А. Г. Кузьмин, профессор, доктор исторических наук Арийские руны на влесовых струнах (кому и зачем нужны исторические фальшивки?)[119]
А. Г. Кузьмин, профессор, доктор исторических наук
Арийские руны на влесовых струнах
(кому и зачем нужны исторические фальшивки?)[119]
В последние годы широким потоком хлынула «ведическая» литература, главным звеном которой является так называемая «Влесова книга». Рассказать о ней постоянно просят институты и школы, студенты и преподаватели. И обычно глубоко переживают разочарование, убеждаясь в том, что это – подделка отнюдь не высокого качества.
О том, что «Влесова книга» фальшивка, писали неоднократно специалисты самого высокого уровня. «Механизм» ее создания в ряде публикаций убедительно представил О. В. Творогов. Он, в частности, проанализировал брошюры Ю. П. Миролюбова, изданные после его смерти в Мюнхене, и установил, что до 1952 года «Влесовой книги» еще не было. Источниками для «восстановления» древней славянской религии служили ему «прабабка Варвара» и «старуха Захариха». Эти «источники» упоминаются в сочинении Миролюбова, воспроизведенном в «Молодой гвардии» (№ 7, 1993). О. В. Творогов отметил, между прочим, как Миролюбов, видимо, забывая, где и как он фантазировал, «перемещал» деревни, в которых проживали его «бабки». Главный «источник» преданий – село Юрьевка – то в ста верстах от железной дороги и более пятидесяти от Днепра («застыли на тысячу лет»), то уже на Днепре и в десятке километров от железной дороги.
В 1952 году в сочинении «Ригведа и язычество» Миролюбов еще сожалел, что нет источников, но пообещал вернуться к теме, если источники появятся. Здесь же он высказал убеждение, что докириллическая письменность у славян была и, может быть, будет «однажды найдена», после чего «крики критиков окажутся совершенно лишними». На ускорение «процесса обретения», видимо, повлияло знакомство с А. Куренковым (А. Куром), концепция которого также изложена в «Молодой гвардии» (№ 1, 1994). В 1953 году Миролюбов упомянет о лекции Куренкова и сообщит о великой находке. Сюжет о 15-летнем «переписывании дощечек» в жилище художника Изенбека, которым ныне открываются все издания «Влесовой книги», будет сочинен позднее.
В 1953 году А. Кур опубликовал «сенсацию» в издававшемся им в Сан-Франциско журнале «Жар-птица» и сообщил о фотографических снимках «с некоторых дощечек», якобы имевшихся в журнале. А в следующем году журнал напечатает письмо Миролюбова, в котором сказано, что «фотостатов мы не могли с них сделать, хотя где-то среди моих бумаг находится один или несколько снимков». Очевидно, Миролюбов справедливо опасался, что «фотостаты» быстро выявят подделку. «Пробный шар» это подтвердил. «Фотостат», якобы с 16-й дощечки, обошедший многие издания, сразу был разоблачен как подделка и с точки зрения палеографии, и с точки зрения языка известным палеографом и лингвистом, недавно ушедшей от нас Л. П. Жуковской. Больше ни Миролюбов, ни Куренков связываться с фотографиями не решались (тонкий палеограф Л. П. Жуковская указала и на то, что фотография копировала не дощечку, а прориси на бумаге).
Нынешние издатели и пропагандисты «Влесовой книги» спорят в основном именно с Л. П. Жуковской, стараясь «обезвредить» ее лингвистические аргументы. При этом обнаруживается такой разнобой мнений, как если бы речь шла о совершенно разных произведениях. А. И. Асов, имеющий, по его словам, «тело и душу Буса Кресеня, жившего задолго до нашей эры» («Русские веды», М., 1992), считает «Книгу» произведением новгородских волхвов IX века. В. В. Грицков, напротив, считает, что «только с воспаленным воображением можно предположить, что тонкие деревянные дощечки могли сохраниться в течение тысячи лет без какой-либо переписки на новую основу» («Сказания русов». Часть I. М., 1992). Ю. К. Бегунов – единственный серьезный ученый-филолог, доверяющий «Книге», – отмечает, что «орфография, графика и сам язык текстов «Влесовой книги» уникален и не принадлежит какому-то одному народу. Он имеет сходство не только с древнеславянским, но и польским, русским, украинским и даже чешским. Такое смешение лексических примет многих славянских языков говорит, впрочем, отнюдь не о великой древности памятника» («Мифы древних славян», Саратов, 1993).
