Легендарный Севастополь

Легендарный Севастополь

После керченской катастрофы падение Севастополя уже было вопросом времени, к тому же противник захватил исправными 1133 орудия, которые были направлены под Севастополь, благодаря чему, как справедливо отмечал Манштейн: «В целом во Второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь» [82, с.289].

Я отвлеку внимание читателя от партизанской темы, чтобы немного рассказать о подвиге и трагедии защитников Севастополя, но рассказать через историю бойцов и командиров сформированной из симферопольцев дивизии: 3-й Крымской, 172-й стрелковой.

Отступая от Перекопа, первой пробилась в Севастополь группа из ста трех бойцов — все, что осталось от 514-го полка. Как ни мало было это подразделение, но ему тут же отвели участок обороны. К ночи 6 ноября 1941 года подошла вся дивизия, а точнее 940 оставшихся в живых бойцов и командиров. Страшно говорить, но в перекопских боях и в ходе отступления погибло и попало в плен 90 % личного состава!

Несмотря на понесенные потери дивизия, тем не менее, представляла серьезную боевую силу. И прежде всего потому, что все бойцы и командиры уже имели боевой опыт, то, чего еще не было у севастопольцев.

На командование 172-й дивизии было возложено руководство II сектором обороны. Комендант — полковник И.А. Ласкин. Дивизию пополнили людьми, вооружением, боеприпасами. Придали 37 орудий, и уже на 10 ноября ее численность составляла 9903 человека.

17 декабря на все секторы обороны вновь обрушился шквал огня. Напряжение боев возрастало день ото дня и к 30 декабря достигло апогея. Повсеместно вспыхивали жестокие рукопашные схватки. Противник захватил станцию Мекензиевы горы. И в этот критический момент поступило сообщение об успешной высадке наших десантов в Керчи и Феодосии!

Как ни странно, но гитлеровское командование не прекратило атак, ни на одного солдата, ни на один ствол не ослабило атакующую группировку, рассчитывая, что еще чуть-чуть усилий — и Севастополь падет. Не пал!

В первый день нового, 1942 года у батальонного комиссара Кувшинникова — в недавнем прошлом секретаря Симферопольского горкома партии — собрались земляки. Настроение было приподнятое: отбит тяжелый штурм, наши войска успешно высаживаются под Керчью, как-никак Новый год и… все они живы, пока еще живы. К тому же Г.П. Кувшинников получил директиву ЦК ВКП(б) сформировать состав Симферопольского горкома партии и готовиться к вступлению в должность в связи со скорым освобождением Симферополя. Хочу обратить внимание на тот факт, что аппарат Симферопольского горкома ВКП(б) поручено формировать не партизанам, где более чем достаточно партийных работников этого уровня, а севастопольцам.

Сохранился снимок, сделанный в тот памятный день. К сожалению, в свое время, беседуя с Г.П. Кувшинниковым, я не записал имена и фамилии запечатленных на нем людей. Знал только, что в первом ряду в центре А.В. Подскребов и рядом сам Кувшинников. Снимок был опубликован вместе с моим очерком «На рубежах бессмертия» в «Крымской правде». Сразу же пошла читательская почта. Виктор Михайлович Спектор из Белогорска узнал своего отца — старшего политрука 191-го артполка Михаила Петровича Спектора, до войны — секретаря Ак-Мечетского райкома ВКП(б). Варвара Михайловна Немкова — своего мужа Александра Елисеевича Немкова, известного в Крыму железнодорожника.

Но вернемся в Севастополь в январь 1942 года. По словам В.А. Новичкова, в городе работали парикмахерские, фотоателье, возобновилось трамвайное движение, можно было отправить на Большую землю телеграмму. Увы, затишье оказалось временным. Крымский фронт, на действия которого возлагали столько надежд, обернулся еще одной трагедией.

