Крещение боем

Крещение боем

Для многих советских воинов, принимавших участие в боях у озера Хасан, в том числе и для автора этих строк, те пятидесятилетней давности события явились настоящим испытанием на прочность, на профессиональное мастерство, крещением первым боем.

События развивались таким образом, что сил пограничников, ведущих ожесточенные бои с вторгшимися на нашу землю японскими войсками, явно не хватало. Японцы ввели в бой 19-ю и подтянули к границе 15-ю и 20-ю пехотные дивизии, механизированную бригаду и кавалерийский полк. Кроме того, для поддержки сухопутных войск агрессор выдвинул в устье реки Туманган отряд боевых кораблей в составе одного крейсера, 14 миноносцев, 15 военных катеров.

Командующий Дальневосточным фронтом Маршал Советского Союза В. К. Блюхер, проанализировав сложившуюся в районе озера Хасан обстановку, приказал командиру 40-й стрелковой дивизии полковнику В. К. Базарову совместно с подразделениями пограничников обеспечить неприкосновенность советской границы. Одновременно в боевую готовность приводились и другие соединения будущего 39-го стрелкового корпуса, в состав которого вошли 40, 32 и 39-я стрелковые дивизии, 2-я механизированная бригада, а также авиация 1-й Приморской армии.

После получения приказа В. К. Базаров сразу же поднял дивизию по тревоге. В ее состав входили 118, 119 и 120-й стрелковый полки, 40-й отдельный танковый батальон и два артиллерийских полка. Форсированным маршем стали выдвигаться в район боевых действий. Сосредоточиться они должны были в районе Зайсановка, Заречье. Но, чтобы выйти в указанный район, частям и подразделениям дивизии предстояло совершить труднейший марш по сильнопересеченной местности. Следует учесть, что непосредственно в районе озера Хасан но было ни одной сколь-нибудь пригодной для передвижения войск проселочной дороги. И конечно, это не могло не осложнить своевременное выполнение задачи, затрудняло выход наших войск в район сосредоточения.

А тут еще непролазная грязь, образовавшаяся после прошедшего накануне дождя. В ней застревали обозы, не могла идти артиллерия. С большими потугами стрелковые части со средствами усиления буквально продирались к цели. И все-таки воины дивизии делали все, чтобы как можно быстрее выйти в назначенный район и с честью выполнить приказ. Все горели одним желанием, одним стремлением — скорее к месту боя! Совершая марш, все подразделения боролись за то, чтобы привести орудия и машины на исходное положение к сроку и в отличном состоянии, чтобы ни одна из повозок и машин не отстала, чтобы вся боевая техника была в полной боевой готовности. Командирам подразделений и партийно-комсомольскому активу так и было сказано: тот, кто лучше всех совершит марш, будет первым введен в бой.

К району озера Хасан всю ночь двигались и танки. Танкистам повезло: ночь на 30 июля выдалась пасмурная, безлунная. Темнота маскировала движение танков, но она же увеличивала и трудности марша — ведь танки шли без света. Лишь сзади еле заметными светляками мерцали стоп-сигналы, но и они были так замаскированы, что, стоило танку на несколько метров отклониться в сторону, его водитель терял из виду сигнальные огни впереди идущей машины. Поэтому механики-водители определяли путь не столько зрением, сколько слухом. От чрезмерного напряжения у водителей затекали руки, но ни один из них не хотел оставить свое место. «Много самоотверженности, мужества и подлинного героизма проявили танкисты во время ночного марша», — записал в своем дневнике командир танковой роты старший лейтенант М. Сирченко, впоследствии награжденный орденом Ленина. Подводя итоги этого марш-броска, он отмечал, что «ни один танк не вышел из строя, не было ни одной малейшей аварии, ни одной задержки».

Прибывший к месту событий 3-й батальон 118-го стрелкового полка 40-й стрелковой дивизии был готов вступить в бой. Командир старший лейтенант А. Рогодеев, оценив обстановку, принял решение контратаковать японцев, чтобы остановить их наступление. Активное участие в подготовке батальона к бою принимал секретарь парторганизации полка лейтенант И. Мошляк. Роты батальона, в состав которых вошли и пограничники, развернулись у заставы «Подгорная» и пошли вперед. Их продвижение поддерживали легкие пушки. Противник дрогнул, начал пятиться. Высота 62,1, которую всего лишь полчаса назад заняли японцы, вновь стала нашей. Батальон очистил от японцев все восточное и часть южного побережья Хасана. Однако, обескровленные в жестоком бою, подразделения продолжать наступление дальше были не в состоянии. Сил для этого было крайне мало. Японцы начали в спешном порядке закрепляться на холмах, подтягивать резервы, открыли интенсивный огонь из орудий и минометов.

Уже после заката солнца 1 августа 40-я стрелковая дивизия основными своими силами сосредоточилась в дефиле между озерами Хасан и Дорицине. В 22 часа в Заречье комкор Г. М. Штерн поставил ей боевую задачу: во что бы то ни стало уничтожить японцев в районе сопок Безымянная, Заозерная и обеспечить неприкосновенность нашей границы на этом участке.

Ночь в частях и подразделениях соединения прошла в напряженной подготовке к бою. После ливня дороги раскисли. Танки буксовали. Пушки солдаты доставляли на огневые позиции буквально на руках. А сколько ящиков снарядов, мин, патронов было перенесено к пунктам боепитания, к передовой! Ночью в дивизии никто не сомкнул глаз. В ротах и батареях прошли партийные и комсомольские собрания. Коммунисты и комсомольцы выступали наперебой, заверяли командование и свои партийные организации, что в предстоящем бою ни один красноармеец не дрогнет, приказ будет выполнен. Принимаемые краткие и конкретные решения сводились к тому, что каждая партийная и комсомольская организации считали делом своей чести и доблести обеспечение выполнения приказа командования. Собрания проходили на огневых позициях артиллерийских батарей, в местах сосредоточения войск для наступления. На них обсуждались вопросы, связанные с выполнением боевой задачи, а также рассматривались заявления о приеме в партию, которых в это время было особенно много. Каждый воин хотел идти в бой коммунистом.