В частном разговоре Ю. К. Бегунов допускал, что «Книга» создана в XVII веке, когда, кстати, и в Европе, и в России появляются фантастические «исторические» сочинения. Можно к этим соображениям добавить и еще одно «географическое» наблюдение: вплоть до XVII века на «дощечках» писали венгры. Все ведет к Прикарпатью. А на время создания указали сами соавторы.
Нашим «влесоведам» кажется важным, что Миролюбов сам «не понимал текста». Но «непонимание» – обязательный прием фальсификаторов. Наиболее известный из них – А. Сулакадзев – тоже постоянно повторял, что «не понимает» сочиненных им текстов. Да и как понять, если, например, «немец Фурвин» превращается в «нерехтца», «надувшего Фурвин дымом вонючим и поганым» (рукопись о «воздухолетании»). А ведь это «надувание» смутило целое поколение специалистов по истории техники.
Кстати, Л. П. Жуковская допускала, что Миролюбов мог воспользоваться фальшивками Сулакадзева, за что охотно ухватились и пропагандисты «Книги». Но деликатная женщина просто оставляла мостик для отступления фальсификаторам: в наш просвещенный век каждый школьник знает то, чего не знали академики во времена Сулакадзе– ва. Только Миролюбов и Куренков доступа к рукописному наследию Сулакадзева явно не имели. Зато, как показал О. Н. Творогов, легко могли придумать, передумать и заменить любого немца на мешок с чем-то дурно пахнущим.
«Книга» привлекла внимание и Г. С. Гриневича, нашедшего «праславянскую письменность» аж в V тысячелетии до н. э. Но автору представляется, что «знаки дощечек озвучены неверно». И это понятно. Хотя его «праславяне-рысичи» (так он именует русов) побывали и на Крите, и в Индостане, на Балканах они (и это верно) жили задолго до того, как великий Влес направил их из Семиречья к Карпатам.
«Рысичей» Г. С. Гриневич обнаружил на знаменитом Фестском диске. Педантичный немец Гюнтер Нойман, знакомый со всем, что накручено около диска, с немецкой деловитостью уговаривал «ученых и неспециалистов» не крутить без толку маленькое глиняное колесо: «Тот, кто выберет этот памятник в качестве объекта своего исследования, должен трезво установить границы своих возможностей, если он желает, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, верил в правильность его положений» («Тайны древних письмен», М., 1976). Но он явно не учитывал широту нашего революционного размаха: надпись одновременно прочитали двое. Газета «Начало» в рубрике «Сенсация» воспроизвела беседу с автором открытия Дмитрием Герстле под названием «Русские – 37 веков назад». «Рысичей» здесь, правда, не оказалось. И вообще ни одного звука не совпало. Зато текст красивый. Трудно не согласиться с автором: «Чего стоит только одна мысль: «Разум мой – обрету с тобой беду». Ведь это основная идея поэмы «Горе от ума», высказанная за 36 веков до Грибоедова!» Да и предупреждение героя Гоголя тоже забывать не стоит: «Иной раз много ума хуже, чем если бы его совсем не было». Может быть, это и записано на диске в назидание потомкам?
Все это очень интересно, но тема все-таки особая. Вернуться к ней стоит специально, может быть, после нового перевода «Влесовой книги». Здесь ограничимся лишь размышлением: были ль когда-то и мы «рысаками»? Среди многих сотен написаний имени «русь» в латинском, греческом, кельтском, германских, романских и прочих языках «рысичи» не обретаются, а сами разночтения (коих более двух десятков) в конечном счете сводятся к одному индоевропейскому корню (по моему мнению – обозначению красного цвета, по мнению О. Н. Трубачева – белого; и в том, и в другом случае имеется в виду и внешний вид, и социальное положение). Но это, разумеется, тоже особая тема.
