Культ папиной личности Воспоминания об отце старшей дочери Булача Наташи, ныне проживающей в Норвегии

Культ папиной личности

Воспоминания об отце старшей дочери Булача Наташи, ныне проживающей в Норвегии

Я вспоминаю папу каждый день, иногда даже не замечая этого. Что и говорить, он умел сказать мудро и кратко.

Он был у меня на языке, пока жил, он и сейчас со мной… Мудрый и краткий. Прочти он сейчас то, что я написала, наверняка бы удивился и непременно спросил бы маму: «А ты знала про это? Это как?»

Знаю, сомневался, люблю ли я его… Уже лежа на смертном одре, повторял: «Ты молодец, ты молодец…». И я понимала: он не ожидал такого большого внимания от меня. А дело в том, что я всегда с ним в чем-то не соглашалась.

Каждый день утром мы с папой идем за газетами, мне было тогда 3–4 года. Газеты свернуты в трубочку, папа запихивает мне их за пазуху. Гордо шагаю и точно знаю: папе самому неохота ничего нести, он любил свободные руки при ходьбе. Вот такая самая ранняя память об отце. Я была очень горда, что за газетами он брал только меня.

Немного про маму. Она всегда нас инструктировала, что нам можно говорить вне дома, а что нет. «Дети, сор из избы выносить нельзя…» – И очень строго смотрела на нас, а потом пристально – на меня.

Так получилось, что для меня было сложно распознать, где этот самый сор, а где не сор… Короче, доставалось мне иногда за разглашение домашних тайн. Возможно, я и сейчас что-нибудь не то скажу, так что вы уж, пожалуйста, не сообщайте моей маме.

Как вы уже поняли, ребенком я, конечно, была не идеальным, но послушным. Достаточно было только посмотреть.

Вспоминая папу, я не смогу обойти маму. Представлять их по отдельности просто невозможно.

Наш папа в возрасте 8 лет бежал из дома от мачехи к брату – командиру дивизиона подводных лодок на Черноморском флоте. А потом 10 лет прослужил юнгой у него на корабле. Это отдельная история, которую я рассказываю своим детям, когда воспитываю в них самостоятельность и смелость.

Но сейчас не об этом. Сейчас о том, что, пройдя такую закалку, папа знал, что нет ничего лучшего для воспитания детей, как строгая дисциплина. Подъем в 6 утра, зарядка, уборка, завтрак. Одежда домашняя, одежда выходная.

Ну вот я уже слышу мамин голос:

– Как тебе не стыдно! Тебя послушать, так вы, бедные, прям как в армии жили…

Она, конечно, права, но в 6 утра нас все-таки поднимали…

Булач Имадутдинович с детьми

Сказать по правде, никто из нас не испытывал особой радости от подъема в такую рань и тем более никакого энтузиазма при выполнении физических упражнений, но папа не сдавался:

– Вообще-то хорошие дети должны вставать хотя бы на 5 минут раньше отца, – говорил он. – Зарядка, резче движения… дышите глубже… Дети, вы так возитесь, как будто работаете на капиталиста…

– Ну ничего мы еще не сделали…

Конечно, случалось, мы шалили… И вот тогда нас наказывали – отдыхом.

Да, да, гениальное изобретение папы – отдых в наказание, труд – в радость!

– Садитесь, я сам буду убирать…

Он брал веник в руки, а у него брала мама.

– Я их сегодня кормить не буду, – слышали мы из кухни сердитый мамин голос.

– Нет! И в тюрьме тоже кормят, – возражал отец.

Как же мы при этом себя плохо чувствовали, как же мы ругали себя за непослушание! Это было посильнее стояния в углу на коленях или удара по щеке. Папа этого никогда бы себе не позволил, он уважал в нас личность.

Нам не только разрешалось, даже приветствовалось иметь свое мнение и высказывать его. Особенно наш папа любил, когда мы его критиковали и в шутку высмеивали.

