Последние годы царствования Грозного

Последние годы царствования Грозного

Для Русской земли тяжелой порой были последние годы царствования Грозного. Покорение Сибири было единственным радостным событием. Неудачи на Западе сильно раздражали царя, по-прежнему шли розыски действительных и мнимых изменников, совершались пытки и лютые казни. Хотя ненавистная всем опричнина была отменена еще в 1572 г., но отменена лишь по имени: царя все-таки окружали люди, которые пользовались его подозрительностью и другими слабостями для своекорыстных целей. Прежних любимцев царя уже не было подле него; князь Афанасий Вяземский и Алексей Басманов, погубивши множество людей, сами были казнены во время московских казней, так как царь и этих страшных советников своих заподозрил в крамоле. Малюта Скуратов был убит при осаде Полоцка. Но, на беду России и властелина ее, новые его приближенные находили более удобным для себя потакать слабостям и страстям его, чем стоять за правду.

Из Полоцка, после взятия его Баторием, Курбский прислал царю два письма в ответ на его второе послание. Всячески старается Курбский оправдать свою измену и снова корит царя за то, что он вместо прежних добрых советников приблизил к себе дурных людей. «Когда прельстили тебя, – говорится в письме, – презлые и прелукавые человекоугодники (которые смертоноснее всякой язвы в государстве – в этом согласны все мудрые), ласкатели, губящие и тебя, и отечество свое, чего только Бог не попустил на Русскую землю?! И голод, и моровое поветрие, и варварский меч, и сожжение Москвы, и опустошение всей Русской земли, и, что горше всего, – бегство царя от врага!.. Ты, как говорят здесь, хоронясь от татар по лесам, едва не погиб от голоду с кромешниками твоими!.. А когда жил ты богоугодно, тот же измаилитский пес (крымский хан) пред нами, наименьшими твоими слугами, бегал в Диком поле и места себе найти не мог. Вместо теперешних тяжких даней твоих хану мы прежде платили ему дань нашими саблями по басурманским головам!»

С презрением отзывается Курбский о царских воеводах, воевавших в Ливонии, называет их «окаянными воеводишками», корит царя за то, что он не мог оборонить Полоцка, отдал его врагу со всем народом, и в заключение говорит, что пора уже царю опомниться, укротиться и войти в чувства…

В другом письме Курбский глубоко скорбит о пагубной перемене в царе и о бедствиях отечества.

«Если пророки плакали и рыдали, – говорится в письме, – о граде Иерусалиме и о церкви преукрашенной… то как нам не заплакать о церкви твоей телесной? В ней некогда пребывал Святой Дух; покаянием была она очищена, чистыми слезами омыта; от нее молитвы, как благоухание фимиама, восходили к престолу Господню; в ней на твердом основании православной веры созидались благочестивые дела; в ней, в этой телесной церкви, душа царская, как чистая голубица, сребристыми крыльями блистала… Такова была прежде твоя церковь телесная!.. Тогда варварские народы не только с городами, но с целыми царствами покорялись тебе и пред твоими христианскими полками ходил архангел-хранитель… Тогда это было, когда при тебе были избранные мужи…

Когда же церковь твою телесную осквернили (гнусные ласкатели) разными грехами и злодействами, которыми всегубитель наш дьявол губит людей, то он приблизил к тебе вместо крепких вождей и воевод – богомерзких Вельских с товарищами, вместо храброго воинства – кромешников, или опричников кровоядных… вместо боговдохновенных книг и молитв – скоморохов с разными дудами и бесовскими песнями, вместо блаженного пресвитера (Сильвестра), который примирил тебя с Богом чистым покаянием, – чаровников и волхвов…

Вспомни, – говорит Курбский в заключение, – первые дни свои, когда ты блаженно царствовал… Не губи себя и дома твоего… Очнись и воспрянь!»

Царь уже не отвечал на эти письма. Много горькой и страшной правды было в них. Не мог не признать этого и сам царь. По временам укоры совести терзали его; сознание озаряло его больную душу, и он становился тогда страшен самому себе. Беспорядочная жизнь, полная тревог и разгула, преждевременно состарила Иоанна: сорока лет с небольшим он смотрел уже стариком. В 1572 г., томимый предчувствием смерти или гибели от врагов, он написал завещание своим сыновьям. Здесь находим, между прочим, такие строки:

«Ум мой покрылся струпьями, тело изнемогло, телесные и духовные струпья умножились, и нет врача, который исцелил бы меня… Хотя я еще и жив, но Богу своими скаредными делами я смраднее мертвеца… Всех людей от Адама и до сего дня я превзошел беззакониями, – потому я всеми и ненавидим…»

