Лжедмитрий I

Лжедмитрий I

В то время, когда русский народ волновался темными слухами о том, что царевич Димитрий жив, а Борис учреждал по западной границе заставы и принимал все меры, чтобы изловить своего страшного врага, не выпустив его из русских пределов, в Польше вдруг обнаружился тот, кого так долго и тщетно искал Борис.

Около 1601 г. в Киеве явился молодой монах-странник. Он рассказывал о себе, что он вышел из московской земли. Из Киева этот странник пробрался на Волынь; здесь в городе Гоще несколько времени, говорят, он учился в школе, набрался кое-каких поверхностных знаний, затем побывал на Запорожье, где среди казаков скоро освоился с военным искусством, сделался лихим наездником, так что по удали и ловкости не уступал истым запорожцам. Потом этот удалец попал на службу к князю Адаму Вишневецкому, который, подобно всем знатным магнатам литовским и польским, держал у себя многочисленный двор. Мелкие литовские и польские дворяне, или шляхтичи, охотно шли на службу к богатым вельможам, составляли при них отряды телохранителей или несли разные домашние должности. Широкая разгульная жизнь польской богатой знати и безумная расточительность собирала около них обыкновенно множество люда, охочего до веселой, беззаботной жизни. А Вишневецкий, владелец громадных поместий в Южной Руси, был еще молод; пиры, разгул, удалые потехи были по душе причудливому пану, а деньгам он и счету не знал: понятно, что около него толпилось множество разгульных и удалых людей. В среду их попал и наш московский выходец: видно, хотелось изведать и ему все утехи богатой жизни…

«Дмитрий Самозванец». Гравюра Ф. Снядецкого. XVII в.

Был он еще очень молод, лет двадцати с небольшим. Неказист был он с виду: худощавый, небольшого роста, со смуглым лицом, с приплюснутым носом и бородавками на лбу и носу, он не мог похвалиться наружностью; но голубые глаза его смотрели умно, часто задумчиво; голос его был приятен; говорил он складно, по временам даже и красно, с увлечением; а в удали и лихом наездничестве не многим уступал… Поступив на службу к Вишневецкому, он скоро сильно занемог или притворился больным, слег в постель и, готовясь к смерти, попросил к себе священника. Больного исповедали.

– Если я умру, – сказал он священнику, – похороните меня, как хоронят царских детей.

Изумленный священник стал спрашивать, что значат эти слова.

– Теперь я не скажу тебе, – отвечал больной, – а по смерти моей возьми у меня из-под постели бумаги и узнаешь, кто я таков, но и тогда знай только сам, другим не рассказывай.

Священник не вытерпел и рассказал о таинственном слуге Вишневецкому. У того сильно разыгралось любопытство, и он сам стал расспрашивать больного, но слуга молчал. Тогда достали бумагу из-под постели, прочли и были поражены изумлением: из бумаги узнали, что пред ними – сын Грозного, Димитрий, которого считали все погибшим от рук убийц!..

Приложены были все усилия и попечения, чтобы вылечить его, и он скоро выздоровел.

Вишневецкий считал своею обязанностью оказать ему всевозможное содействие: самолюбию тщеславного пана очень льстило, что между его слугами был русский царевич и что он, Вишневецкий, может ему помочь занять московский престол. Королю дал и знать о Димитрии. Этот Димитрий рассказывал о себе, что от убийц, подосланных Борисом, он ускользнул благодаря своему пестуну, который подменил его другим мальчиком, схожим с ним, а его воспитывали в неизвестности и потом удалили в монастырь, чтобы вернее сберечь от Бориса.

Красноречивый юноша так живо, так задушевно рассказывал о своих бедствиях, о своем скитальчестве и приключениях, что возбуждал во всех любопытство и сочувствие к своей судьбе. Скоро он стал любопытной новинкой в Литве. Адам Вишневецкий повез его сперва к своему брату, воеводе Константину Вишневецкому. Король потребовал, чтобы царевича привезли к нему в Краков. Константин Вишневецкий отправился с ним к королю; на пути заехал к тестю своему Юрию Мнишеку, сандомирскому воеводе. Это был человек безнравственный, очень ловкий, разжившийся разными нечестными способами и в то же время крайне тщеславный; он был в восторге, узнавши, какого гостя привез к нему зять.

Самборский замок Юрия Мнишека наполнился гостями; со всех сторон съезжались они, званые и незваные, знатные и незнатные: многим хотелось взглянуть на царевича. Широко раскрывалась для всех дверь Самборского замка: тщеславному Мнишеку лестно было всем показать, какой гость у него. Поляки умели тогда и веселиться, и гостей принимать: пир шел по нескольку дней; изысканные кушанья услаждали прихотливый панский вкус; старое венгерское лилось рекой, туманило головы и развязывало языки. Шумная беседа, смех и веселая болтовня не прерывались. Гремела музыка. После обеда начинался пляс. Дамы и девицы, роскошно наряженные, украшали пир; но никто не поражал так гостей в Самборе красой и нарядом, как дочь старого Мнишека – Марина.