Вот как накануне боя проходило партийное собрание в 118-м стрелковом полку 40-й стрелковой дивизии.

…У подножия сопки в кустах собрались в тесный кружок бойцы. Они были в полном вооружении — с винтовками, пулеметами, на поясах висели гранаты. Впереди и на флангах были выставлены дозоры и секреты красноармейцев. Они охраняли личный состав, присутствовавший на собрании, от неожиданного налета врага.

Секретарь партийного бюро полка лейтенант И. Н. Мошляк открыл партийное собрание. Из предосторожности люди говорили вполголоса: японцы находились в нескольких десятках метров.

С кратким докладом выступил комиссар полка старший политрук Бондаренко. Он рассказал коммунистам о задачах предстоящего штурма сопки Заозерная, призвал их к тому, чтобы успешно выполнить боевую задачу — разгромить врага и очистить советскую землю от японцев. В обсуждении доклада приняли участие многие коммунисты. Их выступления были предельно краткими, но все они выражали решимость в предстоящем бою с честью оправдать высокое доверие ленинской партии, выполнить свой патриотический и воинский долг. Особенно взволнованно говорил о готовности выполнить приказ командования коммунист лейтенант И. Лазарев.

— Несмотря на свое ранение, я в состоянии еще двигаться, командовать и стрелять, — сказал он. — Я пойду в бой, чтобы добиться выполнения боевой задачи.

…Атака частей и подразделений 40-й стрелковой дивизии была назначена на 2 августа. Главный удар наносился силами 119-го и 120-го стрелковых полков с приданным 32-м отдельным танковым батальоном и двумя артиллерийскими дивизионами. На Безымянную с севера наносился основной удар, а вспомогательный — с юга 118-м стрелковым полком.

К исходу 2 августа вышел на северо-восточные склоны сопки Безымянная 119-й стрелковый полк. Озеро Хасан ему пришлось преодолевать вброд и вплавь. Когда промокшие, уставшие бойцы вышли из воды, на них обрушился шквал огня противника. Подразделения были вынуждены залечь и окопаться.

Некоторое время спустя, после получения сигнала атаки, первым поднялся политрук П. Лысенко. Он увлек за собой вперед, на врага бойцов стрелковой роты. Политрук получил два ранения, но остался в строю. Только после того, как он в третий раз был тяжело ранен, бойцы вынесли его с поля боя.

Бесстрашно и мужественно бился с врагом красноармеец И. Гудзь. Поражая врага огнем из винтовки, мастерски орудуя штыком, он сумел «уложить» несколько вражеских солдат и офицеров. Беря в пример политрука, несмотря на ранение, Гудзь продолжал вести бой.

Приказание проникнуть в тыл противника получил командир стрелкового взвода комсомолец Я. Борисенко. Вместе с пятью бойцами он пробрался в расположение врага. Среди японских солдат поднялась паника. Но именно на это и рассчитывал Борисенко. Укрывшись в траншее смельчаки разведали вражеские силы, а затем незаметно, без потерь возвратились в свой полк.

120-й стрелковый полк, овладев восточными скатами сопки Безымянная, пытался развить успех, но, испытывая сильное противодействие противника, вынужден был прекратить атаку и залечь.

К исходу того же дня на восточные и юго-восточные скаты сопки Безымянная вышел 118-й стрелковый полк.

Пехотинцев поддерживали танкисты 32-го отдельного танкового батальона полковника М. В. Акимова.

Умело, мужественно вел неравный бой экипаж танка Т-26 комсомольца А. Кутузова из 2-й танковой роты 40-го танкового батальона. Его танк во время атаки был подбит.

Пять часов мужественные воины отражали атаки врага, который пытался захватить танк. Экипаж уничтожал японцев огнем своей пушки и пулемета. Когда пулемет, поврежденный врагом, замолчал, танкисты начали расстреливать вражеских солдат из личного оружия через башенные отверстия. Вскоре на помощь попавшему в беду экипажу устремился танк комсомольца Солянина. Рассеяв и частично уничтожив японцев, танкисты помогли товарищам выйти из боя…

А бой продолжался до поздней ночи. Несмотря на мужество и отвагу воинов, 40-я стрелковая дивизий понесла большие потери. Если учесть, что она вступала в бой по частям и после изнурительного марша, то становится ясным, что воины ее не могли продолжать выполнение поставленной задачи. К этому времени в район боевых действий подошли части 32-й стрелковой дивизии полковника Н. Э. Берзарина и 2-й отдельной механизированной бригады полковника А. П. Панфилова. Автору этих строк довелось в те дни командовать танковым взводом в составе 2-го танкового батальона этой бригады.

…Во 2-ю механизированную бригаду, куда мне было предписано прибыть для прохождения службы после окончания Харьковского бронетанкового училища, я прибыл в начале июля. С первых же дней я почувствовал, ощутил, что нахожусь во фронтовой обстановке и на нас, дальневосточников, возложена величайшая ответственность за охрану неприкосновенности нашей границы, что именно здесь больше, чем в другом месте, «в воздухе пахнет грозой».

Теплым, солнечным июльским днем на попутной машине из Уссурийска я добирался до лагеря, где находилась бригада. Дежурный, такой же, как и я, молодой офицер с двумя «кубиками» в петлицах гимнастерки, тщательно проверив документы, направил меня в отделение кадров.

