КРУГ ТРЕТИЙ. КРАШЕНИННИКОВ, ЛИННЕЙ

КРУГ ТРЕТИЙ. КРАШЕНИННИКОВ, ЛИННЕЙ

К Степану Крашенинникову судьба была более благосклонна. Он вернулся из 2-й Камчатской экспедиции, которая унесла жизни Беринга и Стеллера. Но вся его жизнь и научная карьера были тяжёлой борьбой с обстоятельствами. Кто бы мог подумать, что сын солдата Преображенского полка дорастет до звания академика. Одному Богу известно, чего ему это стоило. Русская нация, уже давшая миру «Слово о полку Игореве», великих полководцев и мыслителей, осталась в XVIII веке без языка. В то время западно-европейская культура приватизировала право на научно-технический прогресс. Мировая наука требовала латыни или хотя бы знания немецкого языка. Острому пытливому русскому уму противостояла тяжеловесная схоластика и метафизическая ограниченность европейского мышления. Уже тогда закладывалось противостояние между Западом и Востоком, уже тогда делалась попытка «одурачивания» и «онемечивания» русской науки, свободного русского мышления, принижения открытий, сделанных русскими учёными.

Двести лет в русской науке главенствовали иностранцы и большинство из них не испытывало к России ни малейшей любви, а тех, которые служили честно, было мало. Их так же, как Гмелина, тянуло на родину. Объяснение засилья иностранцев в Академии историки видят в «благородной деятельности» нерусских царей. Дескать, Романовы из самых лучших побуждений «призвали на Русь» просвещённых немцев и голландцев, дабы с их помощью вытащить страну из мрачного болота отсталости, косности и невежества. Среди учёных, приглашённых из Западной Европы, были действительно выдающиеся мыслители, к примеру гениальный математик Леонард Эйлер, который, кстати, очень быстро уехал из России. Однако при этом обычно обходят молчанием тот факт, что все члены Петербургской Академии наук до 1742 года — сплошь иностранцы, за исключением лишь одного — Василия Евдокимовича Адодурова, избранного в Академию в 1733 году.

Достаточно посмотреть перечень академиков «просвещённого» XVIII века, чтобы убедиться, что русским в Петербурской Академии не было места. Иностранцы, и только иностранцы представляли науку в России. И как же обидно видеть в одной колонке малообразованного, бывшего истопника графа К.Г. Разумовского — Теплова и гордость русской науки М.В. Ломоносова.

1725 год:

1) Герман Якоб (Hermann Jacob) — первый академик Петербургской Академии наук,

2) Мартини Христиан (Martini Christian),

3) Коль Иоганн–Петр (Kohl Johann–Peter),

4) Бюльфингер Георг–Бернхард (Bulfinger Georg–Bernhard),

5) Гросс Христофор (Gross Christian Friedrich),

6) Майер Фридрих Христофор (Mayer Friedrich Christoph),

7) Бернулли Даниил (Bernoulli Daniel),

8) Делиль Жозеф–Никола (Delile Joseph–Nikolas),

9) Буксбаум Иоаганн–Христиан (Buxbaum Johann–Christian), ботаник,

10) Гольдбах Христиан (Goldbach Christian),

11) Бюргер Михаил (Burger Michael),

12) Бернулли Николай (Bernoulli Nicolas),

13) Дювернуа Иоганн–Георг (Du Vernoi или Duvernoy Johann–Georg),

14) Миллер Фёдор Иванович (Muller Gerard–Friedrich),

15) Байер Готлиб–Зигфрид–Теофил (Bayer Gottlieb–Siegfried–Teophil),

16) Беккенштейн Иоганн–Симон (Beckenstein Johann–Simon),

17) Вейтбрехт Иосия (Weitbrecht Iosias),

1726 год:

18) Лейтман Иоганн–Георг (Leutmann Johann–Georg),

19) Эйлер Леонард (Euler Leonhard),

1727 год:

20) Делиль де ля Кройер Луи (Delile de la Croyere Louis),

21) Крафт Георг–Вольфганг (Kraft Georg–Wolfgang),

22) Гмелин Иоганн–Георг (Gmelin Johann–Georg), ботаник,

1731 год:

