Политехнический институт (1946–1951 гг.)
Политехнический институт (1946–1951 гг.)
Ленинградский политехнический институт (ЛПИ) – целая эпоха в моей жизни. Он дал мне специальность, определил друзей. Оглядываясь назад, вижу, что вся дальнейшая жизнь прошла у меня под знаком ЛПИ. Только сейчас я в полной мере оценил смысл понятия альма-матер (Alma-mater), в буквальном переводе означающее достопочтенная мать. Если не считать деятельности парткома и первого отдела, все остальное было безупречно и благородно. Я получил там багаж, или первоначальный капитал, которым пользовался всю жизнь и по мере сил передавал другим.
Весь секрет в том, что мы учились у талантливых людей. Сами того не осознавая, мы получали от них не только специальные знания, но также перенимали их мировоззрения и жизненные принципы. Кроме того, мы активно усваивали опыт жизни в общении друг с другом. Среди нас было много талантливых людей, наших общих друзей. У нас создалось настоящее студенческое братство.
Мне бесспорно повезло! Во-первых, наши профессора и преподаватели (в большинстве пожилые) были людьми довоенной закваски, соратниками или наследниками дореволюционного поколения ученых. Во-вторых, мы попали в первый полноценный послевоенный набор. Предыдущие наборы были малочисленными, поскольку все молодые люди до 1927 года рождения либо погибли, либо еще воевали. В 1944–1945 годах открылись школы, в 1945–1946 – появились выпускники, началась демобилизация из армии. Наш набор в количестве около 250 человек составили наиболее деятельные и целеустремленные молодые люди, те, кто после войны очень хотел учиться.
В-третьих, мы оказались на физико-механическом факультете, который традиционно, с момента создания в 1919 году, был тесно связан с наукой и притягивал к себе лучших преподавателей и способных студентов. Факультет был задуман академиком А. Ф. Иоффе для того, чтобы растить научные кадры. На примере нашего набора видно, что это эффективно осуществлялось.
Кто же пришел на физмех в 1946 году? По возрасту мы различались в пределах 10 лет. Старшие из нас (около 30 %) пришли из армии после демобилизации в возрасте от 21 до 28 лет (1919–1925 годы рождения). Младшие (составлявшие 70 %) пришли после окончания средних школ в возрасте от 17 до 20 лет (1926–1929 годы рождения). Женский пол был представлен на нашем курсе очень скромно (около 10 %). Девушек не привлекала перспектива научной работы, особенно в области ядерной физики.
Воспоминания об учебе в ЛПИ теснейшим образом связаны с преподавателями. Я уже упоминал о блестящем составе профессоров. Математический анализ читал Родион Осиевич Кузьмин (1891–1949), член-корреспондент АН СССР, завкафедрой высшей математики. Читал очень хорошо, иногда шутил, чтобы устроить нам разрядку. Экзамены принимал благожелательно и уважительно, что было характерно для большинства преподавателей. «Когда студент не может ответить на мои вопросы, – говорил Родион Осиевич, – я задаю ему один последний вопрос, чему равен интеграл от dx? Если он отвечает правильно, то получает тройку».
Общую физику блестяще читал Леонтий Николаевич Добрецов (1904–1968), в ту пору доцент, позже профессор. Его лекции проходили в большой физической аудитории (№ 324, имени Шателена) неизменно при полном сборе слушателей. В кульминационные моменты лекции, когда мы все сидели, как завороженные, Леонтий Николаевич, бывало, восклицал: «Интереснейшая штука – физика, не правда ли?» В ответ раздавались аплодисменты.
Математическую физику читал Георгий Абрамович Гринберг (1900–1991), член-корреспондент АН СССР, завкафедрой математической физики и одновременно завотделом математической физики в Физтехе. Исключительно интеллигентный человек, он всегда появлялся на лекциях в строгом костюме и накрахмаленной рубашке с галстуком. Георгий Абрамович рассказывал нам, что он был первым (и единственным) студентом, окончившим физико-механический факультет в 1923 году.
