Крымская весна
Крымская весна
Несмотря на то что события, которые будут описаны в этой главе, в основном охватят осень и зиму 1943–1944 годов, тем не менее я хочу назвать ее «Крымская весна». Так как весна — это пробуждение. Именно такое возбужденное состояние было осенью 1943 года в каждом уголке Крымского леса.
Как и 1 ноября 1941 года, ровно два года спустя едва ли не в тех же самых местах вновь создавались партизанские отряды, но как разительно всё отличалось теперь.
Непосредственно в Крыму высшая власть принадлежит Центральной оперативной группе (ЦОГ) которую возглавляет уже не Николай Луговой, который, подобно мавру в классической пьесе, уже сделал свое дело, а один из секретарей Крымского обкома партии П.Р. Ямпольский. Начальником штаба становится гвардии подполковник Савченко, его заместителями подполковник Аристов и майор Осовский, все только что прибыли из Сочи. Н.Д. Луговой — начальник политотдела ЦОГ. Для непосвященного читателя все перечисленные фамилии, кроме П.Р. Ямпольского, ничего не говорят. И это правильно, так как все эти люди представляли спецслужбы.
Начальник разведотдела ЧФ Намгаладзе попытался в соответствии с требованиями приказа НКО № 0073 от 19 апреля 1943 г. решить вопрос о назначении на должности заместителей командиров по разведке представителей своей службы. В отношении отрядов Македонского и Мокроуса вопрос сразу же отпал, так как все должности, имеющие отношение к разведке, уже были заняты представителями НКВД и НКГБ. В бригаду планировалось назначить майора С.А. Осовского, но B.C. Булатов во всех партизанских формированиях хотел иметь только своих людей. Начались длительные переговоры с ЦШПД, ГРУ и РУ ВМФ СССР, которые велись на самом высоком уровне.
8 августа Булатов наконец-то вынужден был доложить в Москву:
«8.8.43 г. Москва — Пономаренко. Согласно Вашего 828 от 30.6.43, я назначил заместителем командира бригады по разведке представителя РО флота Осовского, хотя РО СКфронта настаивает о назначении своих людей. О назначении Осовского начальник РУВМФ Воронцов сообщил, что есть Ваше согласие и ГРУ. Как быть? Булатов».
И только получив подтверждение от заместителя Пономаренко комиссара ГБ С.С. Бельченко, Булатов снова доложил Пономаренко, что Осовский назначен: «…12 августа отправим на место…» [83].
Стремительный рост числа отрядов потребовал новых структурных изменений. Высшим по статусу боевым подразделением пока становится бригада, которых с 28.11.42 в лесу уже шесть.
1-я бригада — командир Ф.А. Федоренко, комиссар Е.П. Степанов.
2-я бригада — командир Н.К. Котельников, комиссар Т. Г. Каплун.
3-я бригада — командир И.С. Мокроус, комиссар Р.Ш. Мустафаев. Из-за болезни И.С. Мокроус будет эвакуирован и его сменит В.А. Кузнецов.
4-я бригада — командир М.А. Македонский, комиссар М.В. Селимов.
5-я бригада — командир М.М. Егоров, комиссар И.Я. Бабичев.
6-я бригада — командир Г.Ф. Свиридов, комиссар С. И. Черкез.
Чтобы укомплектовать подразделения командным составом, нужно, как минимум, иметь на один отряд пять опытных человек: командира, комиссара, начальника штаба, заместителя командира по разведке, заместителя по тылу. Таким образом, только для тридцати трех отрядов это — 165 человек. К тому же еще управление шести бригад, в составе которых еще и должность заместителя по комсомолу, да еще Центральная оперативная группа, комендантский взвод. Таким образом, только «по штатному расписанию» нужно было порядка 250 «партизанских офицеров». Читатель помнит о том, что на 1 августа в лесу находилось всего 214 партизан. Так, осенью 1943 года совершенно стихийно в лесу зародился термин «старый партизан». Он сразу же обретает чуть ли не официальный статус. Очень часто при характеристике какого-нибудь из отрядов указывается: в отряде только два старых партизана. Можно не сомневаться, что это командир и комиссар.
Если командиром отряда можно ставить любого человек ка из числа «старых партизан», то на должность комиссара обязательно нужен коммунист. В связи с тем, что «каждая селедка — рыба, но не каждая рыба — селедка», проблема стала очень остро — не все «старые партизаны» были члены партии.
Нельзя сказать, чтоб Сочи не понимали, что очень скоро в Крыму понадобятся люди. Крымскому обкому ВКП (б) удается приказом командующего Северо-Кавказским фронтом откомандировать в в/ч 00 125 всех крымско-татарских коммунистов, которые воевали в частях фронта, а также вернуть отдельных партизанских командиров. Капитан Октябрь Козин, эвакуированный в октябре 1942 года, после выхода из госпиталя успел покомандовать на фронте стрелковой ротой, вновь был ранен и уже с должности командира-наставника Махачкалинского военного училища вновь был откомандирован в в/ч 00 125. Уже в июне в Крым прибыли отозванные с различных частей фронта: Мустафа Мамутов (до войны учитель 12-й школы Симферополя); в июле Рамазан Муратов (до войны шофер Крымторга, на фронте водитель установки гвардейских минометов); майор медицинской службы Ваап Джалилев, Рамазан Куртумеров. В августе — капитан Таляд Тынчеров — секретарь райкома ВКП (б), Джеппар Колесников — секретарь райкома ВКП (б).
Главным резервом оставались ранее эвакуированные «старые партизаны», которых вновь направляли в лес. Конечно, не все было так просто. Многие категорически не хотели возвращаться к голодной лесной жизни и предпочли продолжить службу в любых воинских частях, но только не в лесу. Случалось и такое.
«5.01.44. Краснодар. За коллективное пьянство и несвоевременное прибытие в станицу Крымская в распоряжение майора т. Мокроуса партизан Крымского штаба партизанского движения:
1. Харина Ивана Антоновича, сержанта.
2. Костюкова Николая Петровича, сержанта.
