Русский самосуд – справедливый и беспощадный

Русский самосуд – справедливый и беспощадный

Русский человек известен своим неуважением к писаным законам, полагая для себя возможным ими пренебрегать: «Не всякий прут по закону гнут». У русских не только «дураку закон не писан», но и всякому – по потребности: «Нужда закона не знает, а через шагает». Причем неисполнение законов допускалось и законодателями, и законоблюстителями, так что ни истца, ни ответчика совесть никогда не терзала, твердя в оправдание: «Законы святы, да судьи супостаты», «Закон что дышло, куда повернул – туда и вышло». Но и без законов русские никогда не жили, на протяжении столетий руководствуясь тем, что называется ныне обрядом и обычаем.

Как наказывались преступники в юридических обычаях русского народа? Такой вопрос встает, когда мы наблюдаем сегодня ужесточение наказаний за самые незначительные прегрешения и, напротив, снятие всякой уголовной ответственности за преступления, которые, по свидетельству нашего здравого смысла и совести, должны повлечь за собой суровую расплату. Совесть и здравый смысл русского человека противятся многим нынешним вердиктам и приговорам судов, значит, мы обладаем каким-то внутренним ведением исконной подлинно русской справедливости, где не всякая вина считалась преступлением, где тяжким грехом полагались поступки, обыкновенные в современном обществе.

Древняя система русского уголовного права сохранилась в старинных документах, таких как «Русская правда», свод законов, бытовавших на Руси тысячи лет и записанных в ХI веке при князе Ярославе Мудром. Эта система в осколках своих удерживалась в русских обрядах, пока существовала в России крестьянская община. Сейчас отголоски народного уголовного права находим в поговорках.

Народные представления о преступлениях всегда отличались от того, что считалось преступлением по государственным законам. В среде русских не считалось воровством кража хлеба, если его у тебя нет. Не полагали запретным взять репы, редьки, морковки с чужого поля в небольшом количестве, только для себя, чтобы не умереть с голоду. А еще русские не видели ничего зазорного в том, чтобы в чужих или государственных угодьях заготовить без пошлины дров, леса для постройки или жердин для ограды. Взять птицу или зверя из чужой ловушки, ловить рыбу в не принадлежащих общине озерах и реках, валить чужой лес – не значилось преступным в глазах крестьян. По их справедливым понятиям, и леса, и реки, и охотничьи угодья не чьи-нибудь, а Божьи, и каждый может ими бесплатно пользоваться. Сквозь пальцы смотрели и на тех, кто распьяным-пьяно напивался в праздники и воскресные дни.

По-разному наказывали в русской среде за неуважение родителей-стариков, разврат и оскорбление власти, с одной стороны, и за изгнание плода, убиение скотины в поле и воровство – с другой. На воровство, изгнание плода и убиение скотины смотрели очень строго, а на прочее мало обращали внимания, как и на причины подобных деяний – месть, пьянство, желание чужого добра, показание храбрости. Народ русский вообще отличался высокой нравственностью и не был склонен к жестоким преступлениям. По данным Архангельской судебной палаты, к примеру, за пять лет, с 1857 по 1862 г., наибольшее число преступлений составили воровство и кражи – 26 процентов подсудимых; незаконной порубкой леса занимались 22 процента подсудимых; разбои составили всего 0,4 процента всех уголовных дел, а убийства – 0,7 процента. Причем убийства случались чаще всего во время драк и в пьяном виде. Небольшой процент составляли политические дела: в укрывательстве беглых обвинялись три процента подсудимых, в сопротивлении властям – всего два процента, в основном старообрядцы. Самоубийства были исключительным случаем, детоубийств не случалось вовсе.

Русские, особенно в северо-великорусских землях, отличались большим уважением к чужой собственности. Во многих селениях крестьяне, уходя за порог, оставляли свои дома незапертыми, просто втыкали в кольцо ворот кол, лопату или вилы, как мету, что хозяев нет дома, и никто не смел вторгнуться в чужое жилище без спросу. Точно так же белье, холсты, пряжа лежали и висели на оградах сохранно. Скот и лошади разгуливали в лугах без пастухов. Эта традиция долго сохранялась в русской деревне, а подчас и в городе, где хозяйки до сих пор вывешивают белье во дворах.