— Прошу немного подождать, — сказал начальник, оторвавшись от разложенных на столе документов. — Вас пригласят.

Я вышел из штаба и направился к расположенной неподалеку беседке, выкрашенной зеленой краской и плотно обвитой плющом и диким виноградом. Достал купленную утром газету, пробежал глазами заголовки: «На фронтах в Испании», «Гитлеровская агентура в Финляндии», «План фашистского нападения на Чехословакию», «Краснознаменный Дальневосточный фронт готов дать отпор любому врагу». Это — уже о нас. Только углубился в чтение — меня окликнули и пригласили зайти в отделение кадров.

Начальник встретил меня радушно и тепло, внимательно выслушал, подробно рассказал о людях бригады — солдатах, младших командирах, начальствующем составе.

После беседы с ним у меня сложилось мнение, что нас, выпускников училищ, здесь ждали, что мы здесь нужны. Это мнение еще более укрепилось после беседы с командиром и комиссаром батальона, где мне предстояло служить в качестве командира танкового взвода. Беседа была доброжелательной, товарищеской. Я чувствовал, что попал в дружную семью боевых товарищей, и от сознания того, что служба начинается в спаянном коллективе, на сердце становилось тепло и радостно, отодвинулись на задний план волнения, присущие каждому выпускнику училища перед приездом в части: а как там люди? как сложится служба?

Твердую руку товарищей, взаимовыручку, поддержку я чувствовал во всем: в организации и проведении обучения и воспитания подчиненных, изучении боевой техники, в ее практическом применении и т. д. Даже в простых житейских вопросах товарищи и командиры оказывали помощь, за которую и поныне я им благодарен.

С особой признательностью вспоминаю своего командира роты — старшего лейтенанта Казакова, человека энергичного, решительного, большого знатока танковой техники. Казалось, разбуди его среди ночи, задай любой вопрос по технике и он тут же ответит. Он любил скорость, огонь, маневр, и мне казалось, что боевые возможности нашего Т-26, по тем временам машины неплохой, его не удовлетворяли. Бывало, вернемся с тактических учений с боевой стрельбой, приведем технику в порядок, сделаем разбор, и ротный мечтательно говорит: «Эх, если бы нашему танку пушечку посильнее да скорость побольше! Можно было бы творить чудеса». И мы представляли, какие бы он мог еще творить чудеса, если даже и на этой машине Казаков решал, казалось, непосильные задачи. На занятиях в поле, на танкодроме он показывал нам, как нужно преодолевать противотанковые заграждения, метко стрелять, умело использовать в бою рельеф местности, сочетать огонь и маневр, то есть учил всему тому, что называется арифметикой боя и что потом так нам пригодилось в настоящем бою. Основной формой воспитания и обучения у него была индивидуальная работа. Ее методам Казаков постоянно учил и нас — командиров взводов. Хорошо помню, что он несколько раз убеждался, насколько точно я понял боевую задачу. По-геройски вел нас и в настоящий бой.

Там, на Хасане, наш командир роты, верный своим принципам, действовал решительно и смело, проявляя мужество, героизм, но бой есть бой: танк его был подбит, а он смертельно ранен.

Мне повезло еще в том, что в нашей роте служили заместителем командира по технической части техник-лейтенант 1 ранга Александров и командир взвода лейтенант Болдаков — участники войны в Испании. Они щедро делились с нами боевым опытом.

Жизнь в лагере шла по заведенному распорядку: подъем, зарядка, завтрак, занятия в классах, в поле, на технике и т. д. Я знакомился с подчиненными, изучал их, они изучали меня, проводил занятия, — одним словом, занимался тем, чем положено заниматься командиру взвода с подчиненными. Первые месяцы после училища, естественно, чувствуешь значительное возрастание нагрузки, нехватку времени. Если в училище отвечал только за себя, то теперь в моем подчинении находились люди, которых я должен был и обучать, и воспитывать, и заботиться о том, чтобы у них было все, что им положено. В те дни меня избрали в партийное бюро батальона, так что занимался и ответственной, ко многому обязывающей партийной работой, которая тоже требовала немало времени.

Но, как известно, в молодости все задачи решаются проще и легче. С детства привыкший к труду, наученный добиваться поставленной цели, я старался как можно быстрее преодолеть трудности командирского становления и походно-боевой обстановки. Должен сказать, что напряжение боевой и политической подготовки в бригаде было предельное, оно соответствовало напряженному положению на границе Дальнего Востока. Каждый день приходили сообщения о том, что японская военщина сосредоточивает силы в районе озера Хасан, совершает провокационные акты против советских пограничников.

Через несколько дней нас, молодых лейтенантов, приняли командир и комиссар бригады. Они внимательно каждого выслушали, расспросили о первых впечатлениях, о том, как устроились, какие встретились трудности. В заключение и командир, и комиссар, еще раз напомнив об обстановке, посоветовали с полной серьезностью, с чувством высокой ответственности отнестись к выполнению каждой учебно-боевой задачи. У нас неспокойно. Японцы проявляют большую активность на границе, сосредоточивают силы. Можно ожидать любой провокации.

Буквально через несколько дней после этого разговора мы узнали, что 29 июля японские самураи, нарушив государственную границу, атаковали сопки Безымянная и Заозерная. Советские пограничники дали достойный отпор агрессорам. Однако ни у кого не было уверенности в том, что враг не предпримет новую авантюру. И эти опасения подтвердились.

