Адмирал Колчак на Черноморском флоте. Из воспоминаний М. И. Смирнова

Адмирал Колчак на Черноморском флоте. Из воспоминаний М. И. Смирнова

Моя служба в Российском флоте в течение многих лет протекала в совместной работе с Александром Васильевичем Колчаком. Впервые я помню его в бытность мою в младшей роте Морского Кадетского Корпуса, когда гардемарин Колчак был фельдфебелем этой роты. Мы, тринадцатилетние мальчики, уважали и слушались его иногда даже больше, нежели наших ротных командиров и офицеров-воспитателей. В нем уже тогда чувствовались качества вождя и начальника.

Затем я встретился с А. В. Колчаком после русско-японской войны, в 1906 году в Петербурге, где был основан Петербургский военно-морской кружок, в котором участвовали молодые офицеры, занимавшиеся вопросами воссоздания флота. Лейтенант Колчак был одним из руководителей кружка; я также принимал участие в его работах.

Весной 1906 года был образован Морской Генеральный Штаб – новое учреждение, на которое была возложена разработка вопросов по подготовке флота к войне. А. В. Колчак занял должность начальника одного из главных отделов Штаба. Я также был назначен в Штаб. С тех пор, с некоторыми перерывами, до 1920 года, т. е. почти до трагической кончины А. В. Колчака, моя служба как в строю, так и в штабах и в Морской Академии, проходила в совместной работе с А. В. Колчаком. Долгие годы совместной службы установили между нами полные доверия отношения, обратившиеся затем в личную дружбу.

Настоящие мои воспоминания касаются одного из периодов деятельности А. В. Колчака – периода революции в Черноморском флоте.

* * *

Отличительными чертами А. В. Колчака были прямота и откровенность характера, чистота убеждений, горячий патриотизм и доверие к сотрудникам. Презрение к личной опасности и ненависть к врагу выделяли его на войне среди окружающих. В отношении к подчиненным адмирал был строг, вспыльчив и, в то же время, бесконечно отзывчив. Он являлся кумиром молодых офицеров, старшие же не всегда его любили, т. к. системой его управления военными частями была требовательность и взыскательность по отношению к старшим начальникам и возложение на них ответственности за состояние их частей. Вспыльчивость его характера иногда переходила в резкость, не стесняясь положением лица, с которым он говорил.

Адмирал не принадлежал ни к каким политическим партиям и всей душой ненавидел партийность; он любил деловую работу и презирал демагогию. Он готов был работать со всяким, кто хотел и умел практически работать для пользы отечества и для достижения поставленной адмиралом цели… Особенной ненавистью с его стороны пользовались социалисты-революционеры; он считал их опасным болезненным наростом на здоровом организме народа. Керенщину и Керенского он стал презирать после первого свидания с последним в начале революции.

Когда адмирал был в хорошем расположении духа, он очаровывал своих собеседников. Его слова были полны знаний, наблюдательности и юмора. Любимым занятием его было чтение; он обладал обширными познаниями в области истории, военной литературы и географии…

* * *

В начале июля 1916 года, будучи командиром эскадренного миноносца «Казанец» и находясь в дозоре в Рижском заливе, я получил радиотелеграмму: «Казанцу к утру прибыть в Ревель». По приходе в Ревель я ошвартовался в гавани вблизи эскадренного миноносца «Сибирский Стрелок», на котором держал свой флаг начальник Минной дивизии Балтийского флота контр-адмирал А. В. Колчак. Вскоре ко мне на миноносец прибыл штаб-офицер и сообщил мне, что А. В. Колчак произведен в чин вице-адмирала и назначен командующим Черноморским флотом, меня же вызвал, чтобы предложить мне ехать с ним в Черное море на должность флаг-капитана оперативной части. Вскоре адмирал сам прибыл на мой миноносец, прошел ко мне в каюту и, действительно, сделал мне это предложение, упомянув, что считает необходимым, чтобы флаг-капитаном оперативной части был офицер, имеющий одинаковые с ним взгляды на ведение войны на море, что ему известны мои взгляды, поэтому он избрал меня на эту должность. Я с охотой согласился, поблагодарив адмирала за оказанное доверие…

