По Институтскому, мимо Серебки…
По Институтскому, мимо Серебки…
В ближайшем нашем окружении, за исключением застройки пустыря стандартными домами, в 1930-е годы никаких изменений не происходило. На противоположной стороне проспекта в сосновой рощице все так же стояла голубоватая, в два этажа, с верандами, «дача банкира Соловейчика» (потом ее называли просто «дом Соловейчика», он простоял до шестидесятых, незадолго до этого кто-то приезжал из-за рубежа посмотреть на «свой» дом). За ним, в сторону Сосновки и Поклонной, два двухэтажных дома с чертами европейского стиля: с высокими фронтонами и диагональной опояской стен, примечательной еще со времен средневековья – сказывалась близость Финляндии.
Все оставалось почти неизменным и со стороны Малой Объездной. В этом уголке Лесного особенно долго хранился патриархальный дух прошлого. Здесь больше, чем где бы то ни было, оставалось еще таких дачек, особнячков, где жила память былого, и не только память, казалось, сами люди здесь задержались в прошлом и умели жить в нем, они словно существовали в параллельных мирах – настоящего и прошлого одновременно. Конечно, ни в пять, ни в десять лет я ничего не могла ни знать, ни слышать о параллельных мирах, но ощущение чего-то подобного было.
Похожие чувства я испытывала и в те минуты, когда встречала во дворе Милитину Максимовну с ее собачками, и у Кроугов, и когда рассматривала картинки в «Ниве». И даже каждый раз у нас дома, когда я заходила в бабусину маленькую комнату, где в изголовье кровати, в дальнем углу, всегда горела лампада перед иконой, а постель была застелена так, что казалось, под розовым пикейным покрывалом был железный каркас, где все, как в музее, стояло строго на своих местах. Там была швейная машинка «Зингер», которая жива и работает до сих пор, а над старинной этажеркой с чудесными вазочками и фигурками висела репродукция пейзажа Рейсдаля.
Между нашими дворами и домами на Малой Объездной раскинулся уже упоминавшийся парк Турчиновича, через него проходили все наши главные пути. От него и начиналось это погружение в страну былого. Он и сам был словно воспоминание о незнаемом. В верхней его части, вдоль дорожки к Яшумову, несколько лиственниц – сохранившийся кусочек аллеи. Ближе к Старо-Парголовскому – акация и низкорослая, заброшенная сирень, которая уже не цвела, на склоне – одиночные стройные сосны и обрыв, обнаживший песчаную осыпь, еще ниже – остатки куртин высокого кустарника с лаково-вишневыми прутьями стеблей. Ближе к нашим домам ряд старых берез, их могучие стволы невозможно было обхватить. В самом низу, по углам, два прудочка, с нашей стороны совсем маленький и круглый, над ним две сросшиеся березы, второй, всегда в тени, уже на задворках Объездной, продолговатый и мелкий, иногда в нем плавали утки. Ни в том, ни в другом никто не купался: все ходили на Серебку, а потом и на Бассейку.
Во всем, что еще оставалось от этого пейзажного парка, едва угадывалась былая стройность ландшафтно-архитектурного замысла. В полной своей силе и красоте сохранилась тогда лишь дубовая роща – с десяток могучих раскидистых деревьев и лужайки среди них. Она замыкала собой заброшенный парк, вдоль нее шла дорога к Институтскому.
Я часто думала тогда: «Кто такой Турчинович? Где же он теперь?» Турчинович был в моем детстве только звуком, за которым виделось какое-то смутное облако, отлетевшее от облака большего и еще сохранившего едва зримые черты – от парка Турчиновича. Конечно, и даже, наверняка, был раньше и дом, но уже никто не говорил при мне «дом Турчиновича», поэтому Турчинович «отлетал» в моем воображении прямо от парка.
Дорога шла дальше вдоль ограды дачи Данилевского и выходила на соединение Малой Объездной с окончанием Институтского проспекта. За сохранившимся домом Данилевского был еще один особняк, его, как корона, украшала балюстрада открытого балкона. В конце 60-х годов он пошел на слом, хотя застройке совсем не мешал: соседние девятиэтажки уже стояли.