После вступления Иоанн дает наставление сыновьям, как жить. Прежде всего советует научиться, как веровать, и как Богу угодить, и твердо держаться православной веры, хотя бы пришлось за это пострадать до смерти. Затем, по словам завещания, надо научиться, как людей держать и жаловать, как от них беречься, как их привязывать к себе; надо также освоиться со всяким делом, священническим, иноческим, ратным, судейским, со всяким житейским обиходом, разузнать, какие порядки ведутся здесь, какие в иных государствах, как кто живет и как кому пригоже быть. «Если все это будете знать, – говорит Иоанн, – то не вам будут люди указывать, а вы людям». Особенно любопытны в завещании следующие советы сыновьям: «Людей, которые вам прямо служат, вы бы жаловали, любили и берегли… а которые лихи, и вы бы на тех опалы клали не вскоре, а по рассужению, не яростию», а далее приводятся следующие слова: «Подобает царю три сия вещи имети: яко Богу не гневатися и яко смертну не возноситися и долготерпеливу быти к согрешающим».

Из этого замечательного завещания ясно видно, как по временам мучили Иоанна угрызения совести и как ясно мог он сознавать высокие царские обязанности; но дурные страсти заглушали ум его; он более следовал своему сердцу, испорченному с детства, чем уму. Воли подчинить свои чувства разуму у него не хватало. Это и было главным его несчастьем. Угрызение совести и раскаяние, по-видимому, казались ему иногда малодушием, и тогда свирепость его проявлялась с новой силой. По временам он падал духом; всякие беды и невзгоды так удручали его, что он думал покинуть престол и постричься в монахи. Раз даже явилась у него странная затея: он нарек «великим князем всея Руси» крещеного татарского царя Симеона Бекбулатовича (1574) и вручил ему управление всей земщиной, а сам наравне с подданными, называя себя лишь московским князем, писал челобитные Симеону в таком, например, виде:

«Государю великому князю Симеону Бекбулатовичу Иванец Васильев со своими детишками с Иванцем да с Федорцем челом бьют. Государь, смилуйся, пожалуй»… и так далее.

Словно хотелось Иоанну испробовать, сможет ли он снизойти со своей царственной высоты на степень подданного (впрочем, затея эта продолжалась недолго; через два года Иоанн сослал «великого князя всея Руси» в Тверь). Порою страх опасности так обуревал его, что он боялся быть даже при своем войске, опасаясь, чтобы свои же воеводы не изменили, не выдали его врагам (изменники, приведшие крымского хана на Москву, были памятны ему). Он даже вел тайные переговоры с английским двором, прося убежища в Англии на случай большой опасности ему и семье его. Все это показывает, как полна тревог была его жизнь.

В семейной жизни он тоже не был счастлив. По смерти первой, нежно любимой им супруги он, после неудавшейся попытки жениться на сестре польского короля, женился на дочери черкасского князя Темрюка, нареченной при крещении Марией. После ее смерти (1569) царь вступил в третий брак; выбор его пал на Марфу Собакину, дочь новгородского купца. Чрез несколько дней после брака она умерла. Царь был сильно огорчен и говорил, что лихие люди извели ее, и вопреки церковному уставу женился в четвертый раз на Анне Колтовской. Он призывал высших духовных лиц на собор и просил не вменить ему в грех это нарушение церковного устава, причем утверждал, что прежние его супруги все три были отравлены. В этом он был, как видно, вполне убежден. Собор поступил по желанию царя. Через год он велел постричь свою четвертую супругу в монахини, а сам еще два раза вступал в брак уже без разрешения церкви с Анной Васильчиковой и Василисой Мелентьевой. Наконец, в 1580 г. обвенчался в последний раз с Марией Федоровной Нагою.

В ноябре 1581 г. в Александровской слободе случилось страшное событие. Царевич Иван Иванович стал укорять отца, по одним известиям, за унизительные переговоры с Баторием, а по другим, за обиду своей жены. Иоанн, скорый на гнев, не стерпел грубости сына и в запальчивости ударил его со всего размаху своим костылем по голове. Царевич упал, обливаясь кровью… Царь опомнился, завопил в отчаянии, рвал на себе волосы, рыдал, звал лекарей… Через несколько дней царевич скончался. Царь был убит горем, говорил, что он не хочет больше царствовать, приказывал боярам из среды своей выбрать царя, так как второго своего сына, Федора, считал неспособным царствовать. Бояре умоляли Ивана Васильевича не оставлять царства хотя бы до конца войны. Долго он был в ужасном душевном состоянии, не мог спать по ночам: угрызения совести и кровавые призраки терзали его, и он метался, как в горячке. Стал он делать по монастырям большие вклады, посылал щедрые дары на Восток по святым местам и обителям, чтобы всюду поминали и молились за упокой души его сына. Припомнились ему в эту пору и тысячи людей, погибших, подобно царевичу, от неразумного гнева его. Он усиливался припомнить замученных им или казненных по именам, вписывал их в синодики (поминальные записи) и посылал по монастырям молиться за упокой их душ.