3. Лобанова Рославля Алексеевича, бойца.
4. Апостолиади Тома Христофоровича, бойца.
Арестовать на 5 суток строгого ареста. После отбытия наказания сержанта Харина И.А. откомандировать в 180-й запасной стрелковый полк.
В. Булатов» [15, с. 1].
Видимо, поостыв, B.C. Булатов простил разгильдяев, и уже 15 февраля Р.А. Лобанов, Н.П. Костюков, И.А. Харин направляются в распоряжение командования Северного соединения.
Все прибывшие из леса партизаны после окончания лечения приходят в Крымский штаб партизанского движения для дальнейшего определения своей судьбы. Для многих из них, очень многих — это спецлагерь НКВД № 205. Мне не удалось найти ни одного человека, который бы вернулся из этого лагеря назад в КШПД и вновь был направлен в лес.
Дефицит командных кадров оставался большим. На командные должности стали выдвигать людей, репутация которых очень смущала компетентные органы. В лучшем случае это были бывшие военнопленные или «окруженцы». Так, начальником штаба, а затем и командиром одного из отрядов был назначен бывший лейтенант Черноморского флота И.И. Заика, тот самый легендарный командир 54-й батареи, залпами которой началась героическая оборона Севастополя. Ни партизанское руководство, ни сам И.И. Заика о своей легендарности в ту пору даже не догадывались. Комиссаром 17-го отряда был назначен бывший военнопленный П.Е. Ипорт, до войны директор Симферопольского мясокомбината, которого жене удалось выкупить из концлагеря «Картофельный городок». Комиссаром 20-го отряда стал Асан Эмиров, в прошлом секретарь райкома партии, но исключенный из рядов ВКП(б) в 1937 году «за покровительство врагам народа» и чудом восстановленный в 1939 году. С начала войны Асан Эмиров рядовой матрос-артиллерист все той же знаменитой 54-й батареи. В ходе этого памятного боя он дважды был ранен, чудом выжил, потом скрывался у родственников. В лесу, где его многие помнили по прежней партийной работе, он сразу же был назначен комиссаром 20-го отряда.
В более сложном положении были те, кто успел послужить в «добровольческих» формированиях и в РОА. Здесь тоже удалось проследить определенную закономерность. Грузинам и азербайджанцам почему-то доверяли полностью. Майор Гвалия, капитан Картвелишили, лейтенант Алиев вскоре стали командирами отрядов, сформированных из их же вчерашних подчиненных.
Всем остальным бывшим советским офицерам — «добровольцам» из числа русских, украинцев, крымских татар «путь в высшее партизанское общество» был закрыт совершенно.
Примечателен диалог Сафие Ибраимовой и ее брата, в ту пору узника «Картофельного городка» Энвера Ибраимова накануне его побега из лагеря. «Ты запишись в «добровольцы», а оттуда уже свободно уйдешь в лес, — бездумно посоветовала Сафие, вспомнив своих коушских знакомых-«добровольцев». Но брат неодобрительно покачал головой: «Поносишь эту форму один день, а потом не отмоешься всю жизнь». [52]
Последним источником пополнения партизанских командных кадров стал 24-й полк офицерского резерва Северо-Кавказского фронта. 22 декабря 1943 года двадцать пять офицеров из 24-го отдельного полка офицерского резерва были направлены в Крым.
Лучше бы они к этому резерву не прибегали. Как показали дальнейшие события, едва ли не все прибывшие из «офицерского резерва» стали головной болью партизанского руководства. Кого-то напившегося и устроившего стрельбу пришлось связывать и в таком виде возвращать в штаб соединения, другие просто не могли найти себя в непростых партизанских условиях.
Командир отряда «За победу» Ф.З. Горбий обращается к комбригу Федоренко: «3.02.44. Командир группы л-т Чапыгин Н.Д. авторитетом не пользуется. Во время боев не сумел организовать свою группу для вооруженного сопротивления. Нераспорядительный, показывающий плохой пример для своих бойцов. Его группа считается худшей в отряде. Несмотря на многочисленные беседы, как со мной, так и с комиссаром, продолжает бездействовать. Ходатайствую об отстранении т. Чапыгина от занимаемой должности командира 1-й группы».
Примечательна резолюция Ф.А. Федоренко: «Нач. штаба ЦШПК подполковнику Савченко. Направляю этот рапорт и прошу дать указание, как поступить с л-том Чапыгиным, он с Большой земли. Должности командира группы он не соответствует. Я такого мнения, чтобы Чапыгина освободить от должности командира группы. Комбриг «Грозной» Федоренко. 3.02.44» [37, с. 6].
В равной степени это относилось и к импортированным в Крым крымско-татарским коммунистам, изъятым из различных частей РККА, которые, став командирами или комиссарами отрядов, мучительно постигали партизанские премудрости.
Буксовали практически все смешанные тандемы: командир — старый партизан, комиссар — «партизан 1943 года». Все мемуаристы отмечают несложившиеся отношения между командиром отряда М. Ф. Парамоновым и комиссаром М.М. Мамутовым, которых в конце концов были вынуждены развести.
Вот что писал о своем комиссаре Ю.И. Сытникове комбриг Л.А. Вихман: «7.02.44. Вечером прибыли в 12-й отряд и серьезно поругались. Юрка стал лезть не в свое дело. В присутствии бойцов и командиров идет наперекор моим приказаниям. Какой он глупый. Уезжаю в штаб. Настроение плохое.
Отдаю приказ 8-му и 10-му отрядам прислать по группе на совместную операцию. Ждал командиров допоздна, но они не явились. Оказывается, комиссар отменил мое приказание» [22, с. 10].
В этот период с инспекторской проверкой посещает многие вновь созданные отряды 4-й бригады старший лейтенант Фомин - ее офицер связи Крымского штаба партизанского движения:
«Комиссар Хайруллаев и командир Чусси живут недружно. Зачастую не считаются с мнением друг друга. В 6-м отряде командир Дементьев, комиссар Сермуль, оба в партизанах с ноября 1941. Живут дружно, спаянно. Боевой жизнью отряда руководят хорошо. Бойцы с любовью отзываются о своих командирах» [19 с. 54].
