II

II

В Англии принято называть жизнь Ллойд Джорджа «сказочной». Собственно, сказочного в ней не так уж много. Он вышел из низов и достиг вершин власти. Но это в наше время не может считаться явлением необыкновенным. Из сапожной лавки вышел не только Дэвид Ллойд Джордж, но и старый противник его — Джозеф Чемберлен. Лавка Чемберленов была побогаче, — это большой разницы не составляет,

Ллойд Джордж родился в 1863 году в семье бедного сельского учителя. Четырех лет от роду он потерял отца и был воспитан дядей, занимавшимся сапожным ремеслом в деревушке, имя которой едва ли могут произнести и англичане (она называется Llanystumdwy y Troed yr Allt). Предки первого министра были по национальности валлийцы, по вероисповеданию нонконформисты. Последнему обстоятельству биографы Ллойд Джорджа приписывают исключительную важность. Один из них даже посвятил почти весь первый том своего огромного труда подробному изложению истории валлийского нонконформизма. Социальное положение нонконформистов в Англии несколько напоминало в былые времена положение старообрядцев в России. Валлийские нонконформисты были всегда настроены оппозиционно по отношению к английским властям, и природный радикализм Ллойд Джорджа может быть приписан (в самых научных марксистских терминах) и сапожному «бытию», и нонконформистскому «сознанию». Воспитывался он в церковной школе и, если верить особенно умиленным биографам, вел в отроческие годы геройскую борьбу с начальством за свою веру: организовал школьный бунт, подвергался строгим наказаниям — и отстоял принцип свободы совести. Все это очень мило, но иные биографы говорят о юношеской борьбе и страданиях своего героя приблизительно в таком тоне, в каком обычно излагается история испанской инквизиции.

Мать и дядя Ллойд Джорджа были чрезвычайно бедны. Сам он рассказывает, что в детстве никогда не ел мяса, а по воскресеньям, в виде особой награды, получал иногда пол-яйца. Для отдачи его в коллеж по окончании начальной школы средств не было. Был он отчаянным сорванцом, бил стекла в чужих домах» вторгался во фруктовые сады, собирался бежать, по-видимому, в пампасы, в пампасы не попал, но попал в городок Портмэдок, где дядя, нежно его любивший, дал будущему премьеру возможность подготовиться к экзамену на стряпчего.

О знаменитых людях, не учившихся в гимназиях и университетах, в сахарных биографиях обычно рассказывается, как они в первой молодости восполняли упорным трудом пробелы своего образования, как работали по ночам «при свете сальной свечи», — трогательная свеча эта в таких случаях совершенно обязательна. Должно заметить, что поклонники Ллойд Джорджа, даже самые восторженные, вообще не очень распространяются о его любви к науке. Как известно, ученостью прославленный министр далеко не блещет. Жорж Клемансо как-то сказал об одном современном государственном деятеле, что деятель этот был бы самым невежественным из людей, если бы на свете не было Ллойд Джорджа. В духе этой шутки выразился не так давно и один из сотрудников британского премьера, сказавший в порыве раздражения: «Я предполагаю, что мистер Ллойд Джордж умеет читать. Но, во всяком случае, он никогда этого не делает». Такая репутация бывшего главы правительства может считаться твердо установленной. Тем не менее «свечу» я в одной из его биографий (у Спендера), к некоторому своему удовлетворению, нашел. Для получения звания стряпчего требовались познания во французском языке, и биограф умиленно рассказывает, как юный Дэвид по ночам, при свете свечи, читал по-французски Эзопа, — почему именно Эзопа, не знаю. Экзамен он выдержал 18 лет от роду, после чего стал не без успеха заниматься адвокатурой.

С ранней юности Ллойд Джордж занялся и публицистической деятельностью. В местной «валлийской газете он писал политические статейки, которые подписывал: Брут. По этому псевдониму нетрудно судить о взглядах молодого Ллойд Джорджа. О них мы имеем сведения и от одного из друзей его юности, с которым будущий премьер в первый свой приезд в Лондон делил каморку на чердаке. Этот человек рассказывает, что ни одна из лучших правительственных речей его знаменитого друга не идет в сравнение с теми речами, которые произносил молодой Ллойд Джордж, сидя на краю их общей постели (для двух постелей в каморке места не было). О чем он говорил? О том, о чем естественно было говорить талантливому, страстному юноше, вдобавок нонконформисту, вдобавок полуголодному, вдобавок честолюбивому почти до безумия. Он говорил о несправедливости общественного строя, о борьбе за освобождение мира, о светлом будущем человечества, о многом другом. Можно высказать предположение, что в юношеских речах Ллойд Джорджа было и «натравливание одной части населения на другую», — под соответствующую статью закона при особенном желании нетрудно было бы подвести и некоторые речи, сказанные им много позднее.

До нас, кстати сказать, дошел и дневник молодого Ллойд Джорджа. Из дневника этого я приведу только одну запись. Впервые побывав в парламенте на заседании палаты общин, 18-летний мальчик написал: «Должен сказать, я смотрел на это собрание приблизительно так, как Вильгельм Завоеватель на Англию в пору своего приезда к Эдуарду Исповеднику: как на область своего будущего владычества. О, суета!»...

