V

V

Несмотря на этот новый успех защитников Севастополя, для русского командования после второй бомбардировки стало очевидным, что продолжение артиллерийского состязания без достаточного количества боеприпасов будет сопряжено с огромными потерями, тем более, что весенняя распутица еще более усложнила доставку в Крым пороха и снарядов, и русским артиллеристам приходилось теперь уже отвечать одним выстрелом на четыре-пять выстрелов противника. В связи с этим Горчаков признал нецелесообразным продолжение обороны Южной стороны Севастополя и в очередном донесении царю поставил вопрос о необходимости эвакуации ее, но разрешения на это не получил.

В ночь на 23 мая генерал Пелисье, сменивший Канробера на посту главнокомандующего французской экспедиционной армией после провала второй бомбардировки Севастополя, бросил на русские траншеи, расположенные на кладбище перед Городской стороной, сразу две свои дивизии общей силой до 10 тысяч штыков. В траншеях здесь дежурило, как обычно, лишь несколько десятков стрелков, которые немедленно отступили на запасные позиции. Но затем французские колонны, тоже как обычно, попали под убийственный ружейно-картечный огонь главной оборонительной линии и были отброшены контратакой подоспевших русских резервов под командованием Хрулева.

Пелисье проявил необычайное упорство в стремлении овладеть траншеями. Он повторял атаки семь часов подряд, и траншеи пять раз переходили из рук в руки. Лишь к утру французы вынуждены были окончательно отступить, потеряв убитыми и ранеными почти половину своего отряда — вдвое больше, чем севастопольцы.

На следующую ночь, по показаниям пленных, ожидалось повторение атаки противника на том же направлении более крупными силами, и Хрулев потребовал, чтобы ему прислали подкреплений. Но вместо подкреплений он получил приказ Горчакова ни в коем случае не принимать нового боя в траншеях, а отвести войска за главную оборонительную линию. Приказ был выполнен. Передовые укрепления севастопольцев перед Городской стороной перешли в руки французов.

Ровно через две недели — 7 июня — осаждавшие перешли в наступление и перед Корабельной стороной. Для атаки люнета и редутов Пелисье выделил теперь пять пехотных дивизий общей силой до 40 тысяч штыков — почти вдвое больше, чем защитники города имели на всей Корабельной стороне. Атаке предшествовала артиллерийская подготовка (третья бомбардировка Севастополя), которая длилась свыше полутора суток и обратила все три укрепления в развалины. Затем 39 французских батальонов ринулись на два русских батальона, державшихся в развалинах укреплений, и окружили их, вместе с подошедшими к ним на помощь подкреплениями. Вслед за тем часть атакующих устремилась на Малахов курган, пытаясь с хода взять штурмом Корабельную сторону. Положение оборонявшихся стало критическим и было спасено только благодаря стойкости русских воинов и исключительной оперативности Нахимова и Хрулева.

Нахимов в момент штурма оказался по своему обыкновению на самом опасном месте. Он прибыл на Камчатский люнет, чтобы ободрить его защитников и лично ознакомиться с обстановкой на наиболее угрожаемом направлении. Убедившись в том, что люнет окружен со всех сторон подавляющими силами противника, он, с присущим ему хладнокровием, немедленно приказал заклепать оставшиеся орудия и, несмотря на сильную контузию осколком снаряда в спину, сам повел солдат и матросов в штыки. Одушевленная присутствием любимого начальника, горстка защитников люнета прорвалась на штыках к Малахову кургану, а преследовавшие их отряды французов попали под картечный огонь русских орудий. Одновременно пробились к своим и остатки гарнизона редутов.

После этого картечью в упор французы были отброшены от Малахова кургана, а контратака свежих батальонов Хрулева, незадолго перед тем назначенного командующим войсками Корабельной стороны, заставила врага бежать и из некоторых захваченных было ими русских передовых: укреплений. Развалины редутов снова перешли в руки севастопольцев, но затем были окончательно оставлены ими, так как удерживать их далее не представлялось возможным.

Обе стороны начали подготовку к решительной схватке.

