Глава 6. СИМВОЛЫ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

Глава 6. СИМВОЛЫ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

После окончания Второй мировой войны часть архивов исследовательского общества «Наследие предков» была передана в распоряжение фольклорного семинара Геттингенского университета. Семинар как отдельная университетская структура возник в 1939 году. Среди переданных ученым и исследователям документов отдельно надо выделить архив, который назывался по имени его основателя — «Архив Карла Теодора Вайгеля». Имя этого исследователя, являвшегося сотрудником «Наследия предков», в настоящее время почти забыто, равно и в научных кругах почти не уделяется внимания его архиву. Подобное предвзятое отношение во многом является несправедливым хотя бы в силу того, что анализ документов, содержавшихся в архиве, мог позволить установить, какие отношения складывались между германской фольклористикой и национал-социалистической идеологией. Некоторое время после 1945 года вообще не предпринималась никаких попыток изучить проблемы, связанные с изучением фольклора в Третьем рейхе. Во многом это было связано с позицией отдельных критиков, которые полагали, что многие из исследовательских проектов прошлого, в первую очередь связанных с национал-социализмом, надо было забыть. В полном соответствии с подобными воззрениями архив Вайгеля оказался в самом «далеком углу» университета Геттингена, где на него почти никто не обращал внимания. В этих условиях не могло быть даже речи о том, чтобы использовать в современной фольклористике наработки, сделанные Вайгелем. Подобная точка зрения нашла свое точное выражение в 1951 году, когда Отто Лауффер осудил в целом все попытки изучения символов и знаков, которые предпринимались в годы национал-социалистической диктатуры. Позже в своем критическом исследовании национал-социалистической фольклористики Герман Баузиндер описал «беспокойный поиск символов» как один из центральных аспектов национал-социалистической этнографии, которая в Третьем рейхе именовалась «народоведением». В заключение своей работы, которая увидела свет в 1965 году, Браузиндер говорил, что «было бы желательным всестороннее критическое изучение исследований символов, которые предпринимались в рамках национал-социалистического народоведения». Подобное требование он обосновывал тем, что «эксцессы Третьего рейха в настоящее время превратились в своего рода академическую пустошь». Почти на протяжении 30 лет этот призыв оставался без ответа. Лишь в 1993 году германский исследователь Ульрих Нуссебк решил обратиться к судьбе Карла Теодора Вайгеля, а также намерился изучить его архив.

Так что же представлял собой архив Карла Теодора Вайгеля? Отвечая на этот вопрос, надо учитывать, что в национал-социалистическом народоведении действительно делался очень сильный акцент на исследовании символов. Во время исследований, предпринимаемых в этом направлении, национал-социалистические ученые, как правило, не принимали в расчет работы, которые появились на свет в годы Веймарской республики. С определенными оговорками это относилось и к научным работам, которые появились в начале XX века. Современные историки оценивают позицию национал-социалистических исследователей как «регрессивную», так как те предпочитали ориентироваться на идеи, присущие в значительной мере XIX веку.

Представители подобных тенденций обнаруживались не столько в университетах, сколько в «честолюбивых полуакадемических кругах». Одна их первых попыток трактовки германских символов была предпринята «Обществом Гвидо фон Листа», которое было создано в Вене в 1905 году. Поскольку члены этого ариософской организации использовали в качестве символа свастику, приветствие «хайль», были убежденными расистами и антисемитами, то некоторые современные исследователи ошибочно зачисляют «Общество Гвидо фон Листа» в предшественники национал-социализма. На самом деле у национал-социалистов вообще и сотрудников «Аненербе» в частности было весьма неоднозначное отношение к наследию Гвидо фон Листа. Однако это не позволяет отрицать того факта, что поначалу Карл Теодор Вайгель оказался околдован идеями Листа, полагая его отцом-основателем «современного исследования символов». Сам Гвидо фон Лист начинал с квазирелигиозного почитания германской старины, после чего стал развивать во многом фантастический метод так называемых «арио-германских иероглифов», через который он намеревался вдохнуть жизнь в утраченное наследие древних германских племен. Для этого требовалось расшифровать забытый германский символьный язык. Используя довольно-таки смелые трактовки этимологии слов, фон Лист создал систему священных символов, глифов, графем и рун. Трактуя эти символы, Гвидо фон Лист полагал, что нашел ключ, который позволял постигнуть и расшифровать «истинную германскую культуру». В своей книге, посвященной иероглифической письменности арио-германцев, он изобразил этот ключ «к благороднейшему народу в форме жертвоприношения». Признаки этого якобы были обнаружены им на геральдических иероглифах, то есть на средневековых гербах. Смысл этой методики может быть понят только через высказывание Гвидо фон Листа, который отрицал необходимость изучения оригинальных исторических источников как первичной предпосылки для исследовательской работы, но настаивал на строжайшем соблюдении принципа новой «познательной религиозности». Он говорил: «Мы должны порвать с ограниченной практикой, которая является действительной только лишь для усидчивых задов, которые таскаются со свитками по зданиям архивов. Мое открытие арио-германской символьной письменности, которая была бережно сохранена в средневековой геральдике, и ее расшифровка позволят нам раскрыть многие исторические загадки. Историк будущего должен будет иметь дело с нашим священный наследием, подобно тому, как современные историки имеют дело с клинописью или египетскими иероглифами».

