10. Эпилог. Последний выстрел
10. Эпилог. Последний выстрел
Последний выстрел Великой Отечественной, который прогремел и вспыхнул перед моими глазами, запомнился мне на всю жизнь и ещё долго будоражил мою душу. Он слился в сознании с моей первой, почти детской любовью.
Бывает любовь с первого взгляда, а моя ранняя любовь – чувственная и красивая, как первый весенний гром, зародилась вместе с выстрелом зенитной пушки. Как раз после приезда в наш город командующего фронтом Р. Малиновского, пообещавшего прикрыть работы на Днепрогэсе и город от налётов вражеской авиации, зенитными батареями.
И уже через несколько дней после его обещания, под окнами нашего дома прогрохотала колонна машин. И остановилась за маленькой заболоченной речушкой – Московкой, заросшей кленовником и ивняком.
Ну, как же мне, почти мальчишке, усидеть дома, когда рядом разворачиваются такие события.
Сорвавшись с места, стремглав, по ухоженной тропе, раздвигая кусты, бегу вперед на пригорок, к берегу, откуда открывается вся панорама, лежащая за рекой. Усевшись на берегу, я наблюдаю разгрузку зенитных орудий, счетверённых пулеметов и снарядных ящиков.
В один миг машины опустели и одна за другой, по узкой накатанной земляной дорожке, ушли в город. Солдаты, коротко перекурив, быстро взялись за лопаты и, привычными движениями, начали окапывать площадки под орудия.
Она появилась внезапно – маленькая, белокурая, смеющаяся, с ярко синими глазами, с наушниками на голове и небольшой портативной армейской радиостанцией. Бросив на меня свой искрящийся взгляд, быстро заговорила: «Ольха. Ольха. Я – сосна. Я – Сосна!». В её наушниках что-то загудело, заскрипело, закашляло. Она быстро обернулась, сверкнула глазами и крикнула куда-то вниз: «Связь есть! Связь есть!»
– В окопе появился пожилой, сутулый лейтенант с землистым лицом, подстать его окопной жизни. Коротко бросил: «Слышу! Слышу!»
– Посмотрел на меня, проворчал: «Наташа, брось играть в любовь, брось дразнить мальчишку».
– Согнал её с бруствера и скрылся в землянке. Но она появилась вновь, опять уселась на бруствер окопа, щелкая семечки, и сверкая глазами.
В её наушниках запел зуммер, она взмахнула руками, как испуганная чайка. Спрыгнула в окоп и закричала: «Воздух. Воздух!»
Вся площадка вздрогнула, зашевелилась, забегали солдаты, словно ожившие тени, занимая места у орудий.
Раньше совсем не заметные, покрытые кленовыми ветками, закивали длинными стволами зенитки, заскрипели, заметались, заохали счетверённые пулеметы. Казалось, вся растительность, такая величаво спокойная, развернулась в направлении цели и замерла.
Темно-синий двухмоторный бомбардировщик, с обрубленными крыльями, с ясно видными черными сдвоенными крестами на плоскостях, с леденящим душу надсадным воем моторов, появился на небольшой высоте из-за острова. Как всегда, не ожидая опасности, он пересек Днепр и направился к вокзалу, где скопились воинские эшелоны, с горючим и боеприпасами, ожидая отправки, через недавно наведенный армейскими саперами, временный деревянный мост, низко нависший над Днепром всей своей деревянной громадой.
Наташа выскочила из блиндажа и под команду лейтенанта:
«Огонь! Огонь!» – Закрыла лицо руками и вскрикнула: «Ой! Что будет?» – Пронзила меня лучом удивленных, испуганных глаз и скрылась в окопе.
Голубой луч вонзился в моё сердце, зенитки тявкнули красно-желтым пламенем, пулеметы застрочили короткими очередями, трассирующие пули устремились к цели. Моё сердце ёкнуло, опустилось в тоскливо щемящую изморозь, и счастливо заныло: «Где она?»
Самолет дернулся, как человек с разбегу наткнувшийся на внезапное препятствие, на мгновенье остановился и, продолжая полет неравномерными рывками, задымился. Из его фюзеляжа вырвалось пламя. Не долетев до цели. Сбросив беспорядочно бомбы, на его корпусе появились маленькие черные фигурки.