* * *

Бригаду подняли по тревоге рано утром. В то время к тревогам нам было не привыкать: проводились учения, отрабатывались нормативы и каждый выезд в поле предварялся тревогой, но на этот раз не было проверяющих, записывающих в блокноты наши недостатки. Экипажи подготовили машины к выходу, ждем указаний. Прибывший вскоре из штаба командир роты старший лейтенант Казаков поставил задачу: предстоят большие учения, бригада выдвигается в заданный район. Мы на картах уточнили маршрут движения, особенности марша, нанесли пункты остановок для осмотра техники и отдыха. День обещал быть жарким: на машинах, кронах деревьев, на не успевшей еще пожухнуть траве лежала обильная роса, в капельках которой мириадами искр засверкало восходящее над перелеском солнце. Засуетились, зачирикали в кустах воробьи, в недалеком перелеске пропела иволга — природа просыпалась ото сна, радуясь наступающему утру, представ перед нами во всей своей красоте. Сердце радовалось от необозримого приволья родного края, где живем, служим, выполняем свой партийный и воинский долг.

Вскоре поступила команда: «Заводи!» Механик включил двигатель, и мы, соблюдая установленный порядок, двинулись из лагеря. Сизый дым от работающих на малых оборотах двигателей медленно поднимался вверх, смешиваясь с рассеивающимся туманом.

Наконец лагерь остался позади, колонна танков выбралась на грунтовую дорогу и, добавив скорость, двинулась вперед. Мы догадывались, что коль маршрут на юг, то, значит, в район озера Хасан.

Примерно часов в 8 утра перешли вброд маленькую речушку и стали двигаться по узкой, извилистой, с постоянными подъемами и спусками проселочной дороге. Часов в 9 утра остановились. Привели себя в порядок, позавтракали, осмотрели технику, устранили выявленные на переходе неполадки, замаскировали машины, отдохнули. С наступлением темноты — в путь.

На следующей дневке в батальоне состоялся митинг. Командир батальона майор Меньшов и комиссар старший политрук Туляков выступили перед личным составом и сообщили, что мы идем выполнять боевую задачу: выбить самураев с советской земли в районе озера Хасан.

Смотрю на людей: хоть и так догадывались, куда идем, но после официального сообщения лица посуровели, брови нахмурены, чувствуется, что сердца их кипят гневом и ненавистью к подлым захватчикам. Выступившие на митинге офицеры, в том числе и я, младшие командиры, красноармейцы говорили о своей готовности с честью выполнить приказ Родины, о том, что танкисты не подведут в бою, будут действовать смело и решительно.

Вспоминая сегодня тот митинг, поведение моих товарищей в боевой обстановке, хочу подчеркнуть большую роль партийно-политической работы. В результате ее каждый из нас умом и сердцем понял, какая ответственная задача возложена на наши плечи, почувствовал себя гражданином великой свободной страны, сыном единой дружной семьи, для каждого из нас понятие Родины стало конкретным, реально ощутимым, предметным. Родиной был вот этот край, дорога, речушка, это небольшое озеро с окружавшими его высотами, которые японские захватчики пытаются отторгнуть от нашей земли. Я вспоминаю тот митинг и думаю о том, что ведь никто из нас еще не был в бою, но каждый хорошо знал, как воевали наши отцы в гражданскую, как сражались советские люди в интернациональных бригадах в Испании, представлял жестокое лицо поднимающегося на Западе и Востоке фашизма и крепко, как священную заповедь, помнил слова популярной в то время песни: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим…»

Вспоминается живая индивидуальная работа с каждым из нас, которую в ходе марша вели комиссар батальона Туляков и секретарь парторганизации Дроздов. И днем, и ночью они встречались с командирами рот, взводов, с экипажами, интересовались всем и знали об офицере и бойце буквально все, настраивали воинов на боевой лад.

Последний переход к Хасану был особенно трудным. Как я уже писал, непосредственно в этом районе не было даже сколько-нибудь пригодной проселочной дороги. Ночь выдалась темная, шли с погашенными фарами, и только сзади тускло мерцали фонарики. От чрезмерного напряжения у механиков-водителей костенели руки. К утру подошли к бухте Экспедиции и начали переправляться вброд. По обеим сторонам брода были расставлены вехи. Впечатление сказочное, особенно когда вышли на середину. Берега в дымке и еле видны — такое впечатление, что колонна танков идет вплавь. А вскоре появились разрывы зенитных снарядов в небе. Все почувствовали боевую обстановку, стали более настороженными и более сосредоточенными, подтянутыми. Я не утверждаю, что это закономерность, но заметил, что и в боях на Хасане, и в Великую Отечественную, и в послевоенное время экстремальные условия у большинства людей, естественно, повышали чувство ответственности.

Итак, вторая механизированная бригада прибыла в район озера Хасан, где уже шли боевые действия, но противник еще не был выброшен с захваченной им советской территории.

В середине дня до нас было доведено решение вышестоящего командования о том, что 2-й танковый батальон придается 40-й стрелковой дивизии, которая наносит удар с юга в полосе между государственной границей и озером Хасан. 3-й танковый батальон был придан 32-й стрелковой дивизии, наступавшей с севера. Мы готовили к бою оружие, технику, пополняли боеприпасы, заправлялись горючим.

В экипажах и подразделениях проводились беседы с личным составом. Командиры и политработники рассказывали подчиненным, как следует действовать в атаке, чтобы успешно решить поставленную задачу. Из рук в руки передавалась выходившая в бригаде многотиражная газета «Боевой смотр», в которой описывались действия танкистов, принимавших участие в боях 2 августа. Особенно запомнилась заметка о действиях в бою экипажа танка Т-26, которым командовал комсомолец М. Баранов. Его танк прорвался к проволочному заграждению японцев, уничтожая огневые точки врага, сдерживавшие наступление нашей пехоты. Огнем своей пушки Баранов подавил две пулеметные точки, но неожиданно танк остановился — засел в болоте. Небольшая группа японцев, незаметно подобравшись к машине, подожгла ее резиновые катки.