У кого в общине или в слободе случалось воровство, тот объявлял об этом всему околотку, и тогда жители в присутствии старосты обыскивали все дома подряд в поисках украденного. От обыска не освобождали никого. В случае отыскания вора меру наказания определял ему тот, у кого он украл добро. Причем расправлялся с вором по приговору общества сам же потерпевший – «своя рука владыка». Как описывают этнографы, обычно расправа состояла в том, что «отдуют, отдубасят проказника, с тем и конец, а уж то знай, что воровать больше не будет». В некоторых местах вора водили по улицам при стечении народа. Если он сенной вор, то с привязанным к спине кошелем сена, если дровяной тать – то с вязанкой дров. Возле каждого двора при этом останавливались и для большего позору спрашивали у хозяев: не потерялось ли чего? Особенно спуску не давали сенному и конному ворам, по пути их били, а потом взыскивали в двойном размере против украденного.

Если же преступление было тяжким, а к таковым относились в древности не только убийство, но и поджог, и конокрадство, то прилюдно, принародно, на миру совершалась казнь, в древности это слово звучало как каязнь, то есть искупление вины, покаяние ценой жизни виноватого. Впрочем, совершившего тяжкое преступление не обязательно убивали. «Конный тать», согласно «Русской правде», выдавался головой князю и терял все права вольности, хотя по Псковской судной грамоте, конный вор лишался жизни. «Русская правда», наш древнейший свод законов, свидетельствует, что убийцу, поджигателя или конокрада могли приговорить на поток и разграбление. Это древнее выражение, сохранившееся в «Русской правде», означает, что преступника изгоняли вместе с семьей и всем его родом из общины, а имущество у него отнимали и отдавали семье убитого или погорельца. Но помимо того в русских обычаях применяли и настоящую казнь – расплату головой, жизнью за жизнь. Только так, по народным юридическим воззрениям, можно было искупить свою вину в таком страшном преступлении, как убийство. Сегодня власти мораторием на смертную казнь привели дело наказания за страшные преступления к тому, что преступники, отсидев лет восемь за убийство, быстро выходят на свободу и продолжают свои черные дела. В старину подобной легкой расплаты быть не могло, ибо вступал в силу русский самосуд. Самосуд имеет глубокие корни в нашем национальном сознании, народ сам принимал решение о казни преступника, застав его на месте преступления, и никому не перепоручал казнь негодяя.

Мир – русская община – по-разному применял наказания к виновному. Среди различных наказаний, допускающихся народным представлением о справедливости, существуют сегодня кажущиеся странными приговоры: обычай водить вора по деревне с прицепленной на шею украденной вещью, и это называлось позор, разрешалась собственноручная расправа с пойманным на базаре вором, в такой расправе принимали посильное участие все – и обкраденный, и простые свидетели происшествия. Многие дела решались миром между своими, без обращения к государственным властям. Это и потрава полей, и кражи, и обман, и ругательства с буйством. Наказывала община таких виновных штрафом и розгами на общем сходе. Розги считались очень позорным наказанием, выпоротый прозывался стеганцем до самой своей смерти. Розгой пороли и за худую изгородь у полей, и за нерадивое землепашество, и за неуплату податей. А вот за драку и ссору не били, а прекращали их за водкой при сходке соседей, причем водка ставилась за счет зачинщика.

Отрезание косы у девицы, незаконно прижившей ребенка, надевание хомута на отца и мать провинившейся до свадьбы невесты, обмазывание дегтем ворот их дома – эти обычаи известны не только из летописей, они стойко существовали в России еще в XIX веке, охраняя народную нравственность. Сказки же дополняют суровый перечень расправ жестокими наказаниями, навсегда исчезнувшими из русского народного быта, – сожжение виновных на костре, зарывание их в землю, замурование в каменные стены, сажание в бочку, утыканную гвоздями, и скатывание этой бочки с горы, нарезание кожаных ремней со спины, отъятие различных частей тела, бросание в засмоленной бочке в воду, размычка тел лошадьми по полю. Следы подобных казней сохранились и в исторических памятниках. Воины Александра Невского, к примеру, привязывали пленных литовцев к конским хвостам и пускали их в поле.