Практически сразу же зарекомендовали себя хорошими командирами бывшие «добровольцы» и влившиеся в отряды «окруженцы». Особенно много теплых слов во всей мемуарной литературе высказано в адрес 8-го партизанского отряда, который был сформирован из вчерашних «добровольцев» — азербайджанцев. Командовал отрядом М.К. Алиев, начальник штаба С.Д. Гаджиев, а вот комиссаром был старый партизан крымский татарин Абдулла Аширов. Отряд считался одним из лучших в этом районе. Под своим контролем он держал села Татар-Осман, Богатырь, Мухульдур.
Забавен разговор командира 7-й бригады Л.A. Вихмана, в которую входил отряд, с одним из его бойцов. Некто Шахмуратов рассказывал, как он попал в плен (орфография документа):
«Мой получил винтовку, 120 патровнов, два гранат. Когда пришел на фронт под Моздок нас 10 человек, стояли под деревом тихо-тихо. Смотрим идет пять немса. Мы немножко дрожали, спугалися, а немса говорит: «Сдавайся». Мы положили винтовки и подняли руки. Мы отдали немса чистые, чистые винтовка, как зеркало блистал, все 120 патровнов и 2 гранат…
— Почему же ты сдался без боя. Ведь вас было десять, а немцев пять? — Спрашиваем у него.
— Зачем бой? Немса сказал: «Вы плен». Значит, стрелять нельзя и мы сдавался.
— А потом что было?
— Немса сказал: «Вы будет доброволец, дал мой винтовка и другой форма. Так я стал добровольца немецкой армии» [22, с. 14].
Для снабжения партизан использовались 2-й транспортный полк 1-й авиационной транспортной дивизии (самолеты Ли-2) и 9-й отдельный авиаполк (самолеты По-2 и Р-5). С октября 1943 по февраль 1944 г. за 140 самолето-вылетов они доставили партизанам 252 т грузов [23, с. 224].
В лес было направлено 16 радиостанций вместе с радистами, шифровальщиками и другими специалистами. Наряду с этим поражает непонимание Сочинским командованием реалий партизанской борьбы. 20.11.43 на аэродром прибыли четыре установки горных «катюш».
Аналогично развивались события и в Старокрымских лесах. Неожиданно в лес пришло пополнение. Все в полном немецком обмундировании, выстроились по струнке. Оказалось, что это военнослужащие РОА из числа бывших советских военнослужащих — грузин. Из них сформировали 11-й отряд. Командиром оставили прежнего — капитана А.С. Картвелишили, комиссаром и начальником штаба дали старых партизан [23, с. 8].
Структурные изменения потребовали и новых форм партизанской борьбы. Новым оказалось забытое старое. Читатель помнит о том, как командующий партизанским движением Алексей Мокроусов требовал, чтобы отряды смело атаковали гарнизоны, не прятались в горах, а как настоящие хозяева леса жили не в шалашах и землянках, а в горных селах.
В ноябре 1943 г. этот час настал. Сафие Ибраимова — медсестра 4-го отряда 6-й бригады вспоминает: «Как только завершилось формирование отряда, мы разместились в селе Мангуш. Жили в домах, питались довольно сытно. Противник не беспокоил нас почти месяц». [52].
А вот боевые будни другого, тоже только недавно созданного 4-го отряда 2-й бригады в воспоминаниях его командира Я.М. Кушнира: «По приказу командира сектора Лугового в первых числах октября я был переведен в новый отряд. 32 человека. Оружия 1 пулемет и 12 винтовок» [38, с. 14].
«В лесу была расположена застава по охране дороги. Она была обнесена колючей проволокой с навешенными железными банками. Партизаны закидали казарму гранатами, а затем перестреляли выбегающих солдат. Трое было убитых внутри, семь — снаружи. Взяли пулемет и прямо из пирамиды винтовки. Продовольствие.
Следующее задание выполняли силами уже двух отрядов. Была поставлена задача захватить д. Султан-Сарай, где находится гарнизон в 120 человек, продовольственный склад и 25 лошадей.
Вышли утром из расчета, чтобы прийти к вечеру и оттуда вести наблюдение. Группа Косушко состояла из молодых партизан, недавно пришедших в лес.
Общей кухни в отряде не было. Каждый готовил для себя. На углях костра запекли конское мясо и лепешки. Все казалось очень вкусным. Начался дождь. Партизаны развернули палатки и группами в них стали прятаться. Дождь лил всю ночь. Все промокли.
Весь день наблюдали за селом. Выявили, где конюшня, где стоит автомобиль, где живут солдаты.
Атаковать решили в 23.00. Разбились на две группы. Одна идет на дом, где спят солдаты, другая к лошадям и в продсклад.
С собой взяли плененного накануне румынского сержанта. Он открыто подошел к часовому и сказал, что с тремя солдатами несет донесение, часовой подпустил их, и его тут же свалили. В 23.00 группы начали обстрел, гранатами закидали дом, где жили солдаты. Румынский сержант тоже участвовал в бою и из забранной у часового винтовки убил пару солдат. Забрав продовольственный склад и лошадей, партизаны без потерь ушли.
Попытка уничтожить еще одну заставу кончилась тем, что противник первым, несмотря на ночь, заметил партизан и бежал. Партизаны забрали оставшееся оружие и продукты» [38, с. 16].
А.А. Сермуль: «Партизаны 6-го отряда заняли Тавель. Расположились спокойно по домам. Штаб в бывшем имении Попова. Неожиданно приехало несколько немецких машин, которые не подозревали о наличии партизан. Выдвинутая вперед застава вовремя предупредила, и, когда машины въехали в село, их в упор расстреляли. Удалось спастись лишь последней, водитель которой задом выехал с линии обстрела. Было убито пятнадцать человек. Часа через два приехали БТР-ы: спереди колеса, сзади гусеницы и на каждом сдвоенные или счетверенные эрликоны — крупнокалиберные пулеметы. Примечательно, что в качестве мотопехоты были использованы… кубанские казаки» [92, с. 73].
