Глава 2. Эволюция методологии

Глава 2. Эволюция методологии

Распространенное сегодня представление об истории как особой научной дисциплине, с разработанной проблематикой, методами, источниковедческими процедурами, окончательно оформилось в США относительно недавно, в последней четверти XIX в. Историки, писавшие свои произведения в XVII, XVIII и первой половине XIX вв. обычно не называли себя учеными. Написание истории являлось для них особым видом литературного творчества, призванным не просто развлечь, но и просветить читателя, дать знания о прошлом, которые позволили бы ему усовершенствоваться морально и политически, стать более ответственным членом социума.

Одной из главных проблем, с которой сталкивались историки во все века, независимо от того, творили они в «донаучный» или «научный» период развития исторической мысли, является проблема исторической достоверности. Приступая к работе над историческим сочинением, автор всегда исходит из некого, осознанного или интуитивного, представления о том, насколько верно, адекватно, аутентично он собирается восстановить события прошлого. На первый взгляд, ответ на этот вопрос совершенно однозначен, и если перед историком не стоит прямой задачи исказить реальность для нужд пропаганды или самооправдания, он, скорее всего, попытается максимально приблизиться к «исторической правде». Однако более пристальное рассмотрение ситуации показывает, что все не так очевидно. Как мы уже отмечали, современные историки-постмодернисты полностью отрицают саму возможность исторической достоверности. К этому их приводят размышления об оторванности прошлого от настоящего, абсолютной несоотносимости живой исторической реальности и тех ее фрагментов, которые доходят до историков в различного вида текстах. Такая позиция, принятая в чистом виде, превратила бы историческое творчество в нечто совершенно бессмысленное, исторические занятия лишились бы главного – своего предмета. Поэтому абсолютное большинство практикующих историков, в прошлом и настоящем, все-таки наделяли историческую реальность большей или меньшей степенью познаваемости, а свои тексты – неким уровнем достоверности. Но часто оказывалось, что достоверность не являлась для них абсолютным приоритетом.

Для многих историков «донаучного» периода привнесение в свои книги откровенных выдумок и фантазий не было чем-то криминальным. От повествования требовалась последовательность и «гладкость», фрагментарность имеющихся у историка сведений компенсировалась произвольными вставками, которые, в лучшем случае, должны были не вступать в явное противоречие с тем, что известно «достоверно». В уста героев вкладывались речи, которые они должны были произнести исходя из приписываемой им исторической роли, хотя ни в одном из источников точных сведений об этих речах не сохранилось. Один из первых европейских авторов, написавших что-либо об Америке, автор термина «западное полушарие» испанец П. Мартир (1457—1526), включил в свои труды многие откровенно фантастические сведения о Новом Свете. Впрочем, в этом случае мы имеем дело не столько с авторскими фантазиями, сколько с абсолютно некритическим отношением к источникам. Действовала логика – раз сведений мало, они должны быть собраны в полном объеме и представлены читателю. Автор не просто отказывался заниматься проверкой их достоверности, он фактически отвергал саму возможность такой проверки, это, по-видимому, казалось ему превышающим скромные человеческие силы.

Другой вариант отклонения от принципа достоверности мы находим у известнейшего пуританского историка К. Мазера. Как мы уже отмечали, Мазер писал историю колоний через призму истории церкви, его «Церковную историю Новой Англии» (1702) некоторые исследователи именуют «житиями американских святых». Для Мазера задача достоверного отображения прошлого являлась второстепенной, главным было прославление пуританских церковных деятелей, их подвигов в деле распространения христовой веры среди индейцев и создания новых общин в нетронутых цивилизацией дебрях С. Америки. В данном случае на пути исторической достоверности вставала исходная морально-идеологическая позиция автора, его разделение персонажей прошлого на героев и антигероев.

На определенном этапе развития американской историографии, проблема достоверности стала остро-дискуссионной, целый ряд исторических сочинений был написан только лишь потому, что их авторы увидели много «неправды» в сочинениях предшественников. Такая ситуация возникла, когда написание истории пошло по второму и третьему кругу, когда изначальное представление о «закрытости темы» после ее разработки известным и авторитетным автором было подвергнуто сомнению.