Подобная «религиозная академичность» очень быстро завоевала популярность среди студентов и некоторых преподавателей высшей школы. Среди них началось почти повальное увлечение интерпретациями германского культурного наследия, что приводило к появлению новых и новых теорий. Примером этого может являться творчество Филиппа Штауффа, который в 1912 году выпустил первое издания книги, посвященной «руническим зданиям». Весьма показательно, что в данном случае книга была посвящена Гвидо фон Листу как «первооткрывателю древней утраченной арминстской мудрости». Для Штауффа и для фон Листа «арманы» и «арманический» были синонимами «арийского языка», который рассматривался как «германский протоязык».

Штауфф в те годы не раз задавался «судьбоносным вопросом»: как германский мир, заново восприняв свои культурные ценности, мог восстановить свою былую мощь? Речь шла не о геополитическом и не хозяйственном положении Германии, но о силе, позволявшей сопротивляться «христианскому и еврейскому влиянию», которые якобы угрожали расово чистому наследию германских предков. Штауфф обнаружил ответы в культурных традициях германского крестьянства, в частности на фронтонах фахверковых зданий, которые в изобилии имелись в немецких селах. Эти здания, возводившиеся с применением кирпича и дерева, являлись для Штауффа осознанным языком форм. Они, здания, обладали предельно ясным «символьным выражением». Реконструируя «символическое значение» этих древних «священных знаков», Штауфф опирался на идею так называемых «каланд», под которыми подразумевались тайные собрания, на которых священнослужители переводили формулы своей мудрости на язык тайных символов, понятный только «посвященным». В случае с фахверковыми домами подразумевалась тайная символьная деятельность германских строителей, их возводивших. Данный подход, конечно же, во многом был дилетантским, однако многие из современников оказались готовы «читать» фронтоны немецких фахверковых домов. В некоторых случаях даже получались вполне связанные фразы. «Приумножение святости, судья в духе Донара, испытание огнем, Священными Фемами, дайте совет согласно древних законам». После того как Германия проиграла Первую мировую войну, и еще в большей степени была оскорблена грабительским Версальским мирным договором, многие из германских исследователей видели спасение в новой религиозности и подспудной, тайной германской культуре.

В 1921 году Филипп Штауфф писал: «Эта важная работа ведется среди нашего крестьянства. Эго делается даже при том условии, что данная деятельность является не всегда понятной и признанной… Сегодня ученые ощущают цветение немецкого духа и используют тоску по германской культуре в немецкой жизни, в немецких законах и в немецком искусстве. Когда они натолкнулись на вещи, о которых рассказывается здесь, то с их глаз спала пелена. Они чувствуют, что будто бы пробудились от длительного кошмарного сна и, наконец-то, ощутили себя… Их с нетерпеливым желанием охватывает жажда постичь эту тайную культуру. И они помогут германскому священному духу одержать победу над всеми теми, кто на протяжении многих лет подавлял его».

Мир германским символов становился объектом интереса или даже исследования для всех тех, кто видел спасение Германии, ее немецкого наследия в сознательном возвращении к германским древностям и древним обычаям. Их мысли оказались сосредоточенными на постижении солярных символов, «рождественских колесах», которые являлись отголоском древнего праздника Юль (в скандинавской традиции Йоль), на символах «Одал» и «Хагал», которые, соответственно, означали родовую собственность и огороженную собственность. Публика в одночасье оказалась зачарована рунами, многогранными ромбами, символьными росчерками молний, гексаграммами и спиралями, волшебными узлами и «змеями Мидграда», кругами источника Урд и солнечными птицами, «мировым древом» и знаками, приносящими людям удачу. Среди околдованных обаянием таинственных символов был и Карл Теодор Вайгель.