В Кирилло-Белозерском монастыре сохранилось два таких синодика, как несомненное свидетельство многочисленных казней Иоанна Грозного и угрызений его совести. Многих погибших называет он по именам, но еще больше упоминает безымянных. «Помяни, Господи, – читаем, например, в синодике, – княгиню инокиню Марию, инокиню Александру (при этих именах заметка: потоплены в Шексне-реке повелением царя Ивана)… Помяни, Господи, души рабов своих тысячу пятьсот пяти человек (новгородцев)». При некоторых именах помечено: «с женою», «с детьми» и т. п. Общий итог всем погибшим означен в синодике в 3470 душ.

Но ни мучения совести, ни ясное сознание своих поступков не могли изменить нрава Ивана Грозного. После заключения унизительного мира с Польшей он предал мучительным казням ратных людей, которые легко сдавались неприятелям во время войны, а ливонских пленников, которых у него было множество, травил медведями.

Последнюю супругу свою, Марию Нагую, царь скоро невзлюбил почему-то, думал с нею развестись и стал сватать через своих послов родственницу английской королевы. Это было в конце 1583 г. Но с начала следующего года царь стал чувствовать себя все хуже и хуже. Хотя ему было всего 53 года, но он казался уже совершенно дряхлым стариком, а тут к общей слабости прибавилась еще страшная болезнь: у него стали гнить внутренности и пухнуть тело. Когда началась его болезнь, на небе явилась комета.

Он вышел на Красное крыльцо, долго смотрел на нее и вдруг изменился в лице.

– Это – знамение моей смерти! – сказал он окружающим.

Иноземные врачи истощали все свои усилия, чтобы вылечить больного. Волхвы, которых по приказу суеверного царя свезли в Москву с разных концов Русской земли, должны были гадать, выздоровеет ли царь. Он то падал духом, каялся, молился, раздавал щедрую милостыню, освобождал заключенных, то прежние страстные порывы вдруг снова наполняли его душу. Но болезнь видимо усиливалась. Он уже едва мог ходить. В марте были разосланы по монастырям грамоты настоятелям от имени царя, в которых говорилось между прочим: «…Князь великий Иван Васильевич челом бьет, молясь преподобию вашему, чтобы вы пожаловали, о моем окаянстве соборно и по кельям молили, чтобы Господь Бог и Пречистая Богородица, ваших ради пречистых молитв, моему окаянству отпущение грехов даровали, от настоящия смертныя болезни освободили и здравие дали; и в чем мы перед вами виноваты, в том бы вы нас пожаловали – простили, а вы в чем пред нами виноваты, и вас Бог во всем простит».

Иван Васильевич, когда чувствовал себя лучше, приказывал носить себя в креслах в палату, где хранились его сокровища, золотые украшения, драгоценные камни и прочее. Он, видимо, гордился своим богатством и показывал еще за несколько дней до своей смерти английскому послу свои алмазы, яхонты и другие самоцветные камни и подробно рассказывал о разных таинственных и чудодейственных их свойствах, в которые верили тогда суеверные люди.

17 марта после теплого купанья он почувствовал себя гораздо лучше и на другой день, говорят, дал было приказ казнить волхвов и гадателей, которые будто бы пророчили ему беду именно 18 марта. В этот день после купанья он опять чувствовал себя хорошо и расположился было, сидя в кровати, сыграть с Вельским в шахматы и уже расставлял их, как вдруг упал на постель без дыхания. Поднялась страшная суматоха. Звали врачей. Кинулись за духовенством. Врачи терли бездыханное тело различными снадобьями, старались возбудить в нем жизнь, но все было напрасно. Митрополит поспешно читал над ним молитвы пострижения, нарекая его в монашестве Ионою. Ударили в колокол на исход души, и узнала Москва, что грозного царя не стало.

* * *

Царствование Ивана Грозного весьма важно по событиям внешним и внутренним.

Полное торжество на востоке над исконным врагом Русской земли – татарами, завоевание всего Поволжья и покорение Сибири могли бы составить славу любого царствования. Попытки пробить чрез Ливонию более удобный путь для сношения с Западом – попытки упорные, хотя и неудавшиеся, – свидетельствуют о большом уме Ивана IV. Он, видимо, желал сблизиться с более просвещенными странами, завел деятельные сношения и торговлю с Англией, вел переговоры с папой и с императором, которые уже начинали смотреть на московского царя как на естественного союзника в борьбе с турками, тогда еще страшными для Европы.