Кроме танцев, великое удовольствие гостям доставляла охота. Это была любимая потеха польской знати: тут можно было щегольнуть и богатством охотничьих нарядов, похвастать своими конями, собаками, соколами… тут можно было показать и свою силу, и молодечество. Не только мужчины, но и молодые женщины, и девицы выказывали свою удаль и ловкость на охотах. Вихрем несясь на коне, в роскошном полумужском наряде, с развевающимися кудрями, польские панны и пани могли на охоте не менее нравиться, чем во время танцев. И тут Марина выделялась своей красотой и ловкостью. Мудрено ли, что юному царевичу сильно полюбилась и Марина, и польские шумные пиры, и безграничное веселье?..

Радовался старый Мнишек, что царевичу приглянулась его дочь: честолюбивая мечта породниться с ним уже волновала тщеславного пана.

Но не одни Мнишеки, отец и дочь, имели виды на царевича; старались его опутать своими сетями и иезуиты. Монашеский орден (община) иезуитов был учрежден в 1540 г. с целью всеми силами, правдами и неправдами, бороться с противниками папы, возвращать снова под его власть отбившихся от него еретиков, обращать в христианство язычников и подчинять их папе. Всех, не признававших над собой власти его, в том числе и православных, католики считали еретиками.

В то время, когда явился царевич в Польше, здесь в большой силе были иезуиты; сам король следовал во всем советам их. Теперь представлялся им удобный случай утвердиться в России; стоило только прибрать к рукам русского царевича, обратить его в католичество; а там, когда он вступит на отцовский престол, думали они, можно будет с его помощью и Русскую церковь мало-помалу подчинить папе. Расчеты иезуитов были, казалось, совершенно верны. Понимал вполне и Димитрий, что без иезуитов ему не удастся ничего достигнуть, и только по их совету и по благословению папы король решится помогать ему, только стороннику их отдаст свою руку прекрасная Марина, истая католичка. Для Димитрия было даже опасно возбудить неудовольствие католического духовенства: король, бывший в руках иезуитов, легко мог не только отказать в помощи ему, но даже выдать его Борису. Все это заставило Димитрия искать покровительства католического духовенства; даже есть известие, будто он тайком принял католичество. Во всяком случае, он должен был дать обещание подчинить Восточную православную церковь папе.

После этого устроено было свидание царевича с королем Сигизмундом. Димитрий рассказал ему свою историю, выставил на вид опасность, какая и до сих пор грозит ему от Бориса, и просил помощи. Король, конечно, понял, что можно извлечь большие выгоды при этом случае: можно будет, оказав помощь русскому царевичу, в случае его удачи уладить раз навсегда с ним всякие споры о границах и несогласия, а в случае неудачи все же внести смуту в Русскую землю и ослабить ее. Дело было выгодно, с какой стороны ни посмотри на него; но все же король не мог решиться открыто помогать Димитрию. Вопрос о войне мог быть разрешен л ишь на сейме; король оказал только негласную помощь: дал Димитрию порядочное ежегодное содержание (40 тысяч злотых) и позволил набирать себе воинов из вольных шляхтичей. Пришлось Димитрию довольствоваться и этим.

Мнишек привез торжественно царевича к себе в Самбор и стал для него собирать войско из шляхты. Царевич предложил Марине руку. Предложение его было принято, но свадьба была отложена до его воцарения.

Мнишек навербовал для Димитрия до 1600 человек всякого сброда, падкого до наживы. С этим отрядом, казалось бы, не стоило и дела начинать; но Димитрий и его помощники понимали, что главная сила его в России. И действительно, еще до перехода его чрез границу, к нему уже стали являться московские беглецы, искать службы и милости у «истинного царевича»; затем донские казаки откликнулись на призыв его… Из Самбора он писал грамоты к московскому народу: они шли в Россию в мешках с хлебом. Народ волновался. Слухи о царевиче и призывных грамотах быстро разлетались по Русской земле.

Когда верные слухи о появлении в Польше Димитрия дошли до Бориса, он прямо объявил в думе, что это – дело бояр, что они выставили самозванца. Против него принимались разные меры. Отправлены были грамоты к королю, вельможам и пр. с заявлением, что называющий себя царевичем Димитрием – самозванец; что на самом деле он – беглый монах Гришка Отрепьев. В Москве патриарх и князь Василий Иванович Шуйский убеждали простой народ не верить россказням о царевиче. Гришку Отрепьева стали проклинать по церквам; но это мало действовало на народ.

