1

1

Я проснулся и сразу же вспомнил о духах. В землянке было тихо. В щели сквозь закрытые ставни просеивались солнечные лучи. Где-то во дворе громко и неспокойно кудахтала курица. За окном тарахтела бричка и тонкий голос кричал:

— Бабы, глины, глины!

Я лежал и думал о том, что тетя Матрена, Васька и Анисий Иванович, наверное, ушли на базар, что у меня под подушкой лежит недоеденный сухарь и что с утра я собирался делать духи.

Я поднялся, достал сухарь и, обмакнув его в ведро с водой, начал грызть. Дверь землянки оказалась запертой снаружи. Я наполнил колодезной водой три пузырька, вылез в окно и взобрался по стволу акации на крышу, чтобы делать из цветов духи.

Бескрайняя степь открылась передо мной. Темно-зеленым ковром стелилась она по балкам и курганам до самого горизонта, а там, за синеющим рудником, сходилась с небом. Совсем близко, на горе, виднелся Пастуховский рудник с черной насыпью шахтного террикона. Видна была вся наша горбатая улица.

Около дворов грелись на солнце лохматые собаки, а в пыли купались воробьи.

Над терриконом заводской шахты уже не вился желтый дым, не пели гудки по утрам. Все ушли на войну, и завод опять остановился. В городе стало жутко. Ползали слухи: «Немцы подходят».

В раздумье я сидел на краю крыши, напротив цветущей акации. Тяжелые ветви ее начинались от кривого ствола и поднимали на крышу белые пахучие гроздья. Акация стояла белая, как в снегу.

Я сорвал одну гроздь и начал проталкивать цветы в горлышко пузырька. Если ими набить полный пузырек, хорошие, говорят, получаются духи.

Напротив через улицу стоял мой старенький дом с заколоченными крест-накрест окнами. Еще не прошло года с тех пор, как погиб мой отец и пропала мать. Я смотрел на знакомые ставни, и слезы подступали к глазам. Вспоминались ласковые руки матери, жалостливые взгляды соседей, и на душе становилось еще горше. И только мысль о Васе, о нашей дружбе немного утоляла боль…

Сидя на крыше, я неожиданно услышал невдалеке чей-то пронзительный свист.

Через три двора от меня на крыше своего дома стоял Илюха. Задрав голову в небо, где, кувыркаясь, летали голуби, Илюха свистел, приседая от натуги. Изредка он поднимал длинный шест, на котором развевались рваные отцовские штаны с вывернутыми карманами, и размахивал шестом над головой. Увидев меня, он воткнул шест в трубу и, сложив ладони трубкой у рта, что есть силы крикнул:

— Ленька-а-а-а!

Расстояние, отделявшее нас, позволяло разговаривать свободно, не напрягая голоса, но я понимал Илюху: так приятно было набрать полную грудь свежего степного ветра и крикнуть, прислушиваясь к отклику эха. Я напрягся и ответил так громко, что куры, гулявшие на улице, бросились врассыпную.

— До нас гер-ман-цы-ы пришли-и-и!.. — кричал Илюха. — Пойдем смотреть!

Пришли германцы… Я тотчас вспомнил слова Анисима Ивановича. Он вчера приехал домой поздно и, молча оглядев нас, сказал:

— Хлопцы, а ну ко мне!

Анисим Иванович обнял нас с Васькой и шепотом сказал:

— Если немцы придут, смотрите не проболтайтесь за погреб. Вы теперь не маленькие, должны понимать.

Потом я слышал, как он говорил тете Матрене:

— Тут может явиться секретный человек. Если меня не будет дома, сховаешь его в погреб, накормишь и постелю сделаешь. Только смотри…

Ночью Васька объяснил мне, что секретный человек будет поднимать рабочих против германцев, которые хотят свергнуть Советскую власть и поставить гетмана Скоропадского.

— А кто этот гетман? — спросил я.

— Шут его знает! Царь на Украине. Одним словом, буржуй, — заключил Васька с чувством невыразимой досады и злости…

Посмотреть, какие из себя германцы, было интересно и страшно. Я спрыгнул с крыши и побежал к Илюхе.

Через минуту мы уже мчались в центр города, откуда доносился неясный гул.

— А я по-германски умею, — похвастался Илюха и с важным видом достал из-за пазухи горсть пищиков от желтой акации, но тут же снова спрятал их в карман, наверно, боялся, что я попрошу посвистеть. — А знаешь, германцы ох и злые, глаз во лбу один, вот здесь, посередке, и говорят не по-нашему.

— Не выдумывай!

— Не веришь, сам услышишь.

— А ну скажи что-нибудь по-германски.

— Я бы сказал, да не поймешь ты. Ну, например: «Драйцик-двайцик, хурды-мурды, тирим-бирим, чох». Что я сказал?

— Не знаю.

— Я сказал: «Пойдем домой, я тебе пирогов дам».

Раньше я видел людей, которые разговаривали не по-нашему, это были военнопленные немцы. А какие же германцы?

— Меня вчера один приглашал, — продолжал Илюха. — «Приходи, говорит, — в гости, саблю дам». Что, не веришь?

— Верю, — ответил я, хотя знал, что Илюха врет: вчера германцев в городе не было.

Шагая по улице, я в нетерпении оглядывался по сторонам. Вдруг я увидел на заборе большое объявление. Половина его была написана не по-русски, а на другой половине я прочитал:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Каждый, кто передаст германскому командованию

большевистских агитаторов, получит за каждого премию:

1. Сто рублей за сведения.

2. Двести рублей, если доставит агитатора в наше

распоряжение.

3. Тысячу рублей и корову за поимку главаря по кличке

Дядья Митья.

Комендант города майор Гейн-Гауптман.

Наконец около хлебной лавки мы увидели первого германца. Боясь приблизиться, мы остановились в отдалении и стали рассматривать его. Германец был в синем жупане и шароварах, заправленных в сапоги. На голове шапка из серых смушек с длинным «оселедцем», на конце которого болталась кисточка. Из-за спины у германца торчала винтовка, на поясе висела граната, а сбоку волочилась по земле кривая, точно колесо, шашка.

Германец прохаживался возле лавки, видимо охраняя ее.

— Сейчас я спрошу у него по-германски, что он здесь делает, — спросил Илюха.

Я подошел поближе, чтобы послушать их разговор.

Заложив руки в карманы, Илюха остановился перед германцем. Минуту они молча разглядывали друг друга.

— Драйцик, — неожиданно выпалил Илюха и замялся, хмуро оглянулся на меня: — Чего смотришь? Думаешь, не умею?

Он снова повернулся к германцу. Но тот вдруг выговорил чисто по-украински:

— Чего вылупився, як баран на аптеку? Чи я тоби цирк? — И он стукнул Илюху так, что у того слетел и покатился по дороге картуз.

Илюха икнул, догнал картуз и пустился прочь.

— Он сумасшедший, — с трудом переводя дыхание, проговорил Илюха. — Ты видал, какие у него глаза? Такие всегда бывают у сумасшедших.

— А почему он по-украински заговорил?

— Тебе же говорят — сумасшедший.

Илюха дернул меня за рукав:

— Гля, что это?

Из города бежал народ, мимо нас рысцой протрусила испуганная старушка. Она крестилась и повторяла вполголоса:

— Осподи Иисусе Христе, что ж это делается! Оспади милосердный!

Люди останавливали ее, о чем-то спрашивали, но она покачивала головой и повторяла одно и то же.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.