Россия вступает в Тридцатилетнюю войну

Россия вступает в Тридцатилетнюю войну

Повороту Густава Адольфа с Рейна на север способствовал фактор, который остался неизвестным Ришелье, — союз с Россией. Еще в 1630 г., перед броском в Германию, шведское посольство опять посетило царя с просьбой о закупке продовольствия и сырья для производства боеприпасов. И с приглашением выступить вместе против императора как союзника Речи Посполитой. Король даже называл свою армию в Германии «передовым полком», сражающимся за интересы Москвы. Разумеется, это было не совсем так. Но интересы действительно соприкасались, и шведам разрешили купить беспошлинно 75 тыс. четвертей ржи, 4 тыс. четвертей проса, 200 бочек смолы и селитру, «где и сколько сыщут».

И Филарет форсировал реорганизацию армии. Причем решил в самом прямом смысле руководствоваться европейскими образцами того времени, то есть привлечь профессионалов-наемников. В январе 1631 г. в Швецию был отправлен полковник Александр Лесли, которому поручалось навербовать 5 тыс. солдат. За ним в Стокгольм выехало посольство стольника Племянникова и подьячего Аристова для закупки 10 тыс. мушкетов и 5 тыс. шпаг. Тех самых шведских мушкетов, которые были на тот момент лучшими в Европе. А производство шпаг в России еще не было освоено, но сам факт их покупки свидетельствовал, что новая русская армия нацеливалась на бои с тяжелой польской кавалерией — против татарской конницы были эффективнее и удобнее привычные сабли. В наказе послам указывалось, что, если не получится нанять солдат и приобрести вооружение в Швеции, им надо ехать дальше, в Данию, Англию, Голландию. А в феврале за границу был послан еще и полковник Ван Дам, чтобы нанять целый «регламент добрых и ученых солдат».

В 1631 г. в Москве обосновался первый постоянный посол Швеции (по тогдашней терминологии — резидент) Иоганн Меллер. И было достигнуто секретное соглашение о совместной войне против Польши. Русские ударят с востока, а Густав Адольф — с запада. Вступление России в европейскую схватку предполагалось летом 1632 г. — 1 июня как раз истекал срок Деулинского перемирия на 14,5 года с Речью Посполитой. Россию в этот период обхаживали многие. Прибыло голландское посольство Бурга и Фелтдриля. От имени Генеральных штатов и штатгальтера Генриха Оранского благодарило Михаила и Филарета за то, что «жалуют голландских торговых людей», за продажу хлеба в трудной для Нидерландов ситуации. Обсуждалось положение, сложившееся в Европе в связи с войной. Правда, послы попутно не преминули снова закинуть удочку о беспошлинной транзитной торговле с Персией — но уж это, конечно, не обломилось.

Опомнились и датчане: прислали полномочного посла Малтеюла Гизингарского. Тоже просили разрешения на беспошлинную торговлю, иранский транзит и прислали проект договора о дружбе. Но в Москве не забыли оскорбления, которое Христиан IV нанес царю в связи со сватовством. А теперь пришло время, когда рейтинг не России, а Дании упал чрезвычайно низко. И ко всему прочему в той политической ситуации, которая сложилась после разгрома и капитуляции датчан, договор о дружбе на самом-то деле получался антишведским. Поэтому русские дипломаты придрались к вопросу, чье имя писать раньше — Михаила Федоровича или Христиана (в XVII в. подобным вопросам придавалось огромное значение, уступка означала потерю престижа на международной арене). Посол, естественно, отказался писать имя короля после царского. А в результате на официальном приеме его оставили «без скамьи и стола» — то есть ему даже не предложили сесть. После чего он был «отпущен без грамоты» — без ответа. Кстати, и Ришелье связи с Россией все же установил. Хотя и не дипломатические, а только торговые, при посредничестве голландцев. В начале 1630-х во Франции выдался неурожай, начался голод, а налоги вытряхивались по-прежнему, правительству требовались деньги и для содержания двора, и для армии в продолжающихся междоусобицах, и для уплаты шведам. Это вызвало ряд восстаний, охвативших весь юг страны. Но кардинал благодаря закупкам русского хлеба сумел стабилизировать положение и потушить мятеж.