23) Винсгейм Христиан–Никола фон (Winsheim Christian–Nicolas von),

24) Юнкер Готлоб–Фридрих–Вильгельм (Juncker Gottlob–Friedrich–Wilhelm),

1732 год:

25) Фишер Иоганн–Эберхард (Fischer Johann–Eberhard),

26) Крамер Адольф–Бернхард (Cramer Adolf–Bernhard),

1734 год:

27) Амман Иоганн (Amman Johann), ботаник,

28) Лоттер Иоганн–Георг (Lotter Johann–Georg),

29) Адодуров Василий Евдокимович,

1735 год:

30) Штелин Яков Яковлевич (Stahlin Jacob),

31) Леруа Пьер–Людовик (Le Roy Pierre–Louis),

1736 год:

32) Мула Фредерик (Moulac Frederic),

33) Вильде Иоганн–Христиан (Wilde Johann–Christian),

34) Либерт или Либертус Иоганн–Христофор (Libert или Liebertus Johann–Christophor),

35) Гейнзиус Готфрид (Heinsius Gottfried),

36) Геллерт Христиан–Эреготт (Gellert Christian–Ehregott),

37) Мерлинг Георг (Moerling или Morling Georg),

38) Мигинд Франциск (Mygind Franciscus),

39) Малярд Михаил Андреевич,

1737 год:

40) Стеллер Георг–Вильгельм (Steller Georg–Wilhelm), ботаник,

41) Брем или Брэме Иоганн–Фридрих (Brehm или Brehme Johann–Friedrich),

1738 год:

42) Тауберт Иван Иванович или Иоганн Каспар (Taubert Johann Caspar),

43) Штрубе де Пирмонт Фридрих–Генрих (Strube de Piermont Freidrich–Heinrich),

1740 год:

44) Крузиус Христиан–Готфрид (Crusius Christian–Gottfried),

45) Рихман Георг–Вильгельм (Richmann Georg–Wilhelm),

1742 год:

46) Теплов Григорий Николаевич,

47) Ломоносов Михаил Васильевич,

48) Сигезбек Иоганн–Георг (Siegesbeck Johann–Georg), ботаник,

49) Трускотт Иван Фомич или Иоганн (Truscott Johann),

1745 год:

50) Крашенинников Степан Петрович, ботаник,

51) Тредиаковский Василий Кириллович.

С.П. Крашенинников (1713–1755)

Вряд ли иностранцам было выгодно учить русских «студентов». И очень горько, что из тридцати молодых людей, отобранных для 2-й Камчатской экспедиции, в науке прижился только Степан Крашенинников, который сам, без помощи профессоров Академии, изучил огромные пространства Сибири и Камчатки. А остальные 29 молодых талантов сгинули, не найдя поддержки и места под небом науки. Ни у кого из «просвещённых» академиков не осталось русских учеников, которые могли бы продолжать научные исследования своих учителей. Здесь и в самом деле в пору задуматься об интеллектуальном порабощении России, которое продолжалось почти 200 лет.

С.П. Крашенинников известен больше как географ, и наибольшую известность получила его книга «Описание земли Камчатки», где не столь много места отводится ботанике. В этой книге есть лишь одна небольшая глава о хозяйственно полезных растениях Камчатки, названная автором на громоздком научном языке того времени: «О произрастающих, особливо которые до содержания тамошних народов касаются»[7]. Здесь охарактеризованы 34 вида растений, находивших применение в быту местного населения.

Этим, конечно, не исчерпывались ботанические наблюдения Крашенинникова. Он собирал на Камчатке семена местных растений и гербаризировал их. Но отсутствие средств не позволяло ему проводить полноценные ботанические сборы. Неизвестно, сколько материалов, собранных студентом Крашенинниковым, стало достоянием «благородных господ профессоров». Да и впоследствии неоднократно делались попытки оспорить его авторство и опорочить его научное имя.

