2

2

Мы спустились с чердака. До самой землянки Васька молчал, а во дворе остановил меня и сказал:

— Хочешь порадоваться?

— Хочу.

— Только тише… — Васька оглянулся по сторонам. — Я тебе что-то скажу, а ты помалкивай, ладно?

— Да говори скорее…

— Погоди, сейчас скажу. — Он опять посмотрел по сторонам, как будто боялся, что кто-то услышит, потом сказал тихонько: — Дядя Митяй у нас сидит.

— Не ври!

— Ей-богу.

Я кинулся к землянке, распахнул дверь и замер от того, что увидел.

За столом спиной к двери сидел лысый белогвардеец. Синие погоны выгнулись на плечах, защитного цвета солдатская гимнастерка была перехвачена широким ремнем и пузырилась на спине. Белогвардеец обернулся, и я узнал дядю Митяя. Только он сильно похудел, и черных как уголь усов не было.

В другое время я бросился бы к нему, но что означали белогвардейские погоны? Не может быть, чтобы дядя Митяй стал беляком!

Дядя Митяй, передразнивая меня, вытянул губы и прищурил один глаз.

— Дядя Митяй, ты беляк, что ли?

— Так точно, ваша сковородь! — ответил он, и все засмеялись.

Тогда только я догадался: дядя Митяй нарочно переоделся, чтобы его, красного партизана, не поймали деникинцы.

— Вот, значит, какие дела, — продолжал дядя Митяй прерванный разговор. — Бронепоезд «Орел» выходит из ремонта утром, а там еще три наготове: «За Русь святую», «На Москву» и «Деникин». Ударят с двух сторон, и плохо придется нашим. Я послал через линию фронта троих — ни один не прошел. Мне самому никак нельзя, опознают.

— Да-а, — в раздумье произнес Анисим Иванович, — в таком положении только мальчишка может помочь.

Они замолчали. Дядя Митяй переглянулся с Анисимом Ивановичем, и тот сказал мне:

— Леня, пойди-ка, сынок, принеси угля из сарая. Вон ведро, а лопата на месте.

Я так и знал: не доверяют. Ну и пусть… Все равно будет по-моему… Я взял ведро и вышел из землянки. Прежде чем идти в сарай, я подкрался к окошку и стал прислушиваться к разговору взрослых.

— Не забыл? — спросил дядя Митяй у Васьки.

— Нет.

— А ну, повтори.

Я видел, как Васька встал перед дядей Митяем по стойке «смирно» и начал быстро говорить:

— «Командиру четвертого полка товарищу Сиротке. Завтра на рассвете кавалерийский полк Шкуро при трех бронепоездах, тридцати пулеметах пойдет в наступление. Не ожидая, атакуйте. Сигналом красной ракеты дайте знак. Красные партизаны ударят с тыла. Передает комиссар Арсентьев».

— Молодец! — похвалил его дядя Митяй. — Теперь погуляй, я после еще спрошу. Нужно крепко запомнить.

Васька взял картуз и вышел во двор. Мы вместе зашли в сарай, и он помог мне насыпать ведро угля. Потом мы присели.

— Ленчик, ты не обижайся на дядю Митяя… Это я приказ выучил. Сегодня ночью пойду на рудник: надо пронести его через фронт… Думаешь, мне не жалко тебя? Еще как… Хочешь, вместе пойдем?

Я молчал, не знал, что ответить.

— …И больше не придем, — продолжал Васька. — Запишемся в красноармейцы, дадут нам винтовки, и тогда мы отплатим богатеям за все. Они твоего отца погубили и моего сделали калекой…

Опять мне вспомнился отец. За что его сожгли? За что мать убили? Я должен отплатить за их мученическую смерть. Должен. Чего же мне трусить?

Я встал. В сердце моем не было робости.

— Пойдем, я с тобой…

— Ну вот и хорошо! Домой ты уже не заходи, а жди меня в палисаднике Витьки Доктора. Понял?

