3. В тисках новых обстоятельств

3. В тисках новых обстоятельств

После заключённого вскоре новым большевистским правительством перемирия с Германией чехословацкие части сразу же превратились для России в большую, в 40 тысяч личного состава, и очень непростую проблему. Сначала, правда, этот славянский корпус, как и весь Юго-Западный фронт, отошёл по наследству к самостийной Украине, которая в своих четырёх универсалах[377] к 11 января 1918 г. провозгласила полную независимость от бывшей Российской империи. А 15 января стараниями представителей Антанты чехокорпус официально объявили составной частью французской армии на правах иностранного легиона, и даже начали содержать за счёт поступивших из-за границы средств.

Более того, есть данные о том, что ещё во время политического совещания в Яссах (Румыния), проходившего в конце ноября 1917 г., союзники приняли решение выделить на содержание корпуса

15 миллионов рублей. Вследствие этого для советского правительства России проблема неприкаянного корпуса оказалась некоторым образом на время закрыта. Однако, как показали дальнейшие события, это было далеко не так. На самом деле, согласно секретному соглашению, достигнутому там же, в Яссах, чехословацкие легионеры за ссуженные им Антантой деньги обязывались не только продолжать боевые действия против немецких и австрийских войск, но и включиться, если потребуется, и в вооруженную борьбу с большевиками (заявления Масарика о политическом нейтралитете чехокорпуса там, на высоком верху, — в правительственных кабинетах стран Антанты — никто на тот момент в расчёт уже, естественно, не принимал).

Если говорить не только о политических, но и о бытовых условиях, то надо заметить, что в целом легионерам жилось в тот период на Украине, по всей видимости, в общем-то достаточно неплохо. Хотя, как сообщают хроникёры, им в зиму 1917–1918 гг. пришлось изрядно поголодать, так что вроде бы как даже порой и до употребления лягушек доходило дело. Но опять-таки лягушки, а точнее их лапки, как известно, — один из деликатесов французской кухни (в том числе, может быть, даже и армейской), и это во-первых. Ну, а во-вторых, с пятнадцатью антантовскими миллионами (более миллиарда на наши деньги) да на сытной Украине и сидеть голодом — в такое что-то верится с трудом. Кроме самого вкусного в мире свиного сала в славящейся своим хлебосольством Малороссии, даже в то — военное — время много чего можно было раздобыть из съестного, а если за хорошие деньги — так и тем более. Причём, если учесть, что украинские сёла уже тогда порой располагались друг подле друга почти в шахматном порядке, и где кончалось одно, там сразу же начиналось другое, то получалось, что за продуктовыми наборами интендантским командам и выезжать-то особенно никуда далеко не приходилось — всё находилось очень близко, что называется, под рукой. Таким образом, в период объявленного большевиками почти трёхмесячного перемирия с Германией свободного времени, как и денег, у легионеров вполне хватало, для того чтобы обеспечивать себя не только продовольствием, но вдобавок к этому и ещё кое-чем.

В условиях наступившей после двух подряд революций временной вседозволенности, из частей, в том числе и Юго-Западного фронта, началось массовое дезертирство военнослужащих Российской армии. Солдаты спешили в свои деревни делить обещанную большевиками барскую землю, ну а офицеры в то же самое время в массовом порядке бежали на юг России, в Добровольческую армию генералов Алексеева и Корнилова, для того чтобы организоваться и вернуть назад ту самую потерянную землю, а вместе с ней — прежние сословные привилегии, возродить попранную «жидами-большевиками» православную веру и пр. В результате прямо на прифронтовых полях и в цейхгаузах резервных частей оставалась масса брошенного и бесхозного оружия, которое чехи, оказавшиеся, ко всему прочему, ещё и весьма практичными людьми, стали аккуратно собирать, где прикупать, а где и просто, за здорово живешь, как говорится, прибирать к рукам. Ну не пропадать же добру, в самом-то деле.