Ботанический сад при Сигезбеке

В 1743 году С.П. Крашенинников после десятилетних странствий вернулся в Санкт–Петербург. За время путешествия он сблизился с Гмелином, и последний действительно много помогал Крашенинникову стать хорошим ботаником. Это, пожалуй, единственное исключение из правил поведения академиков–иностранцев.

В это время Ботаническим садом Академии заведовал Иоганн–Георг Сигезбек (1685–1755). Он прибыл в Россию уже после отъезда экспедиции в 1735 году, работал медиком в приморском госпитале и одновременно заведовал Аптекарским огородом. Это был неплохой медик и садовод. Аптекарский огород под его руководством стал поставщиком лекарственных трав для всех аптек города. Вместе с тем он - откровенный ханжа, стоял на ортодоксальных позициях в биологии.

Линней открыл, что у растений есть мужские цветки с тычинками и женские — с пестиками. Сигезбек написал пасквильный трактат на это открытие Линнея, считая, что определение пола у растений — занятие крайне непристойное и постыдное. Но его пасквиль не достиг цели. Академия наук, напротив, высоко оценила заслуги Линнея: именно за это научное открытие она выбрала его своим почётным членом.

Несмотря на это, Шумахер подписал прошение об определении Сигезбека академиком ботаники на место умершего академика Аммана. Шаг этот даже для того времени был неожиданным. Скандальный и склочный характер при небольших способностях к ботанике нового академика были всем хорошо известны. За этим назначением явно просматривалась дворцовая интрига.

В те смутные времена в Российской Империи многое решалось вопреки здравому смыслу. Правили временщики, которые старались везде насадить «своих немцев».

Сигезбек уже через несколько месяцев после возвращения Гмелина подал на него жалобу. Может быть, через двести пятьдесят лет и не стоит вдаваться в детали тех дрязг, но человеческих отношениях ничего не меняется. Низость и подлость, подкреплённая «мохнатой лапой», к сожалению, всегда имеет преимущества. Сигезбек писал: «Когда г. Гмелин, химии натуральный профессор, прибыл из Сибири, то долго, будучи в отлучке и совсем отвыкнув чрез различные перемены и даже обычаи от академических постановлений, стал вмешиваться в дела ботанической профессии, а меня как профессора ботаники и начальника ботанического сада, обижал, беспокоил и часто возбуждал бесполезные столкновения...». В конце этой жалобы он находил, что поведение Гмелина тем непристойно, что Гмелин был новичком в ботанике, а он, Сигезбек, старый профессор, преподавал эту науку, когда Гмелин был ещё ребёнком. Именно это обстоятельство вынудило Гмелина создать возле дома свой маленький садик и в нём изучать привезённые растения.

Однако мерилом и судьёй человеческих отношений может быть только время. Именем Гмелина названы десятки видов растений. А именем Sigesbeckia Карл Линней назвал одну из самых уродливых колючек из семейства астровых.

И вот у такого академика заканчивал своё студенчество Крашенинников. Степан Петрович всегда был крайне беден. Жить на сто рублей с женой и шестью детьми было невозможно и в то далёкое время, поэтому он часто хлопотал перед Академией о материальной помощи. Известно, что в 1745 году на академическом заседании, незадолго до того, как Крашенинникову дали звание адъюнкта, Сигезбек сделал выговор ему за то, что тот без его ведома принял дрова и деньги от Академии. Много крови выпил Сигезбек из Крашенинникова, пока новый президент Академии К.Г. Разумовский не уволил сварливого академика в 1747 году. Резолюция графа была категорична: «Отрешить от Академии Сигезбека», на том основании, что «...адъюнктом Крашенинниковым пробавиться можно <…>, да и нужды в ботанической науке при Академии такой нет, чтоб профессора на столь великом иждивении за одну только ботанику содержать...» Следует порадоваться за Крашенинникова: его нить судьбы прочно вплелась в орнамент ботаники. Однако обидно за столь пренебрежительное отношение к науке ботанике со стороны государственного мужа.

На место Сигезбека был формально назначен Гмелин, получивший отпуск на родину, откуда он в Россию уже не вернулся.

Карта путешествия С.П. Крашенинникова 1733–1742 гг. 1 — путь следования, 2 — города.