1-я бригада получила приказ захватить деревню Шумхай. У комбрига Федоренко, что называется, «чесались руки» применить поступившие в его распоряжение знаменитые «катюши», о которых партизаны слышали столь много хорошего, но совершенно не знали их тактико-технических данных. Все дело заключалось в том, что «катюша» никогда не стреляет по конкретным целям, а бьет исключительно по площадям. Эффективность огня достигается за счет количества реактивных установок.
Ф.Й. Федоренко применил их и поступившую ствольную артиллерию при нападении на гарнизон в д. Шумхай. Блин вышел комом. «Рев «катюш» всполошил противника и лишил партизан внезапности, что повлекло неоправданно большие потери» [75, с. 127].
При попытке взятия Шумхая первый и последний раз партизаны пытались действовать как обычное фронтовое подразделение: артиллерийская подготовка, атака. Обычные для армейского подразделения потери шокировали партизан. Так воевать они не привыкли.
Также драматично прошла попытка 7-й бригады разгромить гарнизон противника в селе Фоти-Сала.
«Разведчик принес подробную информацию о гарнизоне.
В 24.00 сигнал к атаке, но противник первым открыл огонь. Оказалось, что накануне подошло подкрепление. Противник знал о нападении. Бой продолжался до 4 утра» [39, с. 4].
В Крымском штабе партизанского движения всех нюансов данной операции не знали, и взятие Фоти-Сала в приказе от 21.02.44 г. было отмечено в восторженных тонах. «За умелое руководство операцией» была объявлена благодарность командиру и комиссару 7-й бригады Л.А. Вихману и Ю.И. Сытникову, командиру и начальнику штаба 8-го отряда М.К. Алиеву и С.Д. Гаджиеву, командиру 10-го отряда И.В. Крапивному.
Зато досталось Ф.А. Федоренко за Шумхайскую операцию. Правильно отмечалась неудачная артподготовка, которая только раскрыла намерения партизан. Указывалось, что только в отряде Ваднева погибло 25 человек [15].
Немецко-румынское командование оказалось не готово к небывалой активизации партизанского движения. Многочисленные заставы на дорогах и мелкие гарнизоны в лесных и предгорных селах, которые ранее достаточно успешно противоборствовали ослабленным постоянным голодом немногочисленным партизанским отрядам, теперь превратились в источник снабжения партизан оружием. Размах партизанского движения был такой, что партизаны осмелились атаковать, и атаковать успешно: Зую, Старый Крым, железнодорожную станцию Альма.
В этот период часть отрядов располагается непосредственно в захваченных ими селах, часть по-прежнему в лесных лагерях, которые оборудуют достаточно комфортно. Вот как Л.A. Вихман описывает свои впечатления от посещения лагеря 3-го отряда: «Какой здесь образцовый порядок! Здесь есть клуб, баня, прачечная, портняжная, сапожная, колбасная мастерская и даже самогонный завод. Четкость и исполнительность чувствуется во всем. Молодец Грузинов!» [22].
В 1942 году А.В. Мокроусов был взбешен, увидев землянки Зуйского отряда, а патефон и кровать с набалдашниками Н.Д. Лугового стали притчей во языцех. Осенью 1943 года отношение к минимально возможному комфорту было совершенно иное.
Появление в отрядах огромного числа девушек разбередило души «старых партизан». Эти молодые парни, неженатые, а кто-то и нецелованные, два года только и делали, что убивали и, как могли, избегали того, чтоб убили их. И вот теперь вокруг них множество молодых, здоровых девчат, которые совершенно искренне восторженно и влюбленно ловят каждый их взгляд, каждое слово.
Очень скоро под этими взглядами пали лучшие из лучших: А.С. Ваднев, Н.И. Дементьев, Г.Ф. Грузинов, Н.Е. Колпаков…
Так, осенью 1943 года в Крымском лесу наряду с ранее существовавшим институтом «лесных жен», что было привилегией исключительно высшего командного состава, появилась «жена-вульгариус», то есть «жена обыкновенная». Истосковавшиеся по нормальной жизни «старые» — двадцатипятилетние — партизаны в своем большинстве искренне хотели «все по-честному», «как у людей». В отрядах играли веселые шумные свадьбы, гости искренне кричали: «Горько!»
Знакомясь с приказами ЦШПД, мне довелось прочитать о каком-то из партизанских отрядов, действующих в немецком тылу где-то в Украине: «Плохо организована политико-воспитательная работа среди партизанок бригады товарища… Командование бригады и отрядов, вместо того чтобы мобилизовать женскую молодежь на боевые дела, допустило массовые женитьбы. В бригаде женилось 5 командиров отрядов, помощник комиссара бригады по комсомолу, заместитель комбрига по разведке и сам командир бригады» [96].
В Крыму, в предвкушении скорого освобождения, к артобстрелу стрелами Амура первоначально отнеслись совершенно лояльно. На стороне «молодоженов» был нейтралитет командования и позитивное общественное мнение. С симпатией «общественное мнение» относилось и к новоявленным женам. Дело в том, что невеста Николая Колпакова была бойцом женской диверсионной группы; Вера Кудряшова — невеста Ваднева — обычным бойцом 18-го отряда… В отличие от «лесных жен», они были равные среди равных. Читая воспоминания партизанки Сафие Ибраимовой, я обратил внимание на одну фразу: «Имярек — жена Македонского, а может, нежена, принесла мне еду» [52].
Институт «лесных жен» возник с первых же дней партизанской жизни. Нельзя сказать, что это было «ноу хау» исключительно красноармейских отрядов, но тон, конечно, задавали они. Дело в том, что партизанские командиры и комиссары первой волны почти все пришли в лес со своими официальными женами. А вот армейские командиры обзаводились «лесными». Всю весну 1942 года в битве компроматов имена «лесных жен» едва ли не всех действующих лиц фигурировали во всех докладных, сигналах, доносах… После массовой эвакуации, длительного страшного голода «женский вопрос» долгое время был совершенно неактуален. Осенью 1943 года с возвращением из Сочи в лес ряда «старых партизан» вернулись и некоторые «лесные жены». Именно они вызывали у партизан это двойное чувство: «Жена, а может, нежена».