За этими праведными занятиями потихоньку-помаленьку подошёл февраль 1918 г., и тут случилось то, чего легионеры опасались больше всего. Видя, что большевики намеренно затягивают процесс с подписанием мирного договора, немцы решили их немного поторопить и в конце указанного месяца возобновили боевые действия на восточном фронте. В результате Российская армия, полностью деморализованная революционной анархией, безначалием и дезертирством, сразу же опрокинулась и начала отступать на всех участках, в том числе и на Украине. В Ровенской области в районе

г. Сарны (северо-запад Украины) наступающие немецкие части прорвали фронт, захватили город, после чего погрузили несколько полков в эшелоны и двинулась в глубь украинской территории на Коростень-Киев. Серьёзно обеспокоенные возникшими чрезвычайными обстоятельствами, военнослужащие чехословацкой бригады, по-прежнему дислоцировавшейся на правобережье Днепра, в тот же день, поскорей собрали что называется свой «нехитрый» скарб и скорым маршем направились… нет, не навстречу врагу, а совсем в противоположную сторону. Драпанули, в общем. А с другой стороны, был ли им резон опять одним отдуваться практически за весь фронт, как в июле прошлого года под Зборовым?

Однако надо заметить, что отступить на восток в быстром темпе легионеры всё-таки не смогли: накопленное имущество, главным образом вооружение, которым они предельно основательно запаслись (на несколько военных кампаний вперёд), чрезвычайно замедлило их движение. Железнодорожных составов для этой цели в достаточном количестве сразу же найти им не удалось, поэтому значительную часть обмундирования, оружия и боеприпасов они погрузили на подводы, после чего одной, двумя лошадиными силами очень медленно двинулись на восток в направлении Киева. А немцы, создавалось такое впечатление, словно бы задались только одной единственной целью — догнать чехословаков, окружить их, взять в плен, да и перевешать всех за «измену родине»[378].

Лишь 2 марта легионеры достигли Днепра, и здесь им опять же, вследствие обременённости военным имуществом, с большим трудом удалось переправиться чуть севернее столицы Украины на левый берег и двинуться дальше в направлении станции Бахмач (170 км северо-восточнее Киева). В то же самое время полки второй дивизии корпуса, погрузившись в железнодорожные составы, перекочевали с Полтавщины сначала поближе к Киеву на станцию Гребёнка, а потом также направились к Бахмачу. Причём у них по пятам в точно таких же железнодорожных эшелонах следовали передовые немецкие соединения, так что и этим чехословацким частям приходилось вести постоянные аръергардные бои, которые выпадали главным образом на долю ударного батальона под командованием подполковника Бориса Фёдоровича Ушакова.

Когда где-то числа 7 марта, легионеры второй дивизии прибыли, наконец, на станцию Бахмач, то оказалось, что полков первой дивизии, отступавших с конца февраля из-под Житомира, там всё ещё нет, в то время как немцы весьма значительными силами уже достигли данного района и начали осуществлять операцию по окружению и уничтожению частей Чехословацкого корпуса. В тех неотвратимо роковых условиях не обстрелянным ещё как следует военнослужащим второй дивизии ничего другого не оставалось, как принять, несмотря ни на что, полномасштабный бой с очень давним и до той поры пока более удачливым противником. В этот момент легионеры, то ли вспомнив боевые подвиги своих великих предков времён Яна Жижки, то ли просто от отчаяния обречённых, но проявили такую силу духа, такую стойкость и отвагу, что на целых четыре дня полностью заблокировали все подступы к станции превосходящим силам врага.

Они держали оборону до той поры, пока их товарищи из первой дивизии, утяжелённые злополучным боевым скарбом, не достигли, наконец, Бахмача. После этого обе дивизии погрузились в эшелоны и стали организованно отступать по направлению к Курску, к спасительным пределам бескрайних российских территорий. О том, что драка чехословаков и немцев была действительно серьёзной и упорной, говорит хотя бы тот факт, что потери за истекшие несколько дней боёв с каждой стороны составили, по разным подсчётам, только убитыми от 400 до 600 человек. Ну а то, что чехословаки смогли выстоять и не проиграть в той баталии, имея дело с далеко не самым слабым противником, свидетельствовало в очередной раз о том, что они действительно могли, когда хотели, по-настоящему хорошо воевать. И, наконец, последнее, что, видимо, ещё необходимо отметить по поводу сражения у станции Бахмач, — это новые подвиги капитана Гайды. Как утверждают некоторые источники, именно он, умело руководя действиями вверенного ему воинского подразделения, не раз выправлял ситуацию и спасал положение дел. Бахмач, таким образом, стал своего рода Тулоном для амбициозного чешского «корсиканца».