Готовясь к отражению генерального штурма, защитники Севастополя прежде всего позаботились обеспечить возможность переброски резервов с Городской стороны Севастополя на Корабельную и обратно. Это было особенно важно, так как время и направление главного удара противника были неизвестны. Между тем мост на судах через Южную бухту, построенный еще в октябре предыдущего года и бывший с тех пор важнейшим средством сообщения между обеими сторонами города, был поврежден снарядами противника во время второй бомбардировки и легко мог быть разрушен снова при артиллерийской подготовке штурма осаждавшими. Поэтому Нахимов распорядился построить через Южную бухту еще один мост — на бочках, которые в случае повреждения можно было сравнительно легко заменять новыми.

Для отражения штурма решено было применить полевые орудия, что существенно усиливало огонь обороны. Во-первых, полевые орудия можно было легко вкатывать на огневую позицию перед самым началом штурма, укрывая их от повреждений во время артиллерийской подготовки. Во-вторых, их легко можно было перекатить на наиболее угрожаемое направление. В-третьих, они могли вести огонь прямо через вал и имели больший радиус обстрела, чем тяжелые крепостные орудия, стрелявшие через амбразуры. В-четвертых, они значительно превосходили последних по скорострельности, а это было чрезвычайно важно при отражении атак картечным огнем. Кроме того, к устью Килен-балки были выдвинуты шесть пароходо-фрегатов, что давало возможность надежно прикрыть огнем с фланга подступы к первому и второму бастионам Корабельной стороны.

Штурм был начат англичанами и французами на рассвете 18 июня после усиленной артиллерийской подготовки (четвертой бомбардировки Севастополя). Четыре французские дивизии общей численностью свыше 30 тысяч штыков должны были атаковать первый и второй бастионы Корабельной стороны, а также Малахов курган. Четыре английские дивизии (около 15 тысяч штыков) направлялись против третьего бастиона. Кроме того, несколько французских батальонов демонстративной атакой должны были сковать силы русских на Городской стороне. Между тем защитники города имели на Городской стороне только 24 тысячи пехотинцев и несколько тысяч артиллеристов и саперов, а на Корабельной стороне — всего 20 тысяч пехотинцев, т. е. в два раза меньше, чем готовился бросить на нее противник.

Первой двинулась в атаку правофланговая французская дивизия генерала Мейрана, выступившая по крайней мере на четверть часа раньше назначенного срока: ее командир желал любой ценой добиться внезапности нападения, стремясь использовать предрассветные сумерки. Но нарушение срока атаки не помогло Мейрану. Русские секреты, как всегда, своевременно подняли тревогу, и колонны французов были встречены шквальным перекрестным огнем с бастионов и пароходов. Понеся громадные потери, атакующие обратились в бегство.

Отражение штурма на Малаховой кургане, 18 июня 1855 г. Худ. В. Подковырин.

Столь же неудачно окончились атаки других французских дивизий против Малахова кургана и второго бастиона. Полевые орудия русских беглым картечным огнем буквально сметали атакующие шеренги французов, а контратаки защитников кургана и бастиона уничтожали добравшихся до вала укреплений. Лишь одной из французских колонн удалось обойти Малахов курган по лощине слева и появиться в тылу главной оборонительной линии. Но командовавший войсками Корабельной стороны Хрулев вовремя заметил опасность. Подскакав к проходившей поблизости роте Севского пехотного полка под командованием штабс-капитана Островского, он, с призывом: «За мной, благодетели! Дивизия идет на помощь!», увлек за собой солдат в контратаку против превосходящих сил неприятеля. Самоотверженным усилием этой героической роты, почти целиком полегшей в неравном бою вместе со своим командиром, продвижение французов было остановлено, а затем батальоны резерва, подоспевшие по новому мосту через Южную бухту, стремительным натиском отбросили противника на исходные позиции.

Нахимов все это время находился на Малаховом кургане, руководя обороной этого важнейшего бастиона Корабельной стороны. Когда французы, воспользовавшись замешательством обойденных с фланга защитников кургана, предприняли еще одну атаку и ворвались на вал бастиона, он, как и раньше на Камчатском люнете, немедленно поднял солдат в штыковую контратаку и обратил врага в бегство, после чего организовал преследование огнем.