С весны 1632 г. в России стали создаваться еще 4 солдатских полка «нового строя» из «менших приказных людей, детей боярских, и новокрещенов, и татар, и казаков, и казачьи братьи, и всяких вольных людей», к ним добавлялись и прибывающие наемники. Возник и первый рейтарский полк. Он состоял из 12 рот во главе с ротмистрами и насчитывал 2 тыс. человек. Рейтар защищали латы, каждый вооружался карабином, двумя пистолетами и палашом или шпагой. И формирование этого полка пошло быстрее солдатских — в конницу охотно шли малопоместные дети боярские и младшие сыновья дворян, не имевшие поместий.

Филарет предпринимал и дальнейшие шаги по развитию отечественной промышленной базы. Так, голландцы Петр Марселис и Андрей Виниус получили царскую грамоту на строительство в Туле «железоделательного» завода. Почему иностранцы? А это было обычным в тогдашней Европе. Как уже отмечалось, в Англии, Дании, Швеции мануфактуры организовывали тоже голландцы. Они располагали и свободными капиталами, и новейшими технологиями.

Приглашение зарубежных специалистов в Россию с какой-то стати постоянно преподносится как неоспоримый признак ее «отсталости». Вот, мол, только у европейцев и учились. Хотя на самом деле это нормальный путь технического прогресса — в одной стране придумали одно, в другой другое. Так почему же не перенять передовой опыт? Мы же не считаем современную Америку «отсталой» из-за того, что она приманивает специалистов из России. Тогда почему мы смотрим иначе на XVII в.? Допустим, если были и свои прекрасные литейщики, то почему было Михаилу Федоровичу не переманить в Москву знаменитого нюрнбергского мастера Ганса Фалькена (того самого, от чьего имени получила название легкая пушка — фальконет)? Пушки, кстати, в преддверии войны не покупались, они и в своей стране производились в достаточных количествах. Но для расширения производства на Пушечном дворе было решено нанять еще 4 иноземных мастеров — кузнеца, станочника, колесника и специалиста по отливке ядер. По сути, мудрая политика тогдашних правителей обеспечивала обычную «утечку мозгов», но в направлении, противоположном нынешнему.

Да и капиталы чужеземные привлекались. Те же Марселис и Виниус были уже «своими» иностранцами, прочно осевшими в России и принявшими православие. Строить они должны были самый современный для той эпохи «вододействующий» завод на собственные деньги, а за разрешение обязались отдавать казне часть продукции — артиллерийские орудия, ядра, железные полосы. Словом, государство получало прибыль без каких-либо затрат и риска. Стоит подчеркнуть и то, что царь при этом счел необходимым оградить интересы своих подданных. Марселису и Виниусу позволялось нанимать для строительства и работы людей, но «по доброте, а не в неволю», «тесноты и обид никому не чинити и промыслов ни у кого не отнимати». Правда, отличается от практики XVIII в., когда крестьян приписывали к заводам целыми деревнями? Аналогичным образом итальянцы получили разрешение на строительство в Москве Духанинского стекольного завода.

К началу войны требовалось восстановить союз с донскими казаками. Но, помня историю с убийством Карамышева, Филарет сделал попытку обуздать казачью анархию и сделать войско регулярным, подчинив правительству. На Дон послали дворянина Ивана Пашкова с задачей привести казаков к присяге и взять «в смету сколько всех будет». Текст присяги составлял сам Филарет, и указывалось, что в случае ее принесения донцы получат государево и патриаршее прощение в своих винах. Не тут-то было! Донская вольница снова разбуянилась. Присягать категорически отказалась, ответив: «Крестного целования государям на Дону, как зачался Дон, казачьими головами не повелось». Вспомнили даже притеснения в Речи Посполитой, где численность казаков ограничивали реестрами. На разницу реестра в 6 тыс. и «сколько всех будет» внимания не обращали, возмутились самим фактом — вот, дескать, и нас хотят так же прижать. И от переписи войско тоже отказалось.

