Разлад между царем и Никоном

Разлад между царем и Никоном

Сильные враги Никона, конечно, не молчали: они беспрестанно внушали царю, что патриарх превышает свои права, вмешивается в правительственные дела, ни во что не ставит царскую власть. Как сильно ни любил царь Никона, но постоянные наветы и клеветы свое дело делали: в душу царя вкрадывалось мало-помалу недовольство и недоверие к Никону. Крутой нрав патриарха и резкое отношение к людям, конечно, были не по душе «тишайшему» царю. Мягкий, податливый Алексей Михайлович был в то же время ревнив к своей власти, и вмешательство в дела правления со стороны Никона, который хотел быть таким же «государственнейшим» патриархом, каким был Филарет, без сомнения, не нравилось царю.

Перемена отношений царя к патриарху стала сказываться со времени возвращения царя из похода, в 1657 г. Алексей Михайлович на войне больше освоился с властью, окреп духом, возмужал, отвык от подчинения своему «собинному другу», а Никон, в свою очередь заправляя в отсутствие царя всеми делами церковными и мирскими, свыкся с властью, полюбил ее… Вернулся царь в Москву и нашел здесь другого властного государя, который к тому же и на грамотах писался «государем». Враги Никона не преминули, конечно, разными ловкими намеками и внушениями навести царя на мысль, что патриарх стал могучее его, раздуть искру неудовольствия в душе его.

Время тогда было очень тяжелое. Война со шведами, начатая отчасти по совету Никона, кончилась неудачно; безденежье и затем выпуск медной монеты вместо серебряной породили, как известно, смуту и мятеж. У царя на душе было, конечно, нелегко. И вот в эту печальную пору Никон строит свои монастыри (Воскресенский и Крестный) и просит у царя для них земель; когда же потребовались средства на нужды государства и царь пожелал хотя несколько воспользоваться монастырскими богатствами, патриарх решительно восстал против этого.

Это очень не понравилось царю, но он, вместо того чтобы откровенно объясниться с патриархом, как сделал бы на его месте человек более решительный, стал отдаляться от Никона, избегать встречи с ним. А Никон, заметив холодность государя и не чувствуя за собой никакой вины, тоже обиделся, показывал вид, что он не хочет заискивать милости… Боярам, врагам патриарха, как нельзя более было на руку это взаимное охлаждение: теперь им легче было действовать на царя, которого тоже, конечно, оскорбляло гордое отчуждение патриарха; теперь враги его подняли голову, стали гораздо смелее… Монастырский приказ, который было совсем потерял значение, опять усилился и стал вмешиваться в церковные дела.

Никон, не выносивший никаких ограничений и стеснений, начал писать царю резкие письма, называя нечестием вмешательство мирских властей в церковные дела… Бояре, конечно, старались истолковывать эти послания патриарха в смысле самом оскорбительном для царя.

Рознь между царем и патриархом усиливалась…

Наконец летом 1658 г. произошел окончательный разрыв. 6 июля был при дворе большой обед по случаю приезда в Москву грузинского царя Теймураза. Высокий царский гость шествовал с большим церемониалом во дворец. Окольничий Хитрово наблюдал за порядком, расчищал путь; в это время пробрался сквозь толпу патриарший боярин, посланный к царю, и подвернулся как раз под руку Хитрово, когда он отгонял палкой напиравшую толпу любопытных; удар достался и на долю патриаршего посланца.

– Не дерись, – сказал он, – я неспроста пришел сюда, я от патриарха!

– Не дорожись патриархом! – ответил Хитрово и ударил его снова палкой по лбу.

Едкое чувство обиды заговорило в сердце Никона, когда посланный им боярин жаловался ему на Хитрово. Уже то было тяжело самолюбию патриарха, что государь не позвал его на торжественный обед, тогда как, по обычаю, ему следовало быть там, а тут еще окольничий дерзко оскорбляет его посланца, дает ясно понять, что теперь уже можно и не обращать внимания на патриарха.