В морском штабе Верховного Главнокомандующего нам были даны сведения о составе сил и снабжении Черноморского флота и о боевой подготовке флота. Обстановка слагалась следующим образом: в составе неприятельского флота были два немецких крейсера, «Гебен» и «Бреслау». Первый – типа дредноут, с ходом 25 узлов, второй – легкий крейсер, с ходом 27 узлов, один старый легкий крейсер и около 12 миноносцев. Подводных лодок у противника было от 10 до 12; из них в море постоянно находилось три-четыре.

Наши силы состояли из двух современных кораблей типа дредноут («Императрица Мария» и «Императрица Екатерина»), с ходом 21 узел, трех старых кораблей («Иоанн Златоуст», «Св. Евстафий» и «Пантелеймон»), с ходом 16 узлов, двух старых крейсеров, с ходом 18 узлов, 9 новых миноносцев, с ходом 30 узлов, 6 подводных лодок и около 150 транспортов (пароходов). Превосходство сил на нашей стороне было большое, но неприятельские крейсера превосходили скоростью хода все наши корабли, поэтому им всегда удавалось внезапно выходить из Босфора в море, производить нападение на наши транспорты и прибрежные города и затем, пользуясь превосходством своего хода, избегать преследования наших кораблей. Подводные лодки неприятеля хозяйничали в море и топили наши транспорты. Между тем, вследствие чрезвычайного напряжения промышленности для снабжения армии, постройка новых пароходов на Черном море не производилась. Таким образом, транспортный флот постепенно уменьшался, что вредно отзывалось как на подвозе снабжения для армий, так и на способности флота к предстоящей десантной операции крупного размера…

По прибытии в Севастополь начали принимать дела по командованию флотом от адмирала Эбергарда и его штаба. Штаб помещался на старом корабле «Георгий Победоносец», стоявшем на мертвых якорях.

В день приемки дел, около 6 часов вечера, было получено известие от нашей тайной разведки (кстати сказать – прекрасно организованной), что германский крейсер «Бреслау» вышел из Босфора в море в неизвестном направлении. Адмирал Колчак решил тотчас же выйти в море для его преследования, но оказалось, что наша система охраны рейда не допускала выхода в море в ночное время. Поэтому лишь на следующее утро, на корабле «Императрица Мария» с крейсером «Кагул» и 7 миноносцами мы вышли в море. В море встретили «Бреслау» и преследовали его, но он, пользуясь преимуществом своего хода, ушел в Босфор.

Я не буду подробно описывать боевую деятельность Черноморского флота, т. к. это не входит в задачу моей статьи; более же подробно остановлюсь на периоде революции…

Период революции в Черном море

По должности флаг-капитана оперативной части мне было подчинено также разведывательное отделение, в состав которого входила и контрразведка. Во главе этого отделения стоял капитан 1 ранга А. А. Нищенков. Будучи всецело занят оперативной и организационной работой, я мало вникал в работу контрразведки, всецело доверяя капитану Нищенкову, выдающемуся работнику в области разведки и контрразведки. Из докладов его я видел, что никакого революционного движения и никакой революционной подготовки ни в командах Черноморского флота, ни среди рабочих портов не существует и что команды и рабочие проникнуты патриотическим духом и усердно работают для победного завершения войны. Продовольственный вопрос стоял прекрасно, команды и рабочие не испытывали ни в чем недостатка. Поведение команд было отличное. Серьезных случаев нарушения дисциплины не было. Среди офицеров было заметно недовольство правительством, вследствие недостаточной его энергии в ведении войны, но это недовольство дальше обычного брюзжания не шло.

В начале февраля я был вызван в Могилев, в штаб Верховного Главнокомандующего, для совещания по разработке оперативной директивы Черноморскому флоту. По пути в Могилев я остановился на два дня в Петрограде, где мне необходимо было переговорить в различных учреждениях Морского Министерства по вопросам, касающимся Черноморского флота.