Англичане начали атаку, по обыкновению, много позже французов, когда судьба штурма была уже в сущности решена. Наткнувшись на засеки и замаскированные ямы перед третьим бастионом и понеся большие потери от огня обороны, они повернули обратно. Полную неудачу потерпели также и демонстрации французов против Городской стороны.

К семи часам утра штурм был отражен повсеместно. Потери французов и англичан не имели еще себе равных в этой войне. Даже англо-французское командование, всегда значительно преуменьшавшее подлинные потери своих войск, вынуждено было назвать цифру в семь тысяч человек убитыми и тяжело ранеными. По показаниям же захваченных впоследствии в плен французских офицеров, общие потери союзников в этот день доходили до 16 тысяч человек. Потери русских составляли около пяти тысяч человек, из которых три с половиной тысячи выбыли из строя во время артиллерийской подготовки.

Так, благодаря отваге и замечательному боевому мастерству защитников Севастополя, ими была одержана одна из самых блестящих побед на протяжении всей Крымской войны. Пелисье и Раглан официально признали в печати, что их разрекламированная «система атак» потерпела крах.

Не дала союзникам существенных результатов и так называемая «Азовская экспедиция» англо-французского флота, имевшего на борту 16-тысячный десантный корпус морской пехоты. На эту экспедицию, начатую еще в мае 1855 г., англо-французское командование возлагало большие надежды, рассчитывая закрепиться в Приазовье и поставить тем самым под угрозу коммуникации Крымской армии русских. Союзникам, действительно, удалось захватить Керчь и разорить несколько русских городов и селений в Приазовье, подвергнув их варварской бомбардировке. Но на этом их успехи кончились. Попытки высадить десант в Геническе, Таганроге и, несколько позднее, в Новороссийске были отражены русскими отрядами береговой обороны при активной поддержке со стороны местного населения. Благодаря такому отпору замысел командования союзников был сорван.

Но и после победы 18 июня положение защитников Севастополя оставалось до крайности тяжелым. Численность армии союзников в Крыму достигла 200 тысяч человек, в том числе 100 тысяч французов, 25 тысяч англичан и 15 тысяч сардинцев под Севастополем, 40 тысяч турок в Евпатории и 20 тысяч англичан и французов в Керчи. Русские же войска в Крыму насчитывали всего лишь 110 тысяч человек, из которых 70 тысяч составляли гарнизон Севастополя (включая резервы на Северной стороне города).

При этом нехватка боеприпасов в городе становилась все острее, а огонь осадных батарей противника непрерывно усиливался. В период четвертой бомбардировки Севастополя, например, в ответ на 72 тысячи снарядов противника русские смогли выпустить только 19 тысяч. Потери севастопольцев увеличивались с каждым днем. Чтобы хоть в какой-то степени смягчить недостаток боеприпасов, был организован сбор ядер, неразорвавшихся бомб и свинцовых пуль картечи, за сдачу которых устанавливалась особая плата. И все же героический Севастополь продолжал попрежнему оказывать противнику упорное сопротивление, несмотря ни на что.

10 июля 1855 г. защитников города постигла особенно тяжелая утрата — погиб адмирал Нахимов. С утра в этот день Нахимов объезжал, как обычно, бастионы оборонительной линии и делал необходимые распоряжения, подавая пример спокойного выполнения своих боевых обязанностей под сильным огнем врага. Прибыв на Малахов курган, подвергавшийся наиболее ожесточенному обстрелу, он подошел к валу и стал рассматривать в подзорную трубу осадные работы противника, которые отстояли здесь всего лишь на несколько десятков метров от бастиона. В этот момент он был сражен вражеской пулей и через день, не приходя в сознание, скончался.

Свыше трех часов длилось прощание севастопольцев с телом великою русского флотоводца, прикрытым тем самым изорванным снарядами флагом, который развевался на корабле Нахимова в день Синопского сражения. В траурной процессии приняли участие все свободные от боевой вахты защитники города. Нахимов был погребен рядом с прахом своего учителя — адмирала Лазарева и своих соратников — адмиралов Корнилова и Истомина.