— Нет, гады, советские танкисты не сдаются! — крикнул Баранов, стремительно выпрыгнул из машины, в упор расстрелял опешивших самураев. С помощью башенного стрелка сбил пламя. Подоспевший тягач вытянул танк из болота, и он снова двинулся на врага.

Газета рассказывала также о мужестве и отваге пограничников, пехотинцев, артиллеристов, летчиков, призывала действовать так, как они…

После того, как действия 40-й стрелковой дивизии 2-го августа не привели к успеху, командование решило вывести из боя ее главные силы. 118-й стрелковый полк под прикрытием одного стрелкового батальона и роты танков к 14 часам 40 минутам 3 августа отошел к высоте 62,1.

Японцы пытались организовать преследование 119-го стрелкового полка, отходившего в другой район. Но враг встретил решительное сопротивление. Путь ему преградили и танки 32-го танкового батальона. Самураи были вынуждены отказаться от своего замысла: очень уж большими были потери. К 15 часам 3 августа дивизия сумела выйти из боя и сосредоточиться в указанном районе. До 5 августа бойцы и командиры соединения занимались ремонтом боевой техники, пополняли боезапас и продовольствие, готовили оружие к новым боям.

В чем же была причина того, что наступление дивизии 2 августа было неудачным? Дело в том, что в бой она вступила без тщательной подготовки, раздробленно и с ходу. Силы противника были явно недооценены, местность недостаточно разведана, пехота слабо взаимодействовала с танками и артиллерией.

Следует также учитывать, что дивизия лишилась поддержки авиации: сильный туман настолько плотно окутал место боя, что ни один самолет не смог взлететь.

Положение надо было исправлять. Следовало усилить, централизовать руководство боевыми действиями. Именно поэтому 3 августа начальник штаба Дальневосточного фронта комкор Г. М. Штерн приказом Наркома обороны СССР был назначен командиром 39-го стрелкового корпуса. В его состав вошли 40, 32 и 39-я стрелковые дивизии и 2-я отдельная механизированная бригада.

Жизненный путь Григория Михайловича Штерна был показательным и интересным во многих отношениях.

Г. М. Штерн был сыном врача — интеллигентного, высокообразованного человека. Юношей Штерн принимал участие в работе кружка гимназистов, распространявших идеи социализма. В 1918 году, когда на Украине хозяйничал гетман Скоропадский, Штерна посадили в тюрьму за революционную пропаганду. Выйдя на волю, он добровольно вступил в Красную Армию и свое первое боевое крещение получил весной 1919 года при разгроме банды атамана Григорьева. В эти же дни Григорий Штерн стал членом РКП (б). Политработником воевал с деникинцами и врангелевцами. Гражданскую войну закончил комиссаром полка, который в 1921 году добивал банды бело-зеленых в Крыму. В 1923–1924 годах Штерн в качестве военкома отдельной кавалерийской бригады участвовал в разгроме басмачества в Средней Азии.

Г. М. Штерн пополнил богатый боевой опыт теоретическими знаниями на курсах высшего начсостава, а позже и в Военной академии имени М. В. Фрунзе. После ответственной работы в Наркомате обороны и командования кавалерийской дивизией Штерн воевал добровольцем, в республиканской Испании. В 1938 году он был назначен начальником штаба ОКДВА, а затем — начальником штаба Дальневосточного фронта. Совместная работа Штерна с Маршалом Советского Союза В. К. Блюхером в этой должности много значила для него. Теперь он совмещал обязанности начальника штаба фронта и командира 39-го стрелкового корпуса, который фактически был создан в ходе боев. Штерну одновременно с решением сложных задач по формированию корпуса надлежало выявить до конца замысел врага, его сильные и слабые стороны, следовало также вскрыть и недостатки в подготовке своих войск.

Проанализировав создавшуюся обстановку, Штерн выяснил, что войска уже три дня находятся в движении по единственной дороге, к тому же труднопроходимой: по обочинам — заболоченная местность или непроходимая тайга. Полевые же дороги из-за сильных дождей буквально обрушившихся на землю с 28 июля по 2 августа, превратились в какое-то месиво, даже на лошадях по ним стало трудно передвигаться.

Вместе с тем Григорий Михайлович не мог не отметить необычайно высокое политико-моральное состояние советских воинов, которые совершили 250-километровый переход. Несмотря на тяжелые условия, не было среди советских воинов даже разговоров об усталости, никто не жаловался на трудности и тяготы тех дней. Каждый стремился прибыть к месту боев как можно быстрее, первым вступить в решительную схватку с врагом.

С 3 по 5 августа соединения и части 39-го стрелкового корпуса частью сил вели разведку и боевые действия по улучшению своего положения, а тем временем главные силы корпуса готовились к решительному наступлению.

40-я стрелковая дивизия под командованием полковника В. К. Базарова и наша 2-я механизированная бригада полковника А. П. Панфилова сосредоточились южнее Хасана.

К боям готовились не только наши войска. Противник тоже подтягивал свои резервы, строил и укреплял оборонительные сооружения на сопках Безымянная и Заозерная. Японцы соорудили траншеи полного профиля, значительно усилили систему проволочных заграждений, в спешном порядке оборудовали пулеметные гнезда, обкладывали их камнями и мешками с песком. Для того чтобы было куда укрыть личный состав от осколков снарядов и авиабомб, отрывались глубокие щели.

Наблюдательные пункты и позиции японцев соединялись ходами сообщения, на обратных скатах сопок были расчищены специальные площадки для артиллерии.