По большому счету германская наука на протяжении долгого времени не рассматривала исследователей символов (речь идет отнюдь не о дилетантах начала XX века, а явлении в целом) в качестве серьезных ученых. Если же в академических кругах их и воспринимали всерьез, то делалось это с множеством оговорок, по крайней мере до середины XIX века. Сами же исследователи символов начала XIX века в значительной мере писали для тех, кто готов был следовать за ними, проявляя любопытство к интеллектуальным безделушкам, под коими как раз подразумевались знаки и символы. Однако ситуация стала в корне меняться после того, как в 1835 году Якоб Гримм опубликовал свою знаменитую «Немецкую мифологию». На страницах этой книги он предпринял попытку выявить древнее языческое ядро германской культуры, которое за прошедшие века обросло христианскими представлениями. Начавшись по большому счету с изучения германской мифологии, исследования символов стали постепенно обретать собственные академические контуры. Почти всем исследователям германских символов была присуща непоколебимая вера в то, что германские традиции, являясь непрерывными, едва ли могли быть связаны с христианскими представлениями. То есть по своей форме и содержанию немецкие обычаи, равно как и символы, могли быть присущими только «германской расе». По мере того как развивалась эта идея, трактовки фольклора под влиянием исследователей символов приобретали все более и более отчетливый расистский характер. Культурная непрерывность в истории стала трактоваться исключительно с расовой точки зрения. Эта теория становилась «убедительной», приобретая все новых и новых сторонников. Она стала едва ли не отличительной герой Германии, вступившей в новый XX век.

В качестве примера можно привести работы искусствоведа Карла фон Шписса, который начался свою творческую деятельность при кайзере, а затем оказался востребованным при национал-социалистах. В его книге «Крестьянское искусство» можно было обнаружить многочисленные следы «древнегерманского влияния». Некоторые из исследователей поспешно предпочитали провозглашать их отголосками языческих идей. Анализируя народные традиции и народное искусство, Карл фон Шписс писал, что «мы можем получить прекрасное представление о них, если будем опираться на древнее арийское мировоззрение». Уже после прихода к власти национал-социалистов Карл фон Шписс стал активным поборником германо-скандинавских «первичных форм», которые должны были представать в народном искусстве в виде символов. Словно следуя примеру фон Шписса, авторитетный и уважаемый историк искусства Йозеф Стшиговский провозглашал символы германского Севера в качестве отдельного объекта исследования. При этом он превозносил их как «идеограмму свободной души». Этот австрийский исследователь писал: «Символы были объектами без воплощения, то есть главным образом не имели человеческой формы. На севере они были единичными, являясь существенными признаками, как мы выражаемся, наполненными внутренней объективацией. На юге им придали черты, характерные для человеческих форм, то есть превратили в аллегории… Это была попытка сокрушить сдержанный метафорический язык индогерманской души».

Однако упомянутые случаи едва ли можно было отнести к примерам самого воинственного настроя специалистов по исследованию символов. Самые радикальные из них достаточно рано предпочли избавиться от масок. Так, например, один из сотрудников «Наследия предков», Вернер Штиф, в выпущенной в 1938 году книге «Языческие символы в христианских церквях и на произведениях народного искусства. „Древо жизнии его видоизменение в течение года» открыто атаковал христианскую иконографию. Он пробовал доказать, что изображения животных и орнаменты, которые можно было обнаружить в раннехристианских храмах и культовых сооружениях, могли иметь исключительно индогерманское происхождение, поскольку в истории древних германцев являлись «значимыми символами». Так, например, Штиф писал: «Скандинавские язычники крайне редко использовали фигуративные изображения, отдавая явное предпочтение символам». Никаких доказательств этого не приводилось. Да и едва ли они требовались, так как исследователи вроде Штифа выводили символы, только лишь опираясь на национал-социалистическое мировоззрение. Они вели битву за древние германские символы, выступая сначала против христианской символики, а затем и против классического христианства. Тот же Штиф писал: «Выступая против христианства и его церквей, мы боремся с определенным историческим, противоречащим жизни вырождением, которое претендует на мировую власть, которое родственно иудаизму и которое никак не совместимо с нашим собственным видом». Подобные установки позволяют понять, что исследование символов в Третьем рейхе являлось всего лишь интеллектуальной почвой для возникновения специфической научной дисциплины, национал-социалистического народоведения. Поиск и трактовка символов более не служили делу установления «научной истины», но являлись инструментом ведения религиозной борьбы. В этом случае весьма показательным является то обстоятельство, что ставился знак между «истинным германцем» и сторонником фелькише-идей, на базе которых и возник национал-социализм. Жизнь в Третьем рейхе должна была найти свое символьное выражение в форме существования под знаком свастики, которая, однако, трактовалась не как эмблема большинства фелькише-группировок, но как древний солярный символ.