В Петрограде и в Могилеве я был поражен ростом оппозиционного настроения по отношению к правительству как среди петроградского общества, так и среди гвардейских офицеров и даже в Ставке. Вернувшись в Севастополь, я доложил об этом адмиралу Колчаку, высказав мнение, что рост оппозиционного настроения мне представляется весьма опасным.

Главнокомандующий Кавказской армией Великий Князь Николай Николаевич пригласил адмирала Колчака прибыть к 25 февраля ст. стиля в Батум для обсуждения вопросов, касающихся совместных действий армии и флота на Малоазийском побережье. Адмирал вышел в Батум на эскадренном миноносце; я сопровождал его. После совещания с Великим Князем мы были приглашены завтракать к нему в поезд, а затем вернулись на миноносец, где была получена шифрованная телеграмма из Петрограда от и. об. помощника начальника морского генерального штаба капитана 1 ранга графа Капниста, с надписью: «Адмиралу Колчаку, прошу расшифровать лично».

Телеграмма гласила: «В Петрограде произошли крупные беспорядки, город в руках мятежников, гарнизон перешел на их сторону»… В тот же день, ночью, мы вышли в Севастополь…

Адмирал собрал совещание старших начальников, которым сообщил полученные известия. Адмирал также дал указание начальникам частей – сообщать подчиненным о ходе событий, чтобы известия о них приходили к командам от их начальников, а не со стороны, от смутьянов и агитаторов; при этом начальники должны разъяснять подчиненным смысл событий и влиять на них в духе патриотизма. Все важные сведения, получаемые в штабе флота, должны немедленно сообщаться старшим начальникам. Редактирование этих сведений и сообщение их дальше было возложено на меня.

Опубликование первых известий не произвело заметного влияния на команды и на рабочих. Служба шла нормальным порядком, нигде никаких нарушений не происходило. Это явилось новым доказательством того, что революционной подготовки в районе Черного моря не было.

Через два дня пришли первые газеты из Петрограда и Москвы. Появилось много новых газет социалистического направления, призывавших к низвержению государственного строя и разложению дисциплины в армии и во флоте. Во мгновение ока настроение команд изменилось. Начались митинги. Из щелей выползли преступные агитаторы.

На лучшем линейном корабле, «Императрица Екатерина II», матросы предъявили командиру требование убрать с корабля офицеров, имеющих немецкие фамилии, обвиняя их в шпионаже в пользу неприятеля. Мичман Фок, прекрасный молодой офицер, был дежурным по нижним помещениям корабля; ночью он обходил помещения и проверял дневальных у артиллерийских погребов. Матросы предъявили ему обвинение, будто он собирался взорвать корабль. Горячий молодой офицер счел себя оскорбленным и застрелился у себя в каюте. Узнав об этом, адмирал Колчак отправился на этот корабль, разъяснил команде глупость и преступность подобных слухов, в результате которых погиб молодой офицер, храбро сражавшийся в течение всей войны. Команда просила прощения и больше не поднимала вопрос об офицерах с немецкими фамилиями.

В тот же день адмирал приказал прислать в помещение Севастопольских казарм по два представителя от каждой роты с кораблей, береговых команд и гарнизона Севастопольской крепости. Этим представителям адмирал сказал речь, указав на необходимость поддержания дисциплины и продолжения войны до победного конца. Речь произвела желаемое впечатление, хотя один матрос пытался выступить с резкими возражениями, которые произвели тяжелое впечатление на адмирала.

По возвращении его на корабль я доложил ему только что полученную телеграмму об убийстве матросами командующего Балтийским флотом вице-адмирала А. И. Непенина. Это известие еще ухудшило состояние духа А. В. Колчака и он высказал мысль, что при таком настроении команд и крушении дисциплины нельзя продолжать вести войну и он не может нести ответственности за боевые действия на море.