Покончив с «войной на два фронта», немецкие войска в Крыму вновь сконцентрировали свои усилия на Севастополе. Главный удар наносился в направлении IV сектора, который защищали 172-я дивизия и 79-я стрелковая бригада. Из-за Бельбекской долины показалась лавина танков, за ней — пехота. Завязался неравный, кровопролитный бой. В воздухе только немецкая авиация, которой специальными сигнальными ракетами указывают даже такие цели, как отдельный пулемет. Наша артиллерия почти молчит — нет снарядов. Местами противнику удалось вклиниться в расположение дивизии, но, даже будучи отрезанными от своих подразделений бойцы и командиры вели бой, надеясь с темнотой прорваться сквозь порядки противника. Сохранился и другой документ: письмо к жене участника этих боев, бывшего директора Симферопольского авторемзавода имени Куйбышева Владимира Михайловича Розенфельда: «Переживаю сейчас дни величайших боев. Не могу не писать, что мужество, героизм и отвага проявляются в самых широких размерах. И вечно будут помнить фашистские гады эти беспримерные дни».

Силы иссякали, заканчивались не только снаряды, но и патроны. Не осталось ни одного танка. После трагедии Крымского фронта враг продвинулся далеко на Кавказ, и теперь снабжение Севастополя стало архисложным. В глубине души не только высшие командиры уже понимали, что дальнейшая оборона Севастополя приведет только к неоправданным потерям. Противник безнаказанно топил авиацией наши транспорты, защищать которые из-за отсутствия у нас авианесущих кораблей (одна из личных ошибок Сталина) было невозможно. Несмотря на то, что среди защитников Севастополя оставалось немало и тех, кто оборонял Одессу, в возможность успешной эвакуации уже никто не верил. Как показали дальнейшие события, ее никто и не планировал.

28 мая 1942 года Военный совет Северо-Кавказского фронта подписал директиву N 00201/0П, в которой говорилось:

«1. Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой. Переправы на кавказский берег не будет.

2….

3. В борьбе против паникеров и трусов не останавливаться перед самыми решительными мерами» [87].

Не имея возможности оказать Севастополю реальную помощь людьми, снарядами, Верховное командование, по-видимому, решило добавить к «кнуту — пряник» и вдруг обрушило на защитников города «золотой дождь» наград. Если до сих пор звания Героя Советского Союза был удостоен только летчик Яков Иванов, совершивший в небе над городом воздушный таран, за что Указом от 17.01.42 г. он первым из севастопольцев получил это высокое звание, то в июне 1942 года начался прямо-таки звездопад.

4 июня 1942 — летчик Филипп Герасимов;

14 июня 1942 — летчики Михаил Авдеев, Иван Алексеев, Мирон Ефимов, Евгений Лобанов, Георгий Москаленко, Николай Наумов, Николай Остряков, Николай Челноков.

То, что все Герои Советского Союза — летчики, а защищают Севастополь моряки и пехотинцы — нелепость, которая очевидна, что называется, невооруженным глазом. Ошибку стали срочно исправлять.

16 июня 1942 издается Указ о присвоении звания Героя Советского Союзу краснофлотцу Ивану Голубцу. Кстати, он оказался первым Героем в СССР из числа рядового состава армии и флота. Мне доводилось общаться с сослуживцами Ивана Голубца, и, как они рассказывали, столь высокое звание, которое было присвоено их товарищу, породило недоумение. Дело в том, что возвратившийся из увольнения старший матрос Голубец был нетрезв. Увидев пожар на тральщике, он бросился сбрасывать в море мины, от полученных ожогов скончался, как подвиг все это окружающими не воспринималось.

20 июня 1942 звание Героя Советского Союза присваивают разведчице Марии Байде, артиллеристу Абдулхаку Умеркину и политруку Михаилу Гахокидзе.

Мария Карповна Байда, с которой мне потом доводилось общаться, рассказывала, что даже не успела получить Звезду Героя.

За два дня до падения Севастополя И.В. Сталин обратился к защитникам Севастополя со словами благодарности и призывом удержать черноморскую твердыню. Это был приговор. Ни о какой эвакуации уже не было и речи.

Со всех рубежей к Херсонесу сходились все, кто еще не погиб, не попал в плен. О том, что от окончательной катастрофы отделяют уже не дни, а часы, командование Черноморского флота уже знало и предприняло решительные меры, но только в отношении себя…

30 июня вице-адмирал ф. С. Октябрьский сообщает в Москву наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову и в Краснодар комфронту С.М. Буденному, что «организованная борьба возможна максимум 2–3 дня». Он просит разрешения «вывезти самолетами 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также самому покинуть Севастополь».