Не менее важны были и внутренние события. Никогда прежде не сознавались так ясно, как в царствование Ивана Васильевича, недостатки в управлении, в судопроизводстве, в церковных делах, в нравах и обычаях; никогда раньше не прилагалось столько забот, как при Грозном, чтобы помочь беде, исправить недостатки. Призыв земских выборных на совет о важных государственных делах, земское самоуправление, новый, более полный судебник, стоглавый собор ясно свидетельствуют об этих заботах. Но успеху их мешали застарелое невежество и нравственная загрубелость русских. У них не было еще тогда ни умственной, ни нравственной силы для обновления; они знали только свои порядки и могли только крепко держаться за свою «святую старину», дурно понятую и мало применимую к новым условиям жизни. Вот почему заботы об улучшении государственного строя и общественной жизни не принесли большой пользы.

Но самым важным внутренним событием стала страшная кровавая борьба самодержавия с боярством.

Плотной толпой обступили царский трон знатные бояре, потомки удельных князей, и заслонили было царя от народа. Никогда еще бояре не достигали в Москве такой силы, как в малолетство царя Ивана. С возрастом у него все больше и больше зрела мысль, что делу его предков, великих собирателей Русской земли, грозит беда, что самодержавие, которое так старательно растили они, будет заглушено потомками князей, уделы которых поглощены были Москвою.

И. Е. Репин. «Иван Грозный и сын его Иван». 1885 г.

Борьба самодержавия с боярством становилась неизбежной.

Русские бояре не понимали своих общих выгод, не действовали заодно, беспрерывно враждовали между собой, готовы были губить друг друга ради своих личных целей, своими насилиями и неправдами озлобили против себя народ, притом не раз изменяли своей присяге. Это все облегчало и узаконивало борьбу с ними. Их грубый произвол и личные обиды царю во время его малолетства породили глубокую ненависть и чувство мести в его душе, и потому борьба должна была стать жестокой, беспощадной.

Припомним страшную грубость нравов того времени – ту кулачную расправу, какая совершалась боярами на глазах царя-ребенка, и притом над людьми, близкими ему; припомним, что порывистая, бурная природа Ивана Васильевича, несмотря на его большой ум, не знала удержу ни в чем, а сердце его было испорчено еще смолоду, – припомним все это, – и мы поймем, почему страницы царствования Грозного в нашей истории самые ужасные, самые кровавые.

Боярство было им раздавлено. Особенно сильно пострадали более знатные боярские роды; а уцелевшие бояре смирились до последней степени: в своих челобитных царю они уже раньше называли себя уменьшительными именами (например, холоп твой Иванец, Федорец и пр.), а теперь стали называться уничижительными именами (Ванька, Федька). Постоянный страх унижает людей, портит нравы их, делает их малодушными, скрытными, льстивыми, лукавыми. Сильно измельчали духом люди, стоявшие вокруг грозного царя под конец царствования его; о людях, верных царю и отечеству, о людях, смело говорящих истину, не слышно стало.

На грудах тел казненных бояр, на потоках крови, часто безвинно пролитой, грозный царь, окруженный опричниками, стал страшен не только боярам, но и всему народу, а под конец и самому себе.

* * *

Личность Грозного сохранилась в народной памяти. В народных песнях он является в грозном величии завоевателя татарских царств и судьи, карающего измену. В одной песне говорится:

Как зачиналася каменна Москва,

Тогда зачинался и Грозный царь,

Что Грозный царь – Иван, сударь Васильевич.

Когда ходил он под Казань-город,

Под Казань-город и под Астрахань;

Он Казань-город мимоходом брал.

Полонил царя и с царицею,

Выводил измену из Пскова,

Изо Пскова и из Новгорода.

«В жизни и смерти людей волен Бог да царь», – говорил уже тогда народ. Власть царя от Бога – Богу одному он должен и ответ давать за свои деяния. Так смотрел на свою власть царь, так смотрел на нее и народ. Лютые казни в глазах народа были такою же Божией карою за грехи, как голод, мор, пожары и тому подобные бедствия. Но все же в песнях вспоминается, что лютые казни Грозного царя не всегда были справедливы:

Он грозен, батюшка, и милостив.

Он за правду жалует, за неправду вешает.

Уж настали злые годы на московский народ,

Как и стал православный царь грозней прежнего:

Он за правды, за неправды делал казни лютые.

Говорится в песнях и о смерти царя, между прочим, следующее:

На святой Руси – в каменной Москве,

В каменной Москве – в золотом Кремле,

У Ивана было у Великого,

У Михаила у Архангела,

У собора у Успенского,

Ударяли в большой колокол.

В соборе-то в Успенском

Тут стоял нов кипарисов гроб,

Во гробу-то лежит православный царь,

Православный царь Иван Грозный Васильевич.

В головах у него стоит животворящий крест,

У креста лежит корона его царская.

На ногах его вострый, грозный меч.

Животворящему кресту всякий молится.

Золотому венцу всякий кланяется,

А на грозен меч взглянет, всяк ужаснется.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.