзном фронте. И тамЭйзенхауэру оставляется право принимать капитуляции, тогда он (т. е. Гиммлер), пожалуй, захочет капитулировать.

Трумен: Да, конечно.

Черчилль: Вы это понимаете?

Трумен: Полностью. Коли он говорит от имени общегерманского правительства, то и капитуляция должна охватывать все и она должна совершаться перед всеми тремя правительствами».

Странный разговор! Трумен как бы не слышит или делает вид, что не слышит рассуждения своего собеседника о частичной капитуляции, о полномочиях Эйзенхауэра. И если премьер-министр довольно невежливо переспрашивает: «Вы это понимаете?», президент отвечает однозначно. Ведь он помнит недавнюю переписку со Сталиным по поводу Северной Италии. Поэтому хитрый маневр Черчилля пришлось отвергнуть. Оба западных лидера сообщили Сталину о предложении Гиммлера и о своем отрицательном к нему отношении. Сталин, разумеется, поддержал своих коллег. Трумен дал указание послу в Швеции передать совместный отказ, и 27 апреля Шелленберг узнал об этом от Бернадотта, узнал от Шелленберга об отказе и сам Гиммлер. Об этом сообщили по радио. Интрига окончилась.

Но нет! Получив отказ от Черчилля и Трумена, Гиммлер обратился к генералу де Голлю и предложил ему… союз Германии с Францией. Мол, англо-американцы будут обращаться с Францией, как с сателлитом, а

Сталин ее «советизирует». Единственный путь Франции к величию и независимости лежит через немедленный союз с Германией, а генерал де Голль завоюет себе имя великого человека всех времен. Ответа, конечно, не последовало.

Зато Борман рассчитался с Гиммлером — но лишь в своем дневнике.

ДНИ: 27 апреля — 29 апреля

Пятница, 27 апреля

Мы стоим за фюрера и погибнем вместе с ним. Верны ему до смерти. Другие думают, что должны действовать из «высших побуждений». Они жертвуют фюрером, а их неверность — черт их побери! — похожа на их «честь»!

Суббота, 28 апреля

Наша имперская канцелярия превратилась в кучу обломков. «Мир стоит на краю гибели»!

Государственная измена — безоговорочная капитуляция — об этом сообщает иностранная печать. Фегеляйн разжалован — пытался трусливо бежать из Берлина в штатском. День во второй раз начинается ураганным огнем.

Воскресенье, 29 апреля

В ночь с 28 на 29 апреля иностранная печать сообщает о предложении Гиммлера о сдаче рейха. Обручение Адольфа Гитлера с Евой Браун.

Фюрер диктует свое политическое, а затем личное завещание. Предатели Иодль, Гиммлер и генералы оставляют нас в руках большевиков. Снова ураганный огонь! По сообщениям противника, американцы проникли в Мюнхен!

Все эти фразы — буквально накорябанные Борманом вкривь и вкось, не соблюдая порядок строк разлинованного блокнота, — явно не соответствуют канцелярскому характеру и общему стилю документа. Действительно, надо было случиться краху рейха, чтобы у человека, стоявшего за спиной своего хозяина, проявились человеческие черты: злоба, отчаяние, возмущение!

Анализом этих дней мы еще займемся, но сейчас о другом: о том, насколько глубок был разрыв между призрачной жизнью в бункере и реальной жизнью в те же дни 27–29 апреля 1945 года в том же Берлине. Ведь это уже не была столица Великой Германской империи, а город, которым руководила советская оккупационная комендатура. Этот Берлин начинал новую, сложную и непривычную для него жизнь. Даже нам, офицерам штаба маршала Жукова, она была непривычна — и мы узнавали о ней из рассказов советских журналистов, благо поддерживали с ними дружеские связи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.