Разрешение было получено. Трудно без возмущения и стыда читать эти строки о позорном предательстве ста тысяч севастопольцев. Но разве не так поступали наши руководители и в дни Чернобыльской трагедии, когда простой люд выгоняли под радиацию на первомайское шествие, а своих детей и жен отправляли в безопасные районы?

В Цусимском сражении командиры кораблей либо последними оставляли их, либо, стоя на капитанском мостике, погружались в морскую пучину. Не было ни единого случая, чтобы офицер флота российского опозорил свое высокое звание, а тем более это сделал адмирал.

На «Титанике» мужчины пропускали вперед женщин и детей, уступая им место в шлюпке, прекрасно понимая, что сами они уже не спасутся. По нашему понятию — это были буржуи и капиталисты.

У адмиралов Ф.С. Октябрьского, Н.М. Кулакова и иже с ними мораль была совершенно иная, а спасение собственной жизни представлялось значительно важнее таких понятий, как честь командира, воинский долг.

В Севастополь прибыло две подводные лодки, а также было выполнено несколько самолето-вылетов. Тяжело раненного комдива 172-й И.А. Ласкина поместили на лодку. Там же был и командарм Петров, чье честное сердце разрывалось от стыда и позора. В глубине души он еще надеялся, что сможет на Большой земле что-либо сделать для организации эвакуации.

Секретарь Крымского обкома партии Федор Дмитриевич Меньшиков, по-видимому, чувствовал то же самое, а потому вместо себя посадил в уходящий самолет первого подвернувшегося под руку раненого, а сам остался вместе с десятками тысяч обреченных на смерть людей.

Бывший начальник артснабжения 514 с.п. 172 с.д. Григорий Павлович Сорокин рассказывал мне, как исчисляемая десятками тысяч толпа стояла у моря в ожидании кораблей. Наконец кто-то их увидел, и люди бросились вплавь. Сам Сорокин, как и большинство оставшихся на берегу, плавать не умел, к тому же был ранен, да и корабли были, по-видимому, так далеко, что он их и не видел.

Я с изумлением слушал его рассказ, а потом тихо заметил, что кораблей не было. Григорий Павлович побледнел: «Как не было? Это значит, что они все утону-ули?!»

Можно только скорбеть о том, что ничего не было предпринято для спасения людей, а особенно — в части задействования малых кораблей. Многие защитники города на самодельных плотах, на автомобильных камерах, на лодках выходили в море и спасались. Командующий артиллерией отдельной Приморской армии полковник Н.К. Рыжи таким образом достиг берегов Турции, где его передали в Советское посольство.

Оказался незадействованным весь малый флот, а это 325 рыболовецких судна, которые потом все были либо уничтожены нами, либо попали в руки врага. Использовать же их для эвакуации защитников Севастополя командование флота не решилось, так как не имело приказа на эвакуацию.

Рассказывают, что когда командарм Петров встретился с командующим Черноморским флотом Октябрьским, то разговор произошел настолько нелицеприятный, что с той минуты и до тех пор, пока адмирал Октябрьский командовал Черноморским флотом, а командовал он достаточно долго, имя Петрова было запрещено в «городе русской славы».

Все герои обороны, чьи воспоминания автор использовал в настоящей книге, прошли унижения вражеского плена. Как указывалось в донесении немецкого командования от 10.07.1942 г., за период с 7.07 по 10.07.1942 год захвачено 80 914 человек пленных. Те немногие, кто выжил, испытали унижения и муки уже у нас дома. Каждому защитнику Севастополя задавался один и тот же вопрос:

«Почему ты, сволочь, не застрелился!». В номере симферопольской гостиницы «Украина» Мария Карповна Байда рассказывала мне, как в 1945 году после возвращения из плена ее терзали наши сотрудники КГБ, добиваясь все того же: «Почему она, Герой Советского Союза, не застрелилась». На десятом, наверное, допросе она не выдержала и запустила в следователя массивную пепельницу.

