Пётр Лукич Проскурин (22 января 1928 – 26 октября 2001)

Пётр Лукич Проскурин

(22 января 1928 – 26 октября 2001)

Родился в крестьянской семье в поселке Косицы Брянской области, учился в сельской школе, рано начал писать стихи. В книге «Порог любви» писатель вспоминает, как бабушка Анастасия Афанасьевна, «в просторечье бабка Настюха, любила в долгие, зимние вечера рассказывать про домовых, ведьм и прочую нечистую силу. Это кроме сказок о несчастных сиротах, о добрых королевичах, о божьих странниках» (Проскурин П. Полуденные сны. М., 1985. С. 265). Во время немецкой оккупации случайно нашёл мешок с книгами, просушил, читал все подряд, познавая литературный мир во всём своеобразии. До армии работал в колхозе, а с 1953 года, отслужив, остался на Дальнем Востоке. Был разнорабочим, работал на лесоповале и на лесосплаве, писал стихи и прозу. В Хабаровске ходил в литературное объединение, читал свои рассказы. Там сразу заметили, что в Петре Проскурине таится большой литературный дар, порекомендовали ему взяться за крупные произведения. Так появились первые романы «Глубокие раны» (1960), «Корни обнажаются в бурю» (1962). Проскурин стал бывать в Москве, новый роман «Горькие травы» он предложил и в «Новый мир», и в «Знамя», но роман по разным причинам был отвергнут. В издательстве «Советский писатель» П. Проскурин познакомился с Анатолием Ивановым, заместителем главного редактора журнала «Сибирские огни», договорились, что Проскурин пришлёт роман в Новосибирск, где вскоре, в 1964 году, он и был опубликован. О романах Петра Проскурина заговорили критики, высказывали и положительные, и спорные, и критические суждения.

К удачным произведениям о войне можно отнести роман Петра Проскурина «Исход» (1967). Автор высказал суровую правду о людях, вовлечённых ходом военных событий в жесточайшую борьбу, о мужчинах в их ратном труде, по воле случая или неумолимой необходимости оказавшихся в немецком тылу и начавших борьбу против фашизма в необычных условиях партизанских отрядов.

Постепенно собирался партизанский отряд. И те, кто приходил, должны были перед всеми, как на духу, на исповеди, рассказать о себе всё. У каждого свои горести, печали, свои дороги и пути. Но всё личное, затаённое, мелкое отступало перед общей бедой: страна в опасности, и, чтобы её спасти от немецких захватчиков, нужны отважное мужское сердце, рыцарская преданность в исполнении долга, бескорыстное мужество, воля к победе… В романе герои предстают перед нами сильными, мужественными, смелыми, умными, решительными, готовыми исполнить долг перед отечеством. Они вызывают гордость в наших сердцах, покоряют своим духовным здоровьем и нравственной силой. Но всё это не сразу раскрывает автор. Человек у него в романе сложен, многогранен, противоречив. Проскурин стремится высказать правду о душе человека, уловить то тайное, скрытое, что происходит в недрах человеческого сердца.

У Проскурина почти нет боёв, стычек, диверсий. Весь интерес Проскурина сосредоточен на психологической и философской сторонах войны. Писатель стремится предельно раскрыть душу человека, показать движения, возникающие во взаимоотношениях между людьми. Те, кто писал книги о войне по своим личным переживаниям, больше внимания уделяли батальным сценам, прямым стычкам с фашистами, больше показывали героику войны. Здесь же, у Проскурина, создан мир, который чаще всего оставался неизвестным, – мир душевных страстей, глубоких нравственных раздумий и жестоких ошибок, мир человеческой души.

В результате стечения ряда обстоятельств командиром партизанского отряда стал Трофимов. От его воли, ума, смётки зависит выполнение заданий с Большой земли, жизнь людей. Это он посылает в бой партизан, зная, что для кого-то из них бой означает верную гибель. Трудно, ох как трудно Трофимову. Особенно на первых порах. Людей не скоро узнаешь. Каждый со своими привычками, представлениями о жизни, о долге. Но идёт выявление истинных ценностей человеческого духа, всё наносное отступает, остаётся сердцевина, время не терпит половинчатости, борьба диктует условия: или – или. Да, Трофимов – обыкновенный человек, и в то же время в нём ощутимо проступает то главное, что навсегда связывается в нашем представлении с образом вожака, бойца и патриота своей земли, – общая значимость победы.

