Ленинградский блокнот моей прабабушки Надежды Михайловны Шустовой

Ленинградский блокнот моей прабабушки Надежды Михайловны Шустовой

Юлия Герасимова

Школа № 1, г. Тетюши, Татарстан,

научный руководитель Ю.В. Мышев

Эта работа посвящена фронтовой судьбе моей прабабушки Надежды Михайловны Шустовой. Мои основные источники – дневник, который она начала вести в блокадном Ленинграде в 1941 году; два сохранившихся фронтовых письма прабабушки 1944 года; открытка, посланная в 1943 году прабабушкой своей матери; заметка из фронтовой газеты «На страже Родины» за 1944 год; заметка из стенгазеты 1945 года. В них я нашла важные подробности из военной жизни прабабушки.

Моя прабабушка, Надежда Михайловна Шустова, родилась в 1921 году. Выросла в Ярославской области, в небольшой деревне Лучкино. В 1939 году, когда ей исполнилось 18 лет, уехала в Ленинград к родственникам, чтобы устроиться на работу и получить какую-нибудь специальность. Началась война. Как многие, она была призвана в народное ополчение. В 1941 году началась блокада Ленинграда. Это были ужасные дни, недели, месяцы. Умерли и погибли почти все ее близкие и родные. А прабабушка чудом осталась жива в этом кромешном аду. Исхудавшая до предела, кожа да кости, с парализованными ногами и руками, одним словом, живой труп – в таком состоянии ее вывезли из блокадного Ленинграда по Ладожскому пути. А ведь еще предстояло добраться до родной деревни.

40 километров пришлось ехать по зимней дороге на лошади, затем добираться поездом, а поезда ходили нерегулярно. Когда она уже не могла идти, опухшая и отекшая, упала на снег, ей помог проходящий мимо мужчина. Он сопровождал ее в дороге, был внимателен и заботлив к ней. Несмотря на огромные трудности, не бросил на произвол судьбы, довез ее до места.

Сидя на диване рядом с бабушкой, дочерью Надежды Михайловны, я слушала ее рассказ. И, как из осколков, складывалась картина прабабушкиной юности. Ведь я запомнила только, как, когда я была маленькой, она нянчилась со мной, мы ходили в лес, собирали грибы, ходили на кладбище навещать родственников и убирали их могилы. Я даже и подумать не могла, что эта маленькая старушка столько пережила в своей жизни. Я очень ее любила, но вскоре прабабушки не стало…

Первые страницы

В моих руках старый, пожелтевший блокнот. На задней стороне обложки напечатано: «Изготовлено из отходов бумаги в типографии „Новая жизнь“ в 1941 году». Сверху надпись простым карандашом: «Иные нынче времена…» Прабабушки уже несколько лет нет снами. Как жаль, что я мало расспрашивала ее о прошлом, которое было для нее настоящим…

Мне кажется, что записи помогли выжить прабабушке в страшных условиях, она передавала в блокноте тяжелые мысли, переживания, и от этого ей становилось немного легче. Не все записи мне понятны. И теперь никто уже не объяснит их… На первой странице блокнота запись:

«Коменданту т. Шустовой.

Пропишите и предоставьте место в общежитии по Фонтанке д. № 20… Полихиеву».

Неразборчивая подпись. Дата: 22.8.41.

22 августа 41-го года. Ровно два месяца уже шла война. Шустова Надежда Михайловна – это моя прабабушка, из рассказов я знаю, что она тогда работала комендантом общежития.

А дальше любопытные записи. Излагаются законы Ньютона: «Всякому действию есть обратное противодействие. Например, при выстреле из винтовки она отдает назад…» Можно догадаться, что прабабушка училась в вечерней школе, ей было тогда двадцать лет.

И снова непонятные записи:

«Наряды за август 1941.

Театральная, 2… Лонское шоссе… Набережная р. Пряжки… Фонтанка… Ушаковская…»

Наверное, прабабушка давала наряды жильцам общежития на разные работы. Ушаковская набережная – это улица, на которой она жила.

Немцы сбрасывали на город зажигательные бомбы, «зажигалки», как их называли ленинградцы. Для борьбы с пожарами предназначалось и следующее распоряжение:

«Председателю артели стройпром от коменданта Шустовой. Ввиду необходимости охраны чердачных перекрытий прошу вашего распоряжения отделу снабжения о доставке суперфосфата для общежитий Ушаковская 7а и Лонское шоссе дом 5 бар № 8-№ 16.

30/VIII – 41. Ком-нт: Шустова».