В Москву повезло отрицательный ответ посольство во главе с атаманами Богданом Капнинским и Тимофеем Яковлевым. Очевидно, для них Филарет все же нашел весомые аргументы и убедил их присягнуть. Но, узнав об этом, войско тут же дезавуировало их полномочия: «А креста целовати мы челобитчикам своим не писали, то они учинили, не помня старины, своими молодыми розумы без нашего войскового совету и приказу». И патриарху пришлось пойти на уступки, вернувшись к прежним отношениям, после пятилетнего перерыва на Дон снова было выслано «государево жалованье».

20 апреля 1632 г. умер Сигизмунд III. В Польше начался разброд «бескоролевья», интриги и борьба сеймовых партий, выдвигавших своих претендентов. И опять обострились трения с малороссами. Казаки отправили своих делегатов на сейм, чтобы очередной раз поднять вопрос «обеспечения веры» и участвовать в выборах короля. Они желали добиться восшествия на престол Владислава — с его именем связывались поблажки, которые в свое время давались Самойловичу, помнили и попытки королевича заступиться за казаков. Но паны и шляхта встретили депутатов враждебно. Заявили, что «казаки, хотя и составляют часть польского государства, но такую, как волосы или ногти на теле человека. Когда волосы и ногти слишком отрастают, их стригут». Поэтому «одному только шляхетскому сословию Речи Посполитой принадлежит право избирать короля; что же касается греческой религии, то паны сенаторы сумеют найти верные средства, ведущие к успокоению недоразумений».

В итоге были приняты «Статьи успокоения греческой религии». Не гарантирующие никаких прав для православных, но грозящие карами за непокорство. На местах начались волнения. Посланцы от казаков обращались к путивльским воеводам Литвинову, Масальскому и Уварову относительно перехода в подданство царя. Таким образом, для войны положение выглядело лучше и не придумаешь. В неприятельской стране безвластие и смуты, православное население вот-вот восстанет и поддержит русских. А если союзники-турки не смогут оказать реальной помощи из-за иранской войны, то с запада к польским границам постепенно приближаются шведы.

Воеводы были определены заранее — главнокомандующим назначался Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, а его «товарищем» Афанасий Михайлович Лыков. Впрочем, едва дошло до дела, тут же и накладка случилась. Снова дало о себе знать местничество. Лыков быть в подчинении у Черкасского не захотел. Подал челобитную, что ему быть в «товарищах» «невместно», поскольку он служит уже 40 лет и из них 30 назначался в полки первым воеводой. Царь осерчал, челобитную не принял, и по боярскому суду Лыкова «за бесчестье» Черкасского оштрафовали на огромную сумму в 1200 руб. Но и полководцев пришлось менять — действовать душа в душу они уже, конечно, не смогли бы. Воеводами назначили двух героев прошлой войны — Михаила Шеина и Дмитрия Пожарского. В июне был созван Земский собор, выслушал доводы царя о «неправдах» поляков, принял решение о войне и санкционировал чрезвычайный налог на нее — сбор «пятой деньги».

Но… союз с Османской империей обернулся серьезным политическим и военным просчетом Филарета. Если, например, в 1629 г. на южных рубежах летом сосредотачивались 12 тыс. воинов, то в 1632 г., готовя поход на поляков, на юге оставили заслон всего в 5 тыс., что оказалось очень уж соблазнительным для крымского хана. Постаралась и польская дипломатия, завалив его и приближенных подарками. Султанская власть оставалась в этот период довольно слабой, и приказами Стамбула хан решил пренебречь. Вместо того чтобы поддержать русских и ударить на Речь Посполитую, в июне двинул основные силы орды, более 20 тыс. всадников, на Русь. Массы татарской конницы вместе с примкнувшими к ним ногаями, азовскими, керченскими и очаковскими турками по Изюмскому и Муравскому шляхам вторглись в пограничные уезды.

Отряды детей боярских и казаков встретили неприятельские авангарды под Ливнами, в Савинской дубраве. В ходе сражения татар разгромили, они потеряли до тысячи человек. Но другие контингенты крымцев обошли русские заслоны и рассыпались загонами по 1–3 тыс., опустошая окрестности Курска, Белгорода, Орла. В начале августа 10 тыс. всадников подступили к Новосилю и атаковали его. Город отбился, однако Новосильский и Мценский уезды были разорены. После чего хан повернул назад в степи, угоняя вереницы баб и детей. Высланные против татар царские рати ударили на них, отбив часть полона.