На Малой Объездной (теперь это продолжение Институтского проспекта), в том месте, куда подходила давно уже не существующая Новая улица, расположилась таинственная «Лепта». Так назывались в нашем обиходе два совсем непохожие друг на друга строения – деревянное и каменное. Первое из них выглядело, как праздничная игрушка, – цвета свежей травы, с витражной галереей по второму этажу и открытой верандой под ней, почти сплошь увитыми диким виноградом. Этот нарядный дом стоял в самом торце Новой улицы, и, если идти по ней от Спасской, он был виден издалека. В 1930-е годы в нем еще действовала домовая церковь.
Главное здание «Лепты» – предельно простое, серое и квадратное, каменной глыбой возвышалось чуть поодаль, в глубине двора. Там и находились когда-то помещения и классы приюта для детей-сирот, созданного благотворительным обществом «Лепта». Позже там занимались ученики младших классов Коммерческого училища. Во время войны в этом здании размещался склад медикаментов, поступавших в нашу страну по ленд-лизу[25].
Здесь же, напротив и чуть ниже, на углу Малой Объездной и Институтского, стояло и само здание бывшего Коммерческого училища, возникшее в самом начале XX века, бревенчатое и кирпичное – в центре[26].
Училище во многом было уникальным учебным заведением, сумевшим аккумулировать в себе передовые педагогические идеи и привлечь многих талантливых ученых и преподавателей. В нем впервые широкое применялись новые для той поры методы наглядности и предметности в педагогическом процессе. Они основывались на самостоятельной работе учеников в школьной лаборатории и во время экскурсий. Использовался экскурсионный метод работы с учениками, познание родного края путем экскурсий. Славилось училище и школьной самодеятельностью. Именно здесь в 1916 г. возникла первая краеведческая организация нашего города – «Кружок изучения Лесного». Идейным организатором и вдохновителем кружка являлся преподаватель училища Михаил Яковлевич Рудинский. Важную роль в деятельности кружка сыграли учителя русской словесности Марк Константинович Азадовский и Владимир Александрович Трофимов. В 1920-х годах училище преобразовалось в 168-ю единую трудовую школу, в ней учились мои родители и дяди. Моя мама окончила школу в 1926 году, о чем сохранилось удостоверение Ленинградского губернского отдела народного образования. Во время войны одно крыло здания сгорело. В оставшейся половине потом был детский дом. В 1960-е годы все разобрали до конца.
Коммерческое училище. Фото начала XX в.
Новая улица была типичной улицей старого Лесного. Летом она, как и все другие улочки «на задворках» его магистральных проспектов, утопала в цветущих садах. В августе за чертой штакетника вставало роскошное царство георгин. Они провожали лето и стояли до первых заморозков. Сады украшали дома, а дома украшали сады, как самоцветы в оправе. На Новой улице жила Нина Грессерова. Ее мама была первой красавицей Лесного. Когда она работала кассиршей в магазине, случалось, что мужчины, отходя от кассы, останавливались в сторонке, как будто задумавшись или что-то пересчитывая в уме, на самом деле не в силах оторвать от нее глаз.
Открытка, присланная деду на адрес Коммерческого училища из Самары от И. Акулова, 1914 г. И. Акулов (1888–1937) – советский партийный государственный деятель. Активный участник большевистского подполья, с 1913 г. – член Исполнительной комиссии Петербургского комитета РСДРП. Репрессирован, реабилитирован посмертно
Настоящими самоцветами сверкали витражи башенки с флюгером ближайшего к нам домика на Новой. Она поднималась над верхним его этажом продолжением таких же закругленных веранд. Дом был невелик и строен, он стоял в глубине участка. Стены его, фигурно обшитые побуревшей от времени рейкой, лоснились, как бока шантеклера[27]. Он и смотрел из глубины своего двора как-то по-петушиному – настороженно и гордо, в полном сознании собственного достоинства.