Мир войны жесток и страшен. Каждое мгновение человек подвергается смертельному риску. Внешне Трофимов всегда спокоен, сдержан, расчётлив. Ничто не выдаёт бури раздирающих его эмоций, а он страдает от бремени власти, которая почти непосильна для его характера. Он понимает, что на войне люди всегда погибают, но душа его не может никак с этим примириться, не может к этому привыкнуть, как настоящий врач никогда не привыкает к страданиям своих пациентов и постоянно переживает потери и утраты.

И ещё одно чувство движет ими – любовь. И здесь, на войне, любовь торжествует над всем – над ужасами, страхами, смертью. Любовь всемогуща, она не терпит условностей, преград, которые воздвигает на её пути время. Она торжествует и когда идёт неумолимая война. Но мы видим, как сдерживают свои чувства люди, ставя превыше всего чувство долга: Шура боится быть счастливой, Вере стыдно быть любимой. Не могут они быть счастливыми, когда война сеет кругом ужас и смерть. И война действительно беспощадна к влюблённым: Скворцов и Рогов, их любимые, погибают.

У П. Проскурина человек всегда личность с резко выраженной индивидуальностью, волевой, остро чувствующий жизнь. Каждый человек – это огромный мир, наполненный неповторимыми качествами. Но здесь, на войне, человеческое «я» мало и незначительно с точки зрения происходящего: «Война есть война, здесь не место личным эмоциям. Война – это беспощадное подавление и своего «я», и тысяч, миллионов других «я», война – это вынужденная железная необходимость делать то, чего не хочется, и что в основном противоестественно человеку и его природе». Эти слова принадлежат комиссару отряда Глушеву.

Большое внимание Пётр Проскурин оказывает врагам-фашистам.

Образ Зольдинга – в какой-то мере художественное открытие Проскурина. Это твёрдый, бесстрашный воин. Он слепо подчиняется приказам командования: сжигает деревню, уничтожает людей, хотя втайне осуждает свои действия. Присутствуя при расстреле мирных жителей, он, привыкший к чёткости и ясности, не понимает смысла этой абсурдной акции: ведь люди могли бы работать, приносить пользу рейху. Он проявляет милость, отпуская Павлу на все четыре стороны, не зная, что именно она будет охотиться за ним с топором в руках. Многое не знал полковник Зольдинг, не мог совместить многое, происходящее на Русской земле, с тем, что ему казалось разумным и закономерным. Он не мог поверить, что всего одна женщина может вселить страх в гарнизонные войска Ржанска. Даже тогда, когда Павла побывала у него на квартире, он отказывается в это поверить: настолько всё это несовместимо с его жизненными представлениями. Он не любил неожиданностей. Всё в его мире определено жёсткими рамками инструкций. А в русском городе всё идёт не так. Сначала, например, он доволен, что возобновились службы в русских церквах. Пока это была его единственная удача в большой политике. Но когда он побывал на церковной службе, чужим и непонятным пахнуло на него. Всё было не так: «Он перевёл глаза на настенные росписи и сразу уловил непривычное взгляду непокорство тел, что-то более одержимое и фантастическое, чем он привык видеть в костёлах». Ему не понять непокорство русского человека. Когда Зольдингу удалось разгромить отряд Трофимова, он ощутил, как ранее чужой и враждебный город становится для него привычным и своим. Он навёл здесь относительный порядок. Однако ни логика, ни хладнокровие, ни здравый смысл не помогли Зольдингу, когда он сталкивался с русскими, всё опрокидывалось в его стройной жизненной философии, всё пришлось пересматривать, передумывать, заново осмысливать: «Он верил в силу и превосходство Германии и только теперь начинал понимать, как слепа и ненадёжна была эта вера, и он ненавидел теперь русских за то, что они опрокинули его, Зольдинга, веру и заставили его страдать. Он глубоко продумал план разгрома партизанских соединений Трофимова, учёл все случайности».

Зольдинг два года пытался уничтожить Трофимова, ибо в нём для Зольдинга начинает олицетворяться Россия, непокорный дух чужого народа, собственные неудачи, неудачи Германии. Трофимов вырастает для Зольдинга в роковое «нечто», в «противника номер один». Но Зольдинг не желает, да и не в силах понять, что борется не с одним человеком, а вступает в непосильную борьбу с духом народа, который создал самого Трофимова как героя, необходимого родине в тяжкий час. Он не может понять, что, не будь Трофимова, был бы другой, третий, десятый – так до бесконечности, – и в этом непонимании уже таится зародыш гибели Зольдинга. Здесь борьба не только личностей, но и философий, взаимно исключающих друг друга социальных миров. Вот это и привело в итоге Зольдинга к бесславному концу. Победа в поединке с Зольдингом на стороне Трофимова, несущего в себе нравственную мощь русского народа.