Уже упоминавшийся в статье Г.П. Кувшинников рассказывал мне, как в колонне пленных его гнали в Симферополь, в родной город, где каждый знал его как секретаря горкома партии. Рядом с ним шел знакомый политрук.

«Давай бежать», — уговаривал Кувшинников. Возле станции Альма произошла небольшая заминка, женщины стали кидать пленным еду.

«Бежим», — шепнул Г.П. Кувшинников политруку.

«Боюсь», — последовало в ответ. И тогда Кувшинников сам бросился в кусты. Несколько суток он бродил по лесу, пока не вышел на партизан.

В 1946 году его вызвали в КГБ и велели час за часом описать свое пребывание в плену. Кувшинников честно описал все, что было, не забыв упомянуть и струсившего политрука. Почти месяц он сидел под домашним арестом, ожидая худшего. И вдруг все изменилось, он восстановлен на работе.

Встретившись с начальником КГБ Крыма, Кувшинников осторожно попробовал узнать, что все же произошло? Как о деле прошлом, ему сказали, что была анонимка о том, что он сидел в плену и потому не может быть на партийной работе. В ходе проверки удалось найти того «трусливого» политрука, который описал, что с ним вместе в колонне был такой мужественный человек, как батальонный комиссар Г.П. Кувшинников, который предлагал ему бежать вместе, а когда он не рискнул, то тот бежал сам.

Кувшинников узнал адрес политрука и до конца своей жизни на каждый Новый год отправлял ему праздничные поздравления.

172-я стрелковая дивизия в третий раз пережила катастрофу. На этот раз в живых остались единицы. Но вновь сохранено боевое знамя.

Начальником штаба 64-й армии защищал Сталинград ее комдив И.А. Ласкин. Есть что-то символичное в том, что именно он присутствовал при первом допросе командующего VI немецкой армией фельдмаршала Паулюса. Дальнейшая судьба Ласкина сложилась драматично. После Сталинграда он был назначен начальником штаба Северо-Кавказского фронта (13.05–20.11.43). После провала Керченско-Эльтигенской операции был арестован и приговорен к 10 годам заключения. Вышел он на свободу только через десять лет, то есть после смерти Сталина.

В 1948 году, когда И.Е. Петров уже командовал Туркестанским военным округом, он прибыл на смотр одной из вверенных ему дивизий. Замер строй. Петров, как это принято, выслушал доклад, а потом неожиданно обратился к застывшим в строю воинам: «Кто воевал под моим командованием, три шага вперед».

Младший лейтенант Петр Осиюк, который еще молодым бойцом защищал Перекоп, а затем Севастополь, прошел плен, там же в Крыму бежал, сделал три шага.

По всей линии строя вышло всего восемь человек. Командующий подходил к каждому, что-то спрашивал. Как оказалось, практически все воевали на 2-м Украинском фронте, наконец, Петров подошел к нему. Волнуясь, но, тем не менее, громко и четко доложил: «Младший лейтенант Осиюк. Севастополь. 514-й стрелковый полк, 172-я дивизия». Генерал армии улыбнулся: «Дивизия Ласкина», — и обнял офицера.

172-я стрелковая дивизия, снискавшая себе славу обороной Могилева, Севастополя, вошла в историю Великой Отечественной войны. Ее имя было присвоено вновь сформированному соединению. И уже под Сталинградом, на Украине, в Белоруссии, Польше, Германии и Чехословакии сражались все те же 514, 747, 383-й полки 172-й стрелковой дивизии. Она получила название «Павлоградская». Была награждена орденами Суворова и Красного Знамени. Восемь раз упоминалась в приказах Главнокомандующего.

Но среди всех ее почетных титулов и наград нет самого для нас дорогого — «Симферопольская»!

Падение Севастополя, который был разрекламирован как неприступная крепость, было болезненно воспринято в массовом сознании. В это время академик Е.В. Тарле выступает со своим научным трудом «Крымская война» и впервые проводит открытую параллель между двумя оборонами. Именно он вводит в оборот ставшее крылатым словосочетание «Севастополь — город русской славы!» До сих пор Крымская война, оборона Севастополя, а также и связанные с ней действующие лица в оценках советских историков представлялись крайне негативно. Сразу после революции были снесены многие памятники героям обороны, из собора были выброшена останки В.А. Корнилова, П.С. Нахимова, В.И. Истомина…

22 декабря 1942 года были учреждены медали «За оборону Ленинграда», «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Сталинграда» — это были первые награды, появившиеся в годы войны.