Издатели обычно делят тексты «Книги» на три категории: публикации Лесного, Куренкова и Скрипника (из архива Миролюбова посмертно). Версии в них весьма различны, поэтому предполагается «народная академия» из трех волхвов. Но народных академиков с душой и телом волхвов IX века было все-таки лишь двое (С. Лесной, возможно, лишь интерпретировал тексты, которые Миролюбов «не понимал»). Историю же славян и русов спарринг– партнеры представляли различно. Миролюбов в целом исходил из взглядов, преобладавших у нас в 50-е годы. Русы у него славяне. Погулять же их от Семиречья до Карпат по необозримым степным просторам побуждало настойчивое желание ряда авторов заставить и скифов изъясняться по– славянски. Куренков же полагал, что русы вышли из Месопотамии, а славяне как этнос вообще до XII века не упоминаются: их придумал летописец-фальсификатор Сильвестр по заданию Владимира Мономаха, незаконно занявшего киевский стол.
Семиречье явилось нейтральной полосой, на которой соединились две разные концепции. Славяне-русы Миролюбова пошли севернее Каспия, а русы Куренкова устремились в Двуречье.
Родоначальником славян-русов у Миролюбова являлся Богумир. Имя двусоставное, на манер имен-титулов славянских князей VIII–XII веков. Восходят они к давней кельтской традиции, отразившейся также в иллиро-венетских языках. Так, «Вальдемар» в кельтском будет означать «великий владетель». Примерно то же и в форме «Володимер», сохраняющейся в летописях наряду со вполне славянизированным «Владимиром». Но последнего немецкий автор в начале XI века объяснял как «владеющего вселенной».
Любящий мир Миролюбов дал своему первопроходцу имя, навеянное болгарским «Богомиром», которое означает «мир от Бога». Он, очевидно, не знал, что имя это новое, а главное, что «мир» в значении «покой» пишется через «и восьмеричное» (нынешнее), а «мир» в значении «вселенная» – через «десятеричное» (они и произношение имели разное). Он записал имя через «десятеричное», чем кощунственно поставил его над всеми богами.
Богумир привел «скифов» в приднестровские степи. Жену его звали Славуней, а дочерей – Древа, Скрева и Полева. Как и во времена Адама и Евы, оказалось трудным найти мужей для дочерей. Но Богумиру удалось подцепить в степи трех мужей. Они хорошо поговорили, на чистом украинском языке, поскольку иных в природе просто не существовало. Да и имена их – «Утрие, Ополудне, Вщерне» иначе как из карпато-украинской мовы не объяснить.
В семье пастуха Богумира был, похоже, матриархат. От Славуни пошли славяне, от Древы, как все сразу догадались, – древляне, от Скревы – кривичи, от Полевы – поляне. Правда, северяне и русы произошли от мужчин: сыновей Богумира – Сева и Руса. Хотя жен им подыскать Миролюбов, видимо, не успел.
В общем, определились, и можно было бы спокойно жить-поживать и добра наживать, отражая набеги разных ворогов. Оставалось только размежевать территории «полян» и «руси», которые в летописях (да и археологически) отождествляются. Но генерал-ассиролог (как обычно влесоведы раскрывают профессию генерала Куренкова) не смог примириться с тем, что и скифы, и русы оказались ненавистными славянами.