Фигурки перевалились через борт и полетели вниз. Через секунду они закачались на раскрывшихся, как бутоны роз, белых цветах парашютов. Казалось, вот они рядом, можно добежать и схватить их за пыльные шлемы. Я сорвался с места, присоединился к ватаге мальчишек, которая, пыля по улице босыми ногами, неслась к парашютистам. Нас обогнала полуторка с комендантским взводом и устремилась вперед за город в кукурузное поле, куда приземлялись парашютисты.
Машина вернулась с двумя пленными летчиками в черных комбинезонах, и остановилась у ворот комендатуры, рядом с хлебным киоском, у которого толпились женщины. Они рванулись к машине, и с криками стали забрасывать немцев камнями. Из ворот вышел комендант, выстрелил в воздух и сказал: «Прекратить произвол».
– Охрана увела перепуганных летчиков, а я поспешил на батарею к Наташе рассказать, какие они – немцы. Мы возбужденно обсуждали удачный воздушный бой, и радостно смеялись первой, казалось совсем нашей победе.
Я начал часто прибегать к Наташе на батарею. Часовые уже перестали обращать на нас внимание. Ласковые прикосновения мягких Наташиных пальцев, отдавались в моём сердце сладкой щемящей болью и томлением. Мы болтали о городских делах, рассказывали о себе и смеялись радостно и тревожно.
Однажды Наташа сказала, что скоро уходим. Фронт уже давно ушел далеко за Буг, и поцеловала меня. Я весь обмер, покраснел, затрепетал как скворушка, выпавший из гнезда, и смущенный ушел домой переживать свои чувства.
Они ушли ночью, оставив за собой полуразрушенные окопы, обломанные ветки, запах пороховой гари и человеческой стоянки.
В почтовом ящике я нашел записку с номером полевой почты и коротким:
– Прощай и пиши!
Я, конечно, писал – и о своих чувствах, и о той громадной стройке, развернувшейся вокруг нас, но ответы получал все реже и реже. Сердце моё стонало, и я написал:
* * *
Девочка милая,
– зорька лесная,
Сердце болит,
– кровоточит душа!
Разве не слышишь
– звезда ты лесная.
Нервы как струны
– звенят у меня.
С болью и с песней
– тебя вспоминаю!
Алые губы,
– огонь твоих глаз.
Плавлюсь, и капли
– по телу стекая,
Красным металлом
– струятся из глаз.
Душу пронзило
– как болью распятья.
Кровь через кожу
– струится горя.
Красные капли
– в янтарь застывая,
Катят по телу
– огонь унеся!
Ответы получал все реже и реже. Она коротко писала о своей жизни, с полным невниманием к моим страданиям. Я перестал писать в никуда и уходил всё дальше и дальше, захваченный новой жизнью. Но однажды получил от неё короткое письмо. В глаза бросился какой-то взволнованно извилистый, но все, же её почерк: «Прости меня, мой голубоглазый малыш, ты ещё не стоишь на ногах, а жить надо. Жизнь есть жизнь. Я выхожу замуж. Прости и прощай!».
Письмо без обратного адреса, с одним словом. Никополь!
Сердце моё сжалось, и я постарался всё забыть, бродя вдоль берега Днепра и смотря на мигающие огни уходящих ночных кораблей. Однако память ещё долго возвращалась к тому радостному и тревожному чувству, родившемуся с последним выстрелом зенитной пушки. Наконец, новая жизнь с её тревогами и заботами, унесла меня вперед, и всё вскоре скрылось, как в речном тумане.
Прошло много лет. Нас сильно измотали различные перестройки и реформы. Развал страны, деградация промышленности, развал собственности Великой державы сильно повлиял и на нас самих. Мы стали какие-то отчужденные, замкнутые. Но однажды на вокзале, среди мешочников, их озлобленных выкриков и вокзальной суеты, я увидал её, с двумя парнями, натужно волокущими огромные мешки.
Её было трудно узнать, печать всех бед легла на её лицо. Но что-то толкнуло нас в сердце. Мы остановились, взяли друг друга за руки и тихо сказали: «Это ты». И вместе ответили: «Да, это я». Мы грустно держали друг друга за руки, и долго молчали. Наконец полились слова:
Девочка моя,
– Звездочка родная.