Аналитическую механику читал Георгий Иустинович Джанелидзе, профессор, позже завкафедрой теоретической механики, интересный человек с яркой индивидуальностью. В своей среде мы уважительно звали его Джан. Теорию переменных токов читал Павел Лазаревич Калантаров, профессор, завкафедрой общей электротехники, гроза студентов. На экзаменах был строг, двоек ставил порядочно, но справедливо. О его саркастических замечаниях и шутках ходили легенды. Многие из нас пересдавали ему экзамены по два-три раза.
Статистическую физику и квантовую механику читал Яков Ильич Френкель (1894–1952), член-корреспондент АН СССР, завкафедрой теоретической физики и завотделом теоретической физики Физтеха. О масштабах его личности и таланта мы в ту пору только догадывались. После его смерти стало очевидным, что Яков Ильич стал классиком теоретической физики. Об этом говорили и писали многие выдающиеся ученые: Иоффе, Капица, Тамм, Семенов, Александров, Зельдович и даже Макс Борн.
Где-то я слышал или читал, что сам Эйнштейн будто бы сказал: «Лучше всех мою теорию относительности понимает русский ученый Френкель». К сожалению, у нас Яков Ильич часто подвергался гонениям, особенно в последние годы жизни, чему мы были свидетели. На публичных диспутах в большой физической аудитории лжеученые и продажные журналисты обвиняли Якова Ильича в идеализме и космополитизме.
Теперь мы знаем, что в 1948–1949 годах готовилась акция «борьбы за материализм в физике», подобная трагической истории «борьбы за материализм в биологии». Преследования и оскорбления испытывали на себе не только Френкель, но также Иоффе, Капица, Ландау и др. Задуманная акция не состоялась, но жизнь Якова Ильича была сокращена. Он умер в возрасте 58 лет, так и не дожив до звания академика. В отличие от своих коллег по Физтеху – Курчатова, Александрова, Семенова, ставших академиками, Яков Ильич не был привлечен к атомному проекту, хотя, казалось бы, именно он мог сделать многое. Причина, бесспорно, в государственном антисемитизме (впрочем, Эйнштейн в США тоже не привлекался к атомному проекту).
Кроме общих курсов мы слушали лекции по специальностям. Радиофизикам читали Михаил Иосифович Конторович (1906–1987), профессор, завкафедрой радиофизики, и Зиновий Иосифович Модель (1900–1993), профессор, завкафедрой радиотехники. Электронщики имели возможность общаться с Петром Ивановичем Лукирским (1894–1954), академиком, завкафедрой технической электроники. Металлофизиками руководил Николай Николаевич Давиденков (1879–1962), профессор, завкафедрой физики металлов.
Кафедрой гидро– и аэродинамики заведовал профессор Лев Герасимович Лойцянский (1900–1991), кафедрой динамики и прочности машин и сооружений – профессор, позже членкор Анатолий Исаакович Лурье (1901–1980), кафедрой теплофизики – профессор Илья Исаакович Палеев (1901–1970), кафедрой ядерной физики – академик Борис Павлович Константинов (1910–1969), кафедрой физики диэлектриков – членкор Павел Павлович Кобеко (1897–1954).
Такой в наше время собрался букет выдающихся имен. Родившиеся на рубеже веков, наши учителя, несмотря на невзгоды, донесли до нас традиции российской науки. Увы, мы вряд ли сумели продолжить эстафету. Советская действительность искалечила мораль и нравственность нашего поколения. Теперь мифы рухнули, но огромная прореха остается и будет существовать еще много лет после нас.