Считается, что многие сочинения историков, которых мы отнесли к «рационалистам», появились в виде реакции на книги английского историка Дж. Олдмиксона (1673—1742), в частности его «Британской империи в Америке» (1708)16. Олдмиксон никогда не пересекал Атлантический океан, и его «высокомерная» интерпретация политической истории колоний возмутила просвещенных американцев, таких как Р. Беверли и У. Байрд.

Однако не следует думать, что с наступлением стадии «рационализма» в историографии стало доминировать «научное» представление о достоверности, и историки стали уделять этому обстоятельству первоочередное внимание. На смену произвольному или диктуемому моралью и религией искажению фактов пришла политическая ангажированность, скрытая или явно осознаваемая авторами. В «донаучный» период «партийная» историография – лоялистская, федералистская, антифедералистская или «джексонианская» – абсолютно доминировала (хотя почти все авторы заявляли о своем стремлении писать историю «непредвзято»). В значительной степени это можно объяснить общепринятой тематикой исторических произведений, которые обычно посвящались исключительно политическим и военным событиям. Характеризуя политику, чрезвычайно сложно удержаться от высказывания симпатий и антипатий, что неизбежно ведет к отклонению от исторической достоверности. Впоследствии, когда историки перешли от военно-политической тематики к изучению общества, экономики и культуры проблема «ангажированности» осталась, просто симпатии к политическим партиям сменились особым отношением к определенным социальным группам, экономическим моделям и субкультурам.

В первой половине XIX в. проблема исторической достоверности в историографии несколько раз выходила на передний план. Первый случай был связан с деятельностью Мэйсона Парсона Вимса (1759—1825)17. Вимс сумел воспользоваться всплеском интереса американцев к истории своей страны в ходе очередной фазы формирования национального самосознания в начале XIX в. Он избрал беспроигрышную тему – биографию главного отца-основателя американского государства, Дж. Вашингтона. Если у пуританина К. Мазера достоверность оказывалась подчиненной задаче прославления церковных лидеров, Вимс жертвовал ею не только для прославления лидера государственного, но и для реализации собственных корыстных интересов. Вимс стал первым американским историком, которому удалось продать миллионы экземпляров своих книг и сколотить на этой деятельности целое состояние. Естественно, книги, ориентированные на массового читателя должны были быть написаны «легким» языком, а недостаток подлинных сведений о героизме и замечательных личностных чертах Дж. Вашингтона дополнялся фантазиями автора и историческими анекдотами. В частности, именно перу Вимса принадлежит знаменитый «эпизод с вишневым деревом», который многие поколения американских школьников изучали в качестве доказательства исключительной честности первого президента, проявившейся еще в раннем детстве (согласно Вимсу, маленький Джордж, играя, случайно сломал вишневое дерево и признался в этом отцу, который восхитился честностью сына и не стал его наказывать).

Следует заметить, что мифотворчество в духе П. Вимса нельзя считать проходящим эпизодом, ранней стадией развития историографии. Подобный подход к написанию исторических сочинений стал возможным с наступлением эпохи массового книгоиздательства, которая, как известно, продолжается и поныне. Соответственно, Вимс был первым, но далеко не последним автором, сознательно отступающим от достоверности с целью достижения популярности у читателей и собственного финансового благополучия.

Специфичность представлений историков рубежа XVIII – XIX вв. об исторической достоверности и допустимых методах работы может быть проиллюстрирована примером с творчеством таких известных авторов как В. Гордон и Д. Рэмсей (1749—1815). Оба они в конце 1780-х гг. издали в Англии большие обзоры американской истории, с упором на события последних десятилетий18. Публикации принесли им общеевропейскую известность, они долгое время оставались ведущими авторитетами в данной сфере. И только в конце XIX в. было неопровержимо доказано, что и Гордон, и Рэмсей фактически списали тексты своих историй с «Annual Register» – вигского журнала, на страницах которого различные авторы, прежде всего Э. Берк, «по горячим следам» отслеживали события на североамериканском континенте. Вместе с тем, предъявлять уважаемым авторам обвинение в плагиате было бы неверно. Представления о первичных и вторичных источниках, правилах цитирования и тому подобных вещах в конце XVIII в. были совершенно иными, нежели сегодня. Однако тот же Рэмсей все-таки достоин порицания – ведь он не просто переписывал чужой текст, он при этом еще и утверждал, что построил свою работу на глубоком изучении переписки президента Вашингтона с конгрессом.