Затем Пётр Проскурин опубликовал романы «Камень сердолик» (1968), «Черта» (1972) и приступил к главным своим произведениям – «Судьба» (1973) и «Имя твоё» (1978). Эти романы, опубликованные, сразу поставили Петра Проскурина в первые ряды современной русской литературы.

Здесь он вернулся к тому времени, когда в характерах персонажей многое формировалось, многие черты и привычки уходили, а многое нарождалось. Захар Дерюгин, Тихон Брюханов, секретарь обкома Петров – эти образы несомненные творческие удачи писателя. Покоряют и женские образы – Ефросиньи, жены Захара Дерюгина, и матери его – бабки Авдотьи. Множество психологически точных и правдивых эпизодов связано с ними. Всё в них просто, естественно и глубоко. Превосходны и образы детей Захара Дерюгина – Ивана, Алёнки и Егора. Главы, в которых описывается жизнь в Густищах после освобождения от немецкой оккупации, особенно убедительны своей достоверностью, глубоким осмыслением народной жизни, пониманием народного характера. П. Проскурин смело идёт на описание сложных состояний человеческой души, когда невозможно сразу однозначно определить суть происходящей душевной борьбы. Люди, порой сами того не желая, создают настолько запутанные жизненные ситуации, что много требуется, чтобы вернуть жизнь в её нормальные берега.

Захар Дерюгин мог бы жить как все. Мог бы растить детей, председательствовать в колхозе. Так и было поначалу. Но в жизни Дерюгина произошло нечто необычное, и художник внимательно стал вглядываться в его характер, обращать внимание на детали и подробности этой необычной жизни. Он находит в своём герое всё новые черты и черточки, которые считает важными и интересными. Захар Дерюгин – человек действия, решительный и страстный. Ни в чём он не признаёт половинчатости, осторожности, жить в полную силу – вот его девиз. Участник Гражданской войны, конармеец, коммунист, молодой Дерюгин во время коллективизации становится председателем колхоза, успешно справляется со сложными делами, хватает ему и напористости, и неуёмности, и настойчивости в достижении цели. Но настигает его любовь к красавице Мане, и вся жизнь превращается в муку. Лишь бы в колхозе всё было в порядке, а в личной жизни он сам разберётся. Но так казалось ему на первых порах. Разворачиваются события, а Захар всё глубже запутывается в сетях, уготованных ему жизнью. Переселиться бы к Мане, а как же четверо детей… Чем выше поднимается человек, тем строже оцениваются его действия. И Захар всё острее чувствует сковывающую власть общества. Возможно ли в таком случае сохранить своё собственное «я»? Возможно, отвечает писатель, хотя это сопряжено с серьёзными испытаниями для человеческого характера. Захару Дерюгину кажется, что его личная жизнь начисто отделена от общественной и никому нет дела до того, что творится в его душе и в его семье. Захар дорожит своей свободой, никогда не идёт на компромисс с совестью. Не побоялся он возразить районному уполномоченному, не побоялся защитить от несправедливого раскулачивания умного и работящего Акима Поливанова. Такие крепкие, хозяйственные крестьяне нужны и колхозу. Зачем же их-то разорять? Два сына Поливанова сражались в Красной армии. Правда, люди могут подумать, что он защитил своего соседа из-за Мани, но эту мысль он отбросил, как мелкую и ничтожную. Он же любит Маню, его любовь большая, истинная. А секретарь райкома Брюханов, его друг, думает по-другому. В романе возникает ещё одна фигура – питерский рабочий Анисимов, председатель совета и скрытый белогвардеец, ему не нравится Захар Дерюгин, прямой, открытый, сильный, бескомпромиссный. Анисимов написал письмо в райком, Брюханов не разобрался в деле, поверил, и на Захара Дерюгина открыли персональное дело.

В разговоре наедине Дерюгин и Брюханов не знали, как правильно поступить в этой драматической ситуации. Брюханов, понимал, насколько все у Захара непросто, представляет дело работникам райкома в несколько искажённом свете, хотя сам гордился своей нравственной безупречностью и считал, что имеет полное право строго относиться к любовным похождениям друга, ибо Захара стали осуждать в деревне, а это косвенно бросает тень на партию, на всех коммунистов. Захар не покаялся в райкоме, ушёл с председательского поста, зажил обычной крестьянской жизнью.

