2. Отравленный пурпур

2. Отравленный пурпур

В дебрях этих тусовок даже воздух стал ядовит…

Олег Медведев

Минув берега Болгарии, ладьи русов подходят к Константинополю. Царь-город, Царьград – так звали его славяне. Крупнейший город Европы, если не мира, – Царь городов. Столица преемников Цезарей древнего мира – Город царей.

Наверняка Святослав, прежде чем отправляться в гости, постарался побольше узнать о хозяине. Негоже входить безоглядно в незнакомый дом:

Прежде чем в дом

Войдешь, все входы

Ты осмотри,

Ты огляди, —

Ибо как знать,

В этом жилище

Недругов нет ли…

Лев VI. Византийская мозаика

Так советовали «Речи Высокого» – заповеди верховного Бога норманнов, Одина, Волоса русов. В пребывании в «жилище» своих и Руси «недругов» Асмунд и его воспитанник были уверены, и вполне справедливо. Но и заповеди наверняка следовали. Перед поездкой князь и его воспитатель должны были провести не один вечер с «гречниками» – так на Руси называли регулярно плававших в Византию купцов. Неизвестно, что они узнали во время этих бесед. А вот что знаем о правившем в тот год в Константинополе человеке мы.

Будущий император был зачат и рожден вне брака. Его отец – Лев VI Мудрый, при котором Олег осаждал Царьград. Мать – известная придворная красавица, Зоя Огнеокая. Пожилой бездетный император похоронил уже трех жен, а четвертый брак православная церковь запрещала. Однако Лев не слишком почтительно относился к запретам церкви. По слухам, православный владыка баловался вещами похлеще четвертого брака – вплоть до чернокнижия и некромантии. За иными его предшественниками и впрямь водились дела если и не столь жуткие, то не менее гнусные.

Чего стоят одни паскудства императора Михаила, в царствие коего на Царьград ходили Оскольд и Дир. Этот, собрав компанию прихлебателей, «гнусных и мерзких человеков», назначил из их среды «патриарха» – некоего Грилла – и двенадцать «митрополитов». Сборище, нарядившись в настоящие священнические облачения, шаталось по столице империи, хмельными голосами распевая похабно перековерканные церковные песнопения. Иногда сей «Всепьянейший синод» силком заставлял почтенных пожилых вельмож «причащаться» под видом святых даров – тела и крови их бога! – уксусом и горчицей. Венцом гнусностей была выходка императора над собственной матерью, женщиной религиозной и богобоязненной, да только мало поровшей в свое время августейшего отморозка… Когда она пришла в церковь на исповедь, сынок подвел старуху к ряженному в ризы главы церкви Гриллу. Склонившаяся женщина не видела лица обманщика. Исповедавшись, старая государыня простерлась на полу, испрашивая благословения. Грилл же, повернувшись к ней задом, «рыкнул афедроном своим».

Все это непотребство происходило в храме Святой Софии, сердце православия.

Право, после Михаила и «патриарха» Грилла Лев, всего лишь желавший узаконить отношения с любимой женщиной и матерью своего сына, мог показаться праведником. Церковь терпела и не такое. К тому же Львом могли двигать не только личные чувства. Может быть, у бездетного государя шевелились волосы при мысли о том, чтоб оставить престол брату-соправителю Александру, немногим отличавшемуся к лучшему от печальной памяти Михаила. Пока Лев контролировал выходки братца и его кабацкой своры, но бессмертным он не был. Тут не помогало и чернокнижие. И вдруг – сын! Можно представить, что любовь императора к его пассии утроилась, можно представить и его чувства к малышу…

Михаил III. Жест

И чувства Александра, за время трех бездетных браков старшего брата, успевшего привыкнуть к мысли о грядущей короне!

Итак, Лев нашел сперва священника, согласившегося обвенчать его с четвертой женой, а уж уговорить патриарха признать законность и брака, и родившегося до него сына император отложил на самую последнюю очередь. Очевидно, это было чистейшим «делом техники».

В три года Константина венчали на царство как соправителя отца. Правящий сын родился у правящего отца – в знак этого, нечастого в Новом Риме обстоятельства мальчика и назвали Порфирогенетом, Рожденным в Пурпуре, Багрянородным. Но прошло еще четыре года, и колокола Святой Софии проводили в последний путь его грешного отца. Вдова и маленький венценосец остались наедине с соправителем их покойного мужа и отца – Александром.