В национал-социалистическом государстве исследования символов, в частности свастики, стали чем-то вроде популярного явления. Книжный рынок Третьего рейха был совершенно переполнен изданиями, посвященным национальной и народной символике. При этом издававшийся «Наследием предков» журнал «Германия» был не самым убогим по своему научному содержанию. Были куда более вопиющие случаи. Почти каждый из исследователей символов и знаков пытался заручиться поддержкой хоть какой-нибудь партийной или государственной структуры, чтобы иметь возможность опубликовать свои рассуждения на эту тему. Для того чтобы стать исследователем символов, в те годы отнюдь не требовалось получать университетское образование. Для этого в некоторых случаях было достаточно пройтись по сельской местности и сделать несколько наблюдений. На первый взгляд могло показаться, что именно таким путем пошел Карл Теодор Вайгель. Однако в его случае надо было учитывать два факта. Во-первых, «Наследие предков» являлось убежищем для многих талантливых ученых и исследователей, которые страдали от критики догматичного Альфреда Розенберга. Тот полагал, что изучение древней истории относилось к его исключительной компетенции, а потому пытался «задушить» всех, чьи идеи хоть в какой-то мере не соответствовали его представлениям. Во-вторых, Карл Теодор Вайгель не ограничивался только внешними наблюдениями. Он пытался выстроить систему символов, установив между отдельными формами знаков некоторую взаимосвязь. Кроме этого он пытался увязать между собой германские символы и выразительные формы германского народного искусства.

Важно отметить, что, несмотря на большое внимание, которое в Третьем рейхе уделялось исследованиям символов, по сути, они оставались на том же самом уровне, что и многие десятилетия назад. Этими изысканиями, как правило, занимались исследователи-любители. Карл Теодор Вайгель, вне всякого сомнения, выгодно выделялся среди них. Однако это не делало его профессиональным историком. Большую часть своей деятельности он посвятил «фотоохоте» за германскими символами, чьи изображения собирались и обобщались в возглавляемом им отделе «Наследия предков».

Карл Теодор Вайгель родился 3 июня 1893 года в Ордруфе (Тюрингия). Он был дипломированным архитектором, и некоторое время даже преподавал в строительном училище. Однако очень быстро эта профессия наскучила ему, и Вайгель решил стать букинистом. В 1931 году он вступил в национал-социалистическую партию, а в 1935 году в чине хауптштурмфюрера был принят на службу в СС. По собственной инициативе он путешествовал по различным германским землям с фотокамерой в руках, используя сделанные фотоснимки, чтобы положить начало созданию архива рун и символов.

О своей первой попытке заняться исследованиями символов он рассказывал следующим образом: «В 1912 году была издана книга Филиппа Штауффа о „рунических зданиях“. Тогда я входил в ряды одной молодежной организации, придерживавшейся идей фелькише. По этой причине будет несложно понять, почему мы встретили появление этой книги с таким воодушевлением. В этой работе нас восторгало, что мудрость наших предков можно было постигнуть, читая линии на фронтонах фахверковых домов. Поскольку Штауфф разбирал каждую из фронтонных конструкций как отдельную руну, он был в состоянии увидеть в домах следующие высказывания: „Солнце помогает вызвать арманический огонь, который далее передается жильцам дома. Возрастая, дайте солнечный огонь!“ Однако именно такое прочтение весьма смутило меня. Я был архитектором и полагал, что деревянные конструкции, предназначенные для строительства фахверковых домов, не могли являться основой для передачи рун.

В течение каникул 1912 года я брал свой альбом и путешествовал пешком по области, которая была весьма богата деревянными и полудеревянными домами, — по Грабфельду. Я обнаружил там множество интереснейших фронтонов, после чего я сделал в альбоме их наброски, что могло быть также необходимым для строительства. Вместе с тем я нашел огромное количество объектов, которые заслуживали не меньшего внимания. Вновь и вновь я отыскивал некие дополнения к линиям деревянных конструкций, которые сразу же бросались в глаза и повторялись на многих домах, увиденных мною во время своих путешествий. Вскоре я стал замечать, что те же самые знаки, что были увидены мною на фронтонах домов, были вырезаны в лесных чащах. С не меньшим любопытством я обнаружил, что нередко эти знаки повторялись на мебели и на инструментах. Они могли быть инкрустированными, вырезанными или нарисованными. Они также могли появляться на кирпичах, быть нацарапанными на штукатурке или быть вытканными на полотне, которое создавалось немецкими женщинами. Короче говоря, при каждой возможности я занимался поиском материала. Техника выполнения этих знаков позволила мне предположить, что они должны были иметь особое предназначение. Эти знаки не могли являться простым украшением или элементом художественного оформления инструментов и строений. Когда я обнаружил, что аналогичные мотивы встречались в коллекциях доисторических предметов, то это подтолкнуло меня к мысли о непрерывности и преемственности этих символов.