В романе много интересных и глубоких персонажей. Вальцев, Чубарёв, Фома Куделин, Анисимов, первый секретарь обкома Константин Леонтьевич Петров. После ареста Чубарёва Петров считает, что Брюханов не очень-то внимательно разглядел Чубарёва, а он допустил неосторожность, много совершенно секретных данных со строительства моторного завода стало известно в Германии, а в Германии и Испании «разгул фашизма».

Петров, размышляя о надвигающейся войне, о троцкизме и пятой колонне, заключает: «Что такое абсолютная свобода? Возьмём Великого Инквизитора Достоевского и его понимание свободы. Прав ли он, рассуждая об абсолютной свободе? Нет, не прав, потому что абсолютной свободы в человеческой природе вообще не существует. Свободу даст одно только знание, только оно поможет перешагнуть бездны в самом себе, от которых шарахались и шарахаются раньше и теперь… Любая истина изменчива и текуча во времени, даже самый гениальный человек не может вместить всего. В одном я убеждён: знание теперь открыто народу, и это, возможно, главный итог нашей революции» (Проскурин П. Судьба: Роман. М., 1973. С. 247).

Сокольцев, Пекарев, Козев, Фёдор Макашин – сложные и неповторимые характеры, сколько мужественного и безрассудного совершают они, оставаясь звеном в галерее характеров в романе. Но есть и досадные сопоставления с известными произведениями. В частности, сцена персонального дела Захара Дерюгина в райкоме партии заставляет вспомнить соответствующие главы «Поднятой целины», где рассказывается о переживаниях в райкоме партии Макара Нагульнова, обвинённого в левацких загибах.

«Судьба» – сложное, многоплановое произведение о судьбах народа в один из самых драматических периодов нашей истории, а П.Л. Проскурин – один из серьёзных писателей, которые талантливо и искренне воспевают то, что люди совершили в труде и в бою.

«У каждого человека, у каждого события есть особые рубежи в развитии и становлении; бывает так, что живёт человек в душевном и физическом равновесии, молодо и полновесно себя чувствует, но вот случается даже мелочь порой, в сосуд падает последняя капля, и весь устойчивый, длившийся очень долго порядок нарушается… есть такие переломные этапы и в народных движениях, в войнах и революциях, с той только разницей, что, переступив ещё и ещё один рубеж тягчайших испытаний и свалив с плеч очередную беду, народ молодеет в новом, необходимом для полнокровного развития порыве, и в нём хотя ещё и продолжается, до полной завершённости, начатое прежде движение, уже появляется зародыш нового, слегка начинает просвечивать очередной поворот исторической судьбы, и чем жизнеспособнее народ, тем решительнее и быстрее свершаются подобные смены» – так определяет П. Проскурин замысел романа» (Там же. С. 578—579).

Роман «Имя твоё» продолжает события романа «Судьба», коллективизация и война уходят в прошлое, новые бурные события становятся сюжетом романа, тут и новые конфликты, тут и космос, и смерть Сталина, герои становятся весомее, столкновения круче.

П. Проскурин напечатал ряд повестей, вошедших в книгу «Чёрные тучи» (1983), потом «Полуденные сны» (1985), «Порог любви. Повесть встреч и дорог» (1986). Здесь много стихотворений, которые Проскурин продолжал писать, здесь много автобиографических зарисовок, здесь глубокие размышления о Достоевском и его взглядах на природу русского национального характера. «В чём загадка, что, подчёркивая несовместимость, как бы некую роковую особенность русской души и русской культуры в сравнении с пресловутым Западом, западные философы и учёные так ничего толком и не могут объяснить? – спрашивает Проскурин. – Но разве подполье человеческой души, с такой всепроникающей силой высвеченное Достоевским, не русский материк и материал, ставший затем материком и материалом всего человечества? Ещё ведь неизвестно, чья правда выше: правда Достоевского, когда он провозглашает невинную слезу ребёнка превыше и тяжелее всего остального в мире, или правда Гегеля с его мировой гармонией, идеей жертвенности в настоящем для будущего, для какого-то абстрактного абсолюта…» (Проскурин П. Полуденные сны. С. 336—337).

Пётр Проскурин вёл широкую переписку с издателями, редакторами, друзьями, коллегами. Его волновал весь мир, с его причудливыми и постоянно меняющимися событиями. Приведём здесь два письма автору этой книги, с которым он в процессе совместной работы подружился:

«Здравствуй, Виктор!