К вечеру с некоторых кораблей поступили известия, что настроение команд улучшается, команды заявляют о необходимости воевать и беспрекословно подчиняться офицерам. Казалось, что речь адмирала делегатам от команд оказала хорошее влияние.

Из Ставки стали поступать подробные сообщения о ходе событий. Аппарат Бодэ, соединявший прямым проводом штаб Верховного Главнокомандующего с штабом Черноморского флота, помещался на «Георгии Победоносце» в отдельной каюте; я ходил в эту каюту, отпускал телеграфных чиновников и лично принимал сообщения из Ставки с той целью, чтобы известия попадали к флоту непосредственно из сообщений штаба, а не через телеграфистов; хотя должен сказать, что во всё время войны и революции я не имел случая заметить проникновения секретных сведений через телеграфных чиновников штаба; они честно выполняли свой долг и усердно работали. Тем не менее, в революционное время трудно на кого-либо положиться, и я считал необходимым соблюдение такой предосторожности.

Вскоре пришло известие об отречении Государя от престола и его прощальный приказ армии и флоту, повелевающий повиноваться новому правительству. При этом произошел следующий случай: я находился в телеграфной каюте, когда принимали манифест об отречении Государя Императора Николая II; по окончании передачи манифеста следовали слова: «сейчас передадим вам манифест Михаила Александровича», и в этот момент где-то на линии порвался провод. Сообщение было прервано на несколько дней. Через сутки известие об отречении Государя стало проникать к командам. Создалось опасное положение, дававшее повод к обвинению, что начальство скрывает известие об отречении Государя. Так как последние слова телеграфной передачи сообщали о манифесте Михаила Александровича, то адмирал Колчак решил отдать приказ о приведении команд к присяге на верность Государю Императору Михаилу Александровичу. На некоторых кораблях уже начали приводить к присяге, причем присяга происходила без всяких осложнений. В это время было восстановлено действие прямого провода и получен манифест Великого Князя Михаила Александровича, но об отречении от престола. Дальнейшее приведение к присяге было приостановлено – это также не вызвало никаких внешних осложнений.

Итак, не было больше Императора, а было Временное Правительство. Необходимо было решить, что делать офицерам. Манифест об отречении и прощальный приказ Государя не только освобождали воинских чинов от присяги ему, но и повелевали служить новому правительству. В сознании морских офицеров твердо сидела мысль о необходимости довести войну до победного конца и остаться верными союзникам, с которыми мы были связаны кровными узами на поле брани. Некоторая, меньшая часть офицеров даже поддалась мысли, что Временное Правительство поведет войну более энергично, чем прежнее. Надо сказать, что последние составы правительства, со Штюрмером и Протопоповым во главе, были крайне непопулярны. Вместе с тем, падение дисциплины и сознание, что от офицеров фактически отпала возможность применения каких-либо мер принуждения по отношению к подчиненным, делали продолжение войны невозможным, если не совершится перемена к старому.

Мне, по должности флаг-капитана оперативной части, работавшему в реальной обстановке и постоянно занимавшемуся учетом имеющихся сил и средств и соответствием их с боевыми задачами – было особенно ясно, что чем дальше идет война, тем необходимо большее напряжение сил и средств, следовательно – тем строже должна быть дисциплина и ответственность. Поэтому с первых дней революции и с падением дисциплины для меня было ясно, что войну вести нельзя и что она проиграна. Свое мнение я доложил командующему флотом. Адмирал мне ответил, что он его разделяет, но считает своим долгом сделать последнюю попытку к оздоровлению команд, если же она не удастся, то сложит с себя командование флотом.

Психология морских офицеров в это время может быть обрисована следующим образом. Офицеры присягали и служили царю и отечеству. Царь отрекся от престола и повелел служить новому правительству. Царя больше не было, но оставалось отечество. Большинство офицеров флота считало, что без царя отечество погибнет. Что оставалось делать? Могло быть два решения: одно – оставить свои корабли и должности и уйти. Было ясно, что при таком решении часть офицеров останется, но корабли потеряют боеспособность. Это отечества не спасет, а, наоборот, даст социалистам оружие для дальнейшей агитации и приблизит наступление анархии. Другое решение – оставаться и, во имя родины, исполнять служебный долг – противодействовать агитации и стараться влиять на команду, несмотря на сознание безнадежности этого.