После окончания мировой войны, когда я проявлял повышенный интерес к народным объектам в окрестностях Гарца, то я получил огромный стимул к дальнейшему исследованию символов, когда обнаружил, что ученые также обращали внимание на символы, встречающиеся на экспонатах Немецкого музея. В первую очередь это был Ганс Хане, основатель государственного ведомства народоведческих исследований в Галле. Несколько позже я нашел подтверждение своих идей в работах Германа Вирта. Высказанные им мысли не только подтверждали мои построения, но также говорили о верности еще не высказанных предположений».

О влиянии идей Германа Вирта на конструкции Карла Теодора Вайгеля говорит хотя бы тот факт, что первая опубликованная книга Вайгеля «Живая старина справа и слева от проселочной дороги» в значительной мере была проникнута духом Германа Вирта. Однако Карл Теодор Вайгель и Герман Вирт смогли лично познакомиться достаточно поздно, уже находясь на службе в «Наследии предков». Это исследовательское общество, опекаемое Генрихом Гиммлером, стало стартовой площадкой для многочисленных научных карьер, которые после окончания Второй мировой войны назовут «сомнительными». Подобная оценка во многом была вызвана не качеством осуществлявшихся исследовательских работ, а тем, что «Наследие предков» являлось одним из действенных инструментов проведения в жизнь национал-социалистической политики в сфере культуры и истории. После того как исследовательское общество «Наследие предков» было создано в 1935 году, его первым президентом был назначен Герман Вирт. Он же возглавлял отдел изучения надписей и символов, который располагался в Марбурге. Тем временем Карл Теодор Вайгель самостоятельно продолжал изучение знаков и символов. Его изыскания были высоко оценены «Немецким исследовательским обществом», при котором в 1936 году Вайгель сначала создал, а затем возглавил главный отдел исследования символики. 1 апреля 1937 года «Немецкое исследовательское общество», которое было одним из источников финансовой поддержки деятельности «Наследия предков», решило перевести главный отдел исследования символики в состав «Аненербе». Теперь структура, возглавляемая Вайгелем, именовалась отдел содействия изучению надписей и символов. Из Берлина Карлу Теодору Вайгелю пришлось перебраться в Марбург, где он оказался подчинен Герману Вирту. Вплоть до того момента, когда Герман Вирт оказался «изгнан» из «Наследия предков», Карл Теодор Вайгель работал в Марбурге вместе с доктором Зигфридом Леманом, еще одним сотрудником голландского ученого.

В 1939 году Вайгель был переведен в Хорн-Липпе, где у «Наследия предков» имелось собственное здание. По большому счету этот перевод был всего лишь итогом переименования отдела содействия изучению надписей и символов в исследовательский отдел изучения символов. Начало Второй мировой войны в значительной мере сократило количество исследовательских проектов, которые осуществлялись в рамках «Наследия предков». Однако деятельность Карла Теодора Вайгеля была классифицирована как «военно значимая». Вдобавок Вайгель перенес к тому моменту сердечный приступ, а потому он был освобожден по состоянию здоровья от призыва на фронт. В 1943 года отдел Вайгеля, превратившийся в настоящий исследовательский центр, был переведен в Геттинген, где был слит с центральным отделом исследования рун «Наследия предков», во главе которого стоял известный специалист по изучению рунической письменности Вольфганг Краузе. После объединения этих двух структур возникло учебно-исследовательское управление по изучению рун и символов. Но, по сути, управление, как и ранее, делилось на два самостоятельных отдела. Как и стоило предполагать, Карл Теодор Вайгель возглавлял отдел символов. Буквально накануне поражения Германии во Второй мировой войне ему удалось совершить несколько исследовательских поездок по территории Фландрии и Голландии. Именно в это время его исследования были замечены в академической среде, за что Вайгелю была присвоена ученая степень. Однако надо отметить, что в первую очередь все-таки отмечались не столько научные открытия, к которым пришел Вайгель, сколько его деятельность по собиранию и классификации «германских символов». После окончания Второй мировой войны Карл Теодор Вайгель жил в Хольцхаузене, местечке, располагавшемся буквально под боком у мегалитического комплекса Экстернштайн. Этот факт интересен нам в силу нескольких обстоятельств. Во-первых, скалы Экстернштайна всегда притягивали к себе исследователей «германской старины». Во-вторых, со временем Экстернштайн перешел в ведение «Наследия предков», превратившись в своеобразную «эсэсовскую святыню». Скончался Карл Теодор Вайгель в середине 50-х годов.