Однажды, в году в семьдесят пятом, на открытии памятника погибшим раненым в Васильковской балке, я с искренним восхищением рассказывал о том, как партизанка Вера Кудряшова спасла жизнь командира 18-го отряда Алексея Ваднева, имя которого должно было быть на этом памятнике, но благодаря Ее величеству Любви он остался жив.
Среди слушателей было много партизан, которые одобрительно слушали мой рассказ. Когда все направились «к столу», меня отозвала в сторону незнакомая женщина. Она рассказала о том, что практически в те же дни, в точно таких же обстоятельствах, рискуя своей жизнью, спасла комиссара 1-й бригады Мирона Мироновича Егорова.
Я знал, что Егоров был в этих боях тяжело ранен, эвакуирован на Большую землю и там умер в госпитале из-за врачебной ошибки — ему влили не ту группу крови.
То, что его спасла девушка, для меня было новостью. По привычке я потянулся к записной книжке, чтоб записать ее фамилию, имя, адрес, но моя новая знакомая неожиданно для меня своей рукой закрыла мою записную книжку и, отрицательно покачав головой, грустно улыбнулась и усталой походкой пошла к «праздничному столу» — брезенту, вокруг которого уже расположились бывшие партизаны. Только тогда до меня дошло, что эта женщина — бывшая «лесная жена».
Невольно вспомнились строки Константина Симонова, посвященные ППЖ — фронтовым «походно-полевым женам»:
Только им ничего не завещано,
Только им ничего не обещано.
Многие бывшие партизаны в тот день были со своими женами, которые когда-то тоже были крымскими партизанками. Эти женщины по-хозяйски поглядывали за своими мужьями, чтобы те не простыли, не болтали лишнего, не перебрали спиртного…
И только «лесная жена» была одна. Я смотрел на ее крашеные волосы, рассматривал орденские планки, но больше всего на ее красивые, а теперь постоянно грустные, покрытые поволокой глаза.
Большое количество молодых женщин в расположении боевых отрядов вне зависимости от их статуса: «лесной» или обычной жены, со временем стало головной болью командования.
«Шоферова все время спорит с мужем. То он ее ревнует, то она его. Дошло до того, что он попросился перевести его в другой отряд. Пришлось переговорить. Вроде подействовало. Сегодня Шоферов один из лучших бойцов, а их сын Вовка любимец отряда. Ему 8 лет. Ребята дали ему разбитый немецкий автомат, и с ним он чувствует себя настоящим партизаном» [36, с. 84].
«24.03.44 Сегодня Воронов сообщил, что его лесная партизанская жена Катя, узнав, что его переводят в 3-й отряд комиссаром, а ее оставляют в 1-м, вздумала отколоть номер и как будто пыталась повеситься. Решили, что для пользы дела нужно, как выразился Котельников, разженить все пары, а то ребята отвлекаются от работы и все время крутятся возле своих подруг» [36, с. 65].
«В 6-й отряд прибыл сотрудник НКВД в форме с иголочки и погонах с синим просветом. Энкавэдэшник этот, кстати сказать, человек был гонористый, ну и начал права качать. Особенно ему не нравилось, что Коля (Николай Дементьев) к этому моменту, как говорили тогда, «подженился», да и я захаживал к девчатам в гражданский лагерь. В общем, строил он нас, строил, когда сам вдруг… пристроил себе девицу из гражданских. Решил я его проучить, и как-то, когда они уединились в его землянке, я ему через трубу в печку патронов сыпанул… Шуму было много, но дальше он вел себя нормально», [92. с. 81].
Активные действия партизан стали сущим бедствием для снабжения оборонявших Керчь немецко-румынских войск. Терпеть такое положение дальше было невозможно, и немецкое командование вновь было вынуждено снять с фронта войска и бросить их против партизан. Агентурная разведка предупредила базирующихся в Зуйских лесах партизан о готовящейся операции, но предпринять что-либо кардинальное уже было невозможно — лес был перенасыщен гражданским населением. Дело в том, что, опьяненное возросшими масштабами и предвкушая скорое освобождение полуострова, партизанское руководство «организовывает почин» жительницы села Ангара Екатерины Халилеенко: «Все население — в лес. Под защиту партизан!» Хлынули тысячами. Семьями, со скотом, с малыми детьми, с вековыми старухами. В Зуйских лесах гражданский лагерь насчитывал 4 тысячи человек. Чтоб как-то упорядочить их жизнь, был учрежден «Лесной совнарком», который поручили возглавить бежавшему из немецкого лагеря А.В. Подскребову, которого в лесу хорошо знали как заведующего орготделом Крымского обкома партии. В помощь ему была придана известная разведчица Евгения Островская. В Старокрымских, Бахчисарайских лесах число местных жителей было значительно меньшим, но, тем не менее, и они связывали партизан по рукам и ногам.
Так, только из 13 населенных пунктов, расположенных вокруг Алуштинского заповедника, под защиту отрядов 4-й партизанской бригады к середине декабря ушли 2701 человек, в том числе из деревень Саблы — 437, Бодрак — 529, Мангуш — 278, Бия-Сала — 359 человек и т. д. [16,с. 202].
В Сочи, вероятно, почувствовали изменение ситуации.
«Молния — Ямпольскому, Савченко…Вкрайнем случае сохраняйте боевой состав, маневрируйте невзирая на опасность, грозящую мирному населению… Булатов 1.1.44 г.» [68].