Повод, видимо, дал сам Миролюбов. Он ввел еще одного героя с именем в одних случаях Ирей, в других – Орей с неясными функциями и задачами. Чтобы избежать путаницы, А. Асов читает имя как «Арий», не без основания полагая, что имеется в виду, конечно, родоначальник высокочтимых ариев. И в редакции Куренкова Арий определенно выступает как конкурирующая фирма. Именно Арий оказывается преемником Богумира. В переводе А. Асова ку– ренковская редакция звучит как поэма: «Принеся в жертву белых коней, ушли мы из Семиречья с гор Арийских из Загорья и шли век. И так как пришли в Двуречье, мы разбили там всех своей конницей, и пошли в землю Сирии. И там остановились, а после шли горами великими, и снегами, и льдами, и притекли в степи и были там со своими стадами. И там скифами перво-наперво были наречены наши пращуры… И вот после этих битв мы пришли к Карпатским горам, и там поставили над собой пять князей… И тот Арий старый отец (еще бы! только до Двуречья шли века! – А.К.) сказал: «Идем из земли той, где гунны наших братьев убивают»… Как только старый отец это изрек, мы ушли в иные земли, в которых течет мед и молоко. И в эти земли притекли все три сына Ария. И были это – Кий, Пащек и Горовато, от коих истекли три славных племени».
Далее в переводе А. Асова вся компания именуется «славянами». В оригинале никаких «славян» нет. Там «русищи». Куренков, видимо, не придумал, как ему свою версию согласовать с миролюбовской, и оставил пропуски и «темные места». А Кий, конечно, построил Киев и сделал его городом русским. Богумировскому Русу и его сестрице Полеве пришлось потесниться.
А. Канавщиков, который, оказывается, готов и продолжить перечень «противоречий» «Влесовой книги», считает, что на 10–15 % она все-таки достоверна и потому ее надо оберегать. А, скажем, у знаменитого А. Сулакадзева были подделки и всего на какой-нибудь один процент: запись на полях рукописи XIV века о том, что она принадлежит княжившему в Х веке Святославу. С точки зрения многотысячелетнего Кресеня-Асова-Барашкова, пожалуй, допустимо, что в «библиотеке» Святослава могли быть и издания «Русских ведов» 1992 г. (тираж 50 тыс.), и 1994 г. (тираж 5 тыс.), а заодно и «Мифы древних славян», где воспроизводится «Влесова книга» (тираж 100 тыс.). Как аргумент Асов-Кресень привлекает и свою популярность: у него тысячи единомышленников. Боюсь, что их уже миллионы. И это совсем не удивительно, если учесть, что страна стала свалкой всякого религиозного мусора, что разного рода оккультных сект более 20 тысяч, и в такой же прогрессии сокращается численность допустившего все это народа. Поистине, когда Господь хочет наказать – лишает человека (и народ!) разума. Но крестьянин веками знал и другое: на Бога надейся, а сам не плошай.
A. Канавщиков также не намерен прислушиваться к мнению оппонентов, потрясающих «академическими томами». А напрасно. Ведь одной книги Ю. Шилова «Прародина ариев» (Киев, 1995) достаточно, чтобы вообще снять проблему «Влесовой книги», поскольку в ней убедительно показано на археологическом материале, что правы были те лингвисты, которые выводили индоариев из Причерноморья. Иными словами, арии шли не от Индии и Китая, а в противоположном направлении. Правда, Ю. Шилову придется определиться по отношению к «Першиму уроку», где и его имя употреблено для доказательства, что «украиньска мова» является «матирью всих индоевропейских мов».
На этом можно было бы и разойтись по домам. Но пропагандисты подделки, демонстрируя неуважение к науке, сыплют направо и налево обвинения в «подлогах» и «фальсификациях» именно ученых, косвенно признавая таким образом, что без достоверных фактов знания не бывает.
В «научных» аргументах Асова не последнее место занимает и утверждение, будто Л. П. Жуковская была связана с КГБ, который и заставил ее выступить против «Влесовой книги». Но ведь по такой логике придется считать, что создавали «Влесову книгу» по заданию МОССАДа? Уж не потому ли и загнал Куренков русов в Двуречье, на родину Авраама? И не концепция ли Г. Бараца – известного сионистского деятеля, настаивавшего на еврейском происхождении Руси, подкрепляла аргументацию Куренкова, считавшего, кстати, что никаких славян вообще не было в природе и их придумал летописец XII века? И в свете этой «концепции» замена в переводе куренковских «русищей» «славянами» – очевидный подлог.