Ботанический сад при Крашенинникове

Только с уходом Сигезбека Крашенинников смог самостоятельно и в полном объёме заниматься ботаникой. Более всего он, по-видимому, был занят описанием и выращиванием сибирских растений из семян, доставленных из путешествия. Растения выращивались и в Академическом саду на Васильевском острове, и в Аптекарском огороде на Аптекарском острове, и в собственном саду Гмелина.

Академический сад в этот период фактически возглавлял Крашенинников. Ему более всего досаждали хозяйственные заботы, с которыми не могли справиться предшественники. Отсутствие настоящих теплиц, протекающие крыши «ботанического дома» и валившийся забор — всё это было хроническим при крайней ограниченности средств, отпускаемых академической Канцелярией. Так и не добившись постройки сносной оранжереи, Крашенинников испросил у Академии разрешения снять оранжерею расположенного поблизости Шляхетского корпуса в саду Меньшикова дворца.

Здесь Крашенинников вёл обычную в те времена работу, расширяя коллекцию выращиваемых растений и составляя разного рода каталоги: «Генеральный индекс», «Каталог тепличных растений» и ежегодный «Перечень семян». Всё это делалось вполне на уровне европейских садов, хотя и в сравнительно более скромном масштабе.

Ко времени работы Крашенинникова в саду относится напечатанная им в «Комментариях Академии» в 1750 г. без подписи статья «Описание редких растений». Статья сопровождалась хорошими рисунками и по превосходному описанию растений, несомненно, была выше обычных в то время работ подобного типа. Были описаны в ней растения коллекции Стеллера, привезённые с Камчатки и Аляски, коллекции Гобиля — из Пекина, Гербера — с Дона. Описанные растения происходили из столь различных и отдалённых местностей, что это характеризует достаточно высокий уровень автора.

После того как Крашенинников возглавил ботанический сад, научная работа в нем значительно улучшилась. Он внёс в Академию проект об изучении растительности России. Он просил Канцелярию организовать сборы семян во всех губерниях страны. Сборщикам Крашенинников рекомендовал обращать внимание на местонахождение растений, сообщать сведения о времени сбора семян. Он понимал необходимость обмена семенами с другими ботаническими учреждениями мира, чтобы и «с чужестранными ботаниками содержать переписку и мену семенами». Сделал он также попытку определить в садовые ученики двух человек из академической гимназии, которые «для ботанического сада способнейшими садовниками быть могут, нежели обыкновенные садовники, которые умеют водиться только с некоторыми деревьями и душистыми цветами». Надо заметить, что этот проект можно было реализовать тем более успешно, что, по настоянию Ломоносова, в 1748 году ректором академической гимназии был назначен Крашенинников. Ему удалось провести великолепный интродукционный эксперимент с семенами, собранными в разных географических пунктах: Америке, Камчатке, Китае, на Дону. Возможно, это были первые географические посевы в России.

В эти годы Крашенинников много работает над закладкой нового сада. Следуя устным указаниям Канцелярии, Крашенинников и ботаник Гобенштройт «осмотрели места здешнего Васильевского острова» и в рапорте указали, что «способнейшего к тому места сыскать не можно, как кадетский огород, который за Малою перспективою, между 7-й и 9-й линиями находится, ибо там по обширности места можно быть саду и строению, не постыдному Императорской Академии наук, к тому же и земля там плодородна и вода внутри саду». Но на это место Васильевского острова сад перенесён не был.

Крашенинников стремился поддерживать связи с крупными учёными, и поэтому он пишет письмо самому Линнею. Именитый ботаник прислал незамедлительный ответ: «Славнейшему мужу, достойному Степану Крашенинникову, Петербургскому профессору ботаники и натуральной истории шлёт нижайший привет Карл Линней. Любезное твоё письмо от 7 декабря я получил, славнейший муж, я очень благодарен тебе за него, а так же за присланные гербарии, особенно за твою лунарию...» Таким образом, нам открылась ещё одна связь, и проявился новый узор бесконечных арабесок ботаники.