Для многих отрядов, тем не менее, прочес начался неожиданно. Вот как вспоминает об этих днях Сафие Ибраимова: «Отряд размещался в деревне Мангуш. Село считалось русским, хотя подавляющее число жителей носило украинскую фамилию Лимаренко. В селе мы прожили месяц. Питались довольно сытно. Вдруг стрельба, взрывы. Пули пробивают кладку стен дома. Оказалось, что каратели незаметно сняли дальние посты и ворвались в село. Командир отряда Урсол выскочил на улицу. Я заметила, что свою командирскую сумку он забыл на стене. Взяла ее, но когда попыталась выйти через дверь, то сделать это уже было невозможно. Выбив окно, бросилась во двор. Кругом стрельба. Куда бежать непонятно. Выйдя на край села, увидела группу местных жительниц, которые уходили в горы. Присоединилась к ним, какое-то время шли вместе, как вдруг какая-то женщина, с ненавистью глядя на меня, сказала: «Вот из-за них мы теперь и будем страдать».
Словно со стороны, взглянула на себя: на груди автомат, на боку командирская сумка. Идти вместе с женщинами расхотелось, и я отвернула в сторону.
Бродила по лесу двое суток. Боялась встречи с немцами, боялась и того, что мои одиночные скитания расценят как попытку дезертировать. Наконец случайно вышла прямо на штаб Македонского. Он выслушал мой рассказ. С недоумением взглянул на командирскую сумку. От его пристшгьного взгляда стало не по себе. Дело в том, что, как я успела рассмотреть, в командирской сумке были все самые секретные документы отряда: списки партизан, карта, книга приказов… Не желая подводить командира, буднично сказала, что это моя медицинская сумка..
На следующий день комиссар Селимов показал донесение Урсола о том, что в 4-м отряде погибло двое партизан, пропала без вести медсестра. Комиссар приказал Урсолу прибыть в штаб и иметь при себе запасную лошадь. Когда Урсол приехал, я бросилась к нему и успела шепнуть о том, что сумка с документами у меня.
Уже в отряде командир признался, что, если бы сумка не нашлась, ему бы не избежать трибунала, а это разжалование или даже расстрел. Самое страшное — это то, что в бумагах были домашние адреса партизан» [52].
Н.И. Дементьев: «К последнему прочесу в лесу скопилось много мирного населения, а тут немец в лес на нас пошел. Приезжает к нам сам Македонский. Он из Сочи вернулся и стал командиром бригады. Я представляюсь ему как командир отряда.
Он и говорит: - Смотри, Николай, у тебя за спиной гражданское население, не пропусти фашистов.
— Постараюсь, Михаил Андреевич.
Он меня, Николай, ну и я по старой памяти его по имени-отчеству.
Смотрю, Македонскому это не понравилось.
— Что значит, постараюсь? — рявкнул он, уже командным тоном.
Ну и я соответственно: будет выполнено, товарищ командир!
Выстояли мы тогда, а в Зуйских лесах они свой гражданский лагерь не уберегли, кто в лесу не погиб, потом их в совхоз «Красный» погнали, а там их уже как партизан расстреляли.
В гражданском лагере к этому времени уже моя Шура жила. Так что защищать мне было кого. От этой любви у меня теперь две дочки есть, а вот Шуры уже нет, Сказали бы мне раньше, что я ее переживу, никогда бы не поверил» [50 с. 8].
Вот как описывал события тех дней в Восточном Крыму доктор О.И. Сухарев: «14 января командование приняло решение уходить из Старокрымских лесов. Я получил записку от Кузнецова. Всех раненых, способных к передвижению, вместе с медперсоналом направить в 8-й отряд. Всех тяжелых раненых оставить на месте и обеспечить их продуктами на 2–3 недели. В качестве обслуживающего персонала оставить врача Авекяна, медсестру Лору, кухарку, двух санитаров и 3 девушек, только что пришедших к партизанам» [23 с. 23].
«Партизаны запрятали в лесу личные вещи, часть продуктов. Верилось, что они скоро вернутся в Монастырскую балку. К этому времени бригада имела 18 пулеметов, 153 автомата, 537 винтовок, 4ПТР, 2 миномета.
Вечером на совещании командиров и комиссаров отрядов было принято решение относительно стариков, женщин, детей. Им предлагалось действовать по своему усмотрению. Кто имеет возможность вернуться в свои деревни, пусть возвращается, остальным забазироваться в лесу и ждать, когда партизаны вернутся из похода. Стариков, женщин, детей оказалось человек семьдесят. Они взяли курс назад к Монастырской балке, а отряды на Судакские леса. 18 января достигли старого лагеря Феодосийского отряда. Из Судакских лесов после тяжелых боев пришлось уходить в Карасубазарские леса. Там соединились с 2-й бригадой, которой командовал Николай Котельников. Благодаря ей пополнили боезапас и получили продовольствие, но бои продолжались очень тяжелые. Там погиб комиссар Османов. Человек очень скромный и в высшей степени интеллигентный. В отношениях со всеми был прост, внимателен, деликатен. В штабе считался серьезным и трудолюбивым работником. Все партизаны относились к нему с большим уважением. До войны он работал секретарем Судакского райкома партии.
Окружение было столь плотным, что было принято решение отрядам самостоятельно просачиваться сквозь обнаруженные щели. 27 января отдельными группами наши отряды стали возвращаться в Монастырскую балку.
Стало известно о гибели семи тяжелораненых и медсестры. Из 9-го отряда вернулось всего 9 человек» [23, с. 23].
Командир 2-й бригады Н.К. Котельников: «После прочеса я собрал отряды. Из 445 человек налицо было 205. Население в основном попало в руки противника. Рассказывали, что люди прятались и одна женщина так зажала рот ребенку, что задушила» [22, с. 194].
Расположенные в Зуйских лесах 1-я, 5-я и 6-я бригады благодаря агентурной информации из Симферополя знали о начале карательной экспедиции, но предпринять что-либо неординарное не могли. Как мы помним, первый прочес был направлен на уничтожение лагерей и запасов продовольствия; последующие — на блокировку аэродромов. Последний большой прочес ставил основной задачей уничтожение живой силы партизан. В течение двух лет крымские партизаны, оказавшись в аналогичных условиях, применяли старое испытанное оружие — маневр. Собственно говоря, так и поступили 2-я и 3-я бригада, которые с боями прошли Старокрымские, Судаке кие, Карасубазарские леса, выиграли время и хоть и с большими потерями, но сохранили боевые отряды.