Это распоряжение, видимо, было уже трудно выполнить, потому что на следующей странице сделана запись о том, что суперфосфат доставлен не был. Дата внизу—5 сентября 1941 года…

Трудные дни

Именно в эти дни, в конце августа – начале сентября, фашистская армия возобновила наступление на Ленинград и прорвала оборону советских войск. 8 сентября, захватив Шлиссельбург и прорвавшись к Ладожскому озеру, враг окружил Ленинград с суши. Началась 900-дневная блокада города. 611 дней город подвергался интенсивному артиллерийскому обстрелу и бомбардировкам.

Блокада поставила город в чрезвычайно тяжелое положение. Самым страшным испытанием был голод. В сентябре-ноябре нормы выдачи хлеба населению снижались пять раз. Суточная норма хлеба в ноябре-декабре 1941 года составляла рабочим 250 г, служащим и иждивенцам—125 г. А хлеб, который выпекался к тому же с большой долей примесей, был практически единственным продуктом питания, остальное выдавалось в мизерном количестве, с задержками и перебоями.

И все-таки я не до конца представляла трагедию ленинградцев, оказавшихся в блокадном городе, пока не прочитала записи своей прабабушки.

«10–11.09.41 г.

В ночь 10 на 11-ое сентября 1941 г. пострадали наши дома на Ушаковской 7а. Все, что осталось, собрала, перевезла к дяде Ване на Правду 12. Успокоения нет, приходится переживать такой ужас, что надо хуже, да нельзя. Собираемся в нашу комнату для разрешения тяжелых вопросов. Т. Аня, Груша, Зоя, Лена, Леля, Вера, иногда заходит Анастасия Дмитриевна. Бывает каждый день, пьем чай за одним столом. 19.09.41 я уезжаю с т. Марусей к ней в Автово за вещами. Она ночевала у нас. Был такой страшный день, так бомбили! Невозможно было находиться на втором этаже. Как кончилась тревога, мы пошли к Нарвским. Пришлось идти пешком, трамваев не было, так устали и ночевали у Нарвских, у ее свекрови. Ночь была ужасная. У Нарвских сброшено четыре бомбы, у нас заколыхался весь дом, и вылетели все стекла, но все было пережито, с большим страхом и волнением».

Так выглядели обстрелы Ленинграда глазами моей прабабушки. На плане современного Санкт-Петербурга я отыскала это место – Ушаковская набережная. Напротив острова Каменный – набережная Невы. Не так далеко от Пискаревского кладбища. В блокадном Ленинграде за первый год умерло от голода около миллиона человек. Страшная цифра…

«20.09.41 г.

Суббота, едем с вещами на Правду. Приезжаем и застаем: увы, половина дома разбита, вещи на улице, крики, стоны. Оказалось, Зоя убита, Анастасия Дмитриевна тоже, Груша контужена, Васютка Дунина тоже. Вещей, конечно, не жаль, жаль людей. Многие сидели под засыпкой. Грушина и Ульянина комнаты разлетелись, что ничего не собрать. Вообще переживать приходится порядочно, все так отражается на нервах. Неизвестно, переживем или нет».

Следующая запись датирована уже началом декабря. Что пришлось прабабушке пережить за это время? Из воспоминаний переживших блокаду можно узнать страшную правду о зиме 41-го.

У сгоревших Бадаевских складов, где хранились запасы продуктов, люди набирали в пакеты земли, потом ее мочили в воде, цедили, потом кипятили и пили сладкую от расплавленного сахара воду… Очереди за хлебом. Страшно было потерять карточку – тогда наступало ужасное время. Бывало, карточки воровали… В пищу шло все, что содержало в себе хоть немного съедобное. Столярный костяной клей, из которого варили «кисель», кожаный ремень, который прокручивали через мясорубку… Страх перед крысами, они хозяйничали по подвалам – собак и кошек блокадники вынуждены были съесть… Девушки тушили на крышах в песке «зажигалки» – брали аккуратно за «хвост», чтобы не покалечить друг друга, и засовывали их глубоко в бачки с песком, стоявшие на крышах. В случае бомбежки люди, не успевшие укрыться в бомбоубежище, вставали у несущей стены в комнате…

Черная тарелка на стене, из которой доносился звук метронома. Тарелки не выключали, ждали объявления о воздушной тревоге. Немецкие самолеты летали низко над Невой, даже летчиков можно было разглядеть: в больших летных очках и черных шлемах.