Конечно же, противник и не собирался добровольно оставлять захваченные участки советской земли, а потому и делал все для того, чтобы как можно быстрее закрепиться на всей гряде высот, простирающейся на север и юг. Но для осуществления этой цели нужно было время. А его-то японцам как раз и не хватало. Они не могли не знать, что наша страна не оставит безответным факт захвата советской земли. И далеко не случайно 4 августа 1938 года японский дипломат Сигемицу, посетив Наркоминдел; заявил, что Токио предлагает Советскому Союзу немедленно прекратить с обеих сторон враждебные действия и урегулировать вопрос в дипломатическом порядке.

Однако Советское правительство вновь решительно подтвердило свое требование об отводе без всяких условий японских войск за линию существующей границы.

5 августа наши войска получили боевой приказ комкора Штерна, который определял время начала, наступления. «Задача корпуса с приданными частями, — говорилось в приказе, — 6 августа овладеть сопкой Заозерная и уничтожить врагов, посмевших вторгнуться на нашу советскую землю».

В приказе было четко определено, что командиры соединений и частей должны организовать тщательную рекогносцировку района боевых действий. В рекогносцировочные группы предлагалось также включать и командиров пограничных подразделений, которые хорошо знали местность в районе боев. Особенно подробными были указания штаба корпуса по налаживанию четкого и тесного взаимодействия пехоты с артиллерией и танками. Командирам батальонов, дивизионов, рот и батарей приказывалось вопросы взаимодействия отрабатывать каждому лично на местности вместе с артиллеристами, танкистами и саперами. Дивизионная артиллерия должна была запять огневые позиции не далее 2,5 километра от переднего края, а корпусная — 3–4 километра от переднего края обороны противника. Наблюдательные пункты должны были развертываться как можно ближе к сопкам Заозерная и Безымянная.

— Каков же был замысел предстоящего боя? Предполагалось неожиданными и сильными встречными ударами с севера и юга нанести сокрушительное поражение войскам противника во всей полосе между существующей государственной границей и озером Хасан. Для обеспечения успеха 32-й стрелковой дивизии с приданным 3-м танковым батальоном 2-й механизированной бригады была поставлена задача нанести удар по противнику с севера, навстречу 40-й стрелковой дивизии, обеспечив безопасность своего правого фланга. А 40-й стрелковой дивизии, усиленной 2-м танковым батальоном 2-ой механизированной бригады, предстояло нанести удар с юга, навстречу частям 32-й стрелковой дивизии.

Интересно сравнить силы наших и японских войск в те дни. На 5 августа на сопках Безымянная и Заозерная, а также в непосредственной близости от них против советских войск действовали японские 19-я пехотная дивизия, пехотная бригада, два артиллерийских полка и отдельные части усиления — общей численностью до 20 тысяч человек.

Им противостояли наши 40-я и 32-я стрелковые дивизии, 2-я отдельная механизированная бригада, стрелковый полк 39-й стрелковой дивизии, 121-й кавалерийский и 39-й корпусной артиллерийский полки. Наши части и соединения насчитывали 32 860 человек.

План боевых действий был рассмотрен и утвержден командующим Дальневосточным фронтом Маршалом Советского Союза В. К. Блюхером. Начало наступления назначалось на 14 часов 6 августа 1938 года.

С 3 по 5 августа весь личный состав частей и подразделений со всей тщательностью готовился к решающим боям. Пехотинцы, танкисты и артиллеристы готовили к бою оружие и технику. Командиры частей и подразделений проводили рекогносцировку, изучали местность и ее проходимость, уточняли задачи, организовывали взаимодействие и управление. Артиллеристы оборудовали огневые позиции, выбирали наблюдательные пункты, с которых хорошо просматривались бы позиции противника не только на переднем крае обороны, но и в глубине, за рекой Туманган. 45-мм противотанковые пушки ставились на огневые позиции для стрельбы прямой наводкой.

Много дел было и у нас, танкистов. Мы намечали подходы к высотам, изучали танкодоступные направления. Первую половину дня 4 августа с рассвета командир нашего 2-го танкового батальона 2-й мехбригады майор Меньшов работал с командирами рот и взводов на местности. От района сосредоточения до рубежей расчленения подразделений и развертывания для атаки мы сами прошли по маршрутам взводов. На рубеже атаки майор Меньшов уточнил наши задачи, порядок взаимодействия между подразделениями, с пехотой и артиллерией. В эти часы мы лично познакомились с командирами пехотных подразделений и артиллеристами. Они ознакомили нас с имеющимися у них сведениями о противнике, их задачами. Мы договорились, где будет проходить передний край, определили сигналы взаимодействия. С саперами были уточнены места проходов через заграждения и их обозначения, Во второй половине дня под руководством командира роты мы работали на местности с командирами танков и механиками-водителями. Была проделана вся будничная работа по подготовке к бою. Правда, где-то с 17 часов появился туман, местность просматривалась хуже, работа становилась малоэффективной. Возвращались обратно в район сосредоточения наших войск уже в густом тумане.

Утром 5 августа, как говорят, честь по чести побрились, позавтракали. Все экипажи обошел командир роты, мы в свою очередь побеседовали со своими экипажами, еще раз уточнили задачи. Время еще было, и я поговорил с каждым командиром танка, затем с каждым механиком-водителем и заряжающим. В беседе не только уточнил задачи, но и рассказал о героических подвигах людей в боях и в мирное время, о взаимовыручке, о родных. и близких, обо всем, чем мы жили. И в Великую Отечественную войну, командуя батальоном, полком, бригадой, когда это было возможно, старался перед боем встретиться и побеседовать с экипажами, командирами взводов и рот. Убежден, что делать это не. только полезно, но необходимо для того, чтобы ослабить естественное предбоевое напряжение, да и люди потом действуют увереннее, осмысленнее. Воин чувствовал, что о нем, как о равном, помнят в бою. Аналогичная работа проводилась не только. в нашей танковой роте, но и во всех других танковых, стрелковых ротах, артиллерийских батареях, авиационных эскадрильях.