Он хохотал, глядя на наши представления, до слез…

– Я что, такой? Такой?..

Как быстро летит время, я и сейчас встаю в 6 утра, обязательно делаю зарядку. Уже третий год, как нет нашего папы.

Семья у нас была демократичная, во всяком случае папа нам все время это внушал, а мама время от времени сокрушалась: «Развели тут демократию, все умные стали… А ты так вообще рот не закрываешь». – Это она про меня…

Как бы странно ни звучало, в нашем доме параллельно демократии существовал культ личности. Культ папиной личности.

Первые 7 лет моей жизни прошли на Пролетарской, 45, в доме моего деда. Нам принадлежали 2 крохотные комнатки с балконом на Буйнакскую и верандой во двор.

Я помню, как было неудобно каждый раз спускаться в туалет или за водой во двор. Зато как мне нравилась обязательная манная каша в воскресенье на завтрак! У меня и сейчас манная каша ассоциируется с выходным днем.

Булач Имадутдинович с семьей

Помню чувство страха и гордости за отца, который полез ночью на крышу, положить тяжелые камни на листы кровли, дабы их не унесло ветром. Он поступал так каждый раз, когда на город обрушивался ураган, всегда либо ночью, либо вечером, непременно в темноте.

Собравшись вокруг мамы, мы со страхом ждали его возвращения, а уже на следующий день с гордостью слушали ее разговоры о делах на крыше.

Ох, папа, папа! Уже много позже я спрашивала себя: а чего заранее не проверить и не укрепить эту самую чертову крышу? Не ждать, пока грянет гром!

Дорогой папа, хозяйственным или мастеровым назвать его было трудно.

– Алла, я вот уже неделю смотрю на эту розетку и все жду, когда ты ее починишь? – Несколько возмущенно и так искренне говорил он, как будто это действительно ее прямая обязанность.

А в одно прекрасное утро открываю глаза – телевизор и тумбочка! Вау! Выпускники 10 класса сделали царский подарок папе!

Полвека прошло, а я помню тот вечер. Мы смотрели кино по телеку – впервые! Всего один канал, несколько часов по вечерам, день профилактики – понедельник.

Шуанет уже неплохо стоит и может сделать несколько шагов самостоятельно. Это большая наша радость.

Одно из сильнейших впечатлений того времени – папу укусила гюрза.

Весна. Начало мая. Общегородское восхождение на Гимринский хребет. Ленинская площадь. Краеведы пятой школы – я хоть и не школьница, но с папиными ребятами. Коллективы всех организаций и учебных заведений. Всего более 1000 человек. Папа, как генерал, в рупор дает команды.

Колонна грузовиков, ПАЗиков, скорая помощь. Милицейский мотоцикл в авангарде – папа в коляске.

Двинулись вниз от площади, свернули на Махачкалинское шоссе, мимо обувной фабрики, спуск к Шураозени и вверх… В стороне остался Герей-авлак… Нам на Каранай.

Шуанет заснула у кого-то в рюкзаке.

Медленным зигзагом, как гигантская змея, поднимаемся на пик Гагарина. Мы на вершине… Папа – над пропастью, упершись ступней в кочку. Смотреть страшно, сейчас упадет…

– Булач! – Мама от количества адреналина в крови близка к истерике, а папе всегда нравилось рисковать.

Я была свидетелем таких сцен не раз и в душе осуждала часто папу. Потом я стала другой, бегала, как и папа, по краю обрыва, мне нравилось во всем рисковать. Мама стала переживать еще больше.

… Я не видела, как все произошло.

Вдруг – голоса: Булача укусила змея, Булача укусила змея!

Вижу папу в машине скорой помощи… Потом его привезли домой с перевязанной ногой в той самой коляске, на том самом мотоцикле.

На улице меня останавливали молодые и старые, все спрашивали: как папа? Я была в центре внимания, мне даже немного это нравилось.