Адмирал Колчак решил встать на второй путь. Сомнения в том, что офицеры за ним не пойдут – не было.

Сознавая громадную нравственную ответственность за флот и не считая возможным ее нести, если флот откажется исполнять боевые приказы, адмирал послал официальное письмо или телеграмму (точно не помню) Верховному Главнокомандующему и Морскому Министру, в котором донес, что он будет командовать флотом до тех пор, пока не наступит одно из следующих трех обстоятельств: 1 – отказ какого-нибудь корабля выйти в море или исполнить боевой приказ; 2 – смещение с должности без согласия командующего флотом кого-либо из начальников отдельных частей, вследствие требования сверху или снизу, 3 – арест подчиненными своего начальника.

В случае, если наступит одно из этих трех обстоятельств, адмирал сложит с себя командование флотом и спустит свой флаг.

Дисциплинарная власть и меры принуждения по отношению к подчиненным от офицеров отпали. Совершилось это само собой, без всякого приказания, силой событий, в числе которых одним из главных был знаменитый приказ № 1 совета солдатских и рабочих депутатов. Было ясно, что если бы офицер попробовал наложить дисциплинарное взыскание на матроса, то не было бы сил для приведения этого наказания в исполнение. Для поддержания хотя бы внешнего порядка необходимо было приложить все старания для усиления нравственного влияния офицеров на команду.

Адмирал приказал всем офицерам флота, Севастопольского порта и Севастопольской крепости собраться в морском собрании. Там А. В. Колчак произнес речь, в которой очертил офицерам положение, указал на падение дисциплины и на фактическую невозможность вернуть офицерам дисциплинарную власть. Но – необходимо продолжать войну. В целях воздействия на команду и поддержания в ней патриотического духа, адмирал призывал офицеров удвоить работу, теснее сплотиться с матросами, разъяснять им смысл событий и удерживать их от занятия политикой. После речи адмирала произнес речь командующий Черноморской (пехотной) дивизией, генерального штаба генерал-майор Свечин (ныне находящийся на службе у большевиков)[13]. Он сказал, что вследствие отсутствия императорской власти долг патриота обязывает его исполнять приказания новой единой российской власти – Комитета Государственной Думы и что, во имя блага родины, офицеры не должны допустить появления какой-либо другой государственной власти, стоящей рядом и не подчиненной первой. Поэтому, если образовавшийся в Петрограде совет солдатских и рабочих депутатов будет претендовать на власть, не подчиняясь правительству, то он со своей дивизией пойдет в Петроград и разгонит совет. После генерала Свечина говорил начальник штаба его же дивизии, подполковник генерального штаба А. И. Верховский (впоследствии – военный министр в кабинете Керенского, ныне – на службе у большевиков и сторонник советской власти). Он очень витиевато говорил, что совершилось великое чудо – единение всех классов населения, что рабочий (!) Керенский и помещик князь Львов стали рядом для спасения отечества, что совет солдатских и рабочих депутатов состоит из таких же русских патриотов, как и все мы и т. п.

Две эти речи были характерны как выразители мировоззрений двух групп офицеров. Я наблюдал за впечатлениями каждой из этих групп. Свечину выражали одобрение кадровые офицеры, из которых состояло огромное большинство морских офицеров и – меньшинство сухопутных. Верховскому выражали одобрение офицеры военного времени. После речи Верховского появились на эстраде морского собрания матрос, солдат и рабочий и заявили, что они выбраны на митинге и уполномочены заявить офицерам, что матросы, солдаты и рабочие считают необходимым энергичное продолжение войны с неприятелем, что будут повиноваться офицерам и соблюдать дисциплину. Они просят офицеров выбрать своих представителей и прибыть на совещание с выборными представителями матросов, солдат и рабочих для выработки мероприятий к поддержанию дисциплины. Речи этих трех человек были приветствуемы собравшимися и тут же были произведены выборы по одному офицеру от каждой части флота, порта и крепости для переговоров с представителями команд и рабочих. К этому времени на площади перед морским собранием собралась большая толпа, состоящая преимущественно из матросов и солдат; толпа устроила шумную овацию адмиралу Колчаку и офицерам. Казалось, что некоторое временное спокойствие и порядок установлены.