В Зуйских лесах тон задавала Центральная оперативная группа, сформированная из прибывших с Большой земли армейских командиров и партийных работников. События развивались чрезвычайно драматично. Отряды втянулись в затяжные оборонительные бои на подступах к Яман-Ташу. В связи с тем, что воинские части противника, как сообщила разведка, были сняты с фронта на ограниченный срок, была иллюзия, что стоит продержаться несколько дней, и дивизии из леса уйдут. В ходе одного из боев в руки партизан попал интересный документ. «В планшете убитого командира полка оказалась карта. Когда я развернул ее, то был изумлен, насколько точно нанесены на карту наши бригады, отряды, хозяйственные группы. В ней было расписано, какой полк, дивизия с какой стороны и в каком направлении проводит прочес леса. Задача была поставлена на полное уничтожение партизан Зуйских лесов. И если ориентироваться по карте, то не было ни одного квадрата леса, где бы не ступил сапог карателя» [75, с. 143].
Как только бои приняли оборонительный характер, в лесу появилась авиация, которая все светлое время висела над партизанскими позициями, корректируя действия артиллерии. Там, где позволяли дороги, в лес пришли танки. Только в ночь на 2 января 1944 года командование ЦОГ решилось на отрыв от противника. С Яман-Таша спустились в Васильковскую балку, а там началось самое страшное. Началась бомбежка, потом в балку вошли войска.
Ф.М. Мазурец: «Все перемешалось. Отрядов как таковых не было. Пробивались группками по 2–3 человека, кто куда может» [53].
Нури Халилов: «27-го декабря 1943 каратели начали окружать наш небольшой по территории Зуйский лес. 12х12 км в ту и другую сторону. По краям леса две яйлы: Караби и Долгоруковская. Открытое поле, куда боевая техника заходит свободно. У нас было три аэродрома, на которые садились советские самолеты из Краснодара. Поэтому Зуйские леса были очень опасны для оккупантов.
По сравнению с Зуйским, Ялтинский лес составлял 50х50 км. Он простирался от Алуштинской дороги до Севастополя. У них не было аэродрома. Окружить такую большую территорию практически невозможно. Партизанам было где маневрировать в случае прочеса.
29 декабря 1943 года по совету старейшин гражданского лагеря отряда мы зарезали пять коров. Я распустил им животы, и мы укрыли их ветками, листвой. Разбив людей на группы по десять семей, мы вышли из лагеря.
29–30 декабря 1943 года я был связным между 21-м отрядом, штабом 5-й бригады и штабом Ямпольского. Штабы были расположены на крутой горе на правом берегу Бурульчи неподалеку от Яман-Таша. С самого утра дотемна нас бомбили фашистские самолеты, сменяя друг друга. Проклятые «мессершмитты», «юнкерсы» и даже венгерские «кукурузники». Они бросали кассетные, осколочные, зажигательные бомбы, мины-ловушки. Летали группами по шесть штук непрерывно. Артиллерия и танки обстреливали лес со всех сторон. Действия артиллерии с воздуха координировала двухвостовая «рама», снабженная оптическими приборами.
Как стало потом известно, против партизан были брошены 1-я и 2-я румынские горнострелковые дивизии, обученные воевать в горных условиях, а также немецкие и полицейские части. Крупнокалиберные пулеметы косили деревья. Все гремело, все горело. Было страшно.
Если раньше мы держали оборону отрядами, группами, то на этот раз командование приняло решение вести партизанскую войну. В нашем отряде все были разбиты на группы по 5–6 человек.
Назначили старших. Снабдили боеприпасами, по возможности продуктами питания. Всем сказали: «Найдите врага, разбейте его и убегайте. Ищите следующего, дайте бой и снова убегайте. Общий сбор назначен на 12 января на Яман-Таше. Я тоже разбил свою разведгруппу на несколько и 31 декабря 1943 года приступил к выполнению приказа.
В мою группу вошли: я, Сабрие, Эбзаде (сестра), Якуб и Петя. Мы пошли к северу от Васильковской балки. По левой стороне Бурульчи вдоль реки тянулась главная дорога от Баксана к Яман-Ташу. Прислушивались, где галоголят каратели, где взрываются снаряды и бомбы. Когда стемнело, мы подошли к небольшой балке. Смотрим, внизу румыны сидят возле большого костра, пьют чай или кофе, кушают, винтовки сложили в козлы. Двое на вертеле жарят утку для встречи нового 1944 года. Некоторые с оружием ходят по балке, видимо, дежурят. Уловив удобный момент, мы бросили три гранаты в сторону костра. Открыли огонь. Видим, какой поднялся переполох. Были убитые и раненые. Румыны открыли пулеметный огонь. Мы начали отходить. Сквозь летящие со свистом вражеские пули мы смоглиубежать в спокойное место. Было морозно, холодно. Снегу не было. Когда ходишь по замерзшей листве, она шуршит, все слышно, особенно ночью, но ночью фашисты, к счастью, не воевали.
Выбрав удобное местечко, я, Сабрие и Эбзаде прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Было холодно. Небо ясное. Смотрели на звезды. У меня в кармане был топленый говяжий жир. Я дал каждому по кусочку размером, как бараний сажик. Мимо нас пробежал дикий кабан. Он сильно испугал нас. На небе появился советский самолет. По гулу узнали. Он сбросил гондолу. Парашют повис на дереве.
Гондола большая, тяжелая. Надо срезать канаты, подняться на дерево. Мы решили дождаться утра. На рассвете показалась группа румын. Мы увидели, как восемь румын сняли парашют и разрезали гондолу. Все они скучились, разбирая содержимое небесного подарка. Мы ползком подошли поближе в кустарниках и в подходящий момент бросили несколько гранат. Открыли автоматный огонь; Все восемь карателей остались лежать мертвыми. Они тоже получили новогодний подарок от партизан.