В досаде Никон посылает царю письмо, где просит учинить сыск и наказать виновного за обиду. Государь в ответ сам написал: «Сыщу и по времени сам с тобою видеться буду…» Но прошел день, другой… 8 июля был храмовый праздник в церкви Казанской Божией Матери. Патриарх со всем собором торжественно совершал богослужение. В таких случаях государь с именитыми боярами обыкновенно присутствовал в церкви, но на этот раз его не было. Чрез два дня было в Успенском соборе празднование Положения ризы Господней, принесенной из Персии в Москву при Михаиле Феодоровиче. На этом празднике государь всегда бывал в соборе; но теперь прислал сказать, что не будет… Понял, конечно, Никон, что добродушный и набожный государь сильно гневается на него, если даже отступает от прежнего благочестивого обычая присутствовать в праздничные дни на патриаршей службе. Наконец дело вполне разъяснилось. Царский посланец князь Ромодановский сказал ему:

– Царское величество гневается на тебя и потому не пришел ко всенощной, не велел ждать его и к обедне… Ты оскорбляешь царя – пишешься «великим государем», а у нас один великий государь – царь.

– Называюсь так не по своей воле, – отвечал Никон, – так желал и велел мне называться и писаться его царское величество. У меня есть на то грамоты, писанные собственною его рукой…

– Царское величество, – перебил Ромодановский, – тебя почтил как отца и пастыря, но ты не понял, и теперь государь приказал сказать тебе, чтобы ты впредь не писался и не звался великим государем.

Не вынесло этого удара сердце Никона: он понял, что время его прошло, что козни бояр удались… Отслужив литургию и приняв Святых Тайн, он написал царю следующее письмо:

«Се вижу, на мя гнев твой умножен без правды, и того ради и соборов святых во святых церквах лишавшись; аз же пришелец есмь на земли; и се ныне, дая место гневу, отхожу от места и града сего, и ты имаши ответ пред Господом Богом о всем дати».

Это письмо Никон отправил царю; государь, прочитав, вернул письмо без ответа с патриаршим посланцем. Тогда Никон решился исполнить свое ранее задуманное дело. При конце обедни обратился он к народу с поучением, – сначала прочел слово из Златоуста, затем заговорил о самом себе.

– Ленив я был учить вас, – сказал он между прочим, – не стало меня на это, окоростовел от лени, и вы окоростовели от меня… Называли меня еретиком, иконоборцем, за то, что я новые книги завел, камнями побить меня хотели. С этих пор я вам не патриарх…

Слова эти поразили народ, поднялся говор, шум… Трудно было разобрать, что говорил дальше патриарх. Потом одни заявляли, будто он сказал: «Будь я анафема, если захочу быть патриархом», но другие отвергали это показание.

Кончивши свою речь, Никон снял патриаршее облачение, надел мантию и черный клобук. Народ, наполнявший церковь, был сильно встревожен: многие плакали; другие кричали, что не выпустят его без государева указа. Некоторые из духовных лиц спешили к царю. Никон остался среди церкви; он был в большом волнении: то садился на ступени амвона, то вставал и направлялся к выходу; но народ его удерживал…

Никон, конечно, ждал, что государь сам будет просить его остаться; ждал этого и народ. Но вышло не так. Когда царю дали знать о случившемся в Успенском соборе, он был сильно озадачен…

– Я будто сплю с открытыми глазами! – проговорил он и послал князя Трубецкого и Стрешнева узнать у патриарха, что все это значит, кто его гонит…

Никон отвечал, что уходит по своей воле, что не хочет носить на себе царский гнев. Хотя ему и было передано от царя, чтобы он не оставлял патриаршества; но Никон, конечно, не того ждал: он надеялся от самого царя услышать ласковое слово примирения, ждал, что сам государь придет к нему, своему «собинному другу»; но этого не случилось… Никон снял с себя мантию, вышел из собора и пешком отправился на подворье Воскресенского монастыря. Здесь переждал еще два дня, быть может, все еще надеясь, что царь первый сделает шаг к примирению… Царь молчал. Тогда Никон уехал в Воскресенский монастырь.