Формально старшим начальником в Севастополе числился начальник гарнизона города генерал Остен-Сакен, сменивший генерала Моллера, а Нахимов с февраля 1855 г. занимал должность его помощника, сменив одновременно адмирала Станюковича на посту командира порта и военного губернатора города. Но фактически, по причине крайней бездарности и полной бездеятельности Остен-Сакена, всю тяжесть руководства обороной Севастополя Нахимову пришлось взять на себя. «По званию главы Черноморского флота, — вспоминал один из защитников города, — он был истинный хозяин Севастополя. Постоянно на укреплениях, вникая во все подробности их нужд и недостатков, он всегда устранял последние, а своим прямодушным вмешательством в ссоры генералов он всегда прекращал их»[69].

Нахимов по праву был назван вдохновителем и организатором Севастопольской обороны. Талантливый флотоводец, он оказался не менее талантливым руководителем боевых действий на суше и выдающимся военным администратором. Как командир Севастопольского порта он должен был распоряжаться громадным хозяйством: многочисленными складами, мастерскими, доками, — всем, что составляло материальную базу русского Черноморского флота, за счет которой производилось в основном оснащение севастопольских укреплений. Как военному губернатору города ему приходилось поддерживать в нем порядок осадного положения, заботиться о состоянии жителей и раненых воинов, о снабжении города водой и т. п. В записной книжке Нахимова, наряду с пометками, касавшимися непосредственно вопросов обороны города, сохранились и такие записи, как: «поверить аптеки», «поверить казначейство», «чайники для раненых», «дом Никитина освидетельствовать», «колодцы очистить и осмотреть». И все это при постоянном, деятельном руководстве напряженной борьбой на переднем крае! Не было, пожалуй, ни одного сколько-нибудь крупного успеха защитников города, в котором так или иначе не проявились бы ум, воля и беззаветное мужество этого великого русского патриота. 10 июля 1855 г. Россия потеряла в лице Нахимова одного из своих наиболее выдающихся прогрессивных военных деятелей XIX века.

Как военному организатору и администратору, Нахимову были свойственны та же непримиримая борьба со всякой косностью и рутиной, то же смелое новаторство, которое он проявлял в области военного и военно-морского искусства. В условиях николаевской России, с ее системой мелочной регламентации и канцелярской волокиты, под прикрытием которой процветали чудовищные хищения и казнокрадство, Нахимов не поколебался нарушить многочисленные устаревшие инструкции, связывавшие защитников Севастополя по рукам и ногам. «Неутомимый враг всякого педантства, всякой бумажной деятельности, — вспоминал один из севастопольцев, — он отверг все стеснительные при настоящих бедственных обстоятельствах формальности и этим только достиг возможности быстро и успешно осуществлять свои намерения»[70]. По свидетельству того же очевидца, он «с нещадною ненавистью клеймил… всякое злоупотребление, особенно такое, от которого могли пострадать его матросы», «с готовностью выслушивал всякое предложение, могущее повести хотя к малейшему улучшению»[71].

Для того чтобы, например, взять на себя ответственность за самовольную выдачу со складов военно-морского ведомства восьмисот матрацев для «чужих», «армейских» раненых, как это сделал Нахимов после сражения на Альме, или за самовольную выдачу с тех же складов для нужд обороны Севастополя корабельного леса, парусины, тросов, нужно было иметь в то время большую смелость. Нахимов недаром горько шутил, что он «всякий день готовит материалы для предания его после войны строгому суду за бесчисленные отступления от форм и разные превышения власти, что он уже предоставил все свое имущество на съедение ревизионных комиссий и разных бухгалтерий и контролей»[72]. И почти наверное, добавляет участник Севастопольской обороны, приведший эти слова Нахимова, Павел Степанович был прав, хотя снабжение севастопольцев всем необходимым поддерживалось иногда только благодаря его самоотверженным усилиям.

Павел Степанович Нахимов.

Нахимов, по своим взглядам, был, разумеется, далек от революционеров-демократов. Но в отличие от генералов-крепостников, видевших в солдате и матросе «серую скотину», которую муштрой и побоями надо приучить к механическому исполнению команд начальства, Нахимов стремился развить у солдат и матросов чувство собственного достоинства, «старался вселить в них, — по выражению современника, — гордое сознание великого значения своей специальности»[73], сделать их сознательными, инициативными воинами.