– Пусть проклинают Гришку, – говорили в народе, – царевичу до Гришки никакого дела нет!

Кто был отважный искатель престола, шедший во главе горсти всякого сброда отнимать корону у Бориса, – это до сих пор дело темное.

Некоторые думают, что явившийся в Польше царевич Димитрий был дерзкий самозванец, и полагают, что на самом деле это был беглый инок Гришка Отрепьев, родом из мелких дворян; скорее можно предположить, что бояре, враги Бориса, убедили какого-нибудь безродного, но честолюбивого и предприимчивого юношу в том, что он – царевич Димитрий, а тот с полной верой в правоту своего дела шел на Бориса. С другой стороны, несомненно, что истинный царевич Димитрий был убит в Угличе и соперник Бориса был Лжедмитрий, хотя сам и не сознавал этого.

16 октября 1604 г. Лжедмитрий с небольшим своим отрядом перешел Днепр и вступил в русские пределы. Борису он послал письмо, которым извещал его о своем спасении, требовал, чтобы он добровольно оставил престол и удалился в монастырь, и за то обнадеживал его своим милосердием к нему и к семейству его и забвением его злого умысла.

Вместе с тем тайно разосланы были грамоты воеводам, дьякам, гостям и черным людям. В грамотах говорилось о чудесном спасении царевича при Божией помощи от злодейского умысла Годунова. Затем находим здесь такое призвание:

«Вспомните наше прирожение (происхождение), православную христианскую истинную веру и крестное целование, на чем вы целовали крест отцу нашему, блаженной памяти государю, и великому царю, и великому князю всея Руси, и нам, детям его, – хотеть во всем добра; отложитесь ныне от изменника Бориса Годунова к нам и впредь служите, прямите и добра хотите нам, государю своему прироженному, как отцу нашему, а я стану вас жаловать по своему царскому милосердному обычаю и буду вас в чести держать, ибо мы хотим учинить все православное христианство в тишине и покое и благоденственном житии».

Марина Мнишек

Первый город в московской земле, который пришлось взять Лжедмитрию, был Моравск. Грамоты подняли здесь мятеж: жители и ратные люди кричали, что они не хотят знать Бориса, а желают служить законному государю, Димитрию Ивановичу. Воеводы стали было противиться народному желанию; их связали, а Димитрию было послано заявить, что город сдается ему по доброй воле.

Затем взят был Чернигов после незначительной перестрелки с казаками. Села и деревни в Северском краю с радостью подчинились Лжедмитрию. Жители не только не разбегались, когда приближалось его войско, но выходили навстречу, с умилением глядели на своего царя, чудесно спасенного Богом, громко кричали ему «многая лета!».

11 ноября отряд Лжедмитрия подошел к Новгород-Северску. Здесь впервые он встретил отпор. Воеводой в городе был умный, храбрый и хорошо знавший ратное дело Петр Федорович Басманов; он сумел забрать в свои руки и знатных людей, и простых; напрасно пытались убедить его сдаться; напрасны были и все попытки силою взять город. Поляки подъезжали к стенам, убеждали осажденных сдаться, грозили истребить и старых, и малых, если они будут еще противиться.

– Убирайтесь, – кричал им со стены Басманов, – у нас государь царь и великий князь всея Руси Борис Феодорович в Москве; а ваш Димитрий – вор и изменник!

Пушки у Басманова были хорошие, пушкари стреляли из них довольно метко и перебили да перекалечили немало народу. Поляки, охочие более до грабежа и разгула, чем до упорной войны, утомились долгой осадой и уже начали роптать. Между тем как Новгород-Северск стойко держался, другие города сами добровольно переходили в подданство Лжедмитрию, которого считали своим законным государем.

19 ноября пришла к нему весть, что Путивль сдается со всем своим уездом и путивляне связали своих воевод, не хотевших изменить Борису. 24 ноября прискакал гонец из Рыльска с радостною вестью, что там признали Димитрия царем.

Не прошло и нескольких часов, как новая радость: целая Комарницкая волость сдалась с городом Севском, а воеводы схвачены. Чрез неделю Курск признал Димитрия; на другой день сдались Кромы; затем Белгород. Войско Лжедмитрия росло с каждым днем; оно уже доходило до 15 тысяч: русские служилые люди Северской области и казаки охотно шли на службу к щедрому царевичу… Но Новгород-Северск упорно держался благодаря Басманову. На выручку осажденным послана была рать под начальством князя Мстиславского, самого знатного из бояр, но плохого вождя. На беду для Бориса, уже и среди ратных людей замечалась «шалость», начинали и здесь поговаривать о том, что Димитрий – настоящий царевич.