На границе с Россией братьев-славян встретили уже части Красной армии, командование которой к легионерам в то время ещё никаких серьёзных претензий не предъявляло, так как они до той поры твёрдо придерживались тактики политического нейтралитета и в борьбе с советской властью никакого участия пока не принимали. Да к тому же после боёв под Гребёнкой и Бахмачом чехословаки стали как бы даже союзниками красных, которые, насколько представлялось возможным, пытались остановить немецкое наступление, расценивавшееся советским правительством не иначе как провокация, направленная на подавление Октябрьской социалистической революции. Так что в Курске легионеров встретили по-братски, а главнокомандующий советскими частями на южном направлении большевик В.А. Антонов-Овсеенко в газете «Правда» даже выразил «отважному корпусу» глубокую благодарность за то, что он «доблестно и с честью» сражался против немцев. Вместе с тем, видя то, насколько чехословацкие эшелоны переполнены оружием, тот же Антонов-Овсеенко распорядился часть его конфисковать на нужды формирующихся частей Красной армии. После этого к полкам и батальонам легионеров были прикреплены большевистские комиссары, в обязанность которых входило не только наблюдать за лояльностью чехословаков по отношению к советской власти, но и агитировать военнослужащих корпуса вступать в ряды ВКП(б)[379].

Уладив таким образом необходимые формальности, железнодорожные составы отважного корпуса направили в район Пензы.

В то время, пока эшелоны Чехословацкого корпуса не спеша двигались на восток, делегаты от его Национального совета прибыли в Москву для встречи с представителями Советского правительства с целью согласовать с ними дальнейшие мероприятия по переброске своих военнослужащих во Францию. Сорок тысяч вооруженных до зубов иностранцев в то время, когда старая российская армия уже была к тому времени распущена по домам, а новая только ещё формировалась, стали вновь сильной головной болью для Совнаркома. Ответственным за чехословацкую проблему большевики назначили товарища Сталина. Представители Чехословацкого национального совета обратились к Советскому правительству с просьбой поспособствовать скорейшей эвакуации своего корпуса в Западную Европу. Такое желание в общем-то не встретило никаких возражений со стороны народных комиссаров, они и сами оказались настроены так, чтобы как можно скорее избавиться от чешской «занозы».

Вместе с тем план эвакуации, предложенный представителями ЧНС, не получил одобрения со стороны правительства Ленина. Чехословаки выразили желание выехать из России (на транспортах, обещанных союзниками) или через Чёрное море из Новороссийска, или северными морями из Архангельска и Мурманска. Вариант с Новороссийском не прошёл сразу же, поскольку на Северном Кавказе в то время формировалось белогвардейское вооруженное сопротивление и направлять в тот район 40 тысяч легионеров было крайне неразумно для Советов. В свою очередь, и переброска на север чехословаков также являлась немного рискованным предприятием, поскольку в начале марта в Мурманске для защиты северных территорий от возможного немецкого вторжения со стороны Финляндии, по соглашению с Совнаркомом, высадился англо-французский вооруженный десант. И хотя данная операция не являлось пока актом прямой военной интервенции, однако никто не мог поручиться, что в какой-то момент «союзники» не повернут штыки против советской власти и не сагитируют на такое грязное дело ещё и чехословацких легионеров. В любом случае всё это достаточно сильно настораживало, поскольку могло произойти хотя и в относительной, но всё-таки весьма опасной близости от столичных центров, в силу чего вариант с Архангельском и Мурманском после непродолжительной дискуссии большевики также отвергли как неприемлемый.

Последним портом, способным принять океанские транспорты, оставался, таким образом, только Владивосток (в районе Одессы и Севастополя хозяйничали на тот момент немцы). В то время, когда в Москве шли переговоры с чехословаками, в Сибири и на Дальнем Востоке всё было более или менее спокойно. Известные нам события в Благовещенске тогда уже «благополучно» завершились, атаман Семёнов и носу пока не высовывал из-за китайской границы, к тому же и земско-эсеровская политическая оппозиция в Сибири, как многим казалось, доживала свои последние дни. При этом Владивосток, если брать расстояние по железной дороге, находился за девять тысяч вёрст от Москвы, поэтому потенциальная угроза центральным районам России со стороны корпуса (сформированного, не будем забывать, по распоряжению Временного правительства) сводилась почти к самому минимуму. В силу данных причин вариант с владивостокским портом в итоге и был предложен Сталиным как наиболее приемлемый. Мнение правительства Центросибири по данному вопросу никто тогда, к сожалению, не спросил. Дело «уладили» без всякого на то согласия сибиряков, их только поставили перед фактом и всё; коммунисты действовали, увы, по старой колониальной схеме: «дивиденды — наши, а проблемы — ваши».