Воскресенский Новоиерусалимский монастырь, основанный патриархом Никоном. Современный вид

Никон сначала, казалось, искренне хотел отказаться от патриаршества, просил государя скорее избрать ему преемника, чтобы церковь не вдовствовала; снова подтвердил, что сам не хочет быть патриархом и по желанию царя благословлял крутицкого митрополита заменять себя.

Как враги Никона ни хлопотали охладить чувства государя к Никону, но добродушному Алексею Михайловичу, видимо, было жаль Никона, который словно хотел забыть о власти, трудился очень усердно в своем Воскресенском монастыре, занимался каменными постройками, копал пруды, разводил рыбу, расчищал лес. Царь давал ему денежную помощь на украшение монастыря; даже в знак особенного внимания, в большие праздники, посылал ему в монастырь лакомые яства. Никон мог еще надеяться на примирение с царем, но, на его беду, случились события, которые усилили рознь.

В патриаршем жилище, конечно по совету бояр, был произведен обыск в бумагах Никона. Это страшно обидело его, и он сгоряча написал царю крайне резкое письмо, сильно укорял его. «Удивляюсь, как ты дошел до такого дерзновения», – говорится между прочим в письме, тут же припоминаются прежние обиды. Это письмо очень оскорбило царя, и он прекратил попытки к сближению. Никон между тем стал сожалеть о покинутой власти, – слишком он уже свыкся с нею и с широкой деятельностью. Напрасно старался он подавить свою тоску и недовольство; напрасно изнурял себя трудами при постройках: патриаршие власть и почет все мерещились ему, все привлекали его. Он старался уже всячески смягчить свой поступок, – писал царю, что ушел из Москвы по своей воле; что сана с него никто не снимал и благодать Святого Духа осталась при нем. С большим гневом обрушился он на крутицкого митрополита, когда тот в Неделю ваий совершил шествие на осляти, которое Никон считал патриаршим обрядом. Время тянулось; конца разладу и не предвиделось. Избирать нового патриарха при прежнем, который теперь не желал отказаться от этого сана, было совсем неудобно, – можно было опасаться двоевластия в церкви.

В феврале 1660 г., пожеланию царя, составился собор из высшего русского духовенства и некоторых греков. Между духовными лицами было много врагов Никона, все помнили его властный крутой нрав. Собор обвинил Никона в гордости, в самовольном оставлении патриаршего престола и присудил его даже к лишению священного сана; только Епифаний Славинецкий и один архимандрит заявили потом о незаконности суда без допроса подсудимого. Царь, впрочем, и не думал приводить в исполнение решение собора, а Никон назвал этот собор «жидовским сонмищем». Узнав, что крутицкий митрополит запретил поминать его в церквах, Никон принял это за горькую обиду и предал его анафеме… Царя это сильно встревожило.

В это время прибыл в Москву гаазский митрополит Паисий Лигарид, человек умный и весьма образованный, но способный кривить душой. К нему, как к лицу знающему, обращались часто за советами, и ему пришлось в деле Никона принять большое участие. Лишенный своей кафедры за склонность к латинству, Паисий долго скитался по Греции и Италии; его еще раньше приглашал в Москву сам Никон, нуждавшийся при церковном исправлении в образованных людях. Теперь ловкий и угодливый грек смекнул, что ему гораздо выгоднее стать на сторону врагов патриарха: когда Стрешнев предложил Паисию на решение вопросы о поведении патриарха и об отношении его к царю, Паисий отвечал полным осуждением действий Никона, винил его за гордость, за жестокое обращение с духовенством, за частое употребление отлучения от церкви; даже по поводу собаки Стрешнева осуждал Никона за то, что тот «за шутку» предал боярина анафеме.