Мне очень повезло с родителями, меня учили, как обойтись без воды, как оказать помощь, как не дать себя в обиду и многому другому. Но самое главное – научили сеять добро, прощать, слушать.

В детстве я обращалась к маме.

– Мама, у меня болит голова.

Она отвечала:

– От этого не умирают.

– Живот болит. – Ответ тот же:

– От этого не умирают.

На что ни пожалуйся – ответ один.

В результате я вошла в жизнь с полной уверенностью, что ни от чего не умирают. А когда в доме до зарплаты оставался один рубль, мама предлагала пойти в кино!

У меня нет страха остаться без денег.

Воспитывая своих детей, я повторяла своих родителей, но не во всем.

Еще одна веселая история.

Когда я родилась, папа нашел окно палаты, где находилась мама, и позвал ее.

– Булач, родилась девочка, копия ты!

– Господи, она никогда не выйдет замуж! – Он считал себя некрасивым.

И хотя замуж я вышла, и даже 2 раза, комплекс того, что я некрасивая, сидит во мне всю жизнь. Это, видимо, тоже от папы.

Со своими детьми я была иной. Они у меня – золотые, сладкие, необыкновенные. Конечно, и нас раньше хвалили. Но скромно, мало, критиковали больше.

– Вот поэтому вы и выросли такими хорошими, – говорит мама. Часто можно было услышать такое:

– Алла, дети! Имадутдин, Наташа, Шуанет!

Сидя за своим столом, продолжая просматривать только что написанный текст, папа зовет нас как будто на пожар. Он делал так всегда… Совсем нетерпеливый. Он желал нашего мгновенного появления.

Зовет всех – значит, сейчас начнет читать. Мы собираемся на диване в его комнате. Мама взглядом напоминает, как мы должны себя вести, сама вся во внимании и очень серьезная.

Я как мама. Еще и читать не начала, а уже думаю, что бы сказать такого умного.

Имадутдину откровенно неинтересно. Шуанет еще маленькая девочка. Сказали придти и сесть – вот пришла и села…

Папа читает с выражением, никогда не запинается. У него такой почерк, как он разбирает свои каракули?

В семейном кругу

Что же такого сказать, когда меня спросят? Не копировать же маму! Пытаюсь вслушаться… Он снял очки, повернулся к нам. «Ну как?»

Мама – «Неубедительно» или «Неинтересно»…

Все это время я продолжаю усиленно думать: ну что бы такого умного сказать?

Шуанет тоже похвалила, и Имадутдин похвалил. Лишь бы быстрее отпустили, но не отпускают… Папа принялся доказывать свою правоту.

– Аллочка (в большинстве случаев, когда папа употреблял уменьшительно-ласкательное мамино имя, это звучало саркастически!), вот ты не права! Вот ты и попала пальцем в небо.

Не помню, чтобы мама выигрывала словесные баталии, однако в большинстве случаев папа учитывал ее мнение и работал до тех пор, пока она не говорила: «Хорошо» или «Вот теперь хорошо!»

Всего один раз мне довелось быть папиным критиком. Я приехала на каникулы из Ленинграда. Уже не помню, как получилось, но он дал мне редактировать свою рукопись. Я кромсала текст, меняя фразы и, как мне казалось, углубляя смысл. Он был доволен… И совсем не доволен, когда мама поручила мне какие-то другие домашние дела, чем, сказать по правде, спасла меня.

Для папы его дело было самым важным в жизни. Да! Самым важным в жизни. Он полностью ему отдавался. Он хотел того же и от меня в те каникулярные дни.

Я была согласна помочь, но он требовал гораздо больше того, что я желала отдать. Насколько я помню, то же самое происходило и с Шуанет, но гораздо позже.

Вы знаете, не могу вспомнить, чтобы я прочла его книги от корки до корки. Могу уверенно сказать: никто из нас не сделал этого!