Неподалеку от Чуюнчи мы добрались до треугольника дорог, там были густые дубовые кустарники с неопавшими листьями. Здесь мы спрятались от преследователей и провели там две ночи. Стали наблюдать, как фашисты вдоль Бурульчи гонят скот, барашек в сторону Баксана. Потом румыны погнали захваченных в плен членов партизанских семей. Возле нас румыны сделали привал. Люди стали оправляться, писать прямо на нас. Мы лежали не дыша. Терпели эту вонь. Они стали рвать листья с дубовика. Пытались разжечь костры, но не успели. Румыны погнали их дальше. Мы по голосам даже узнавали некоторых знакомых. На перекрестке дорог румыны поставили крупнокалиберный пулемет. Он частенько строчил без адреса, в небо пускали светящиеся ракеты, потом отдыхали. Это нас спасло. На наш треугольник солдаты не обратили никакого внимания.
Хорошо все разведав, я решил уничтожить эту огневую точку. 9 января, когда стемнело, мы подползли ближе к посту. Румыны отдыхали. Мы открыли по палатке автоматный огонь и бросили две последних гранаты. Дело сделано. Боясь преследования, мы вышли из лесочка на большую поляну и стали идти вниз к Бурульче в сторону Яман-Таша.
Дошли до второй казармы у Бурульчи. Напились воды. Первый раз за десять дней вдоволь. Вброд перешли реку. В казарме горела коптилка. Одна женщина с грудным ребенком варила кукурузную баланду. Узнав, что все кругом спокойно, сели отдыхать. В комнате тепло, есть сено, на котором можно лежать. Рядом со мной мальчик лет 7–8, он весь в пухе, как птица. Женщина сказала, что привела его с Васильковской балки, что он 10 дней лежал возле своего раненого отца из 18-го отряда под навесом, где было пятьдесят раненых. Некоторые к тому времени уже умерли от ран и голода. Все эти дни мальчик не ел, не пил. Потом эта женщина дала нам по кружечке кукурузного супа — баланды. Мы снова ожили, окрепли, погрелись. Спасибо ей. Ведь мы с 28 декабря по 9 января почти двенадцать суток ничего не ели» [57].
А.С. Ваднев: «На Новый год я подарил жене три плитки шоколада. А уже вечером был тяжело ранен. 2.01.44. Вечером ребята сделали носилки и стали спускать меня с Яман-Таша. Приказано всем идти в Васильковскую балку. Пока спускались, меня пять раз роняли с носилок. Проходили через Бурульчу, носилки сорвались, и я упал в реку, намок весь. Мокрого принесли в Баксанскую казарму. Там была печка, растопили ее, с меня сняли мокрую одежду и просушили. Я всю ночь не спал, у меня была температура. В казарме лежат рядом со мной начальник штаба моего отряда (Медведев) и начальник штаба 2-го отряда (Шаров). В Васильковскую балку падали бомбы, немецкие самолеты обстреливали ее. Было сплошное избиение, слышны крики, стоны. Около нас все время находилась моя жена. Мне хотелось жить. Я уже видел румын. Решил ползти на коленках. Прополз метров 30, порвал брюки, побил коленки. Вдруг вижу, бежит Щербина Иван. Вера спрашивает: куда бежишь, там румыны. Он спросил, где командир отряда? Она указала на меня. Он подбежал и говорит: товарищ командир, садитесь на плечи. Я засмеялся и говорю — ты меня не донесешь. Он с яростью говорит: садитесь, я вниз снесу. Он был очень высокого роста, в плечах косая сажень, брюнет с прямым носом. Я ответил, что у меня всего одна рука здоровая, как я могу держаться за тебя. Он ответил — как удобно, так и держитесь.
Я подумал, а может быть, он и вправду меня спасет? Он стал на колени, я приладился к нему на плечи, уцепился рукой за шею. Он пронес метров 250 и возле оврага осторожно положил меня. Мне было холодно, я в одних носках, носки мокрые. Он сказал, что через три минуты вернется, и убежал куда-то. Я понял, что он меня бросил. Прошло три минуты, и Иван вернулся с лошадью. Подошел комиссар отряда (Н.А. Клемпарский). Он снял с себя пояс и помог привязать меня к лошади. С какой-то шубы отрезали кусок и замотали мне ноги, чтобы не отморозил. Мы тронулись в Шумулинскую балку.
Стали слышны голоса румын. Тогда я сказал комиссару, что меня нужно оставить здесь, иначе все погибнут. Он не соглашался, но потом нашел небольшую балочку с двумя уступами. Вера уходить отказалась. Я уговаривал ее уходить, так как не видел смысла погибать вдвоем, но она отказалась. Нас накрыли одеялом и шинелью, принесли графин воды, закрыли листьями, набросали сухих веток, тщательно замаскировали.
Пообещали после боя за нами вернуться.
Прошло часа два. Слышу немецкий разговор. В листьях была маленькая дырочка, и я увидел, что надомной стоит немец, я подумал, что он меня увидел, но он устанавливал пулемет. Потом из пулемета открыли огонь. Горячие гильзы сыпались на меня. Потом пулемет сняли и немцы ушли. Тогда я сказал — ну теперь будем жить.
Так пролежал я трое суток. Продовольствия у нас не было. Вера сохранила только две плитки шоколада. Я сам кушал мало, больше давал ей, чтобы она не ослабла. На третьи сутки я послал жену к старому лагерю за кукурузой. Она пошла, возвратилась, плачет и говорит, что там румыны. Опять залезла ко мне.
Потом мы услышали шаги по замерзшим листьям, но никого не было видно. Через несколько секунд мы увидели немецкую шинель и решили, что это немцы, но оказалось, что это Ваня Щербина. С ним были два бойца. Я поднялся, поздоровался, попросил закурить. Они вытряхнули мне последний табак. Ваня передал мне записку от комбрига Федоренко, но я читать не смог, слезы лились из глаз, плакал как дитя.
Тогда Щербина сказал — брось читать, потом прочтешь, лучше покушай. Он принес мясо, пышки и катык. Продукты принесли, как оказалось, на три дня.
Они нас опять замаскировали и ушли, сказали, что придут через три дня.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.