Никону были доставлены эти вопросы и ответы. Он принялся горячо опровергать их, излил на бумаге весь свой гнев, смело и резко высказывал свои убеждения и взгляды на отношения церкви и государства, на власть патриарха, – дошел в увлечении и запальчивости даже до того, что заговорил языком пап.

«Не от царей, – писал он, – приемлется начало священства, но от священства на царство помазуются; священство выше царства. Не давал нам царь прав, а похитил наши права: церковью обладает, святыми вещами богатится; завладел он церковным судом и пошлинами. Господь двум светилам светить повелел – солнцу и луне, и чрез них нам показал власть архиерейскую и царскую: архиерейская власть сияет днем, власть эта над душами, царская в вещах мира сего».

Паисий составил целый ряд вопросов, которые были посланы восточным патриархам. Хотя речь шла здесь о действиях Никона, но имя его не упоминалось. Ответы всех патриархов были не в его пользу; один только иерусалимский в отдельном послании умолял царя помириться с Никоном без суда.

Но мириться теперь было уже трудно. Враги Никона все делали, что только было можно, чтобы раздражить его и вывести из терпения. Окольничий Боборыкин завладел неправильно землею Воскресенского монастыря; на челобитье патриарха по этому делу монастырский приказ не обратил внимания; тогда Никон написал государю резкое письмо, где сильно восставал против мирской власти в церковных делах, даже грозил царю гневом Божиим за издание Уложения… Боборыкина он предал анафеме в своей монастырской церкви, а тот донес в Москву, будто бы Никон проклинал самого царя и семью его.

Царь был поражен этим и говорил со слезами на глазах собору архиереев:

– Пусть я грешен; но чем виновата жена моя и любезные дети мои и весь двор мой, чтобы подвергаться клятве?

Никон был по этому делу допрошен; допрашивали и других, и обвинение оказалось совершенно ложным. Постоянные препирательства, жалобы, обвинения – все это, конечно, страшно томило впечатлительного Алексея Михайловича. Он решился пригласить в Москву восточных патриархов, чтобы окончательно решить дело Никона.

Между тем и Никон начал сильно жалеть о разладе с царем. Теперь, когда его враги, и не только могущественные, но и ничтожные, еще так недавно трепетавшие пред ним, всесильным великим «государем и патриархом», «собинным другом царя», давали ему почти на каждом шагу чувствовать его падение, старались всячески оскорбить его, – удар за ударом наносился его самолюбию, и у него не хватало больше терпения выносить все огорчения… Никогда, быть может, жажда власти и величия так не томила его, как теперь. И вот в такую-то пору один из очень немногочисленных друзей его, боярин Зюзин, задумал примирить его с царем, – написал письмо, в котором советовал Никону внезапно приехать в Москву на праздник Петра Чудотворца, к утрене, прямо в собор, и пригласить, по обычаю, государя в церковь, как будто и не бывало никакой размолвки между ними. Зюзин намекал, что такова и воля самого государя… Надо думать, что боярин, слыша часто от царя сожаление о разладе с патриархом, вообразил, что он большую услугу окажет им обоим, если как-нибудь сведет их и даст им удобный случай примириться. Два раза он писал Никону об этом, и его письма как нельзя больше совпадали с тайным желанием Никона. Он отдался весь молитве и посту, – молился, чтобы Господь вразумил его, как поступить. Раз, когда он, изнуренный долгой молитвой, забылся, ему, как он сам потом рассказывал, привиделось видение: будто бы он стоит в Успенском соборе и видит, что все почившие святители восстали из своих гробов и подписывают рукопись о вторичном возведении его на патриаршество. После этого он решился последовать совету Зюзина.