Известно, что М.В. Ломоносов относился к С.П. Крашенинникову с большой любовью. Именно он рекомендовал к опубликованию главный труд Крашенинникова — «Описание земли Камчатской». В октябре 1751 года он писал в Канцелярию Академии наук: «Присланную ко мне сентября 24 дня при ордере книгу, сочинённую профессором Крашенинниковым, называемую “Описание земли Камчатской” свидетельствовал, которую признаю за достойную напечатания ради изрядных об оной земли известий».

Свои ботанические исследования Крашенинников проводил и в окрестностях Санкт–Петербурга. В одном из документов, датированном 1749 годом, он испрашивает у Канцелярии четырёхвёсельную лодку с рабочими, которые бы могли носить «собираемые травы и выкапываемые для саду коренья», из чего мы видим, что он организовывал поисковые экскурсии не только для изучения растений в природе, но сбора живых экземпляров для пополнения коллекции.

Ботанические исследования

После отъезда Гмелина в Германию (1749) оборвалась связь между первыми ботаниками Петербургской Академии. Однако Крашенинников уже не нуждается в опеке и наставниках. С 1750 года он сам становится полноправным членом Академии.

В 1752 году Крашенинников предпринял новое путешествие. Свидетельством тому является рапорт в Канцелярию Академии наук, в котором был намечен маршрут его экспедиции. «Намерен я, — говорится в рапорте, — для ботанических обсерваций ехать отсюду до Шлюшенбурга и от Шлюшенбурга по Ладожскому каналу до старой Ладоги и до Новгорода. Того ради Канцелярию Академии покорно прошу, чтоб о пропуске меня, переводчика Щепина и будуче при мне людей повелено дать пропуск на один из перевозных щерботов с бечевою и мачтою, а людей при нас четыре человека работников, которые будут тянуть бечевою, двое из Ботанического сада и двое из истопников гимназических, да один гимназист из сирот. Профессор Степан Крашенинников».

На этот рапорт И.–Д. Шумахер накладывает длинную, но разрешающую резолюцию, и Крашенинников получает возможность изучить растения Ингерии. «Понеже, — говорится в резолюции, — при Академии давно принято намерение о сочинении исследования и описания зверям, травам и камням, рудам и прочего в Российской Империи обретающемуся, которое исследование в некоторых провинциях произведено, а в других поныне не учинено и как оное дело есть нужное, полезное и достохвальное, которое без продолжения оставить никак не возможно и для того в Канцелярии Академии наук определено: к продолжению того назначить профессора ботаники господина Крашенинникова, чтоб он в нынешнее время, сколько возможно допустит, начало описания растущих трав в Ингерманландии определил и оное бы описание сочинил наподобии учинённого им Камчатского описания, а для вспоможения придан ему быть имеет переводчик Щепин и некоторые ученики, о чём оному господину профессору Крашенинникову и объявлено в Канцелярии».

Сия витиеватая резолюция, по сути, техническое задание на изучение природы северо–востока России, что Крашенинников и выполнил. В августе следующего года он докладывал в Канцелярию, что им собрано более 500 видов разных трав.

9 февраля 1755 года он опять подаёт рапорт — о необходимости путешествия в Малороссию и Новороссию: «Известно Канцелярии Академии наук коим образом чужестранные любопытные люди требуют от нас трав и семян нашего столь пространного государства, отчего зависит честь Академии в рассуждении ботаники». Но профессору Крашенинникову, к сожалению, уже не удалось осуществить эту поездку. 25 февраля того же года лекарь Академии Иберкамф пишет короткий рапорт: «Сего февраля 25 числа по утру в седьмом часу ведомства Академии наук господин профессор Степан Крашенинников Волей Божию умре и о сём Канцелярии Академии наук рапортую».

Причина смерти остаётся и доселе не известной. Можно только предположить, что неожиданная кончина эта — следствие не хронических заболеваний, поскольку профессор ещё две недели назад был здоров и строил планы на будущее.