А напротив, со стороны Старо-Парголовского, угловой одноэтажный, на высоком фундаменте и широко развернутый на обе улицы, дом цвета сизокрылого голубя. На нем всегда задерживался взгляд, и я долго не могла понять, что же в нем такого? И вдруг однажды увидела: его окна! Среди них не было двух подобных, каждое имело свой особый рисунок. Было и широкое, трехстворчатое, и двойное – из узких раздельных полосок, и со срезанными углами… И вот уже видишь их общий ладный узор, и хочется каким-то волшебным образом проникнуть вовнутрь, в этот скрытый, но обозначенный ими уют. А перед ними – завеса из кустов сирени и жасмина…
По Институтскому, прямо примыкая к территории Коммерческого училища, – дом Кайгородова. Тогда он еще оставался архитектурной доминантой этой части проспекта. Особняк в стиле раннего модерна, с полукружьем над парадным входом, с орнаментом из водяных лилий под кровлей, он выглядел и сдержанно-скромным, и праздничным одновременно. Он стоял привольно, вместе с окружавшим его садом и нависавшими над ним кронами деревьев образуя великолепную пейзажную картину. Зеленый цвет живой природы не уходил из нее даже зимой: его удерживали ели, стоявшие около южных террас.
Свидетельство об окончании 168 трудовой школы М.Л. Кравченко
Мы проходили здесь очень часто – и в поликлинику, и в магазин, или к 18-му трамваю «на Круглый», и просто гуляли у Серебки, но картина эта не стиралась, встреча с домом Кайгородова каждый раз вызывала ощущение новизны и радости. Особенно волновал меня в самом раннем детстве этот бордюр из лилий…
Учащиеся старших классов 168-й трудовой школы (Коммерческого училища) на уроке физкультуры. В верхнем ряду шестой справа – Г. Трофимов, в центре шестая слева – М. Кравченко. 1925/26 учебный год
«Дом Кайгородова» – все жители старого Лесного произносили эти слова с уважением и гордостью. Знали, что Кайгородов – наша знаменитость, известный ученый. Мне говорили, что он все знал про птиц: куда они улетают, какие и когда прилетают. К сожалению, в 1930-е годы его самого уже не было в живых, но, может быть, в доме тогда еще оставался кто-то из семьи – «дом Кайгородова» произносили так, как будто они там еще жили. Дом Кайгородова стоит и сейчас. Стоит «под охраной». Но когда проходишь мимо и видишь его в тисках современной застройки, сердце сжимается болью: не под охраной – под стражей.
До войны вдоль всего Институтского, от нас по левой его стороне, были деревянные мостки, как в старину в провинциальных русских городах. Напротив, перед Серебряным прудом, – ряд плакучих берез, со стороны мостков гладь воды просматривалась через их кружевные плети. Взгляд туда – привет, Серебка! А в парке, прямо над прудом, почти нависая над ним, потемневший от времени бревенчатый дом с какими-то замысловатыми пристройками и крышами на разных уровнях. Мне всегда было интересно, как там живут люди, чуть не падая в воду…
Серебряный пруд. 2007 г.
Дальше, за Лесной улицей, тоже были деревянные дома и один каменный (особняк Тахтарева, он сохранился). На левой стороне, на пересечении с Лесной, стояло одноэтажное бревенчатое здание с большими окнами – начальная школа. И наконец, у Круглого пруда в самые первые годы моего детства еще оставалась деревянная церковь. Один или два раза меня тайком туда водила бабуся. Не помню ни икон, ни свечей, осталось впечатление только от обилия цветов в помещении и от какой-то общей необычности и блеска его убранства.
На льду Серебряного пруда. Хоккейная команда 168-й школы, победившая в соревнованиях на первенство Ленинграда среди юношеских команд. Зима 1928/29 гг. Слева – В. Семенов, крайний справа – Б. Кравченко. За ними – дом, который «чуть не падал в воду»
К началу 1930-х годов Круглый пруд уже засыпали, но это место пересечения двух проспектов все лесновцы продолжали называть «Круглый пруд», или просто «Круглый». На 2-м Муринском тоже были красивые дома, даже кирпичные, но помню только серый деревянный, с верандой внизу, недалеко от 14-й поликлиники. В нем жил детский доктор Окнов. У Круглого был милицейский пост.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.