Еще один вариант компромисса между достоверным отображением событий прошлого и частными интересами мы можем обнаружить у известного американского историка XIX в. Дж. Спаркса (1789—1866), который приобрел известность, прежде всего, как публикатор исторических документов. Историки и раньше любили включать в свои книги тексты подлинных документов, в XVIII в. такие включения часто преобладали над авторским наполнением, но именно Дж. Спаркс превратил публикацию исторических документов в дело всей своей жизни. В 1820 – 1850-х гг. он издал десятки томов бумаг отцов-основателей США – Вашингтона, Гамильтона, Франклина и др.19 Вроде бы, здесь уже не может возникать никаких вопросов о достоверности – личные бумаги являются такими, какие они есть, публикатор не может сделать их более или менее достоверными. Однако, думая так, мы опять переносим наши современные представления о должном на реальность XIX в. Спаркс относился к героям своих публикаций с большим пиететом, и не мог допустить, чтобы какой-то документ выставил их в невыгодном свете. Поэтому он исключал из подборок «плохие» документы, и даже, что повергает современных историков в настоящий шок, исправлял отдельные фразы и формулировки в письмах и дневниках. В итоге читатель оказывался обманутым, причем гораздо более «основательно», чем в результате мифотворчества П. Вимса. Если последний представлял в своих книгах авторское видение прошлого, и читатель мог самостоятельно решить, доверять ему или нет, Спаркс претендовал на документальный уровень достоверности, а в действительности его не обеспечивал.

Следующие поколения историков, работавших в рамках научной методологии, перевели публикацию источников на качественно иной уровень, хотя и по сей день между специалистами ведутся жаркие дискуссии относительно того, какие источники достойны издания, какие нет, нужно ли вносить в текст коррективы, необходимые для понимания архаичных текстов современными читателями, насколько подробно следует характеризовать в печатном издании внешние признаки источников и т. п.

В XX в. дискуссии об исторической достоверности велись в США, в частности, вокруг проблемы «презентизма», связи между историческим знанием и современной социально-политической практикой. Историки-прогрессисты в 1930-е гг. и историки-ревизионисты в 1960 – 1970-е гг. продвигали тезис о значимости сведений о прошлом лишь в связи с их актуальностью. Такая позиция в очередной раз отодвигала достоверность на второй план, подчиняла ее иным критериям. К примеру, сторонники активной борьбы расовых и этнических меньшинств за свои права просто не могли не найти в прошлом ранних проявлений «исторической субъектности» своих героев. Факты, на которые раньше не обращали внимания – объявлялись существенными и важными, свидетельства, не укладывающиеся в схему – обходились и замалчивались.

Пример с презентизмом, постмодернистские толкования проблемы достоверности, показывают, что об окончательном ее решении не приходится помышлять и в эпоху широкого распространения научной методологии. Даже максимально нацеленному на соблюдение принципа научной достоверности историку не удастся этой достоверности обеспечить, в силу множества факторов, значительную часть которых он не в состоянии контролировать. Именно поэтому через несколько десятилетий после публикации наше отношение к историческим трудам начинает меняться, мы четче видим их достоинства и недостатки, понимаем, что мешало автору эти недостатки преодолеть. Мы приобретаем способность взглянуть на данный текст отстраненно, способность, которой у нас нет, и не может быть по отношению к самим себе.