Архивариусом И. Стафенгагеном был составлен реестр оставшихся после смерти С.П. Крашенинникова рукописей, которые поступили в Архив. Там было и полностью законченное сочинение «О растениях Ингерии», содержащее 506 видов. По всей вероятности, эта рукопись осталась бы лежать в Академическом архиве, быть может, лишь время от времени привлекая внимание историков науки, как свидетельство деятельности первого русского профессора ботаники и как первая региональная флора нашего отечества.

Однако сочинение профессора Крашенинникова счастливо увидело свет и самым действенным образом послужило науке. Это произошло благодаря почётному члену Академии лейб–медику Давиду Гортнеру, который прибыл в Санкт–Петербург 12 сентября 1754 года и был очарован природой вокруг российской столицы: «... обошёл облесённые берега Невы, окрестные луга и поля, увидел растения, там обитающие, из которых многих не видел у себя на родине и был охвачен желанием тщательнее их исследовать. Но так как в это время флора, готовая ко сну, уже слагала свои венки, стремление мое было подавлено до следующей весны. Между тем я был очень сильно обрадован, когда через короткое время из Архива Академии мне была сообщена копия рукописи книги о растениях Ингерии, которую покойный Крашенинников представил незадолго до смерти».

Здесь приведены собственные слова Гортнера из предисловия к книге «Флора Ингерии». На самом деле всё было несколько иначе. Сам президент Академии К.Г. Разумовский передал для доработки и подготовки к печати ему почти законченную рукопись Крашенинникова, а когда Г.–Ф. Миллер обратился к Гортнеру с просьбой вернуть рукописи, тот ответил категорическим отказом.

В 1761 году Гортнер обратился в Академию с ультимативным требованием немедленно напечатать обработанные им ботанические описания Крашенинникова, грозя в противном случае увезти все материалы в Голландию и там их опубликовать, разумеется, под своим именем.

Академическая конференция постановила передать работу Гортнера на рассмотрение и заключение академика И.Т. Кельрейтера. В материалах Канцелярии Академии наук сохранились доношения академика Миллера о предъявленном требовании Гортнера и постановление канцелярии Академии наук о напечатании его книги, а также очень обстоятельный отзыв академика Кельрейтера.

С самых первых строк этого отзыва чувствуется, что вокруг работы С.П. Крашенинникова создалась атмосфера недоверия к его авторству. Кельрейтер сразу же оговаривает свою полную беспристрастность в этом вопросе, так как он лично никогда не знал Крашенинникова и возможность судить только его работы. «В Академии существует мнение, — писал он, — что Крашенинников не является единственным автором “Флоры Ингерии” и что до него над ней работали акад. Амман, Сигезбек и Буксбаум. Более того, говорят, что он работал над этим трудом так же мало, как и напечатанной в “Коментариях” статьёй, которую написал ему Гмелин. Я хорошо знаю, с какою тщательностью занимался Гмелин со своими учениками, но, тем не менее, я не могу присоединиться к этому мнению, позорящему первого русского ботаника. За всё моё пребывание в Академии мне не приходилось видеть ни одной рукописи названных выше учёных, трактующих эти вопросы, я искал и не находил их в академическом Архиве. Кто может сомневаться в том, что Крашенинников был в силах написать такой труд. Не сделал ли он с этой целью путешествие по всей Ингерманландии, собрал растения, описал их, указал местонахождение и присоединил к описанию свои наблюдения и замечания. Я утверждаю, что способ описания растений единообразен во всей рукописи. Манера Гмелина мне очень хорошо известна и совершенно отлична от этой работы. Ещё менее вероятно приписывать эту работу Сигезбеку, Амману или Буксбауму — так как их работы отличаются от крашенинниковской, как по манере, так и по употребляемым ими специальными терминами, которых нету у Крашенинникова, как у учёного новой, гмелиновской школы. Сам Гмелин почти совсем не бывал в этих местах. Можно ли, наконец, предполагать, чтобы Крашенинников проявил такую дерзость и напечатал бы под своим именем статью Гмелина».