Здесь я нахожу уместным сделать отступление от моего рассказа и коснуться вопроса о состоянии корпуса морских офицеров к моменту революции.

В печати и в разговорах часто высказываются мнения лиц, совершенно незнакомых с состоянием флота и с условиями морской службы, о том, что морские офицеры являлись привилегированной кастой, что они жили припеваючи и мало работали и не имели связи с матросами. К сожалению, такое мнение высказано даже генералом А. И. Деникиным. Оно основано на полном незнакомстве с флотом и с условиями морской службы.

Да, морские офицеры представляли из себя касту, но касту в лучшем смысле этого слова. Касту, отличавшуюся преданностью долгу, проникнутую традициями доблести и чести, сплоченную духом взаимной дружбы, любящую море и службу, отдававшую все свое время для работы и для обучения подчиненных. Касту культурную и образованную. Я с полным убеждением утверждаю, что между морским офицером и матросом было больше близости, чем между сухопутным офицером и солдатом. На всех занятиях и при всех работах, даже самых черных, выполняемых матросами, неизменно участвовали морские офицеры; они руководили занятиями и работами. Нельзя было увидеть такой сцены, чтобы матросы работали, а офицеры отсутствовали или стояли в стороне, не принимая участия в работе. Грузили ли уголь на корабль, чистили ли, или красили трюмы – офицеры всегда были с матросами, в угольной пыли или ползая на животе в междудонных пространствах корабля.

Почему же тогда наибольшие жестокости во время революции проявились во флоте и матросы были самыми яростными революционерами? Причины этого лежат отчасти в общих свойствах морской службы, отчасти исходят из географической обстановки, в которой был расположен русский флот.

Служба на море требует привычки к ней с детства. На море человек живет в условиях стихии, не свойственной его натуре. В темную ночь, в штормовую погоду, среди туманов человеку кажется, что жизнь его в руках враждебной стихии. Корабль качается, людей тошнит, но они должны не замечать этого и работать. В море сыро и неуютно. Морской закон установил, что все офицеры и матросы на корабле каждую минуту находятся на службе и никогда не могут считать себя свободными, считать, что можно отдохнуть и развлечься и что никто не потревожит. Морская стихия каждую минуту дня и ночи может потребовать на работу и нарушить покой.

По техническим условиям, свойственным морю, люди живут в крайней тесноте и скученности, у них нет своего угла, нет постели, нет стола, нет табуретки. Постелью служит койка; связанная на день и уложенная в рундук, она выдается только на ночь, столы и скамейки ставятся только на время еды, остальное время они высоко подвешены под потолок. В палубах, где живут матросы, сыро, неуютно, воздух насыщен электричеством. На берег матрос может сходить только в редкие свободные часы – раз в неделю, а то и реже. Все эти условия не являются результатом прихоти, они истекают из сущности морской стихии.

Сухопутный человек, попадающий на морскую службу в зрелом возрасте, слышавший раньше о поэзии морской службы, быстро разочаровывается, не выносит ее тяжести и, если имеет право, то покидает ее. Только люди, с детства привыкшие к морю, могут любить морскую службу, только им понятна ее прелесть и поэзия. На современном боевом корабле применены все изобретения техники, всё, что дала человечеству научная культура. Корабль является сложнейшей машиной. Чтобы уметь им управлять, люди должны беспрерывно учиться и практиковаться. Эту технику изучают и обучают ей матросов высокоразвитые в техническом отношении морские офицеры. Если в пехоте или в кавалерии опытный фельдфебель или вахмистр может заменить офицера, то во флоте его заменить некому; только высокообразованный в техническом отношении офицер стоит на уровне быстро прогрессирующей морской техники. Офицеру все время приходится обучать людей – это создает такую близость между морскими офицерами и матросами, какой в лучших частях армии не бывает…