Ты стоишь опавшая
– словно не живая.
Опустились локоны
– взгляд поник совсем.
Только лишь осталось
– солнце, насовсем.
Только лишь шевелится
– та двойная боль.
В сердце не залеченном
– на всю жизнь с тобой.
И дальше, слово за словом, полился вопрос за вопросом. – Как живут ваши поселки? Как живете вы? – с волнением спрашивал я.
– С трудом выживаем. А главное нет той душевной тишины, того душевного покоя, той уверенности в завтрашнем дне. Сплошная погоня за куском хлеба. Кажется, остановишься и погибнешь. Всё челночим и челночим, этим нелегким промыслом нас просто раздавили; раздавили и бросили на дорогу мировых перекрестков и нас, и нашу душу. Раздавили безжалостно – до боли, до полного омерзения. – Звучал её печальный голос.
– А хотелось бы вернуться в прошлое. Такая ностальгия в душе. Мы же мечтали о жизни чистой и светлой, а теперь всё в этих неистовых криках, всё в этой суете, в этой блеснувшей своим крылом черной птицы наживы, поманившей нас за собой, и бросившей на перекрёстке мировых дорог.
И хочется вернуться в прошлое и исправить какую-то нелепую ошибку, какое-то нелепое недоразумение, проснуться утром и увидеть, – всё по-прежнему, все, как и было, и сказать:
Тишины я хочу
– в этих криках.
Тишины вдоль
– заснувших плетней.
Тишины – мои черные руки,
– как обрубки седых тополей.
Тишины, где нет боли душевной,
– об ушедшем величье твоем.
Где мы вместе с тобой не заплачем,
Где мы вместе с тобой запоём.
И чтоб белые лебеди плыли,
– к той далекой ушедшей мечте.
Не хочу я обрубков горелых
– в этой дикой блатной пустоте.
Не пройдешь по поселку с гитарой,
– не споешь ты степную кугу.
А напившись кавказской отравой,
– кровью харкнешь на черном ветру!
Вся наша, такая спокойная, послевоенная – советская жизнь, с её постоянными улучшениями, родила в нас мысль, а не медленно ли мы бежим, а нельзя ли бежать быстрее, к тому послевоенному ожиданию чего-то святого и светлого. Какой-то встречи, с кем-то, или с чем-то, что сделает нас лучше, возвышенней и чище, а нашу жизнь одухотворенней.
И мы оба поняли, что все это разбилось об эти тяжелые каторжные мешки. Мы оба поняли, что в чем-то мы изменили сами себе. Где-то промолчали, а где-то приспособились. Перестроечная толпа, кружась в диком азарте, завращала нас, разделила и понесла в разные стороны. Остались только мысли прозрения, и ощущение беды и тревожных воспоминаний:
И не будет дней святых
– я боюсь!
И уйдет от нас совсем
– розовая Русь.
Красно-розовая Русь
– не спеши.
Мы ушли бы в рай с тобой
– не греши.
Кто-то властною рукой
– сдвинул нить,
Чтоб для нас опять с тобой
– дверь закрыть.
Хоть мечтали мы всегда
– как в строю.
Много весен не пройдет
– мы в раю.
Но случилася беда
– видит Край.
Как закрылася дорога
– в Красный Рай!
Как оставила ты нас
– у крыльца.
Завертелся дикий пляс
– до конца.
Как найти нам дальше путь
– в те края?
Где жила моя мечта
– ты да Я!
Но расстались мы с тобой
– вот вопрос?
Повернули ось земную
– в перекос!
Дней спокойных, тишины
– не найти.
Только горьких дней моих
– не сочти.
Расскажи, как дальше жить,
– чтоб моля,
Ты вернулася опять
– как Земля!
Она взмахнула мне рукой уже на подножке уходящего поезда, и сквозь стук вагонных колес я услыхал её голос.
– Она вернется! Вернется! Я знаю. Ты только жди! Взмах руки слился с дымкой на горизонте и исчез. А в воздухе осталось одно. – Ты только жди! Жди!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.