Наша студенческая жизнь не ограничивалась лекциями и занятиями по группам. Были часы и дни, проводимые в читальных залах и дома при подготовке к экзаменам, были встречи и разговоры в столовых и в общежитиях, были праздники, вечера и танцы, были занятия спортом, лыжные походы, загородные прогулки. Золотые времена! Взять хотя бы перерывы. Их мы проводили в коридорах главного здания, химического корпуса, позже 2-го учебного корпуса. Здесь происходили особенно интересные беседы о жизни, рождались шутки и розыгрыши. Убежден, что время, проведенное нами в коридорах вуза, было столь же важным, как и время учебных часов, с той только разницей, что в первом случае мы изучали жизнь, а во втором постигали науки.
Именно в коридорах главного здания я нашел своих друзей: Осю Дядькина, Женю Каймакова, Шуру Потыльчанского. Позже, в коридорах 2-го учебного корпуса, круг моих друзей расширился. Любопытно, что перерывы между лекциями и другими учебными занятиями в старину называли рекреациями (от латинского «recreare» – подкреплять). Теперь рекреациями иногда ошибочно называют сами коридоры, чем обедняют смысл этого слова. Наши рекреации именно подкрепляли постижение наук путем приобретения жизненного опыта.
Отдельно надо сказать о периодах подготовки к экзаменам. Почти у всех это были периоды жестких штурмов. Каждый раз не хватало одного дня или даже нескольких часов для изучения (или повторения) всех экзаменационных тем. И все же было интересно. Напряженная умственная работа приносила удовлетворение, не говоря уже о кульминационных моментах самих экзаменов, когда профессор Кузьмин (или Добрецов, или Френкель…) говорил: «Давайте вашу зачетную книжку». В этот момент бывали и огорчения: «удовлетворительно» означало семестр без стипендии. Хуже приходилось тем неудачникам, у кого не спрашивали зачетную книжку и приглашали приходить в другой раз. Со мной такого, слава Богу, не было.
Н. Гернгросс, С. Успенская, И. Буровина, В. Кобак
Еще одна тема для воспоминаний – общежитие (Танточку, знатока русского языка, это новое советское слово смешило, и она произносила его не иначе как «житие обще»). Я общежитие посещал часто. Меня привлекали дружеские беседы, жажда общения, дух коллективизма, а позже – сердечная привязанность. Жил я недалеко от института и общежитий, в десяти минутах ходьбы. На первом курсе общежитие располагалось в 1-м корпусе, потом во 2-м, т. е. непосредственно на территории института.
Места для меня знакомые. В 1-м корпусе во время войны и блокады я учился в 8-м классе вечерней школы. В парке института гулял с друзьями в компании ГаВаЛюКе и Володи Кобзаря. Позже ходил на вечера в студенческий клуб и читал там стихи Маяковского. Клуб располагался в бывшей церкви, примыкающей к 1-му корпусу института. Потом общежитие перевели на Прибытковскую улицу, а на последних курсах оно переехало в студенческий городок во Флюговом переулке (между Лесным и Полюстровским проспектами).
В 1948–1951 годах моими друзьями и задушевными собеседниками были Ося Дядькин, Женя Каймаков, Андрей Петров, Никита Гернгросс, Лева Журавлев, Ира Буровина, Светлана Успенская. В числе добрых знакомых, а впоследствии друзей, не могу не вспомнить Витю Пересаду, Мулю Готсбана, Стасика Баженова, Толю Арша, Юлия Уханова, Галю Гридасову (Баженову). Некоторых из них, увы, уже нет в живых. Каждый из них сыграл какую-то роль в моей судьбе. Я вспоминаю о них неизменно с благодарностью. Бесспорно, «в младые годы узы дружбы составляют все». Очень важно помнить это в старости и не обижаться на детей.
Последние год-полтора моей студенческой жизни были согреты общением с Никитой Гернгроссом, Ирой Буровиной и Светланой Успенской. Обычная, в общем-то, коллизия – два парня и две девушки-подруги. Необычность заключалась в дружеском характере наших встреч. Мы много разговаривали и спорили, частенько пели песни под незатейливый аккомпанемент Никитиной мандолины, гуляли вечерами и белыми ночами, но не стремились уединиться по два. Теперь я думаю, что мы с Никитой еще не созрели для любви.