B. В. Грицкову досталось за «воспаленное воображение», у которого «на одно верное суждение приходится два неверных по причине малой научной культуры». С высоты «большой научной культуры» Асов дает многочисленным скептикам вопрос: как же «деревянные вещи… поднимают из скифских курганов?». А так и поднимают, чтобы немедленно обеспечить специальные условия хранения. И не только деревянные вещи. Это ведь любому школьнику известно.
И уже совершенно недосягаемой вершиной «научной культуры» является пассаж об академике Д. С. Лихачеве. Оказывается он «глава исторической и палеографической науки», исследующий творчество А. С. Пушкина! Неужели в журнале «Наука и религия», пропагандировавшем «Влесову книгу», никто не знал, чем более полувека занимается Д. С. Лихачев? Или сотрудник журнала таким образом защищается от критики: мол, «неспециалист»! При всех моих расхождениях (и глубоких) с академиком, в вопросе о «подделках» нам довелось занимать с ним близкие позиции, защищая подлинность «Слова о полку Игореве». Для квалифицированного филолога это вообще не слишком сложная проблема – отличить подлинное от фальсификации.
И, наконец, о единственном аргументе Асова по существу: функции бога Велеса. Профессор, оказывается, не знает, что «скот» – это домашние животные. Слова, взятые им в «кавычки», – не цитаты. Цитировать Буса Кресень, А. Асов и А. Барашков пока не научились. Поэтому не стоит за этой троицей говорить о «подлогах». Более того: умноженное наглостью невежество – в данном случае хороший стимул поговорить по существу. Книга названа «Влесовой», и должно предполагать, что и создатели книги и «влесоведы» изучали вопрос о его прерогативах. Но явно недоизучили.
Имя Велеса (Волоса) в качестве «скотьего бога» впервые упоминается в договорах Олега 907 года и Святослава 971-го. Оба договора – относительно вольный пересказ действительных текстов соглашений. Но в данном случае это несущественно, поскольку эти вольные записи появились в составе летописей, видимо, раньше, чем в «Повести временных лет» оказались более приближенные к текстам оригинала договоры 911 и 945 гг. И понять надо именно эпитет «скотий»: что он значил вообще в языческую эпоху и какую роль играл в данных упоминаниях.
Удивительно, но, набрасываясь на оппонента с кулаками, автор не удосужился посмотреть хотя бы словари Даля, Срезневского, Фасмера. Почти два столетия ученые разных стран ищут истоки слова, означающего во многих языках примерно одно и то же: «деньги», «богатство», «имущество» и (очевидно производное) «подать», «налог». Одним из аргументов норманнистов изначально было шведское слово «скатт» – «драгоценность», «сокровище», «клад», а также «налог». Но оказалось, что слово это было известно и готам, и древним саксам, и другим германским континентальным племенам в значении именно денег, имущества.
Мое включение в полемику свелось, в сущности, лишь к тому, что я обратился к трехтомному словарю старой кельтики А. Хольдера, у которого нашел буквальное совпадение с древнерусским, все с тем же значением «имущество», «богатство», «деньги» (см. «Об этнической природе варягов» в журнале «Вопросы истории». М., 1974. № 11). А специального исследования заслуживает вопрос о том, как деньги стали «скотом» в современном понимании.
Но раньше надо точнее определить функции Велеса. Не случайно, конечно, что в договорах дружину и торговцев сопровождают Перун и Велес. Перун – бог дружинников, Велес – бог торговцев. В Х веке дружинник и торговец чаще всего был в одном лице (и дальние походы совершали за моря ради добычи и торговли, а договоры предполагали именно правила торговых отношений). Никакие «стада», конечно, по морям не плавали. Была у Велеса и еще одна функция: он покровитель поэзии. Легендарный Боян в «Слове о полку Игореве» Велесов внук. Иными словами, его функции те же, что и у римского Меркурия: покровитель торговцев, путешественников, служителей муз (а они чаще всего тоже были путешественниками).