Следующим вопросом, важным для понимания методологической эволюции американской историографии, является то, как на протяжении времени менялись подходы историков к формулированию целей и задач своих исследований. Представления о смысле изучения прошлого менялись вслед за изменениями обстоятельств жизни людей. Так, например, труды первых английских исследователей колонизации С. Америки Т. Хэриота, Р. Хаклюта, В. Вуда создавались, в значительной степени, как пропагандистские памфлеты, призванные стимулировать процесс заселения и освоения новых колоний. Родоначальники американской историографии Дж. Смит, Э. Уинслоу, В. Брэдфорд и Дж. Уинтроп были активными участниками ранней колонизации и крупными политическими фигурами, они писали историю как отчет о своих славных делах, которые не должны быть забыты следующими поколениями. Историки второй половины XVII – XVIII вв. также занимались прославлением отдельных колоний, религий и политических деятелей. Считается, что вплоть до книги У. Дугласса «Исторический и политический обзор Британских поселений в С. Америке» (1752)20 никто из американских историков не выходил на «общеамериканскую» перспективу – все ограничивались характеристикой своего обособленного региона.

Только с конца XVIII в. в трудах отдельных американских авторов обнаруживается интерес к т. н. «социальной» истории, то есть исследованию прошлого различных общественных слоев и групп, не обязательно принадлежавших к политической элите и «невидимых» для историков-традиционалистов, рассматривающих историю как череду героев и великих свершений. Пионером здесь считается И. Белнап, посвятивший подобным сюжетам целый том своей трехтомной «Истории Нью-Гэмпшира» (1780 – 1790-е гг.). Век спустя социальная история привлекла внимание Дж. Макмастера (1852—1932) (автора восьмитомной «Истории американского народа», 1883—1913)21, а затем, на протяжении XX в. набирала популярность с каждым десятилетием. Сегодня процесс переключения внимания американских историков с «героев» на простых людей, с элиты на нижние социальные этажи, можно считать дошедшим до своего логического предела. Следуя принципу маятника, вроде бы стоит ожидать начала обратного движения, однако нельзя упускать из виду объективные основания произошедшей эволюции интересов исследователей. В современном американском обществе у «простых людей» и неэлитарных социальных групп имеется гораздо больший потенциал воздействия на обстоятельства собственной жизни, нежели у американцев XVII или XVIII веков. Политики гораздо сильнее зависят от «общественного мнения», «событием» считается совсем не то, что считалось им во времена Войны за независимость. Вряд ли кто-то из современных историков США станет излагать историю войны в Ираке в виде биографий прославленных генералов и великих битв с армией Саддама Хусейна. А большая часть актуальных сюжетов американской историографии вообще не имеет параллелей в историографии прошлых веков. Экология или женское движение не могли заинтересовать даже внимательного к неполитической сфере И. Белнапа, просто потому, что он понятия не имел о подобных социальных проблемах.

Но не только внешние обстоятельства диктуют историку выбор темы исследования, определяют то, в чем он видит смысл своих занятий. Огромное значение имеют и психологические особенности личности автора. Можно предположить, что во все времена существовало несколько базовых мотивов, подвигающих человека на историческое творчество. Во-первых, это простое любопытство, стремление узнать прошлое своей семьи, города, страны. Во-вторых, это свойство человеческого разума осмыслять разнородные явления, приводить их в логичную и внутренне непротиворечивую форму. В-третьих, это стремление к действию, к исправлению и совершенствованию окружающего мира. Эти три мотива – знать, понимать и использовать знания о прошлом – можно обнаружить в творчестве всех американских и неамериканских историков, однако соотношение их менялось у авторов разных эпох и периодов. Например, в XVIII – XIX вв. фигура историка-антиквара, собирателя древностей была наиболее заметна и характерна. Затем в период расцвета научной, позитивистской историографии историк представал, прежде всего, как теоретик, создатель всеобъясняющих синтетических схем. Далее, от историков-прогрессистов до «левых ревизионистов» получил широкое распространение тип социально-активного исследователя, нацеленного на решение насущных общественных проблем. Все эти изменения свидетельствуют, прежде всего, не о том, что общественные процессы влекли за собой изменение человеческой психологии, а скорее о том, что историческая профессия в разные времена привлекала людей разных психологических типов. Впрочем, сегодня среди историков можно обнаружить немало и «антикваров», и «теоретиков», и «прагматиков», не говоря уже о том, что в чистом виде эти типы встречаются не так уж и часто.