Отдельно хочется рассказать о наших комсомольских стройках. Активисты электромеха предложили план строительства малых гидроэлектростанций в Ленинградской области. План был поддержан физмехом и другими факультетами. Материальное снабжение обеспечивало государство, бесплатной рабочей силой были студенты. Проектирование и руководство стройками осуществляли студенты-дипломники (электрики и гидротехники). Работы велись летом во время каникул и частично захватывали сентябрь.
Большинство из нас, особенно ленинградцев, участвовали в стройках Алакусской ГЭС в 1948, Ложголовской ГЭС в 1949 и 1950 годах, Непповской ГЭС в 1949 году. Впоследствии выяснилось, что станции быстро разрушались и оказались невыгодными. Но тогда, во время строек, нас охватывал удивительный трудовой энтузиазм. Мы были молоды, здоровы и веселы. Тяжелый физический труд, неустроенность быта нас совершенно не огорчали.
На строительстве линии электропередач в Ложголове. 1950 г.
Совместная работа сопровождалась шутками, нехитрую еду готовили дежурные, спали мы в палатках или дырявых сараях мертвым сном. Как это ни странно, но у подавляющего большинства стройки остались в памяти как одни из самых приятных впечатлений о пребывании в ЛПИ. Что-то здесь, несомненно, есть – то ли в идее безвозмездного коммунистического труда, то ли в захватывающей массовости этого труда, то ли просто в молодости участников.
За участие в стройках многие из нас были награждены почетными грамотами ЦК ВЛКСМ. В те годы было принято вручать грамоты по разным поводам: за профсоюзную работу, за успехи в спорте, за шефскую деятельность и т. д. У меня сохранились грамоты ЦК ВЛКСМ, Ленинградского облсовета и спортклуба «Политехник». На каждой из них помимо прочего запечатлены слова «Пролетарии всех стран – соединяйтесь!». Этот лозунг я вижу и на своем старом билете спортсмена-разрядника. Он присутствовал на всех партийных, комсомольских и профсоюзных билетах СССР. Без него не могла появиться ни одна газета, начиная от стенной газеты класса, школы или вуза, до центральных московских газет, включая «Литературную», «Учительскую», «Экономическую», а также «Советский Спорт», «Советские шахматы» и т. д.
На стройке Непповской ГЭС. 1949 г.
Наверное, этот лозунг побил все рекорды мира по тиражу. Странно, я не помню, чтобы нас он раздражал. Шутить иногда шутили, но вяло.
Следующая тема – военное обучение. Однажды в жизни я уже проходил его во время войны, на так называемом всеобуче. Если не считать блокады, на войне мне бывать не пришлось. Родившихся в 1927 году начали брать в самом конце войны. До меня очередь не дошла, а может быть, была отсрочка, поскольку я работал на номерном заводе. В вузе мне пришлось пройти военную подготовку еще раз. К ней привлекли студентов всех специальностей, кроме ядерщиков. На военной кафедре нас учили офицеры в чинах от капитана до полковника. В конце курса обучения, после месячных (или чуть более?) военных сборов и учебных стрельб, нам были присвоены звания офицеров запаса, командиров взводов дивизионной артиллерии.
Самым запоминающимся событием явились сборы. Нас одели в солдатскую форму, поселили в армейских палатках на деревянных нарах, заставляли делать зарядку и пробежку, муштровали на плацу, водили строем в столовую и обратно, давали провинившимся наряды вне очереди и т. д. Словом, приучали к солдатскому быту. Поначалу было трудновато, но к концу сборов мы освоились и наш взвод, грохоча сапогами, пылил по дорогам с залихватской песней «Ласточка-касаточка». Песню сопровождал молодецкий посвист. Жители местного поселка таращили на нас глаза.