Вот запись в прабабушкином дневнике, сделанная уже в декабре:

«01.12.41 г.

Заболела. Ходила к врачу, дали бюллетень. Весь день хожу, плачу. Съела утром хлеб, весь день голодная. Мамочка, милая моя, не сходит с ума, я уже реку слез пролила, вспоминая все, ее слова. Дорогая моя, милая, неужели мне с тобой больше не свидимся, хотя бы на час, хотя бы обмолвиться одним словом. Были четыре тревоги, бомбы кругом, дальнобойные садят. Нисколько не пахнет жизнью. Каждая минута ожидается со смертью <…> Господи, приведи побывать в Лучкине, Господь Батюшка, Спаситель, не отступись, не дай умереть с голоду или под бомбежкой, дай увидеть родную мамочку».

«02.12.41 г.

Сегодня сутра в 6.30 сбегала в булочную, хлеб съела. Пошли в Райсовет с Наткой. Принесли радостную весть по эвакуации, но только это не успокаивает. Все тянут, через 3–4 дня <…> Силы уходят. Спать ложусь совсем голодная, опять ревела целый день, милая мамочка, ты не выходишь у меня из головы. Ты не знаешь о том, что твоя дочка, убитая горем, совсем голодная с больной головой ложится спать. Только бы забыться от голода и сильного истощения.

Господи, не дождаться, когда муки кончатся».

«03.12.41 г.

Сегодня получила превеликую радость, хотя осуществление ее далеко не скоро, записалась на эвакуацию. Боже мой, как была бы я рада, если бы это совершилось в самом деле <…> Господь, Спаситель Батюшка, не отступись, дай встретиться с милой мамочкой».

«06.12.41 г.

«07.12.41 г.

Сегодня воскресенье, каждое утро просыпаюсь от бессонницы. Время еще пяти нет, а я уже наплакалась. Видела во сне маму и вот деревня не выходят с ума. Милый родной дом, дорогие родные уголки, моя родная мамочка всегда у меня перед глазами. Неужели мне этого ничего не видать? Я болею вот уже седьмой день, иду к врачу, не выписали, бюллетень продлили до 10.12.41. Съездила я к тете, поговорили, побеседовали, угостила она меня чаем с конфетами. Я с 01.12.41 не могу получить конфеты. Накормила обедом – горохом густым без хлеба, и то хорошо».

«08.12.41 г.

Сегодня встала рано. Заняла очередь за конфетами, не знаю, будут или нет. Должна поехать в контору насчет дров для тети Мани и узнать насчет эвакуации. Сегодня опять во сне видела маму, пришли мы на гнезда обирать яйца.

И сена не видать, все яйца лежат…

Я уже поплакала, вот сижу пишу, а мама у меня в глазах то в летней одежде, то в зимней. Такая тоска, даже сама не представляю, что такое <…>».

«16.12.41 г.

Сегодня я чувствую себя очень плохо, очень болит спина, ноги и голова. Ходила в больницу, толку не добилась. Вызывали на дом врача. Сегодня я видела милую мамочку, она несла много яиц, потом несла много колбасы и большущий пирог с творогом. Видела свой огородец, гумно, маленьких ребят. Опять расстроилась, как увижу во сне маму, так тоска невыносимая. Дом не идет с ума. Про эвакуацию пока что ничего не известно, говорят – не скоро. Господи, Боже мой, не дождаться того времени, когда придется скрыть глаза от проклятого Ленинграда. Я не хочу на него смотреть! Мне надоел голод, холод, покойники на каждом шагу, все это так омерзело и опротивело. Боже мой, не отступись, помоги выбраться из этой каши. Милая мамочка, хочу только встречи с тобой. День, 12 ч. 20 мин.».

Горькие слова о любимом Ленинграде. Можно понять прабабушку – его вид был связан с голодом, лишениями. Но потом, преодолев все военные трудности, прабабушка снова захочет увидеть город на Неве. Он будет ей сниться, но только мирный, довоенный город… Она даже напишет стихи о Ленинграде.

«17.12.41 г.

Проснулась рано, не спится, расстроена, видела во сне маму, Лучкино. Сон на среду, что-то предвещает. Над Лучкином целая стая самолетов. Я, мама, бабушка, Анна Маслова и Нюрка. Зашли бы в подвал, опасаясь бомбежек. В подвале хорошо, чисто и уютно, пол крашеный, шкафы стоят <…> Как будто и свой дом видела, в нем была, потом проснулась, поплакала.