Вместе с этим во всех подразделениях проводились беседы и собрания личного состава, на которых командиры и политработники на опыте первых дней боев рассказывали воинам, как следует вести себя в атаке, как успешно решить боевую задачу.

В тот же день были проведены партийные и комсомольские собрания. Непосредственно на огневых позициях у орудий, самолетов и танков партийные и комсомольские организации подводили итоги прошедших боев, обсуждали задачи коммунистов и комсомольцев в предстоящем сражении, а также рассматривали заявления воинов, изъявивших желание идти в бой коммунистами и комсомольцами.

Курсант полковой школы И. Шелягин писал: «Прошу первичную организацию ВКП(б) принять меня в кандидаты партии, так как в ответ на вылазки врагов я желаю укреплять обороноспособность нашей страны и беспощадно бороться с врагом, громить его, если он вздумает мешать нам строить коммунизм».

А вот что писал в своем заявлении летчик В. Симонов: «В ответ на наглую провокацию японских милитаристов я прошу партийную организацию принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии. Хочу бить врагов и выполнять все возложенные на меня партийные обязанности.

Мой самолет работает безотказно и впредь будет работать так же».

В ночь на 6 августа 1938 года подразделения заняли исходное положение для атаки. Назначенная на 14 часов в августа, она откладывалась: был сильный туман, видимости — никакой. Только во второй половине начало проясняться. И вот ровно в 16 часов над нашими головами загудели огромные краснозвездные бомбардировщики, а потом позиции японцев заволокло мощными взрывами. 180 советских бомбардировщиков и 70 истребителей участвовали в боевых действиях. Волна за волной шли они к сопкам Заозерная и Безымянная, занятых врагом.

Отважно, мужественно действовали советские летчики. Впоследствии участник этих событий штурман эскадрильи Гаврилов вспоминал:

«Один за другим поднялись в воздух… тяжелые самолеты. Легли на курс. Пошли. На горизонте показалась линия фронта. Подошли ближе, расчленились. Японцы открыли огонь из зенитных орудий.

Шум моторов заглушал взрывы неприятельских снарядов, которые рвались где-то возле нас. Мы пошли на зенитные батареи противника. У подножия сопки — вражеская батарея. Вижу, как бьют орудия. Я перевел самолет на крутое пике, спустился до 800 метров и разом из всех пулеметов залил батарею свинцом и сбросил бомбы. Набрал высоту, развернулся. Посмотрел вниз: результаты неплохие.

Рядом «работали» другие наши бомбардировщики. На японские сопки, пулеметные гнезда, артиллерийские батареи обрушилась сокрушительным ударом могучая боевая техника отечественной авиации. Мощные бомбы разорвали в клочья огневые точки противника, пулеметы уничтожили живую силу врага. Вся местность окуталась дымом…»

Мощными и сокрушительными были удары советской авиации по вражеской пехоте, окопавшейся на сопках Заозерная и Безымянная. Бомбардировке подверглись также и огневые позиции японской артиллерии, районы Мантокусана и Иенчона, где были расположены вражеские резервы. На безлесных гребнях сопок, занятых японцами, от бомбовых ударов поднимались огромные фонтаны земли, в воздух взлетали обломки орудий, проволочные заграждения.

Истребители прикрывали действия бомбардировщиков. Они, словно тени, появлялись над сопками и на бреющем полете обстреливали вражеские войска из пулеметов. Только за один этот день советские бомбардировщики сбросили на вражеские позиции 1592 бомбы общим весом 122 тонны. 37 985 патронов было израсходовано при обстреле врага из пулеметов.

Словно сегодня видится мне этот солнечный день, когда мы, молодые офицеры-танкисты 2-й механизированной бригады, приняли свое боевое крещение.

Удар нашей авиации был действительно мощным и сокрушающим. Подобное мне, да и многим моим боевым товарищам, доводилось видеть впервые. С восхищением мы наблюдали за массированным ударом авиации и артиллерии и с нетерпением ждали сигнала для атаки.

Казалось, слишком долго длится эта канонада, но вот взвилась, искрясь, белая ракета — и взревели моторы наших танков. До рубежа атаки выдвинулись быстро, а дальше — труднодоступный заболоченный участок местности. Скорость снизилась. Противник открыл артиллерийский огонь по нашим танкам. Не молчали и наши танковые пушки и пулеметы. Мы вели огонь не только по огневым точкам, орудиям и живой силе врага, но и по траншеям, позициям, с тем чтобы прижать противника к земле, лишить его возможности вести активный бой. Нужно было как можно больше огня танков, это мы все понимали. Стрельбу вели в основном с ходу и реже — с коротких остановок. Преодолев заболоченный участок, набирали скорость. Управлял взводом главным образом личным примером — по принципу «делай, как я».

Час от часу бой нарастал и шел уже по всему фронту: на подступах к высотам, на самих сопках, на берегу озера. Немилосердно палило солнце. В танке жарко, дышать трудно, пот заливает глаза, а стреляные гильзы обжигают руки. Но, увлеченные боем, мы не замечали этого, упорно и настойчиво двигались вперед, туда, где засел враг, откуда он обстреливал атакующие цепи нашей пехоты. И не было такой силы, которая могла бы остановить наступательный порыв советских танкистов, заставить их отступить. Бои шли ожесточенные, горели танки начальника штаба батальона, командира роты, были подбиты два танка в моем взводе. Вскоре мы овладели северными скатами высоты Пулеметная Горка. Конечно же, это нас ободрило. Беспрерывно ведя огонь, развивали успех, а за нами неотступно шла пехота. Приоткрыл люк, вижу: за мной вплотную идут два танка взвода и один левее. Сколько длилась атака, я не фиксировал, но уже был вечер. Все ярче становились вспышки выстрелов. Огонь я вел беспрерывно; насколько он был точен, не знаю, но противнику покоя не давал, и вот неожиданно резкий удар потряс боевую машину. Пелена дыма и гари окутала башню, застлала глаза. В ушах зазвенело, а потом стало так непривычно тихо, что показалось, будто оглох. Но нет, через какое-то мгновение услышал дальнюю стрельбу и голос заряжающего Тимофеева:

— Вы ранены, товарищ лейтенант?..