Самым ответственным и напряженным явился для нас последний 1951/52 учебный год. В декабре 1951 состоялось распределение на работу, потом преддипломная практика, потом дипломная работа и под занавес прощальные застолья. Распределение происходило в кабинете ректора ЛПИ. Оно оказалось тайным, для многих – несправедливым, а для некоторых – даже трагическим. Кроме номеров почтовых ящиков зачастую не было никакой другой информации о предприятиях, на которых выпускникам предстояло работать. Евреям почтовые ящики вообще не предлагали, в лучшем случае заводы или другие заведения без перспектив научной работы. Многие остались без распределения – устраивайся сам. Среди последних оказались мои друзья Ося Дядькин, Изя Дворкин и Муля Готсбан.
В те годы решающую роль в судьбах людей играли их анкеты. У меня сохранился черновик одной из первых анкет, заполненных при поступлении на работу после вуза в 1952 году. Документ красноречивый: анкета на шести страницах, не считая автобиографии, содержала 34 вопроса. Даже простое ознакомление с ними вызывало трепет.
В моей анкете значились арест и смерть Отца, поэтому у меня не было никакой надежды на приличное распределение, особенно в почтовый ящик, т. е. (как теперь говорят) на предприятие военно-промышленного комплекса. Помню, распределение заканчивалось, коридор около приемной ректора опустел, а меня все не вызывали. Я в числе десятка оставшихся уже потерял надежду, как вдруг дверь приемной открылась, незнакомый человек спросил, кто здесь Кобак, и предложил мне отойти в сторонку и поговорить.
Представившись как-то неопределенно и не совсем внятно, он попросил рассказать, что произошло с моим Отцом. Я выложил ему все, что знал, а знал я немногим больше того, что написал в анкете. Выслушав, человек попросил подождать и удалился в приемную. Потом вышел другой человек, тоже выслушал мой короткий рассказ об Отце и удалился. Видимо, они совещались. Под дверью толпились оставшиеся неудачники и подглядывали в щель. Я тоже заглянул и заметил, что второй человек разговаривает по телефону.
30-летняя юбилейная встреча выпускников физико-механического факультета ЛПИ. 21 мая 1982 г.
Потом снова появился первый человек, отвел меня в сторонку и каким-то слегка торжественным голосом заявил, что приглашает меня в большой НИИ, где я смогу работать в области радиолокации. «Работа интересная, и вы не пожалеете, если согласитесь», – сказал он. Боже мой, конечно, я был согласен! Я чуть не бросился на шею благодетелю. Как впоследствии выяснилось, благодетелями были будущий мой начальник отдела и заместитель директора по режиму (одновременно полковник КГБ). Они приехали на распределение без предварительных заявок, не получили полноценных специалистов и решились взять «брак». Кроме меня они пригласили Витю Пересаду. Нам повезло!
Окончание ЛПИ весной 1952 года было для всех нас долгожданным, но одновременно и грустным. Мы стремились в будущее, переходили рубеж, отделяющий молодость от зрелости. Инстинктивно мы чувствовали значительность прошедших лет, но не осознавали ее до конца. Прощались друг с другом второпях, обнимали друзей с глазами, устремленными куда-то вдаль. Лишь много позже нам стала ясна пронзительная грусть тех дней.
Многие поколения студентов до и после нас расставались и с годами совсем теряли связи. Нашему курсу повезло. К десятой (1962 г.) годовщине нашлись энтузиасты и возник оргкомитет, положивший начало нашим регулярным встречам раз в пять лет. Это была замечательная идея. Юбилейные встречи стали для большинства участников не просто радостными, но счастливыми событиями, встречами с друзьями, с молодостью.
Встречи всегда проходили в мае в Доме ученых в Лесном, а последняя, в 1992 году, – в Большой физической аудитории и на кафедре общей физики в Главном здании ЛПИ. В 1992 году у нас уже не было средств, чтобы снять помещение в Доме ученых. Не было банкета и фотографирования, но встреча прошла прекрасно. Само пребывание в Большой физической аудитории настроило нас на лирический лад…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.