Отличием русского уголовного права являлось особое отношение к покаянию за преступления, отразившееся в поговорке «Покаянную голову меч не сечет». Она разумеет пощаду раскаявшегося разбойника.

В старину существовал обряд, называемый каятины. Если человек совершал преступление, не связанное с посягательством на жизнь и достоинство другого человека (под достоинством разумелось оскорбление его чести и чести его семьи, что приравнивалось к убийству, вспомните лермонтовскую «Песню о купце Калашникове»), то такое невеликое преступление искупалось покаянием – публичным, принародным, на миру признанием своей вины и выкупом, вносимым общине, князю или церкви. Выкуп за преступление в глубокой древности именовался кайна, это слово затем приобрело русскую огласовку – цена. Внесение выкупа за преступление – не только русский, но и западноевропейский юридический обычай, который отражен в латинском термине – пенитенциарная система (система искупления преступлений), здесь четко прослеживается латинский корень пени-.

И в заимствованном из латинской юриспруденции слове пеня тоже хранится значение выкупа, денежной единицы, как в русском слове цена. Есть в русском языке и слово пенять, то есть обвинять, обличать, и оно указывает на то, что человек обязан расплатиться за свою вину.

В чем же состоял, согласно собранным в XIX веке материалам этнографов, русский обряд каятин – ритуал обличения преступника. «В особенных случаях собирались миром в общественной избе. Стол накрывался белой скатертью, ставился крест, иконы, чаша со святой водой. Клянущемуся разувают правую ногу, накрывают голову белым полотенцем. В руки дают зажженную свечу. Он подходит к столу, делает три земных поклона, целует икону и крест, кланяется на три стороны.

– Ты украл деньги? – спрашивает староста. – Кайся, пока не поздно. За ложную клятву тебя Господь покарает на этом и том свете. Грешно лгать пред обществом. Признайся, и мы тебя простим.

– Видит Бог, не я, хоть сейчас поклянусь.

– Клянись, и мы снимем с тебя обвинение.

Обвиняемый становится перед столом на колени, подымает правую руку вверх, держа в ней ком земли, и отчетливо произносит: „Ежели я виноват, то подавиться мне этой землей“. И начинает есть землю, а народ следит, не давится ли он. После этого со словами „Ежели я виноват, то захлебнуться мне святой водою“, он пьет воду. И, наконец, зажженной свечой водит по лбу, руке и ноге, говоря: „Ежели я виноват, то захворать мне и сгореть от антонова огня, ежели я виноват, то обезуметь мне, ежели я виноват, пусть ноги отнимутся у меня“.

Потом он встает с колен, целует крест и говорит: „Накажи меня, Господь, всеми наказаниями, ежели я виноват, а ежели не виноват, оправь меня как на том, так и на этом свете. Аминь“.

Затем обвиняемый обращается к народу:

– Видели, старики, мою клятву страшную, которую я принял, аль не видели?

– Видели.

– Так ежели видели и считаете, что я теперь оправдался, то снимите с меня позор, смертельное покрывало.

– Просим у тебя прощения за сделанное тебе оскорбление, – произносит староста, снимая с головы оправданного полотенце, и люди отвешивают ему поклон».

В этом общинном обряде проявляется ритуальный смысл привычных нам слов: снять позор, снять обвинение, ибо покрытая полотенцем голова была символическим знаком вины, а снятое с головы полотенце означало снятие вины с обвиняемого в преступлении. В каятинах проступает также исконное значение волшебных, с детства знакомых огня, воды и медных труб, через которые проходят сказочные персонажи, чтобы обрести счастье в жизни. Испытание водой и огнем, как мы видим, есть призвание Божьего суда через кару водной стихией, когда в каятинах человек обещает захлебнуться водой в случае своей вины, он призывает Божий суд через огненную стихию, когда взывает ниспослать ему в случае вины болезнь и безумие. Медные же трубы – это последняя словесная клятва, оглашаемая перед лицом мира и божьим крестом. С прошедшего каятины, через огонь, воду и медные трубы, снимались обвинения, человек выходил из обряда чистым, если был невиновен, или очищенным, если вдруг признавал на каком-то из этапов каятин свое преступление и раскаивался.