Соответственно, в Х веке и позднее должность «скотник» означала казначея, а «скотница» – хранилище казны. Под 996 годом в летописи говорится как о достаточно обычном событии – раздачи горожанам подарков «из скотниц кунами». Под 1018 годом новгородцы собирают для Ярослава «скот» кунами и гривнами. И в таком значении эти понятия долго будут существовать. «Скотом» же в современном понимании деньги и прочее имущество станут не сразу. И решение этого вопроса, видимо, подскажет нумизматика.
Дело в том, что, скажем, зверек куница – это меховой эквивалент серебряного динара – «куны» (от латинского «коен» – «кованый»), зверек бела (горностай) – эквивалент арабского диргема. То есть названия зверьков в данном случае вторичны по отношению к серебряным монетам. А Срезневский собрал внушительный круг источников, свидетельствующий о появлении аналогичного эквивалента для меры богатства – «скота». Таковым стала корова («от скот же и волов и овец», «полониша скоты и коне, вельблуды и челядь», и т. п.). Хотя по Русской Правде больше подходил бы вол: как рабочий скот он ценился несколько выше коровы, именно ровно гривну, что равнялось 25 кунам (корова – 20 кун).
Жаль, что серьезные вещи приходится обсуждать на столь несерьезном уровне. Но слишком уж это сейчас актуально. Ведь под флагом «плюрализма» убивается наука и знание, без которых ни один народ в конце XX столетия не выживет. Когда А. Асов пытается впрячь в одну повозку и «Слово о полку Игореве», и «Влесову книгу», и приднепровских славян, и враждебных им земляков праотца Авраама русов, это, как он выражается, «его проблемы». Но вот и А. Канавщиков напористо разъясняет профессору, что фальшивки нужны и что все «карамзины» прошлого и настоящего – фальсификаторы.
Фальсификаторов действительно много. Скажем, вся кампания против подлинности «Слова о полку Игореве» так и воспринималась обеими сторонами. Помнится, 30 лет назад Р. В. Фридман, которую я, будучи студентом, весьма уважал за прочитанный курс античной литературы, а она меня за постоянно задаваемые вопросы, поделилась со мной – уже коллегой-доцентом – радостью: «Какой все-таки Сашка Зимин молодец! Как он ударил по русскому шовинизму!» «Да, – возразил я. – Но памятник-то – шедевр мировой культуры». «Правда, – легко согласилась она. – Надо так ударить, чтобы памятник не пострадал». Такой замысел мне показался нелепостью. И некоторое время спустя пришлось реагировать на книгу Олжаса Сулейменова, где автор «Слова…» – половец, сами же половцы – младший брат «Главного народа».
К сожалению, прав автор и в отношении многих ученых прошлого и настоящего. Скажем, спор норманнистов и антинорманнистов с самого начала питался не столько научными, сколько политическими соображениями, а потому подавляющая часть материалов в этой полемике не привлекалась (за очень редким исключением, вроде С. Гедеонова). Но в отношении многих оппонентов с той и другой стороны следовало бы говорить о тенденциозности, а не о фальсификациях: материал практически необозрим, и в полном объеме никто и никогда им не владел.
Гораздо серьезнее нынешняя ситуация, когда чуть ли не строем наши историки и социологи бросились яростно обличать собственные научные труды (правда, не упоминая себя при этом и не предлагая снять с себя незаслуженно полученные степени и звания). На таком фоне легко расцвести любому шарлатанству, тем более что нынешней власти гораздо интереснее шарлатаны, нежели ученые. Но это не значит, что науки нет вообще, и тем более не значит, что она не нужна вовсе. Все-таки «ложь во спасение» оправданна лишь там, где правда и истина в принципе не допускаются. А замена науки шарлатанством всегда на пользу лишь самим шарлатанам.