26 марта, по завершении переговоров в Москве, в Пензу в адрес местного совдепа пришла телеграмма за подписью Сталина, в которой содержалось распоряжение о беспрепятственном пропуске подразделений Чехословацкого корпуса по Транссибирской магистрали во Владивосток. При этом, однако, легионерам поставили одно обязательное условие: следовать на Дальний Восток не в качестве военнослужащих, а как обычным частным лицам, в связи с чем советское правительство потребовало полного разоружения корпуса. Последнее условие вряд ли было приемлемо как для самих легионеров, так и для их зарубежных покровителей, поэтому, мотивируя своё несогласие тем, что эшелонам корпуса предстоит очень дальний путь, на котором вполне могут случиться разного рода непредвиденные (форс-мажорные) обстоятельства, представители ЧНС сумели каким-то образом убедить Совнарком пойти на некоторые уступки в вопросе о разоружении. А именно: чехословакам разрешили оставить для самоохраны каждого из своих эшелонов по 160 винтовок и по 1 пулемёту с полным боекомплектом.

Почему именно 160 — никто и нигде не поясняет. Возможно, такое количество военнослужащих насчитывала каждая отдельная рота чехокорпуса. Эшелоны, как правило, комплектовались побатальонно, поэтому получалось, что на три-четыре разоруженные роты приходилась одна вооруженная. Вроде бы немного, однако, если учесть, что сформировали тогда всего около 60 эшелонов[380], то оказалось, что вооруженными остались в общей сложности более

9 тысяч человек, а это как минимум три полка. Сила, согласитесь, достаточно внушительная. Почему центральное советское правительство пошло на такие уступки — остаётся только гадать. Вопросов здесь, как говорится, больше, чем ответов. И что же в итоге? А в итоге большевики получили вооруженный мятеж, явившийся, по всей видимости, результатом, в том числе, допущенной ими в марте 1918 г. роковой ошибки[381].

Оружие, согласно распоряжению Сталина, необходимо было передать специальной комиссии в Пензе, предварительно собрав его в опечатанных вагонах. По сведениям источников, чехословаки сдали тогда более 50 тысяч винтовок, около 1200 пулемётов, 72 артиллерийских орудия и даже 3 аэроплана. Как видим, легионеры действительно имели при себе весьма внушительный арсенал. А если учесть при этом ещё и те несколько тысяч винтовок, которые с официального разрешения остались при корпусе, а также то вооружение, которое чуть ранее уже конфисковал у чехословаков в Курске Антонов-Овсеенко, то его суммарное количество ещё более возрастёт. К тому же надо ещё заметить, что два полка — первый и четвёртый — так те вообще к моменту мятежа оказались разоружены не в полном объёме, так как по договорённости с большевиками несколько их батальонов находилось до конца мая по-прежнему к западу от Пензы, охраняя при полном боевом вооружении данный район от возможного прорыва немцев с территории Украины. А сколько ещё пистолетов и гранат чехословаки попрятали по разным потайным местам в своих эшелонах?.. Вот и получается, что они в период осенне-зимнего стояния на Украине насобирали в «закрома» почти двойной комплект боевого снаряжения. Запасливые ребята оказались, ничего не скажешь.

Ещё одним непременным условием пропуска чехословаков во Владивосток стало требование: немедленно убрать с командных должностей, а потом и совсем уволить из корпуса всех русских офицеров как потенциальных пособников контрреволюции. Данное распоряжение пришлось выполнить без всяких условий, но это вряд ли огорчило легионеров, поскольку в результате на освободившиеся высшие командные должности в корпусе были назначены, наконец, сами чехи из числа тех, кто хорошо зарекомендовал себя за весь предыдущий период боевых действий: Чечек, Сыровой и другие, а также выдавший себя за иностранца Сергей Войцеховский[382].

Вместе с тем в ходе исполнения данного распоряжения появились и многочисленные нарушения, проконтролировать которые советским властям было достаточно трудно, а посему некоторые офицеры, снятые в марте-апреле со своих постов, всё-таки не покинули корпус и вместе с бывшими подчинёнными поехали в теплушках дальше на восток. Так поступил, например, знакомый нам уже подполковник Борис Фёдорович Ушаков, инкогнито оставшийся в эшелоне ударного батальона и решивший вместе с чехословаками перебраться во Францию, для того чтобы там продолжить войну с Германией. Мало того, по дороге из Пензы на восток к легионерам с той же целью «прибивались» и другие русские офицеры, не имевшие никакого отношения к корпусу, но изъявившие желание вместе с чехословаками покинуть ставшую уже ненавистной Совдепию, что называется, до лучших времён.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.