Высказывая затем общие положения о том, каким условиям должно отвечать всякое ботаническое описание, Кельрейтер говорит, что если работа над рукописями Крашенинникова вообще требовала большого напряжения, то как раз для доктора Гортнера после его знаменитых работ «Flora Gelro–Zutphanica» и «Elementa Botanices» этот труд был легче, чем для кого бы то ни было другого. Первым изменением, внесённым Гортнером в работу Крашенинникова, была перестановка порядка самого описания. Крашенинников со вполне основательным намерением расположил их по системе Рея. Гортнер же переделал его по линнеевской системе. «Это, — говорит Кельрейтер, — вроде моды на платья. Мне думается, что д-р Гортнер не может ставить себе эту работу в особую заслугу. Моё мнение, что если она этим изменением не была ухудшена, то и не получила никакого улучшения».

В дальнейшем Кельрейтер сравнивает представленную Гортнером работу с рукописью покойного Крашенинникова и находит, что сделанные первым добавления очень мало существенны. Он перечисляет их в специальном приложении к «Флоре Ингерии».

В заключение он предлагает отправить ещё раз какого-нибудь ботаника для исследования Ингерманландии и дополнения ботанических списков Крашенинникова. Однако, как уже указывалось выше, Канцелярия Академии дала распоряжение о скорейшем напечатании трудов Гортнера.

В предисловии Гортнер вынужден был дать высокую оценку работе Крашенинникова. Упоминая предшественников Крашенинникова по изучению петербургской флоры, он отметил сравнительную случайность их занятий ботаникой, подчеркивает, что Крашенинников специально и «более обстоятельно объездил Ингерию, встретившиеся ему растения усерднейше исследовал, расположил по методе Ройена, в которой Гмелином был воспитан, добавил многим местные названия; растения, не замеченные предшественниками или мало известные, прилежно описал и учёными наблюдениями украсил». Гортнер сумел сделать рукопись Крашенинникова читабельной и довёл её до европейского уровня.

С легкой руки Крашенинникова флора окрестностей Санкт–Петербурга стала критерием оценки готовности ботаников к их научным подвигам. Вслед за Крашенинниковым флору этих мест изучал Эрик Лаксман, а затем Н.С. Турчанинов. И эта ниточка вьётся и вьётся, касаясь судеб многих великолепных российских ботаников вплоть до настоящего времени. И как знать, не является ли продолжением этой работы недавно закончившееся издание «Флоры Северо–Запада европейской части России», выполненное одним из крупнейших ботаников прошлого и нынешнего столетия Н.Н. Цвелёвым.

Степан Крашенинников — второй после Ломоносова природный русский академик. Вне всякого сомнения, он был очень талантливым человеком, которому выпало работать в сложное время, когда в Академии царило засилье иностранцев. Не раз ему приходилось противостоять спаянной немецкой команде, защищая от посягательств свои труды. Но даже и в этих условиях он прославляет разум. В своем первом академическом докладе «О пользе наук и художеств» на Академическом собрании в 1750 году он говорит: «Блаженство и бедность рода человеческого единственно зависит от разности и просвещения разума. Сколько кто может постигать истину, столько приближается к сущему своему благополучию».

Личного благополучия С.П. Крашенинников так и не достиг и умер он, если не в нищете, то в крайней бедности. Горько читать монолог одной из пьес А.П. Сумарокова, в котором угадывается судьба семьи Крашенинникова: «А честного человека дети пришли милость просить, которых отец ездил до Китайчетова царства и был в Камчатском государстве, об этом государстве написал повесть; однако сказку его читают, а детки его ходят по миру. А у дочек-то его крашенинные бастроки, да и те в заплатах, — даром то, что отец их был в Камчатском государстве и того, что они в крашенинном толкаются платье, называют их крашенинкиными».

Но не оборвалась бесконечная нить арабесок. В далёкой Германии 13летний мальчик Пётр Симон Паллас поступил в Берлинскую медикохирургическую коллегию, чтобы через пятнадцать лет продолжить изучение растительных богатств Сибири.

Но это уже другая история.

Славное имя Степана Петровича Крашенинникова увековечено в названиях растений. Основатель Сибирской ботанической школы П.Н. Крылов описал род Krascheninnikowia в честь первого русского ботаника.