Неоднократно упоминаемое нами деление американской историографии на «донаучную» и «научную» достаточно условно, однако требует разъяснения того, как в США происходили формирование и эволюция истории как научной дисциплины.

Американские историки XVIII в., в творчестве которых можно обнаружить следы т. н. «критического подхода» (Т. Принс, В. Стит, Т. Хатчинсон), были прекрасно знакомы с современной европейской исторической литературой и явно многое оттуда заимствовали в плане методологии. Начиная с середины XIX в. огромное влияние на американских историков стала оказывать немецкая школа во главе с Л. фон Ранке. Практически все американцы, получившие образование в немецких университетах, становились ярыми приверженцами строгих методов работы с источниками, видели основной смысл занятий историка в том, чтобы «показать, как все происходило на самом деле» (выражение Ранке).

Однако вплоть до 1870-х гг. исторические исследования оставались в США делом одиночек-непрофессионалов. Истории как университетской дисциплины не существовало. Существенное влияние на возрождение интереса к национальному прошлому оказал столетний юбилей независимости США в 1876 г. В 1880 г. в американских университетах насчитывалось всего 11 профессоров истории, но в последующее десятилетие произошел настоящий прорыв, историческая наука укрепилась и обрела организационные основы. В 1884 г. была создана Американская историческая ассоциация, которая по сей день остается главной профессиональной организацией историков США. Начали издаваться исторические журналы, в том числе «Американское историческое обозрение» (с 1886 г.) В нескольких университетах были введены научные семинары, как особая, опять же заимствованная из Германии, форма подготовки специалистов-историков. В обществе и университетской среде широко обсуждались перспективы распространения естественнонаучных методов на социально-гуманитарное знание. Позитивизм О. Конта и Г. Спенсера, цивилизационный подход Г. Бокля стали оказывать существенное воздействие на интерпретации американской истории.

На этой стадии среди все умножающегося числа историков-профессионалов преобладал методологический оптимизм, уверенность в неумолимом прогрессивном развитии общества и познаваемости исторического прошлого. Из представителей первого поколения «научных» историков разве что Генри Адамс в поздних работах отказался от оптимистического взгляда на мир и подверг жесткой критике наступление «машинной цивилизации».

В начале XX в. американскими историками стали предприниматься коллективные исследования, самым известным из которых считается серия «Американская нация» под редакцией А. Харта. С 1904 по 1908 гг. было опубликовано 27 томов, каждый из которых был написан историком-профессионалом, специалистом по своей теме. Стремление разобраться в прошлом общими усилиями имело для историографии много важных последствий – научный уровень рассмотрения практически всех исторических сюжетов значительно возрос, написание многотомных историй США одним автором стало быстро выходить из моды, так как соответствовать академическим стандартам при таком подходе теперь было практически невозможно.

1910 – 1920-е гг. можно считать временем расцвета истории как университетской дисциплины в США. Однако уже с 1930-х гг. появились первые признаки кризиса, монополии историков в изучении прошлого был брошен вызов.

В 1930 – 1940-е гг. в нескольких американских университетах были организованы программы «Американских исследований» (American Studies), с целью объединить достижения различных дисциплин – истории, лингвистики, социологии, экономики, психологии в деле изучения американской цивилизации. Сторонники нового подхода констатировали, что стадия становления и роста отдельных дисциплин близка к завершению, для движения вперед необходимо отходить от методологической замкнутости в пользу междисциплинарного синтеза. Как ни странно, но продвижению новой парадигмы чрезвычайно способствовала внешнеполитическая ситуация конца 1940 – 1950-х гг. В этот период из государственного бюджета на создание позитивного образа Америки за рубежом стали выделяться немалые суммы, а чиновникам госдепартамента и конгрессменам показалось, что именно American Studies как обобщающая, синтетическая дисциплина лучше всего подходит на роль научно-организационной основы пропагандистских усилий.

