Мы – не просто часть Европы

Мы – не просто часть Европы

Является ли Россия частью Европы? Конечно. Тем более что дважды в истории Россия и Европа были более всего едины: изначально до эпохи Просвещения и в ХХ веке – в период коммунизма. И это не парадокс.

Дилемма «Россия и Европа» не изжита. Но вовсе не Россией, а именно Европой, которая построила свой «рай на земле», но так и не избавилась от нигилизма по отношению к русской истории, неуверенности перед громадностью, самодостаточностью России, а главное, перед ее вечно самостоятельным поиском смысла бытия.

На чем зиждется общеевропейское единство? Ведь мы почему-то не задумываемся о родстве с Востоком. Где впервые дана идея универсальных целей и ценностей личного и всеобщего бытия? В американской конституции? Нет. Она дана в христианском Откровении.

Что прежде всех конституций объединяло немцев и сербов, французов, англичан и русских в одну цивилизацию? Ведь опыт последнего столетия скорее разъединяет, как и природные условия, и уровень быта. Объединяет «Отче наш», Нагорная проповедь – вот общий фундамент нашей культуры и истории. В нем – отношение к земной жизни как испытанию для жизни вечной, в нем – свобода воли (христианская, а вовсе не либеральная категория), дарованная вместе со способностью различить добро и зло, а значит, возможность дать нравственную оценку своему свободному выбору. Из христианства родилась и сама идея этического равенства людей, ибо впервые царь и раб были судимы по одним критериям в отличие от языческого «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».

Спор о первенстве в обладании христовой истиной разделил Европу и Россию, но отнюдь не сделал их разными цивилизациями. Романо-германская и русская православная культура стали двумя основами и дали разный ответ на главный вопрос христианской истории: преодоление искушения плоти хлебом и гордыни – властью. Разделил их вольтерьянский хохот. И на пороге ХХ века, когда персонажи Золя уже теснили героев Шиллера, когда Европа, по выражению К.Леонтьева, «сама в себе уничтожила все великое, изящное и святое», Россия не была частью той цивилизации, что выросла из Декартова рационализма, идейного багажа Французской революции и протестантской этики мотиваций к труду и богатству.

//.Революционная интеллигенция бросилась догонять. Россия опять по-иному выразила даже отступление от Бога: Фауст – воплощение скепсиса горделивого западного ума, не терпящего над собой никакого судии, а Иван Карамазов – дерзкий вызов русской гордыни, не желающей терпеть попущение зла не земле. «Идеологическая борьба» уподобилась религиозной войне католиков и протестантов, ибо применение западного коммунизма на русской православной почве сделало его в глазах Запада куда более опасной идеей, чем любой коммунистический эксперимент на самом Западе.

Острота холодной войны была подстегнута восстановлением территории Российской империи и плебейской грубостью «третьего сословия». Техасские президенты и советские генсеки, воспитанные не на Моцарте, а на вестернах и на «Операции «Ы», очень далеки от князя Меттерниха и князя Горчакова, их стиль – «кузькина мать» и Рэмбо. В остальном ни американское вторжение на Кубу, ни советское – в Венгрию и Чехословакию не явили ничего нового, но отождествление себя с морально-этическими канонами автоматически делало соперника врагом всего света.

Что же сегодняшние Европа и Россия?

Грустно. слушать истматовское доктринерство комических лордов про троцкистские «соединенные штаты Европы» и мира. Это ли не нигилистическая пародия на Европу Петра, которая возрастала и являла миру великие державы и культуру, когда вера, отечество, честь, долг, любовь были выше жизни. И каково же историческое чутье Пушкина, который «познал истину», «сделавшую его свободным», и который двести лет назад опознал пустоту свободы внешней при утрате свободы внутренней: «Недорого ценю я многие права, от коих не одна кружится голова». Ныне «суверенным» в плену плоти и гордыни индивидам чужды Декартовы «страсти души», их удел – гедонизм и нарциссизм. Кариес зубов и выбор пасты – вот что сегодня стало смыслом жизни «демоса», слепо уверенного в своей мнимой «кратии», хотя за спиной охлоса судьбами мира вершит всесильная олигархия.

На фоне впечатляющих перспектив территориального роста Евросоюза, «старая» Европа утрачивает себя как исторический проект. Мир в сознании сегодняшнего европейца – не более, чем гигантское хозяйственное предприятие для удовлетворения плоти индивидов, напоминающих персонажей из антиутопии О.Хаксли. Европейская конституция – скучнейший образчик творчества либерального «госплана» – своим сугубым материализмом подтверждает сарказм философа К.Шмитта о единстве Марксова и либерального экономического демонизма: «Картины мира промышленного предпринимателя и пролетария похожи как братья-близнецы – это тот же идеал, что у Ленина – «электрификация» всей земли. Спор между ними ведется только о методе».

В разделе «ценности» вообще не перечислены оные – лишь функциональные условия для них; только этим и являются «священные коровы» либерализма ХХ! века – «права человека», «свобода» и «демократия». Вне ценностей они остаются лишь провозглашением кредо не иметь никакого нравственного целеполагания жизни и истории.

Так для чего же Европе нужна свобода? Чтобы «гнать перед собой врагов и грабить их имущество», как определил высшее благо Чингисхан? Или, чтобы спастись «алчущим и жаждущим правды» (Нагорная проповедь)? Но в европейских институциях вольтерьянцы освистывают редких, готовых «быть изгнанными правды ради». Свобода совести ограничена исключительно правом объявлять порок и добродетель, добро и зло равночестными.

Ценностный нигилизм – это и есть конец истории. Поэтому для Европы заканчивается эпоха культуры как порождения духа. Остается технократическая цивилизация. Это уже не метафизический «Рим» – незримый центр, где свершается всемирно-историческое. Это Рим языческий с его паническим страхом перед физическим несовершенством, старением и смертью. Но такой Рим со всем его материальным превосходством – водопроводом, термами, Колизеем и Форумом – уже был сметен Аларихом вестготским. Сегодня технократия бессильна перед мигрантами вовсе не потому, что тех много и они иные, а потому, что у нее нет святынь, одни лишь компьютеры и «права», которые мигранты заполнят своими святынями.

Что же Россия? Мир все еще ждет, что скажет страна Достоевского на вызовы XXI столетия.

Хотя в 1917 году православие в России попытались распять и заковать в цепи, оковы рухнули, и оскудевший, но живой его дух высвободился. Вот и идет все еще в России – единственной во всей Европе – подлинно исторический спор, живем ли для того, чтобы есть, или едим, чтобы жить, и зачем живем. Пока это волнует людей, не будет конца истории. А будущее России – это будущее Европы. Но, похоже, Европа, как и во времена Пушкина, «в отношении России столь же невежественна, как неблагодарна».

Столетие. ру, 2005

Данный текст является ознакомительным фрагментом.