Несмотря на твоё грозное послание, вот и ещё несколько дней протянулось, не мог сразу ответить – второй месяц очень болен сын, сейчас в больнице, дежурим возле него по очереди. Ты, брат, вольный казак, а у меня – такие дела. Ну, да это, вероятно, тебе не интересно, а меня не извиняет. Ты прав. Давно я хотел написать тебе о твоей книге и всё откладывалось по разным причинам, а прочитал я её ещё весной, после Крыма. Мне понравилось. И особенно твоя трактовка Григория. Молодец! Подписываюсь полностью. Я не читал других критических работ о Шолохове, но вижу, что ты выступил один против всех, и правильно выступил, коль такое вульгарное, примитивное толкование одного из лучших образов русской литературы. И дело здесь даже не в самом образе, а вообще в подходе к истинному в литературе и в жизни, к объективному познанию истины и человека.

Это красной нитью идёт по всей твоей книге, и я хотел бы, как только разгрузятся мои домашние тяжести, поговорить об этом печатно. Очень интересный и нужный вопрос. Некоторые страницы меня не устраивают, но это дело второе, и об этом – при встрече. Разумеется, если ты захочешь. Ведь все учёные мужи чрезвычайно самонадеянны и высокомерны и почти никогда не соглашаются с мнениями других.

Теперь о моем «гениальном» романе. Хотя ты пишешь о Шолохове – большом юмористе, юмор тебе, Витя, мало удаётся, и получается как-то кособоко. Во-первых, не та причина моего молчания, а во-вторых, гениальность вещей определяется спустя много лет после их создания. Близко – мир слеп (в том числе и критика). Слеп, пожалуй, не буквально, а в огромном конгломерате самых различных страстей, чувств; один мозг без чувств легко доходит до абстракций, и в этом страшная слепота человечества, которая ещё неизвестно куда приведёт. Это, конечно, мои, возможно, спорные мысли.

Ну да ладно, Витя, не сердись на меня. Жму твою мужественную лапу. Передавай привет всем друзьям, при встрече поговорим. Я сейчас почти никому не пишу.

Обнимаю.

П. Проскурин. 17.08.66 года. г. Орел»

«Здравствуй, Виктор!

Немного задержался с ответом, но ты уж меня прости, я ведь не всегда сижу в благодушном созерцании, положив ноги на стол, и читаю Булгакова, или ещё кого, не менее знаменитого, приходится иногда и потрудиться для хлеба насущного. Для славы куда уж! Славу распределили окончательно в XIX веке и в первое 30-летие XX. Так что сейчас всё воняет потом, всё ради хлеба, а там, где замешаны столь низменные интересы, бессмертие отступает подальше, до более удобного момента.

Ты великолепно определил свойство таланта Булгакова, и, хотя Гоголь тоже шёл где-то по самой грани реального, это не умаляет Булгакова, хотя и снижает несколько чувство новизны. Но Булгакову было несомненно труднее Гоголя; в этом сомневаться не приходится; вот писатель, который работал больше, чем только для хлеба. Значительно больше!

Ну да ладно, что заниматься не тем, что нужно, ведь всё равно это ничего не исправит.

Сижу я, Витя, больше думаю, чем пишу, воспитываю детей, хотя воспитатель из меня липовый, срываюсь.

Как я и ожидал, в «Правде» статью предложили повернуть в другую сторону, выхолостить именно ту мысль, на которой держалось всё построение. Я вежливо приподнял фуражку и распрощался – так что ещё одно «творение» улеглось плотно в «архив», ожидая своего часа. То же и с «Литературкой». Вечны и мудры слова – «Не садись, ты, невежа, не в свои сани».

В «Октябре» опять что-то крутят с моими рассказами, и я решил их забрать, отдать в другое место – надоело. Одним словом, дел – куча.

Обнимаю твою холостяцкую выю, пиши, коль выпадет минута. Поклон твоей мамаше.

Твой П. Проскурин». <22.04.67.> Орёл. Датируется по штемпелю на конверте.

В последние годы П. Проскурин жил в Москве, с неподдельной ненавистью писал о Ельцине и его сподвижниках. Несколько повестей и рассказов об этом времени останутся свидетелями неподкупной правды, а имя П. Проскурина – в истории русской литературы.

Проскурин П. Судьба. М., 1973.

Проскурин П. Имя твоё. М., 1978.

Проскурин П. Собр. соч.: В 5 т. М., 1981—1983.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.