2
2
По дороге в центр города мне встретилась колонна рабочих. Вместо винтовок они несли лопаты, пилы, кирки и, шагая в ногу, дружно пели:
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
«Братский союз и свобода»
Вот наш девиз боевой.
Впереди плыл, надуваясь ветром, красный флаг. Он весело похлопывал о древко, будто хотел взлететь в голубое небо. Я видел, как рабочие свернули в боковую улицу, ведущую к заводу. Вот скрылась за домами последняя шеренга, и только доносились слова песни:
И водрузим над землею
Красное знамя труда!
Из разговоров на улице я узнал, что это был первый коммунистический трудовой отряд. Оказывается, вышел новый закон: «Кто не работает, тот не ест!» Мне, когда я услышал об этом, стало совестно: я вчера и сегодня ел хлеб и даже тюрю и узвар пил, а работать не работал. Я не знал, что так стыдно, если обедать бежишь скорее, а сам не работаешь. «Назло теперь не стану есть, а буду только работать!» — решил я.
В городе, в бывшей лавке Цыбули, открыли потребительскую кооперацию. Возле нее стояла длинная очередь за хлебом. Где-то здесь должен быть Васька.
Женщины, закутавшись в платки, сидели на скамеечках, принесенных из дому, лузгали подсолнухи и рассказывали о том, как сегодня ночью у богатея Цыбули в яме под сараем нашли сто мешков муки и сколько-то много пудов конфет. Совет рабочих депутатов приказал раздать конфеты детям, а кроме того, по фунту муки.
Узнал я из разговоров в очереди и о том, что за станцией Караванной идет бой красногвардейцев с калединцами и что туда поскакал на лошади председатель Совета, наш дядя Митяй, товарищ Арсентьев…
Ваську я нашел в середине очереди. Здесь уже были Уча, Илюха и сын конторщика Витька Доктор.
Хлеб еще не привозили. Стоять в очереди долго, и мы решили пойти в Совет, узнать, верно ли, ходят слухи, что скоро откроется школа для детей рабочих.
В очереди мы оставили Илюху, передали ему свои хлебные карточки, а сами пошли в Совет.
По главной улице разъезжали конные красногвардейцы. Они были одеты кто как: в пиджак, в пальто, в шинелях. Сбоку на поясах висели разные шашки: у одних — загнутые на конце, точно колесо, у других — прямые, у третьих — самодельные, без ножен. За спинами покачивались винтовки, кони весело гарцевали — приятно было смотреть на красногвардейцев.
На длинном заборе поповского дома мы увидели лозунг, написанный красной краской:
«Октябрьская революция рабочих и крестьян началась под общим знаменем раскрепощения…»
Мы шли вдоль забора и читали пятисаженную надпись. Прочитав одну строчку, мы вернулись и принялись за другую.
«Раскрепощаются крестьяне… солдаты и матросы… Раскрепощаются рабочие… Все живое и жизнеспособное раскрепощается от ненавистных оков».
Уча стукнул костылем в то место, где стояло слово «оков», и спросил:
— А что такое «оковы»?
— Кандалы, — объяснил Васька, — помнишь, как Абдулкин отец из тюрьмы в цепях вышел?
Уча нахмурил угольные брови, поднял камень и запустил им в дом колбасника Цыбули. Камень, не долетев, упал в снег около забора.
В Совете рабочих и солдатских депутатов в просторном зале толпилось много народу: женщины с грудными детьми, рабочие, девушки в красных косынках. Всюду стоял гомон, треск каких-то машинок.
На столах, поставленных в беспорядке, виднелись таблички: «Продкомиссар», «Отдел по борьбе с контрреволюцией», «Народное просвещение».
За самым дальним столом в углу, где стояло пробитое пулями, знакомое мне, сшитое мамой, красное знамя со словами: «Это будет последний и решительный бой!» — мы увидели Анисима Ивановича. Перед ним красовалась табличка: «Уполномоченный финансов».
Положив тяжелые руки на стол, Анисим Иванович спорил с Абдулкиным отцом — управляющим заводом.
— Давай три миллиона, ничего я знать не хочу! — требовал дядя Хусейн.
— Нема же денег, — отвечал Анисим Иванович, — не веришь, вот тебе ключ от кассы — проверь.
— Не хочу я проверять! Я должен пустить завод, а жалованье рабочим нечем платить.
— Ну а я что могу поделать? Все мы сейчас работаем бесплатно: и я, и ты.
— О себе не говорю, а рабочим нужно платить, понимаешь?
— Понимаю, а ты пойми, что денег в банке нема: буржуи увезли с собой все деньги.
Анисим Иванович повернулся к соседнему столу с табличкой: «Реквизиционный отдел», за которым сидел матрос с шахты «Ветка».
— Слушай, товарищ Черновол, нельзя ли потрясти богатеев насчет денег?
Матрос, тихо разговаривавший о чем-то с группой вооруженных рабочих, ответил:
— Трясем, товарищ Руднев. Клянутся всеми святыми, а деньги прячут. Но ты, товарищ комиссар, не горюй, для рабочих мы денег найдем.
Когда дядя Хусейн ушел, мы протиснулись к Анисиму Ивановичу.
— А вам чего, шпингалеты? — спросил он с доброй улыбкой.
— Дядя Анисим, верно, что у нас школа будет? — спросил Уча.
— Это не по моей части, хлопцы. Во-он туда идите, третий стол от двери.
Уча поскакал на костыле туда, где виднелась табличка: «Народное просвещение», и тотчас вернулся, громко крича:
— Будет! Сказали, будет!
Шумной ватагой мы высыпали на улицу и у входа столкнулись с Абдулкой.
— Хлопцы, айда на завод! — сказал он, с трудом переводя дыхание. Там народу тьма собралась, духовая музыка играет.
Мы прислушались. В самом деле, где-то далеко лязгали звонкие литавры, доносился рык басовой трубы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.