В частной жизни будущего Вильгельма Завоевателя сказочного совсем не было. Ллойд Джордж очень рано женился. Были серьезные препятствия. Он был нонконформист, она — методистка. Он был бедняк, она — «дочь состоятельного фермера». Состоятельный фермер долго не хотел выдавать Мэгги за голыша с репутацией повесы. Но у Мэгги была тетя, — тетя с самого начала все предвидела: «Мэгги, держись за Дэвида, он далеко пойдет...» Состоятельный фермер уступил. Ллойд Джордж женился, переехал в город, который не в шутку пишется Pwllheli, и основал там свою газету под названием «Труба Свободы».

Затем все пошло гладко. «Труба Свободы» гремела. Земляки оценили и блестящее красноречие Ллойд Джорджа. Старожилы еще помнят, как он, бегая по дорогам, упражнялся без слушателей в ораторском искусстве. В парламенте освободилось место. Бойкий редактор был выставлен либералами и прошел большинством 18 голосов. Вильгельм Завоеватель появился в палате общин уже не на местах для публики. Престарелый Гладстон, который, кажется, его недолюбливал, как-то выслушал пылкую речь Ллойд Джорджа и затем разгромил ее. Это было громадным успехом для 25-летнего депутата: его счел нужным разгромить сам «великий старец»!.. Так, на наших глазах Пуанкаре своей полемикой утвердил Леона Блюма в звании лидера социалистов. К концу первой парламентской сессии Бальфур, обедая с друзьями, к их удивлению, сказал, что считает валлийского депутата главным светочем молодого поколения.

Я не стану излагать парламентскую биографию Ллойд Джорджа. В его жизни не было таких крушений, как у Клемансо. Не представляет она собой и непрерывного шествия от успеха к успеху, как жизнь Пуанкаре или лорда Беркенхеда. Кривая карьеры Ллойд Джорджа вся состоит из подъемов и понижений. Пределом понижения кривой должно считать период англо-бурской войны. Ллойд Джордж занял позицию, резко враждебную войне. Он вел против нее кампанию с тем темпераментом, с той смелостью, которые всегда его отличали. Эта кампания сделала Ллойд Джорджа чрезвычайно непопулярным в Англии. Митинги его срывались, его самого избивали, чуть не избили даже его жену. В Бирмингеме разъяренная толпа осадила здание, в котором находился «пораженец», — он едва спасся бегством, переодевшись полицейским. Пораженцем Ллойд Джордж не был. Тем не менее на одном из митингов в ответ на прямой вопрос, кому он желает победы, он, помолчав, сказал глухо: «Господь Бог да защитит правое дело!..»

После окончания войны кривая быстро пошла вверх. К Ллойд Джорджу можно было бы отнести слова, сказанные Беркенхедом о Макдональде (точнее, по поводу Макдональда), который в 1917 году занимал приблизительно ту же позицию, что Ллойд Джордж восемнадцатью годами раньше: он купил пацифистские акции по самому низкому их курсу, — они бешено поднялись впоследствии. В 1906 году Кэмпбелл-Баннерман вручил Ллойд Джорджу портфель министра торговли. Еще несколько позднее он стал канцлером казначейства в кабинете Асквита и занимал этот пост много лет.

Ему удалось осуществить несколько очень серьезных социальных реформ. Высшим достижением Ллойд Джорджа был исторический бюджет 1909 года, который вызвал волнение в целом мире. Бюджет этот «перекладывал на имущие классы тяжкое бремя налогов». Теперь об этом шуме трудно вспоминать без недоумения — так изменила все наши мерки война. Достаточно сказать, что Ллойд Джордж ввел новых «революционных» налогов на 14 миллионов фунтов стерлингов в год. Сумма эта приблизительно равна стоимости для Великобритании двух дней войны и составляет менее двух процентов нынешнего английского бюджета. (За время войны Англия истратила больше денег, чем за два с половиной столетия, предшествовавшие войне.) Но в ту пору революционный бюджет чуть не довел Англию до гражданской войны. Всем памятна борьба либеральной партии с отвергнувшей бюджет палатой лордов; отчаянная кампания Ллойд Джорджа стала мировым событием{2}. Его огромный (хоть и грубоватый) ораторский талант сказался здесь с исключительным блеском. Речи его дышали сознанием силы, верой в право, чистейшим идеализмом — таких лошадиных порций идеализма не подносили слушателям даже ораторы первого периода Французской революции.

Лорды-тяжелодумы, упрямо защищавшие безнадежное дело, наконец сдались. Он победил. В ту пору его престиж в Европе был необычайно высок. Ллойд Джордж был признан самым выдающимся деятелем демократии, самым энергичным из борцов »а прогресс, самым ярким светочем европейской гуманной мысли. Жан Лонге находил в его речах «революционный мистицизм солдат армии Кромвеля» (это у Ллойд Джорджа революционный мистицизм!). Я хорошо помню и восторженные статьи некоторых наших газет. Бегби Гарольд, кстати, утверждает в своей нашумевшей книге, что один его друг собственными глазами видел портреты Ллойд Джорджа «на стенах мужицких изб в самых отдаленных углах России». Вот ведь: собственными глазами видел. Не знаю, продолжают ли и теперь далекие русские мужики, обсуждая последние события в парламентской истории Англии, так восхищаться идеями и личностью Ллойд Джорджа; но многие его поклонники из интеллигенции (не исключая, вероятно, и г-на Лонге) в настоящее время относятся к британскому государственному деятелю несколько холоднее, чем прежде. Мне он теперь представляется фигурой почти символической (разумеется, в гораздо меньшей мере, чем Максим Горький).