Осенью 1995-го борцы с «русским фашизмом» не без удовольствия отметили, что лишь 15 % русских сознают себя таковыми. Страшно? Страшно! А почему дело именно так и обстоит? Вот «Вечерка» от 1 сентября (того же года) прокомментировала результаты тестирования выпускников московских школ и сама удивилась: средний бал по истории – «двойка». Зато по английскому языку – аж «четверка». А чего же удивительного, если «двоечников» полно и в самой исторической науке, и еще больше около нее? Отсюда и практическая денационализация. И если, по Бисмарку, «немецкий учитель истории выиграл войну с Францией» (в 1870 году), то наш подвел и к Беловежской пуще, и к предательству традиционных друзей, и к ползанию на брюхе перед своими смертельными врагами.
Не будет никакого возрождения страны и народа, пока ученые и политики не осознают, чем жил и живет народ, что его делало могучей силой на протяжении веков – отнюдь не безбедного существования. Фальшивыми призывами и посулами можно на время сбить с толку (и сбили!). А пробудить по-настоящему можно лишь апеллируя к тем историческим реалиям, которыми народ создавался, что порождало его сильные и слабые стороны.
Сказками Шехерезады живет большинство малых народов. Это и комплекс неполноценности, и отчаянные попытки сохраниться как особая этническая единица. Аналогичное мифотворчество «больших» в большей степени их и унижает: вполне достаточно уяснить, благодаря чему они стали большими и почему «большие» нередко превращались в малые и исчезали вовсе. А. Канавщиков отстаивает свое право на фантазию. Мне приходилось рецензировать десятки исторических романов, по большей части именно в рукописях. К чему обычно сводились требования? Фантазируйте за пределами достоверно известных фактов и не слишком модернизируйте эпоху. Поныне считаю непревзойденным образцом изображение Византии VI века в романе Валентина Иванова «Русь изначальная»: все достоверно, на высочайшем уровне социологического анализа и современно за счет вскрытия механизма власти во все времена (не говоря уже о художественных достоинствах). А вот когда А. Канавщиков в «Россиянине» (№ 6, 1995) женит киевских правителей Дира и Аскольда на дочерях великолукского волхва Мала, вспоминаются Нью– Васюки. «Луки» (еще не «Великие») впервые упоминаются древнейшей новгородской летописью лишь в 1166 году, то есть три века после того, как жили Дир и Аскольд. И хотя как «пригород Новгорода» поселение возникло, несомненно, раньше, но никак не на три столетия.
А. Канавщиков верно заметил, что сопоставление обычаев полян и других славянских племен свидетельствует об их разных истоках. Только напрасно он делает из полян «ариев», которые у него к тому же настолько человеколюбивы, что не допускают человеческих жертвоприношений. В упомянутой книге Ю. Шилова есть целая глава, посвященная человеческим жертвоприношениям у ариев. При этом он стремится и объяснить, и оправдать этот ритуал (для оправдания достаточно сопоставить с нашими временами: «Буря в пустыне» или бомбы НАТО над Сербией, конечно, похлеще). Но в прошлом столетии в спорах норманнистов и антинорманнистов обычно присутствовал и такой аргумент: у славян человеческих жертвоприношений не было, а у норманнов и некоторых групп русов были. Мы сейчас не будем разбирать, у каких именно, и у русов ли (в канун христианизации обычай этот сохранялся у многих народов Европы и Азии). Отсутствие же его у славян – факт огромной важности, связанный с формами хозяйствования и общежития, которыми и создается национальный характер.
А то, что язычество не изучено, – это верно. Но требуется методологический ключ, который позволит размежевать славянское и русское язычество и вычленить то и другое из комплекса индоевропейских верований. Только все это за пределами домашнего спора о «Влесовой книге».
И все-таки. А зачем все эти псевдопроблемы – куда, конечно, надо включить и напористо распространяемые отнюдь не «благоглупости» Фоменко и компании? Цель очевидна: превратить человека (именно русского) в обезьяну. А далее – тех, кто выживет, – в клетку.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.