— Понял.

— Бояться не будешь?

— Нет.

— Ну смотри. Там смелым нужно быть. В тебя стрелять будут, а ты иди. Больно будет, а ты не плачь! Назло не плачь. Понял?

— Понял.

Васька вернулся в землянку, чтобы попрощаться с родителями. Я постоял в раздумье и пошел к сараю. Там я откопал свой клад: десять штук патронных гильз, перочинный ножик и пуговицу со звездой. Все это я положил в карман: не оставлять же белым.

В землянке тускло светилось оконце. Я подкрался и заглянул в него, чтобы последний раз увидеть Анисима Ивановича и тетю Матрену, так заботливо приютивших меня, когда я стал сиротой.

Дядя Митяй надевал через голову Ваське нищенскую суму и напутствовал:

— Если поймают, говори, к тете Варе на рудник идешь, скажи, милостыню в городе собирал. Сначала пойдешь по-над карьером. Потом влево свернешь, к водокачке, а там по Дурной балке. Пригнись, когда будешь идти, чтобы издали не заметили.

— Ты потише, Васечка, — вытирая слезы, проговорила тетя Матрена, — не беги, если кликнут, не дерись.

— Будь вроде как непонятливым, — добавил Анисим Иванович. — Да вертайся поскорее, мать убиваться будет, сам знаешь.

Васька молча собирал в сумку куски макухи.

Дядя Митяй одернул гимнастерку:

— Прощевайте. Для связи теперь Ленька у нас.

Я услышал, как хлопнула дверь, я прижался к земле. Дядя Митяй, проходя мимо, чуть не наступил мне на руку. Они остановились с Васькой невдалеке, помолчали…

— Видишь, какое дело, Вася, — услышал я голос дяди Митяя. — При матери не хотелось говорить. Приказ этот… как бы тебе сказать… на смерть нужно решиться, но доставить. Две тысячи людей наших погибнут от рук белогвардейцев. Так что, если прохода нет, беги. Что будет, то будет, беги — и все. Людей мы обязаны спасти…

— Не бойся, дядя Митяй, я пройду…

— Тяжело тебя посылать, ты для меня вроде сына, — продолжал комиссар задумчиво. — Теперь ты большой и понимаешь: все живем для борьбы…

— Понимаю, дядя Митяй, — с волнением ответил Васька. — Ты не беспокойся, я где хочешь пройду!

— Ну прощай…

По улице удалялись шаги дяди Митяя. Они долго звучали в тишине, постепенно затихая.

— Вась, я здесь, Вася!

— Иди, куда сказано, я тогда свистну.

Я поднялся и, крадучись, вышел за калитку.

Мой пустой дом, заброшенный и печальный, смутно виднелся в темноте. Почему-то стало жалко покидать его.

На углу улицы я вошел в палисадник дома Витьки Доктора и лег между кустами сирени. Земля была теплая. Я лежал и слушал, как стучится в землю мое сердце…

В стороне послышались шаги и шуршание платья. Мимо прошел Васька с матерью: она провожала его.

Я слышал обрывок их разговора.

— Сыночек, — шептала тетя Матрена, — берегись, ради бога, и возвращайся скорее. А то как же нам без тебя?..

— Не печалься, мама, и не жди меня понапрасну. Может, я задержусь там, у своих, а вы с батей как-нибудь побудьте без меня. А потом я приду с Красной Армией…

Больше я ничего не слышал и потерял их во тьме. Я лежал не двигаясь. Потом тетя Матрена, возвращаясь, снова прошла мимо. Она крестилась и шептала: «Да будет воля твоя и царствие твое на земле…»

Когда шаги смолкли, невдалеке раздался свист. Я ответил. Васька подошел, сел рядом. Мы прислушались. Над степью стояла тишина. В городе внезапно, как дробь, простучали копыта казачьего разъезда, и снова стало тихо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.