С 17-го на 18 декабря 1665 г. в Успенском соборе шла заутреня. Часа в 3 утра вдруг с шумом растворилась дверь, и вошел Никон с толпой монахов, с преднесением креста, взял посох митрополита Петра и стал на патриаршем месте. Монахи пропели: «Исполла эти, деспота» и «Достойно»… Все в церкви оторопели и недоумевали, как быть… Величавая осанка Никона, его решительный, повелительный голос действовали на всех неотразимо; когда он позвал духовенство к благословению, – все стали подходить к его руке.

Дали знать царю. Во дворце поднялась страшная суматоха. Бояре растерялись, качали головами, не знали, что делать, и только твердили: «Ах, Господи, ах, Господи!»

Никон прислал из собора царю письмо, где рассказал о своем видении, и в конце говорил:

«Пришли мы в кротости и смирении, неся с собою мир: хощете ли самого Христа приять?»

Царь был так смущен, что врагам Никона нетрудно было направить его волю по своему желанию. От имени царя к нему явились бояре, корили его за самовольное возвращение и сказали:

– Уезжай туда, откуда приехал!

Никону ничего более не оставалось, как исполнить это. Последняя надежда его на примирение с царем горько обманула его. Он приложился к образам и, взяв с собою посох св. Петра, вышел из церкви и сказал, что отрясает прах от ног своих.

– Мы этот прах подметем! – насмешливо заметил стрелецкий полковник.

– Да разметет вас Господь оной божественной метлою! – гневно сказал Никон, указывая на комету, горевшую в это время на небе и напоминавшую видом своим метлу.

Никон уехал в свой Воскресенский монастырь. На пути у него отобрали посох св. Петра и допросили насчет приезда в Москву. Никон выдал Зюзина; его после допроса и пыток сослали в Казань.

Удаление патриарха и его размолвка с царем были как нельзя больше на руку врагам всяких «новшеств» в церковном деле. Они заговорили смелее, чем прежде. Самый рьяный из ревнителей старины Аввакум был возвращен из Сибири и явился в Москву. Сам царь ласково беседовал с ним, – старался склонить его к уступкам; сначала Аввакум, казалось, поддался увещанию, но ненадолго, а там опять принялся за свою прежнюю проповедь в защиту старины, будто бы поруганной Никоном. Горячая, искренняя и сильная проповедь Аввакума действовала на многих: ему удалось привлечь к своему учению нескольких боярынь, в том числе княгиню Урусову и боярыню Морозову, которые помогли расколу. Никита Пустосвят и Лазарь Муромский своими сочинениями тоже послужили «старой вере». Немало было и других поборников ее. Повсюду являлись разные странники, отшельники, блаженные, которые возвещали народу, что наступает кончина света, что скоро придет антихрист, грозили вечной гибелью всем, кто примет трехперстное сложение, трегубое аллилуйя, будет произносить и писать Иисус вместо Исус и проч.

Надо было, наконец, принять какие-нибудь решительные меры против распространения раскола. Собор духовных лиц в 1666 г. рассмотрел и осудил сочинения некоторых лжеучителей; призывали их и других распространителей вредных мнений против церкви, обличали, увещевали их отречься от заблуждений, грозил и подвергнуть наказанию. Многие выражали раскаяние; но были и нераскаянные староверы: Никита Пустосвят хотя с виду и отрекся, но с тайным намерением снова помогать расколу; Аввакум не сдался ни на какие убеждения, – его торжественно лишили сана, предали проклятию и сослали в Пустозерский острог. Иным за их резкие выражения даже урезаны были языки.

Никон, узнав, что по поводу его удаления с патриаршего престола царь хочет собрать собор в Москве, поспешил предуведомить византийского патриарха обо всем, как было. В длинном послании Никон откровенно рассказал о причинах своего удаления, жаловался, не стесняясь в выражениях, на самого царя, бранил Паисия Лигарида…

Послание это не дошло по назначению: оно было перехвачено на дороге и послужило потом значительно к обвинению Никона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.