Но набег сорвал сроки похода на запад. Одни части пришлось перенацеливать против степняков, другие задержать в Москве в ожидании развития событий. Время летней кампании было упущено. И лишь после ухода хана стало возможно вернуться к реализации прежних планов. Пожарский опять заболел «черной немочью» — его заменил окольничий Артемий Измайлов. Большой полк (21,5 тыс. человек) сосредотачивался в Можайске. В его состав входили 4 полка «нового строя» под командованием Александра Лесли, Якова Шарло, Анца Фукса и Томаса Сандерсона, в значительной доле состоявшие из наемников. Сюда же стягивался «стенобойный наряд» — мощнейшая осадная артиллерия, 160 орудий, в том числе такие гиганты, как пищаль «Единорог» (весила 450 пудов, а ядро — 1 пуд 30 гривенок). Пудовыми ядрами стреляли и пищали «Пасынок», «Волк» (каждая по 350 пудов), чуть поменьше были пушки «Кречет», «Ахиллес», «Грановитая», «Галанска» (голландская), «Вепрь» — от 70 до 250 пудов весом (пуд — 16,4 кг).

Передовой полк Семена Прозоровского и Ивана Кондырева (4 тыс. бойцов) собирался во Ржеве, сторожевой, Богдана Ногова (1600 человек), — в Калуге. Резервы во главе с Федором Плещеевым размещались на Северщине, чтобы при необходимости можно было оказать помощь как основной армии, так и южным пограничным частям против татар. Воеводы получили подробнейший «наказ» о ведении войны. Предписывалось выслать к Дорогобужу и Белому «детей боярских и атаманов и казаков и татар резвых людей», чтобы захватить эти крепости «изгоном». Если же не получится, то силы на них не отвлекать, блокировать и выполнять главную задачу — овладеть Смоленском. Отвлекаться от этой задачи запрещалось. Даже если явится польское войско деблокировать город, Шеину предписывалось, «укрепя обоз», продолжать осаду, «быти и сидети бесстрашно и надежно», а если враги пойдут к Дорогобужу или Вязьме, то, не прерывая осады Смоленска, «идти за ними и над польскими и литовскими людьми промышляти на походе и на станах».

Шеин пользовался абсолютной поддержкой Филарета и был уверен в успехе. А характер у полководца был жесткий и властный. И перед отправкой на войну его «занесло» — он произнес довольно высокомерную речь, похваляясь прежними заслугами, а о других боярах отзывался «с укоризною», считая их ниже себя «службою и отечеством». Дескать, когда он воевал, многие вообще «за печкой» сидели. Этими словами воевода нажил многих могущественных врагов.

Его части выступили в поход и 26 сентября достигли Вязьмы. Но тут-то и сказалась задержка, вызванная крымским набегом. Залили осенние дожди, сделав дороги непролазными. И о том, чтобы двигаться на Смоленск, а уж тем более подвезти туда тяжелую артиллерию и огромный обоз с боеприпасами, нечего было и думать… И действия развернулись только отдельными отрядами. Хотя результаты были неплохими. Ратники князя Гагарина, высланные из Калуги, 12 октября взяли Серпейск «Легкие отряды резвых людей» Федора Сухотина 18 октября овладели Дорогобужем. Передовой полк Семена Прозоровского осадил и захватил штурмом сильную крепость Белую. Русских поддержало восстаниями местное православное простонародье. Крестьянин Иван Балаш, составив войско из комарицких мужиков и казаков, осадил Мстиславль, затем Стародуб. При участии повстанцев царские войска взяли также Невель, Рославль, Почеп, Себеж, Трубчевск, Новгород-Северский, а всего 23 города.