Нахимов знал в лицо многих рядовых защитников Севастополя, часто бывал среди солдат и матросов, запросто беседовал с ними, внимательно выслушивал их советы. Исключительно большое внимание уделял он повышению боевого мастерства севастопольцев. Нередко можно было видеть, как адмирал сам наводил орудие в цель и давал указания артиллеристам, показывая канонирам, как лучше вести огонь. Метод личного примера — эта заповедь Лазарева, требовавшего, чтобы офицер был лучшим боцманом, лучшим матросом и лучшим командиром на корабле, — продолжал оставаться одним из основных воспитательных приемов Нахимова.

С высокой требовательностью к солдату и матросу Нахимов умел соединять волнующую по своей теплоте заботу о нем. Враг всякого педантизма, он, по свидетельству хорошо знавших его морских офицеров, становился самым неумолимым педантом, когда дело касалось заботы о нуждах воинов. Нарушить отдых солдата или матроса без особой на то необходимости он считал тягчайшим преступлением.

«Матросы! — писал Нахимов в одном из своих приказов по гарнизону. — Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного вам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию. — Мы сдружились давно; я горжусь вами с детства»[74]. Для николаевской России подобный приказ адмирала был неслыханным явлением.

За доверие и любовь русские солдаты и матросы платили Нахимову такой же любовью и доверием. Современники единогласно свидетельствовали об «огромном авторитете» Нахимова среди солдат и матросов, о его «неограниченном влиянии» на них[75].

Нахимов пользовался большой любовью и уважением не только у солдат и матросов, но и у прогрессивно настроенных офицеров, особенно у морских офицеров, его воспитанников. Деятельность Нахимова, протекавшая в непрерывной борьбе с рутинерами, находила также поддержку у некоторых генералов и адмиралов, сочувствовавших его передовым методам руководства обороной города. Постепенно вокруг него сплотилась плеяда талантливых военачальников, таких, например, как контр-адмирал В. И. Истомин, вице-адмирал Ф. М. Новосильский, генерал-лейтенант С. А. Хрулев, контр-адмирал А. И. Панфилов, генерал-майор А. П. Хрущев, полковник В. И. Васильчиков, капитан первого ранга А. А. Зорин, капитан второго ранга Г. И. Бутаков, военные инженеры Э. И. Тотлебен, В. П. Ползиков, А. В. Мельников и другие. Они сыграли выдающуюся роль в организации обороны Севастополя, обеспечив продуманное и оперативное управление боевыми действиями защитников города.

Царь и окружавшие его сановные крепостники с большим неудовольствием смотрели на многочисленные отступления Нахимова от буквы и, главное, от духа николаевских уставов, на резкую прямоту его высказываний о грубых стратегических ошибках бездарных царских генералов, о вопиющих недочетах военной системы тогдашней России. «Ему бы канаты смолить, а не адмиралом быть», — злобно отзывался о Нахимове Меншиков в кругу своих штабных офицеров. Но правящей верхушке невыгодно было открыто выражать свое негодование поведением Нахимова: имя его гремело по всей России и значение его как вдохновителя и организатора Севастопольской обороны, приковавшей к себе основные силы противника, было слишком очевидным. Поэтому в Петербурге вынуждены были мириться с пребыванием Нахимова на одном из самых ответственных участков обороны государства и даже награждать его.

Доверие войск к своему руководителю было немаловажным фактором успешной обороны Севастополя в течение столь длительного времени и имело в напряженной борьбе под Севастополем тем большее значение, что у англичан и французов наблюдалась в этом отношении как раз обратная картина. Там Канробер ушел с поста главнокомандующего французскими войсками, публично признав, что он не имеет среди своих солдат и офицеров должного авторитета. Преемник его — генерал Пелисье за свою кровавую «систему атак» снискал себе в рядах французских войск такую ненависть, что на его жизнь производились покушения. Смерть Раглана летом 1855 г. от болезни и замена его другой, столь же бесцветной личностью — генералом Симпсоном были встречены в английской армии с поразительным равнодушием.