Шевельнул руками, ногами, наскоро ощупал себя: нет, все вроде в порядке, не считая небольшой боли в левой ноге. Видимо, ушиб. Я припал к прицелу, чтобы выбрать очередную цель, но почувствовал, что танк непроизвольно сползает куда-то под гору, затем толчок — и остановился. Оторвался от прицела, взглянул вниз и тронул за плечо механика-водителя Моисеева. Он был мертв. 37-мм противотанковый бронебойный снаряд, пробив лобовую броню, прошел над коробкой переключения передач и сразил водителя.

Впервые в жизни я увидел так близко смерть. Ведь совсем же недавно, буквально несколько секунд назад, я отдавал ему команды, указывал ориентиры движения, наблюдал за его четкими действиями по управлению машиной, видел его утомленное, вспотевшее от напряжения и жары лицо, и вдруг — смерть. Он погиб молча, на боевом посту, зажав мертвой хваткой рычаги управления так, что трудно было потом освободить их от его рук.

Вместе с Тимофеевым мы кое-как перенесли окровавленное тело погибшего товарища в башню, и я сам сел на место механика-водителя. Пытаясь завести боевую машину, я буквально кипел гневом и ненавистью. Но двигатель, чихнув, замолчал и не запускался. Решил посмотреть, в чем дело. Только открыл люк механика, как по нему полоснула пулеметная очередь. Пули просвистели рядом, а одна даже задела шлем.

Я тут же захлопнул люк, перебрался на свое место, развернул башню в ту сторону, откуда вел огонь противник, и открыл огонь. Дал очередь, другую, третью. Прислушался: вроде тихо. Осторожно открыл верхний люк, поднял на металлическом пруте шлем — не стреляют. Бой шел левее нас.

Спрыгнул на землю, осмотрел танк, и сердце сжалось от боли за израненную машину: гусеницы перебиты, впереди — две пробоины, антенна искорежена, а на броне — оспенная россыпь следов пуль и осколков. Оказалось, что, увлекшись боем, мы несколько выскочили вперед, оторвались от роты. Только сняли пулемет и заняли оборону, как из-за пригорка выскочили другие наши танки, по которым противник вел сильный артиллерийский огонь. Один из танков загорелся, но из боя не вышел. Другой остановился недалеко от нас. Из него, поддерживаемый заряжающим, выбрался офицер и присел на землю. Я поспешил на помощь и, подойдя поближе, узнал своего комиссара батальона Туликова.

— Ты ранен? — спросил он.

— Никак нет, — ответил я. — Механик-водитель убит, танк сильно поврежден, двигаться не может.

— А меня вот немного задело, — сказал он, и я увидел на правом плече его комбинезона бурые пятна выступающей крови.

— Вам чем-нибудь помочь?

— Да нет, перевязку мы сделали сами…

Я пересел в другой танк, механик включил двигатель, и мы двинулись навстречу выстрелам в направлении высоты Заозерная.

До глубокой ночи 6 августа в районе Хасана шел бой, первый настоящий бой в моей жизни — мое боевое крещение.

Глубокая убежденность в правоте нашего дела, сознание того, что мы защищаем священные рубежи нашей Родины, придавали силы в бою, помогали выходить победителями даже из критических ситуаций. В тот памятный день 6 августа мужественно сражались с врагом летчики, артиллеристы, саперы и бойцы «царицы полей» — пехоты. И впереди атакующих были коммунисты, показывавшие замечательные примеры отваги и отличного выполнения воинского долга.

Секретарь комсомольского бюро 32-го танкового батальона коммунист лейтенант П. Бойко с разрешения командования повел в бой танковый взвод. Он с честью оправдал доверие, действовал мужественно и умело, за что был награжден орденом Красного Знамени.

Не могу не вспомнить и коммуниста полковника А. П. Панфилова, который вел в бой нашу бригаду. Он руководил боевыми действиями с подвижного командного пункта, на танках БТ непосредственно на поле боя. Нередко находясь в боевых порядках, Алексей Павлович, в зависимости от складывающейся обстановки, ставил перед танкистами конкретные задачи, словом и личным примером воодушевлял бойцов, вселял в них уверенность в успешном выполнении поставленных задач.

Мне, считаю, повезло: боевое крещение довелось принять рядом с такими товарищами, как комиссар бригады старший батальонный комиссар Гаврилов, командир батальона майор Меньшов, комиссар батальона старший политрук Туляков, командир роты старший лейтенант Казаков и другие…

Но вернусь к описанию событий того дня, накрепко запечатлевшихся в моей памяти. Бой развивался стремительно и яростно. Танки и пехотинцы, смяв все, что уцелело от бомбардировки на юго-восточных склонах Пулеметной Горки, развивали наступление по кратчайшему пути к высоте Заозерная, но встретили всевозрастающее огневое воздействие с ее северо-западных скатов. Левее, на берегу реки, догорал маньчжурский поселок Дигашели. Севернее его, в седловине, вверх колесами лежали исковерканные бомбами орудия японской батареи, опрокинутые броневики.