На дворцы Константинополя обрушился град опал, ссылок, арестов. Новый правитель остервенело раскидывал по тюрьмам, монастырям, дальним провинциям всех приближенных, доверенных людей покойного брата. Всех, кто мог бы заступиться за вдову и сироту умершего государя. То лихорадочно спешил, то начинал садистски растягивать время от одной кары до другой. Вокруг восьмилетнего императора все меньше становилось знакомых, привычных, дружелюбных лиц. Все реже и все неискренней улыбались малышу взрослые. Лишь одна улыбка становилась все шире, все искренней, все страшнее – улыбка злорадного торжества на лице дяди Александра.

И мама все чаще плакала по ночам.

А потом одним страшным утром мир мальчика перевернулся. Утром он пришел пожелать царственной матушке доброго утра – и пришел в опустевшую, перевернутую вверх дном опочивальню, по которой бродили хмельные императорские гвардейцы… Константин в ужасе убежал в спальню. ЭТО случилось с мамой. Рядом больше не было никого. Наверняка мальчик плакал. Наверняка шептал, кусая шелковые простыни, захлебываясь слезами: «Почему, почему, почему?» Остался ли к этому времени рядом кто-нибудь, способный объяснить: причиной всему – пурпур. Пурпур дворцовых сводов, пурпур плаща и сапог правящего императора, символ безграничной власти цесарей. Пурпур превратил безобидного, в общем-то, пьянчугу и дебошира в мрачного маньяка. Пурпур, лежавший сызмальства на плечах Константина, ослепил Александра, заставляя видеть в родном племяннике не человека, не перепуганного малыша – ценную добычу, дичь, пушного зверька. И пурпур погубил его.

Александру неоткуда было знать первейшую дисциплину двора – дворцовые связи. Их не выучишь в кабаках и на охотничьих биваках. Не узнаешь, кого нельзя оставить на свободе, если арестовал другого. Александр оставил кого-то, быть может, и не приближенного Льва, но связанного с одним из опальных вельмож. Оставил в непосредственной близости не то от своего стола, не то от своего кубка…

После быстротечной, тяжелой болезни самодур и тиран завершил свое недолгое беззаконное царствование. Вновь рыдали колокола Святой Софии, а в гавани вернувшаяся из ссылки Зоя уже сходила на берег с корабля боевого адмирала Романа Лакапина.

В тот же день адмирал был объявлен опекуном малолетнего государя. Через шесть лет он становится тестем Константина, а затем и соправителем, императором Романом I. Цареградский пурпур жадно вцепился в очередную жертву, пребывавшую, словно человек в последней, предсмертной стадии бешенства, на верху блаженства.

У многодетного адмирала было четыре сына. Став императором, морской волк, недолго думая, венчал Христофора, Стефана и Константина на царство, в качестве соправителей, а четвертого, Феофилакта, сделал патриархом. Новоиспеченному первосвященнику было… шестнадцать лет. В ромейской державе оказалось аж пятеро государей, и Рожденный в Пурпуре во всех документах числился лишь четвертым. Сама держава превратилась в семейное владение Лакапинов. Багрянородный неудачник оказался пленником в собственном дворце. Его единственным утешением стали книги огромной дворцовой библиотеки и алкоголь. Пока тесть водил флот на арабов, устраивал династические браки внучкам, принимал послов, несчастный зять просто потихоньку спивался. Вино и книги помогали ему уйти в призрачный мир от чудовищной реальности, пропитанной пурпуром…

В 938 году у Константина и Елены Лакапин родился сын, в честь деда названный Романом. Польщенный старый моряк объявил маленького тезку наследником и передвинул его отца с четвертого места в перечнях соправителей на второе. Не иначе, отношения в некогда дружной семье бывшего адмирала основательно разъело пурпуром.

И новое решение главы семьи отнюдь эти отношения не укрепило, наоборот. Взбешенные сыновья Лакапина свергли отца и сослали на пустынный скалистый остров в Средиземном море, под носом у пиратов, которых он когда-то успешно топил. Тихого пьяницу и книгочея в расчет не приняли, а зря. Очень скоро от грызни вероломного семейства заболела голова у всей столицы, не говоря про придворных и в особенности гвардию. Для гвардейцев родившийся и выросший во дворце Константин был гораздо притягательней, чем связанное с флотом, чуждое миру дворца семейство Лакапинов. И, кроме того, у Константина имелось еще одно неоспоримое преимущество: он был один, а не четверо. Кто не пытался исполнять приказы хотя бы двух не ладящих друг с дружкой начальников, тому не понять, КАКОЕ это было преимущество!