Как уже говорилось выше, в 1945 году «архив Вайгеля» перешел в распоряжении Геттингенского университета, оказавшись в фактическом распоряжении фольклористского семинара. Заведовал архивом научный сотрудник по имени Вилль-Эрих Пойкерт. Естественно, это было сделано без ведома Вайгеля. Сам сотрудник «Наследия предков» едва ли мог быть в восторге оттого, что его архив был передан университету. Они никогда не имел в нем множества сторонников, скорее в университете у него было больше противников. По крайней мере, это относится к тому времени, что он работал в Геттингене. Кроме этого Вайгель не раз давал отрицательные характеристики семинару фольклористики, напомним, который был создан еще в 1939 году. Вайгель заявлял, что «фольклористы совершенно игнорировали такую сторону культурной жизни германцев, как символы». Кроме этого он любил говаривать, что они постоянно создавали помехи его деятельности и «насмехались над великими художественными стилями». Действительно, представители семинара видели в факте возникновения символов всего лишь «игровые инстинкты примитивного человека», что никак не могло удовлетворить Вайгеля. Он полагал, что подобный подход не просто сужал, а искажал взгляд на культурную и духовную историю германцев.

Кроме этого надо отметить, что институциализированное исследование символов было сопряжено с множеством трудностей и сложностей. Исследовательская деятельность в Третьем рейхе нередко превращалась в битвы за собственное признание. Отдельные из исследователей и изыскателей должны были постоянно подчеркивать исключительность своих работ. Подобное приходилось делать и Карлу Теодору Вайгелю. Чтобы обосновать значение своих исследований, ему постоянно приходилось ссылаться на национал-социалистическое мировоззрение. «Эти символы — существенная часть мировоззрения нашего народа. Они — это духовное наследие наших предков, начиная с древнегерманских времен. Они — это проявления того, что наши германские предки понимали под мифическим единством».

Исходя из рассуждений послевоенных представителей Геттингенского университета, можно было бы предположить, что Карл Теодор Вайгель не был в состоянии даже гипотетически создать архив, отвечающий строгим требованиям научных стандартов. Однако нельзя не отметить, что за время своих беспрерывных поездок по сельской местности и немецким музеям Вайгель собрал тысячи фотографий, на которых были запечатлены символы и знаки. Этот было не просто собранием изображений. Вайгель не раз намеревался провести «инвентаризацию» опубликованной к тому моменту литературы, чтобы извлечь из работ все упомянутые в них символы и знаки. Благодаря этому он рассчитывал подтвердить правильность идей, которые высказывал Герман Вирт. Впрочем, сам Герман Вирт относился к этой инициативе весьма сдержанно. Еще во время сотрудничества с Вайгелем в Марбурге он не раз говорил, что тому не хватало гуманитарного образования, то есть реальный исследовательский потенциал Вайгеля был не таким уж большим. Когда в 1938 году пути Вайгеля и Вирта разошлись, то настойчивый архитектор не прекратил собирание изображений символов и знаков. Лишившись поддержки Германа Вирта, он планировал самостоятельно получить докторантуру. В своих мечтах он даже рассчитывал на звание «почтенного профессора», полагая, что был в состоянии проникнуть в самые сокровенные тайны германской старины посредством изучения символов и знаков. Так, например, он писал: «Символы будут в состоянии нам дать ключи к пониманию народных отношений, переселений, древних территориальных завоеваний, так как символы являются выразительным средством высочайшего мировоззрения, следы которого можно обнаружить повсюду».

Как на практике Вайгель планировал проникнуть в глубину древних тайн, используя лишь многочисленные фотографические изображения символов, до сих пор остается загадкой. Сам архив являлся собранием образов. Его возникновение было продиктовано наивной верой Вайгеля в непрерывность символьных форм на протяжении тысячелетий. Каждый из запечатленных на фотографии символов, по Вайгелю, должен было обладать своей историей, своей родословной. Изучая эту родословную, можно было спуститься из современного времени в Средние века, затем в германскую эпоху, а затем и в каменный век. Основу архива составляли специальные карточки-формуляры. Размер карточки соответствовал современному формату А5. Они хранились в специальных массивных каталогах, каждый ящик из которых имел длину около метра. Подобные каталоги изготовлялись по специальному заказу Карла Теодора Вайгеля. Всякий формуляр с прилагающимися к нему фотографиями хранился в прозрачной папке, на которую сверху прикреплялся цветной ярлык. По этому ярлыку можно было определить, в каком регионе Германии был обнаружен тот или иной символ. Сам символ был отпечатан в верхнем правом углу формуляра и использовался для того, чтобы можно было сразу же найти подходящий знак. Так, на фотографиях нередко изображалось сразу несколько символов, которые были выстроены в ряд, в формуляре имелась специальная колонка, в которой под символами приводилась дополнительная классификация.