Срочно снимаются кинофильмы «Адмирал Нахимов» и «Малахов курган».

Много позднее, уже в самом конце войны, вводится официальное понятие «город-герой».

1 мая 1945 г. в приказе Верховного Главнокомандующего впервые так названы Ленинград, Сталинград, Севастополь и Одесса. Положение о звании города-героя появилось только 8 мая 1965 года.

Падение Севастополя и пленение почти ста тысяч его защитников, тем не менее, не повлекло за собой никаких оргвыводов. Ни в отношении командующего Приморской армией И.Е. Петрова, который даже стал командующим фронтом, ни в отношении командующего Черноморским флотом Ф.С. Октябрьского.

С защитой Севастополя связаны два широко известных мифа. Один — с первым днем обороны, второй — с последним.

За основу первого мифа была взята заметка, опубликованная в газете «Красный черноморец» 12.05.42 г. за подписью М. Когут «Подвиг пяти черноморцев», автором которой был известный в ту пору писатель Маркиш Перец. В статье сообщалось, что 7 ноября 1941 г. пятерка матросов, обвязавшись гранатами, у села Дуванкой бросилась под танки и остановила продвижение противника. Статья была фальшивкой от начала до конца, но примеры массового героизма были столь необходимы, а тут еще такая экзотика: «обвязавшись гранатами, бросились под танки». Указом от 17.11.43 г. названным в статье политруку Н.Д. Фильченкову, краснофлотцам Д.С. Одинцову, Ю.К. Паршину, И.М. Красосельскому и В.Ф. Цибулько было присвоено звание Героев Советского Союза, и «подвиг матросов-севастопольцев» стал одним из самых распространенных мифов Великой Отечественной войны.

Собирая материал об истории одного из домов Симферополя — «Дом памяти 1905 года», я познакомился с одним из его жильцов, Николаем Сергеевичем Королевым. Оказалось, что в составе 18-го батальона морской пехоты он встретил немцев под Дуванкоем. В этом бою был ранен осколком снаряда, а на другой день отправлен в госпиталь. Год спустя из газет, радио он узнал о том, что именно под Дуванкоем пятеро матросов, обвязавшись гранатами, бросились под танки. И хотя никаких танков он не видел, но подумал: «Чего не бывает!» Лично у него винтовка была учебная, с просверленным стволом. Аналогичное вооружение было в тот день и у всех остальных его товарищей.

О том, что во всей этой истории не все чисто, впервые написал севастопольский краевед Е.В. Веникеев, обративший внимание на то, что в тот период у Манштейна не было танков, но миф легче создать, чем развенчать.

Вторая история связана с последним днем обороны, а точнее, с известной песней «Заветный камень». Автор текста, популярный до войны комсомольский поэт Александр Жаров честно писал: «Долго не могли отыскать центрального кульминационного эпизода». И вот, наконец, он найден — это трагический момент оставления города. Надо сказать, что для того, насквозь лживого времени песня по-своему была прогрессивна, так как рассказывала не только о том, как лихо мы бьем фашистов, но и о горьких днях поражений, об оставлении наших городов. «Заветный камень» к тому же впервые имел конкретный адрес — Севастополь. Наверное, поэтому этот мужественный шаг авторов песни и нашел отклик в сердцах людей.

Первоначально Борисом Мокроусовым была написана музыка. Повествование развертывалось словно на фоне морского прибоя. Аккомпанемент как бы имитировал плеск волн, набегающих на скалы. Уже потом под нее поэт подгонял текст. В основу была положена опубликованная во флотской газете статья Леонида Соловьева, автора целого цикла рассказов «Севастопольский камень», но более известного как автора «Похождений Ходжи Насреддина», о том, что в море подобрали самодельный плотик, на котором умирающий матрос крепко держал в руках камень из Севастополя. Александр Жаров еще более поэтизировал эту легенду.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.