И вот уже гремит под пурпурными сводами: «Константин! Константин цесарь! Константин Рожденный в Пурпуре!» И очумевших Лакапинов, скрутив, волокут из опочивален во двор, нарочито долгой дорогой, чтоб успели споткнуться об трупы всех своих верных сторонников, разглядеть в полутьме озаренных факелами коридоров подленькие ухмылки и лицемерно-постные мины всех, кого считали таковыми. А там, на ступенях, болезненно морщась и щуря близорукие глаза, их тихий чудачок-зять читает при свете факела в лапе дюжего гвардейца:

– …Как бесчестных и недостойных… презревших и обязанности подданных, и долг сыновний… стыд людской и страх божий… почитать низложенными и лишенными… сослать…

Здесь Константина венчает сам Христос… Византийское изображение Х века

Неведомо, сам ли Константин или кто-то из его советников был автором мрачной шутки: свергнутых Лакапинов отправили на тот же остров, куда они сослали отца. Отца, которого почтительный зять и не подумал вернуть из ссылки. Можно представить, что сказал старый моряк сынкам при встрече!

Но его понять можно. Куда сложнее понять Константина. С самого детства он видел, как цареградский пурпур, словно отравленная рубаха Несса, сгубившая великого Геракла, сводил с ума, ослеплял и, наконец, убивал тех, кто к нему прикасался. Злобная улыбка дяди и его ужасная смерть. Роман, из честного моряка превратившийся во мрачного властолюбца и переставший доверять под конец даже родным сыновьям. Сами эти сыновья, свергшие и заточившие на пустынном острове собственного отца… Безумие и бесславная, страшная смерть – вот что нес своим жертвам отравленный пурпур Византии, и кто-кто, а Рожденный в Пурпуре должен был видеть это. Вероятно, ему, как многим книжникам, казалось, что он-то может все исправить, при нем-то все встанет на свои места, ведь он столько читал, столько знает!.. Он вновь превратит державу в достойную наследницу великого Рима, как при Юстиниане!

Государь – наконец-то полновластный государь! – мечтает, а евнухи застегивают под его горлом пряжку пурпурной мантии, и вокруг кипит пурпур, пурпур факелов и маслистых луж, растекшихся из-под еще не убранных трупов, и пурпур сводов, и пурпур отражающих свет факелов глаз придворных, собравшихся приветствовать императора…

Пройдет несколько лет, и сын, любимый, единственный сын Константина Роман, окутанный слепой любовью матери – единственная память об ее сосланном отце! – и не чувствуя твердой руки родителя, соскользнет на кривую дорожку Александра, Михаила и многих иных не сумевших повзрослеть владык. Пока Константин пишет для него тома наставлений – «Управление», «Дворцовые церемонии» и еще 51 не дошедший до нас том, – юный государь чередует пиры с охотами и ищет приключений в темных переулках портовых кварталов. От пиров в дворцовых палатах – к гулянкам в тавернах и на постоялых дворах, к загулам в грязных кабаках и притонах столичного дна. Там, на дне, он и встречает свою судьбу – совсем юную, но уже опытную Анастасо. Вскоре Константинополь узнает – наследник престола женится. Роман делает лишь одну уступку сраженным родителям – невеста пойдет к алтарю не под своим, очевидно, чересчур известным в городе именем. Отныне она – Феофано. Уж не вспомнил ли образованный свекор Феодору, супругу Юстиниана Великого, также смолоду приобщившуюся к «древнейшей профессии»? Если да, то сравнение было неудачным. Феодора поднялась, Феофано подняли. Феодора была умна и практична и искала мужчин ради власти, добившись же любви самого влиятельного мужчины в империи, стала ему верной спутницей и надежной опорой. Для Феофано, как мы еще увидим, титул и власть императрицы были лишь игрушкой, средством удовлетворения все новых и новых капризов и прихотей. Не говоря уж о том, что сам Роман ни в малейшей степени не походил на умнейшего, волевого, трудолюбивого Юстиниана.

Таков был жизненный путь человека, к которому ехали Ольга и ее сын. Он не остался в памяти потомков как воитель или законодатель. Рожденный во дворце, он покидал его едва ли не только в грезах. Никогда не стоял он во главе войска или флота, и все его свершения были в дворцовых стенах. Сочинение многотомной энциклопедии для сына (который ее так и не прочел), безуспешная война с коррупцией дворцовых чинов, создание византийской табели о рангах… Это да горькие письма малочисленным друзьям, таким же затворникам и книжным червям, в которых полновластный владыка жалуется цитатами из самых тоскливых псалмов Ветхого Завета на одиночество, – вот все, чем остался в памяти потомков Рожденный в Пурпуре.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.