Несмотря на то что рать, присланная царем, втрое превосходила отряд Лжедмитрия, он немедля начал бой и разбил Мстиславского: у русских, по выражению современника, «не было рук» для битвы с тем, кого они считали своим законным государем. На помощь раненому Мстиславскому был послан Василий Иванович Шуйский, который незадолго пред тем, в угоду Борису, в Москве пред всем народом свидетельствовал о смерти настоящего царевича Димитрия… Отважный Лжедмитрий напал снова на царское войско

21 января 1605 г. при Добрыничах, недалеко от города Севска, но, несмотря на всю свою храбрость, понес полное поражение. Его отряд сильно пострадал от пушек, которых было много у Шуйского. Положение Лжедмитрия было очень плохо. Поляки еще под Новгород-Северском убедились, что дело не обойдется без упорной борьбы, стали роптать и требовать жалованья. Лжедмитрий не мог удовлетворить их; поднялся мятеж, и многие поляки ушли от него. Теперь же, после поражения, казалось, затея Лжедмитрия кончится печально для него. Он заперся в Путивле и подумывал было бежать в Польшу; но в это время ему явилась помога: на службу к нему пришли четыре тысячи донских казаков. Царские воеводы действовали вяло – упустили удобный случай окончательно уничтожить противника и дали ему возможность снова окрепнуть. Царь был недоволен своими воеводами; они не могли взять даже небольшой крепости Кромы, где заперлись донские казаки со своим атаманом Корелою: видно было, что бояре ведут дело нехотя, «норовя окаянному Гришке», как говорили современники. Но все-таки дела Лжедмитрия были плохи: в Польше начинали уже остывать к его предприятию; еще одна-две неудачи, и он бы погиб. Но теперь более хлопотали о его деле русские, враги Бориса, перешедшие на сторону Лжедмитрия. Да и как им было не хлопотать? Кончись неудачей его затея, и они из приближенных слуг царя обращались в жалких беглецов, и вместо богатых и великих милостей на долю их выпадало бездомное скитальчество, бедность и презрение. К счастию Лжедмитрия, в царском войске было немало тайных доброхотов его, а воеводы, видимо, не хотели воспользоваться всеми своими силами, щадили его, а между тем в царском войске начались болезни, наконец, открылась сильная смертность.

Борис с каждым днем все больше и больше опускался… Ему доносили тайно, что в войске «шатость». На верность своих воевод он положиться не мог… Зловещие предчувствия томили его. Он даже обращался к ворожеям и гадателям. Те делали ему двусмысленные и мрачные предсказания, и душевная тревога его становилась еще сильнее… По целым дням сидел он запершись, а сына посылал по церквам молиться. Говорят, что раз царь призвал к себе Басманова, в порыве отчаяния целовал пред ним крест, заверяя, что называющий себя Димитрием не истинный царевич, а обманщик, умолял Басманова добыть злодея, обещал даже, по словам одного современника, выдать свою дочь за Басманова, дать за нее в приданое Казань, Астрахань, Сибирь, лишь бы только тот избавил его от страшного соперника. Басманов, конечно, всячески старался уверить царя в своей преданности и готовности ему служить, но в то же время умного и честолюбивого воеводу брало раздумье: чем больше Борис выказывал страха пред Лжедмитрием, тем в глазах Басманова сильнее выигрывал последний. С каждым днем могущество царя падало. Уверенность в своих силах и способность к борьбе у него с каждым днем слабели.

Борис понял, что на воевод и на войско плоха надежда, и решился злодейством покончить со своим соперником – подослал к нему в Путивль трех монахов с зельем, чтобы извести его; но умысел был открыт. Это, конечно, должно было в глазах всех сильно повредить Борису…

Но 13 апреля не стало его.

В этот день он встал здоровым, казался бодрым и веселым, за столом ел охотно и много… После обеда он взошел на вышку, с которой часто любовался Москвою. Вдруг он спустился оттуда и сказал, что ему дурно и что он чувствует сильное колотье… Бросились за врачом. До прихода его царю стало хуже. Приближенные заговорили с ним о том, как быть царству…

– Как Богу угодно и земству! – проговорил царь.

Тут у него вдруг хлынула кровь из носа и из ушей, и он упал без чувств. Прибежали патриарх и духовенство, едва успели приобщить умирающего; кое-как, наскоро, совершили над полумертвым обряд пострижения и нарекли его Боголепом. Около трех часов пополудни царь скончался.

Скоропостижная смерть его поразила всех. Народу объявили о ней только на следующий день. По Москве стала ходить молва, будто Борис сам отравил себя ядом в припадке угрызений совести и отчаяния. Слух об отраве пошел от врачей-немцев, лечивших царя: лицо мертвого, изуродованное предсмертными судорогами и почернелое, казалось, подтверждало этот слух.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.