– Он знал?

Конечно!

– Обижался?

Уверена, правда, вида не показывал. Если мы хвалили его, он настаивал не жалеть, говорить только правду.

Сейчас я его понимаю. Сейчас я сама такая же. Мои дети не читают мои записи.

– Мама, мы ведь и так все это много раз слышали.

Я не обижаюсь. Я всегда стараюсь помнить себя в их возрасте.

И еще. Слушать выступления папы по телевидению с последующим обсуждением также было нашей обязанностью. Ни в коем случае не опоздать к началу передачи. Вести себя тихо, сидеть, не шелохнувшись.

А ведь многие нам завидовали. Еще бы! Жить рядом с таким интересным человеком! Однако то, что для других было свободным выбором, нам вменялось в обязанность.

… У меня на ногах сандалии, ситцевое платье, в руках трехлитровый бидон с подсоленной водой, в котором плавал шар из сливочного масла, за спиной рюкзак. Я ненавидела этот бидон. Носить его поручали только мне – масло в походах на завтрак.

И чего мы сюда притащились?

Вот папа, сколько можно лазить по горам? Прямо как бараны с козами!

– Одно дело – в поход с краеведами, и совсем другое, когда папа едет в Юждаг разыскивать родственников каких-то русских женщин, чей отец еще при царе был сослан в Сибирь и все, что они о нем не знали, – так то, что он из Дагестана. Ехать нам с ним или нет – такой вопрос не стоял никогда. А кто будет бидон с маслом нести? И вот мы тем, что в Европе называется автостопом, добираемся до самой дальней точки в республике.

Вы только не подумайте, что дагестанский автостоп – такой же, как европейский. Ой, нет! В те времена машина на дороге – мечта, в реальности километры и километры пешим ходом в гору – с горы, по жаре, среди долин с пасущимися овцами и непременной сворой злых чабанских собак…

Папа с обязательным портфелем, блокнотом и ручкой, встречался с разными людьми. Расспросы, разговоры… Все селение в поиске… Мы всюду с ним. Хорошо себя ведем, не болтаем, папе не мешаем. Час… другой… третий… Дождаться не можем, когда все закончится…

А то задумал пойти вместе с нами пешком через Вантлишетский перевал в Грузию, повторив свой давний поход.

Тропа то возникает, то исчезает… Ледники… ночевка в палатке… Прислушиваемся к шорохам, не звери ли дикие спускаются на водопад.

В первой половине третьего дня мы на вершине. Свежий ветер задул так приятно… Грузия лежала у наших ног.

Начался спуск. Папа – как Паганель – знает эти места, как свои пять пальцев!

Это был год, когда мы, дети, впервые поехали в Москву. Тогда Шуанет было всего семь лет, а мне 12.

Вот с 12 лет я знаю: самое тяжелое – это спуск.

Так же как растяпа Паганель заблудился в Андах, так и папа повел нас не по той тропинке…

40 километров крутого спуска сквозь реликтовый лес, в 9 утра начали и лишь в 6 часов вечера вышли на небольшую полянку на берегу речки…

Несколько палаток, девушка сидит на деревянной скамейке перед сколоченным столом и читает книгу на грузинском языке. Это был лагерь геологоразведочной экспедиции. Мы переночевали в этом лагере.

Утром мы покинули лагерь. Была очень теплая погода. Я помню только некоторые моменты того дня. Помню, как папа и Шуанет провалились куда-то под бурелом. Помню грузинского крестьянина по имени Вано, который все время улыбался нам, он совсем не говорил по-русски.

Наконец, мы в Телави. Наш вопрос: где можно купить хлеб? – все игнорируют.

Уже вечер, мы, наконец, устроились в гостинице. Скромная комната, пять кроватей, у каждого своя!

Я оглядываюсь назад… Я многое оцениваю по-другому. Но я не жалуюсь, я горжусь тем временем!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.