При всей простоте и видимой наивности ритуала каятин этот обряд и впрямь был очистительным и оказывал на кающегося разоблачительное воздействие. Ведь в каятинах главным стержнем являлась клятва, а клятва – важнейший двигатель человеческих поступков, и вот почему.

Клятва в истоках языка хранит глубинную связь с матерью-землей. Клятва, клясться – слова, однокоренные понятию кланяться. Кланяться и клясться – действия сопряженные, ибо клятва исконно есть прикосновение к Матери-земле, сопровождаемое естественным – земным поклоном. Именно Матери-земле славяне-язычники давали свои обеты, они клялись и одновременно кланялись ей, прикасаясь к земле и зарекаясь, если не исполнят обещанного, быть проклятыми, то есть провалиться сквозь землю. Быть проклятым – провалиться сквозь землю на языке древних символов означало смерть. И так возникло проклятие – то есть обещание перед лицом земли смерти проклинаемому.

Благоговение перед клятвой и страх перед проклятием до сих пор сильны в жизни человека. Формула с обещанием неминуемой расплаты «ежели виноват» непременно сбывалась, о чем свидетельствовал многовековой народный опыт. Потому редко кто в ритуале каятин мог устоять и не признаться, если виновен, произнося столь страшные слова, которыми призывал кару Божью на собственную голову. Именно такую покаянную голову, прошедшую каятины и засвидетельствовавшую перед Богом, Матерью Сырой Землей, водой и огнем свою виновность или невиновность, меч русской расправы не касался. Признавшегося в преступлении облагали выкупом за него, ценой – расплатой, которая подчас оказывалась весьма накладной. И дело было покончено.

Нет, не зря в нашей генетической памяти и в русском языке стойко и неодолимо существуют представления о народном праве и справедливости. Именно ими руководствовались наши предки в своей жизни, лишь изредка обращаясь к писаным государством законам. Эти представления сегодня находятся в резком противоречии с тем, что происходит в современном Российском государстве: безнаказанность воров, убийство населения на государственном уровне путем создания ему невыносимых для выживания условий, поругание чести и достоинства целого народа, выкорчевывание нравственных догм и норм… За все это в юридических обычаях русского народа преступникам прежде полагались позор и отверженность, казни и изгнание.

Сегодня все больше накапливается преступлений против народной справедливости. Рано или поздно в сознании народа пробудятся древние архетипы, диктующие необходимость восстановления русской правды. Ведь для нас, следующих в жизни законам родного языка, преступник – не тот, кто нарушил статью уголовного кодекса, а тот, кто переступил границу дозволенного нашими юридическими обычаями. В этом смысле олигархи, которые учинили передел народного достояния по законам, специально для этого передела писаным, – преступники, потому что в национальном сознании они перешли границу дозволенного русской правдой, они посягнули на справедливость.

В народном представлении тяжкая вина перед миром, перед народом должна быть искуплена казнью. Мысль об отмщении точит сегодня ум каждого русского человека. Мысль об отмщении накапливает энергию действия. Когда энергия действия перехлестывает через край, включаются древние архетипы народного поведения и самые безобидные и смирные люди решаются на жестокую месть. Вступает в действие русский уголовный кодекс, определенный веками, где твердо помнят, что уголовник – это прежде всего человекоубийца и за свое, как говорили в Древней Руси, головничество он обязательно понесет жестокую кару. В крутые времена истории русские как бы вспоминают о сохранившихся лишь в сказках размыкании тел или сожжении на кострах, пускают виноватых на поток и разграбление, перепиливают их пилами, сажают на кол. Причем действуют они с чувством необходимости восстановления справедливости. Выполняя миссию народного суда, они восстанавливают обычаи нашего народного права.