В классификации символов проводились различия между «имеющимися формами» (то есть символами, которые уже были идентифицированы во время исследований) и «возможными формами». Со временем в «Наследии предков» в качестве символа стали воспринимать любые орнаменты и любые встречавшиеся декоративные украшения. Почти никакие из них не смогли избежать попадания в картотеку Вайгеля. В качестве примера можно привести используемую в народном искусстве форму сердца. Вайгель писал по этому поводу: «Судя по всему, сердце принадлежит к группе „вечных символов“. Этот символ может быть верифицирован посредством досконального исследования древних памятников по месту их происхождения. Возможно, этот символ являлся производной от ромба, который через наклонное начертание постепенно превратился в знак любви, так как любовные послания нередко писались курсивом. Нельзя пройти мимо того, чтобы не рассмотреть его в качестве символа Матери-земли. В любом случае символ сердца был уже известен индогерманцам, что однозначно указывает на его древность. Также известно, что вафельницы нередко имеют форму сердца. Эти пирожные прессы в первую очередь связаны с общераспространенными методами действий, и за некоторыми исключениями, почти все они произведены в городе, куда был привнесен этот символ. Таким образом, мы можем найти в этой форме выражение его особого предназначения».

После войны Вайгелю не раз ставилось в вину, что при установлении символического значения некоторых форм он не подвергал их критическому анализу. Однако складывается впечатление, что критики Вайгеля специально подбирали не самые удачные из его интерпретаций, чтобы тем самым (в нарушение всяких законов репрезентативной выборки) доказать его дилетантизм, равно как и научную несостоятельность высказанных им идей. Сразу же надо отметить, что для Вайгеля символы имели значимость сами по себе, а потому он в значительной мере был освобожден от необходимости заниматься исследованиями в рамках устоявшихся академических норм и требований. В некоторых случаях Вайгель мог дать лишь весьма условную интерпретацию символа. Он писал: «Символы очень легко выделить для изучения их студентами. Они являются так называемым орнаментальным украшением народного искусства. В особенности надо выделить те формы, которые весьма часто неорганично появляются в народном искусстве, на предметах домашнего обихода, на шкафах, сундуках, и которые обнаружены в той же самой форме на зданиях и фронтонах домов. Они появляются в виде линий, процарапанных на штукатурке, выложенных сланцем, нарисованных краской или вырезанных на деревянной поверхности».

Специфическую методологию Вайгеля можно объяснить на одном примере. Речь идет о выявленном культурном объекте — здании 1612 года, которое располагалось в «имперском крестьянском городе» Госларе на улице Якоби. Здание было обильно украшено символами. На одном из формуляров была приведена фотография подоконника второго этажа дома, в котором жил ремесленник. На резном подоконнике из дерева обнаруживались символы: «солнечное колесо», семиконечная звезда, шестиконечная звезда и «дерево жизни» в прямоугольнике. На второй карточке говорилось, что фотография и каталог должны были быть отпечатаны и иметься в распоряжении нескольких отделов «Наследия предков». Однако на карточке, которая была посвящена топографическим символам Гослара, эти символы фактически затерялись среди множества знаков. Обычно этот пример приводился в качестве доказательства дилетантизма Вайгеля. Мол, в топографическом каталоге должен был быть проведен анализ и структура развития символов, коих в Госларе было обнаружено великое множество. Однако возникает вопрос: почему, рассматривая отдельно взятую карточку, речь идет о каталоге топографических символов? Даже из внешнего вида карточки однозначно следовало, что работа с ней не была закончена. Об это говорят хотя бы символы, которые были не отпечатаны, а нанесены карандашом. Опять же возникает вопрос, почему западные историки не брали в качестве примера иные, более успешные проекты Вайгеля? Возникает ощущение, что при написании работ они исходили с позиций, что Вайгель не мог быть исследователем, так как он изначально (во многом по политическим причинам) был провозглашен «дилетантом», и доказывать обратное никто не намеревался.