Как всегда, отправляют на лесозаготовки. Я вчера получила бюллетень, но, а Надя собирается одна, мне так ее жаль до крайности. И она поплакала, простились, велела писать ей письма. Клава ушла на работу. Мне так обидно на свою жизнь. Встала, стала собираться на рынок. Надо сходить, может, что продам или выменяю <…> Дома мне не бывать, эвакуировать не собираются, силы истощаются с каждым днем. Так, наверно, и придется умирать в проклятых стенах Ленинграда, противного, вонючего города.

Милая мама, ты ничего не знаешь и не чувствуешь моих переживаний, как мне тяжело в настоящий момент. Милая ты моя, дорогая, умирала бы вместе с тобой. Вся отрада – увижу тебя во сне да запишу в эту книжку. Письмо написать и то бесполезно, не иду».

Сны и записи в блокнот были спасением для прабабушки. Они были для нее опорой, без которой трудно было выжить в тех страшных условиях.

«31.12.41 г.

Уже легла спать, но не спится, радио действует на нервы, передают концерт. Вспоминается ночь 31.12.39 г., в каком бурном веселье она проходила, и что нынче, ведь сегодня доживаем 1941 год. Какой он был тяжелый, но все-таки, несмотря на всякие трудности, домаяли. Я вспомнила своего дядю, который живет в Москве. Родной мой дядя Митя, в каком чувстве у вас проходит сегодняшняя ночь? Милая мама, как там готовится к встрече Нового года, ну а я, наверно, всех лучше: вечером арт. обстрел, ругань, скандал, так все не мило и противно. Вместо того чтобы быть где-то на карнавале или на вечере. Лежишь в холоде и голоде под страхом, в ожидании чего-то. Одно радио предает немного бодрости. Ложусь спать и загадываю, если приснится хороший сон, то встречусь, несмотря ни на что, ни на какие трудности, с милой мамочкой. Господь, Спаситель, не отступись, помоги пережить все, ожидающее меня впереди. Итак, до свидания, старый 1941 год. А завтра встретим новый 1942 год, не знаю, радостно или нет. Радость, если только прибавят хлеба да разобьют врага, освободят дорогу да Господь приведет встретиться с милой мамочкой. Время 23 часа 20 мин., ложусь спать».

«06.02.42.

Да! Вспомнила, что надо кое-что записать из своей жизни. Обещали много, но на факте – нет. Хотели эвакуировать, только пообещали, на этом все и кончилось. Напрасно я радовалась и ожидала встречи с мамой. Прожила я месяц 1942 года. Вчера я услышала неприятную новость, подруга всего моего детства, с родины, Надя Крылова сошла с ума. С ней мы недавно встречались, ночевала она у меня на новой квартире, на Правде д. 4 кв. 23, разговаривала, правда, за ней уже было немного заметно. Я ее проводила до Загородного, распрощались. Мы с ней поплакали, и так она ушла. И вот результат всего голода довел мою подругу до сумасшествия. И так я осталась одна на произвол судьбы. Не с кем поговорить и посоветоваться. Теперь я решала другое: от нашей организации направляют на лесозаготовки 10 человек. Я решила ехать во что бы то ни стало. Только бы удалось уехать, боюсь за себя. Тоже бы не стать как Надежда.

Писать домой я не решаюсь, не стоит расстраивать родных ее. И так сижу и думаю, оправится она или нет. Сегодня мы должны были уехать в 5 часов, но эшелон не подошел, мы остались до 08.02.42. Не знаю, как там будет, уедем или нет.

Сегодня взяла хлеб за 9-ое число, а говорят, завтра прибавят жиров 300 гр., но ничего не сделать. Устроюсь на новом месте, как обстановка будет и питание. Вот за этот период что мне пришлось пережить. Переживаю за Натку и ее мать, не знаю, как и сообщать буду, ну хороших буду ожидать перемен в своей жизни. Запишу еще, что повстречаю на пути».

Страшные строки о подруге Наде Крыловой. И все мысли о еде. Моя бабушка рассказывала о страшных случаях в блокадном Ленинграде, о которых она слышала от моей прабабушки. Так, прабабушкин родственник дядя Ваня, когда она пришла к нему, варил человеческие кости, предлагал прабабушке поесть человеческое мясо, но она отказалась, не смогла это сделать. А другой знакомый, Ефим Ипполитович, снимал с трупов, которых в блокадном Ленинграде на улицах было много, украшения, даже золотые зубы, складывал их в чемоданчик и потом обменивал ценности на продукты. Голод толкал обессилевших людей на такие ужасные поступки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.