Современный самосуд – расправа с преступником без обращения к государственным органам – наследует древнюю традицию мирского суда. Слово расправа несет в себе идею правды и правоты. Расправиться – значит исполнить приговор, который выносит преступнику народная совесть согласно народным представлениям о справедливости. Самосуд отличается от обычной мести тем, что при мести расправу над обидчиком осуществляет сама жертва или близкие ей люди, самосуд же может учинить любой человек, стремясь таким образом обеспечить справедливость в своем понимании и предотвратить угрозу интересам общества.

Самосуды были в России всегда. Самосудная расправа с ворами и поджигателями была нормой в российских деревнях. Решение о самосуде принималось, как правило, на сходе домохозяевами тридцатипяти-сорока лет во главе со старостой. Приговор выносился в тайне от властей, чтобы они не помешали расправе. Крестьяне были убеждены в своем праве на самосуд и при таких расправах не считали убийство грехом. Убитого самосудом община хоронила, зачисляя его в список пропавших без вести. Власти пытались расследовать факты самосудов, ставшие им известными, однако все усилия полиции, как правило, были тщетны. Те немногие дела, которые доходили до суда, заканчивались оправдательным приговором, который выносили присяжные из крестьян.

Ныне в новой России самосуды тоже становятся обычным делом. В московской квартире на Костромской улице был обнаружен мертвым сорокасемилетний таксист Сосо Хачикян. Его убили выстрелом в голову. Хачикян жестоко избил беременную девушку-продавца в салоне сотовых телефонов за то, что попросила таксиста не материться. Она потеряла ребенка. Неизвестные вынесли приговор Хачикяну. Или вот еще. После гибели на федеральной трассе «Амур» байкера-путешественника из Нижнего Новгорода Алексея Барсукова его товарищи сами отыскали сначала мотоцикл пропавшего Алексея, а вскоре и его обгоревшее тело. Спустя некоторое время странно сгорело кафе, возле которого произошло убийство. Причастные к этому самосуду открыто заявили: «Не получив от правоохранителей защиты от преступников, не увидев реального их наказания, мы будем с бандитами разбираться по-своему, жестоко и беспощадно».

В Питере напали на милиционера Бойко, прославившегося на всю страну грубостью и оскорблениями. Неизвестный со словами: «Вот тебе, „жемчужный прапорщик!“» – пробил ему голову.

Социологи считают, что число самосудов в России будет только расти. Опросы показывают, что 80 процентов населения уже не верит в то, что властям удастся обуздать преступность. А 90 процентов граждан одобряют практику самосудов, особенно в отношении убийц, наркоторговцев, насильников и растлителей малолетних. О своем возможном участии в акциях возмездия заявили 20 процентов опрошенных. Возрождение самосудной традиции свидетельствует о распаде российской государственности и официальной судебно-правовой системы.

Самосуд – это когда народ, разуверившись в действенности судебно-правовой системы, которой он передал право казнить и миловать, возвращает суд в свои руки, осуществляя свое право на власть. В данном случае – на судебную власть, одну из ветвей государственной власти. Русский народ все больше дозревает до того, чтобы вершить свой суд в соответствии с исконными представлениями русских о справедливости. По данным экспертов Института социологии РАН, опубликовавших масштабный аналитический доклад «20 лет реформ глазами россиян», жители нашей страны испытывают недовольство тем, что в России господствует коррупция – «демократия для своих». 34 процента граждан постоянно испытывают желание «перестрелять всех взяточников и спекулянтов». Еще 38 процентов респондентов признаются, что время от времени ловят себя на желании такой расправы над чиновниками и силовиками-коррупционерами. Самую большую «потребность» в уничтожении таких преступников выразили жители столицы: более 60 процентов москвичей высказались за физическую расправу над взяточниками.

Народный суд – суд, который народ возьмет в свои руки по праву, данному нам нашими национальными традициями, подтвержденному Конституцией, освященному природным инстинктом самообороны, – такой русский самосуд обязательно ждет впереди. Он разберется с наркоторговцами и педофилами, он грянет над головами вороватых олигархов и продажных чиновников, он не минует даже стрелков на московско-кавказских свадьбах. Народный суд грядет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.