Указания на то, что многие из коллег Вайгеля по «Наследию предков» сомневались в его компетентности, являются голословными и бездоказательными. Тот факт, что Вайгель через «Наследие предков» в 1938 году публикует работу «Символы Баварии», в 1941 году — «Символы Нижней Саксонии», в 1943 году — объемную книгу «Доклад об изучении символов», свидетельствует совершенно об ином: Вайгель числился на хорошем счету у руководства «Наследия предков» и никто не сомневался в его компетентности. Раздававшая критика из так называемых «академических кругов» (о ней мы поговорим чуть ниже) едва ли может рассматриваться в качестве серьезного аргумента, так как она была весьма характерной для университетских деятелей, которые опасались, что «Наследие предков» может превратиться в «имперский университет», тем самым существенно подорвав их собственные позиции. В любом случае Карл Теодор Вайгель ни на минуту не прекращал свою деятельность. К 1940 году в его распоряжении имелось более 35 тысяч фотографических изображений символов. В 1943 году их количество увеличилось до 55 тысяч. К этим десяткам тысяч фотоснимков надо добавить отдельную картотеку, которая насчитывала около 10 тысяч формуляров с цитатами из литературы, в которых описывались те или иные символы. Несмотря на то что большинство фотоснимков являлось любительскими (от Вайгеля никто и не требовал быть профессиональным фотографом), могут впечатлить хотя бы объемы проделанной работы. А они были воистину колоссальными. Сам же Вайгель полагал, что «исследование символов было не мертвой наукой, а живым общением с народом и родной землей». При этом сами символы он понимал как выражение «естественного и глубочайшего благочестия наших предков, которые искали бога через общение с природой».

Когда говорят о критике в адрес Вайгеля, то прежде всего упоминают критический отзыв Вольфганга Краузе. Он появился в 1933 году на опубликованную Вайгелем брошюру «Руны и символы». Действительно, Вольфганг Краузе указал на ряд ошибок, которые допустил в этой работе Вайгель, равно как и высказал пожелание, чтобы оный более никогда не затрагивал проблему рун. Однако в данной ситуации надо учитывать несколько моментов. В указанное время в Германии выходило множество книг и брошюр, посвященных рунам, но Краузе реагировал (пусть даже и негативно) отнюдь не на каждую из них. Уже это обстоятельство указывает на то, что именитый специалист по рунической письменности выделил из общего потока крошечную работу Вайгеля. Во-вторых, несмотря на прозвучавшую критику, Краузе ничто не помешало сотрудничать с Вайгелем в рамках «Наследия предков». В-третьих, в 1933 году Вайгель не имел в распоряжении своего легендарного архива, который, по сути, начал формироваться лишь несколько лет спустя.

В остальном имелось лишь несколько случаев того, что немецкие «академисты» позволяли себе критиковать изучение символов так таковое. В этой связи обычно называется имя гамбургского фольклориста Отто Лауффера, который даже среди университетских коллег слыл известным склочником. По этой причине его критику в адрес книги сотрудника «Наследия предков» Оскара фон Заборски-Вальштетена «Наследие первоотцов в народном искусстве», равно как и использование Ирминсула (в некоторых трактовках символ «мирового дерева») в качестве эмблемы «Аненербе», можно рассматривать как специфическую черту склада характера, а не как стремление к научной объективности. Кроме этого не стоило забывать о том, что нередко критика в адрес изданий «Наследия предков» раздавалась из лагеря Альфреда Розенберга, что было отражением «борьбы компетенций», но отнюдь не критического отношения к национал-социалистической науке. От Лауффера доставалось даже не имевшего никакого отношения к «Аненербе» Фридриху Лангвише, которого гамбургский склочник именовал «герром Интерпретатором Аллегоривише-Мистификаторвише». В любом случае заявления Лауффера о том, что изучение символов «является посмешищем для всей науки», не выдерживают никакой критики. Если их принимать всерьез, то придется поставить крест на такой научной дисциплине, как семиотика. Опять же по меньшей мере является очень странным доказывать несостоятельность научных изысканий, которые предпринимались «Наследием предков», указывая на методики, которые стали применяться уже в 60-е годы XX века.

Ситуация несколько прояснится, если принять в расчет, что уже после поражения Германии во Второй мировой войне тот же самый Отто Лауффер (наверное, в этот раз в пику оккупационным властям) заявил, что собранный Вайгелем фотографический материал являлся «бесценным сокровищем». Ему вторили другие специалисты, которые уже не пребывали под давлением национал-социалистического мировоззрения. Так, например, Адольф Бак заявил в 1960 году: «Часть материала, собранного национал-социалистическими исследователями символов, несмотря на предвзятые интерпретации, обладает огромной ценностью для германской этнографии». Собственно, и сами сотрудники «Наследия предков» отнюдь не исчезли из научной среды. Так, например, упоминавшийся выше Зигфрид Леман оценивал вклад Вайгеля в науку «как огромный прогресс в деле изучения фольклора». В 1968 году тот же самый Леман опубликовал в «Ежегоднике по вопросам изучения символов» большую статью, которая называлась «Крестьянская символика». Кроме этого, когда в 1980 году справлявший свой столетний юбилей Герман Вирт получил один миллион марок на создание специального «музея старины», то это (к досаде многих) даже не рассматривалось в качестве повода для политического скандала.