Однако не только политические обстоятельства способствовали кризису исторической методологии. При всех серьезных позитивных изменениях в организационной структуре и исследовательских подходах, историческая наука к середине XX в. по-прежнему опиралась на анализ и описание как базовые методы изучения и репрезентации исторических фактов. Параллельно же развивающиеся социальные дисциплины, типа социологии или экономики, подошли в своей методологии гораздо ближе к «точным» наукам, и вовсю оперировали понятием «доказательство» там, где историки ограничивались «иллюстрациями» или «аргументами» в пользу тех или иных неоднозначных (и «произвольных») выводов. Многим ученым стало казаться, что дело тут не в специфике истории как научной дисциплины, а в отсталости методологии, используемой историками. Наиболее очевидным вариантом решения этой проблемы была сочтена интеграция современных, прежде всего количественных, методов социальных наук в исторические исследования.

Результатом распространения в научном сообществе подобных идей стал заметный крен американской исторической науки в 1960 – 1970-е гг. в сторону «клиометрики» и исторической социологии. Как раз в это время появилась возможность использовать для расчетов ЭВМ и это, вроде бы, открывало совершенно новые горизонты. Но при всех несомненных достижениях клиометрики и количественного анализа исторических явлений, следует признать, что качественного прорыва в знаниях о прошлом они не принесли. Точно также, интеграционный мотив, движущий сторонниками American Studies, дал не только положительные плоды, но и немало способствовал противоположной тенденции – распаду, дезинтеграции единого образа прошлого, который когда-то присутствовал в трудах классиков американской исторической литературы, но стал стремительно из нее исчезать по мере внедрения междисциплинарности и количественной методологии.

Впрочем, в рамках American Studies «количественные» подходы никогда не были доминирующими. Здесь преобладало стремление представить американскую историю как историю культуры, в широком понимании этого слова, как единый процесс с взаимозависимостью самых разных сфер, таких как политика и кинематограф, экономика и экология, урбанизация и литературное творчество. Главная методологическая идея заключалась в том, что надо искать связи между явлениями, которые никогда не привлекли бы внимание представителя узкой традиционной дисциплины. Этот посыл оказался довольно мощным и заставил историков пересмотреть многие представления, хотя, будучи доведенным до логического завершения, он требовал признания факта, что все зависит от всего, и поэтому придти к каким-то определенным выводам о причинах исторических событий не представляется возможным.

Более продуктивным методологическим направлением последних десятилетий, оказывающим серьезное воздействие на историографию следует признать культурную антропологию. Не претендуя на всеобщность в духе American Studies, представители этой дисциплины, такие как К. Гирц (1926—2006), призывали изучать социум как совокупность субкультур, создающих особые «системы смыслов», которые исследователь должен расшифровать и представить читателю (согласно Гирцу, в форме т. н. «плотного описания»)22. Антропологи, в основном, занимались исследованием современных субкультур, историки начали использовать этот подход для изучения прошлого. Много общего можно обнаружить между идеями культурных антропологов и историками французской «школы Анналов», которые еще в середине XX в. начали изучать «ментальности» людей европейского Средневековья.

Нетрудно заметить, что большая часть методологических новаций в американской историографии имела европейское происхождение. Несмотря на внушительное развитие институциональной и финансовой базы исторической науки США в XX в., из ее недр не вышло заметного числа оригинальных методологических разработок. Это лишний раз подтверждает известное представление об американцах как жестких прагматиках, не склонных заниматься абстрактным теоретизированием, но быстро и эффективно заимствующих перспективные идеи.

Пожалуй, нигде в мире исторические исследования не ведутся так интенсивно, как в современных США. Достигнутый уровень знаний о национальном прошлом, и прошлом отдельных институтов и социальных групп, вызывает восхищение и «белую» зависть. Разработанность ключевых сюжетов американской истории является настолько детальной, а поле интерпретаций настолько широким, что неподготовленному читателю разобраться в них довольно сложно. Для облегчения этой задачи мы попытаемся дать обзор наиболее значимых для американской историографии тем, показать как менялась их трактовка историками в разные эпохи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.