Но основные контингенты Шеина застряли в Вязьме и Дорогобуже. Продовольственные запасы, имевшиеся в войсках, быстро иссякли. И в конце ноября воевода доносил царю о бедственном положении. Сбор продовольствия в тылу шел плохо, подвозилось оно по бездорожью по 10–15 телег, «и того запасу на один день не становится, а пешие русские люди с голоду бегают, а немецкие люди с голоду заболели и помирают». Филарет отреагировал сразу, для сбора денег на армию назначил Дмитрия Пожарского и чудовского архимандрита Левкия, а для заготовки и доставки «хлебных и мясных запасов» князя Ивана Барятинского и Ивана Огарева. И чрезвычайными усилиями правительственных комиссаров положение стало выправляться. А осень затянулась, двинуться на Смоленск войско смогло только 5 декабря. Гарнизон крепости насчитывал 4 тыс. человек. Правда, польское командование могло рассчитывать только на солдат и шляхту — горожане защищать стены отказывались, да и были ненадежны, им опасались давать оружие. Смоленский воевода Гонсевский, оставив за себя князя Соколинского, успел сбежать и вместе с литовским гетманом Радзивиллом стал собирать войска в Красном, в 40 км от Смоленска.

Русские полки принялись окружать крепость в начале января. Сюда же подошли на соединение части Прозоровского, Ногова. Общая численность армии достигла 26–27 тыс. Шеин, как никто другой, знал возможности смоленской твердыни. Понимал, что ее нахрапом не возьмешь, тем более что в его армии только половина была пехота, а половину составляла конница. К тому же войско пришло еще без артиллерии. Для ее транспортировки потребовалось 525 подвод да еще обоз с боеприпасами, 4 тыс. пудов «зелья» (пороха) и 7 тыс. пудов свинца — и все эти обозы тащились где-то далеко в тылах. И пока ждали пушки, командующий начал обкладывать город. Свой стан он разбил в 5 верстах восточнее Смоленска.

Ближе к городу ставили укрепленные лагеря и острожки, перекрыв ими все дороги. Брать крепость воевода решил с восточной и южной сторон, тут встали солдатские полки, начали рыть траншеи к стенам, строили туры для батарей. Конные разъезды контролировали окрестности и вели разведку. От перебежчиков узнали, что продовольствие в городе есть, но нет фуража и начался падеж лошадей, нет дров, вода в колодцах плохая, от нее болеют. А выходить за водой Соколинский не разрешает, опасаясь измены. Он повесил несколько человек, заподозренных в попытках перебежать, засыпал все ворота, кроме Малаховских и Днепровских, ключи от которых хранит у себя.

Гонсевскому и Радзивиллу удалось собрать лишь 9 тыс. бойцов. Но они вели себя очень активно. Посылали письма осажденным, пытались запугать русских, распуская слухи, что у них 16 тыс. и что на выручку крепости уже идет большое войско. Старались мешать осадным работам, совершали нападения. В ночь на 26 февраля 1633 г., пока кольцо было неплотным, трехтысячный польский отряд внезапно ударил с севера, через Покровскую гору. Нападение отбили, 300 человек взяли в плен, но противник сумел провести в Смоленск подкрепление — 900 казаков и пехотинцев. После этого охрану Покровской горы усилили, разместив на ней острожки с гарнизоном.

В марте наконец-то прибыла артиллерия. Батареи для нее были уже готовы, и, установив орудия, 15 марта Шеин начал бомбардировку. Сперва пристреливались, а с 4 апреля орудия загрохотали непрерывно. Находившийся в городе иезуит Велевицкий писал: «А какова была осада Смоленска русскими, можно было ведать из следующего: крепость Смоленск была окружена 16 сильными укреплениями и четырьмя по правилам военного искусства расположенными лагерями, так что осада Смоленска превосходила даже осаду Бремена и Утрехта, по мнению людей, бывавших как при первых двух осадах, так и при осаде Смоленска». Были дни, когда на крепость обрушивалось до 3,5 тыс. ядер и бомб. За неделю бомбардировки были разбиты 3 башни, возникли проломы в стенах. Одновременно велся подкоп для закладки мины. Но… грянула весенняя распутица, прервав подвоз пороха. И 10 апреля орудия замолчали, штурм пришлось отложить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.