В Англии, могущество которой основано на флоте, все матросы добровольцы, три четверти которых служат по контракту 12 лет, остальная четверть – 5 лет. В русском флоте школы юнг были основаны только за 4 года до начала войны и не могли дать результатов. Процент сверхсрочнослужащих доходил только до 7–8. Для нас особенно трудно было получать добровольцев-сверхсрочнослужащих, т. к. развивавшаяся в стране промышленность предоставляла матросам, получившим в школах морского ведомства техническую подготовку и окончившим срок службы, хорошие должности с высокими окладами и возможностью хорошей жизни в спокойной береговой обстановке.

Сверхсрочнослужащие являлись лучшим элементом среди команды, который поддерживал дисциплину и порядок в нашем флоте. И вот на пользу неприятеля одним из первых шагов революционеров явилось уничтожение кадров сверхсрочнослужащих – мера, проведенная законом Временного Правительства при военно-морском министре Керенском, несмотря на протесты старших и опытных офицеров флота. Одним из наиболее сильно протестовавших был адмирал Колчак.

Другим неблагоприятным условием организации морской вооруженной силы является то обстоятельство, что корабли базируются в портах, где сосредоточена масса рабочих, ремонтирующих корабли. Во всех странах рабочие настроены в духе социалистических и интернациональных идей и общение с ними дурно влияет на матросов; и, таким образом, несмотря на все меры противодействия, разрушительная пропаганда проникает во флот.

По вышеуказанным причинам во все времена и во всех государствах наиболее активными и кровавыми участниками революции были матросы, из числа призванных по принуждению. Так было во Франции, в Англии, так было и в России, и в Германии. Офицеры в этом не повинны, это создается условиями службы среди морской стихии для непривычных к ней людей…

Возвращаюсь к рассказу о событиях в Черном море. Представители офицеров и команд собрались на совещание. На нем было установлено, что применение дисциплинарной власти офицерами фактически невозможно, но все сознавали необходимость поддержания дисциплины и исполнения приказаний начальников.

Тут же было выработано положение о комитетах в морских и береговых частях, подчиненных командующему Черноморским флотом. На каждом корабле, в каждой береговой части флота, а также в каждом полку должен был быть избран комитет, в который офицеры выбирали своих представителей, а матросы и солдаты – своих. Задачами комитетов являлись: 1. поддержание дисциплины в частях; 2. заботы о продовольствии и обмундировании; 3. заботы о просвещении людей. Никакими оперативными и боевыми вопросами комитеты не имели права заниматься…

На следующий день утром в Севастополь прибыл Член Государственной Думы, социал-демократ Туляков. По его словам, он приехал, чтобы «устроить» революцию в Черноморском флоте, т. к. до него дошли слухи, что Черноморский флот не признает Временного Правительства. Это был не «интеллигент», а настоящий рабочий. Увиденный им порядок и спокойствие поразили его, и он объезжал все части и говорил патриотические речи, призывая матросов слушаться своих офицеров. Вскоре из Севастополя отправились в Петроград выбранные офицеры, матросы, солдаты и рабочие с целью заявит Временному Правительству о своей верности. Среди них были – капитан 1 ранга Немитц и подполковник генерального штаба Верховский – оба они мгновенно сделались «преданными революции».

Через несколько дней адмирал Колчак вышел в море с частью флота; я сопровождал его. В море на кораблях все было в порядке, будто революции не было. Служба неслась исправно.

В судовые комитеты и в центральный комитет были выбраны лучшие, наиболее патриотичные люди из команды. Председателем центрального комитета был избран летчик, вольноопределяющийся Сафонов – человек хорошо настроенный, стремившийся к порядку и к поддержанию дисциплины. Он обладал красноречием и хорошо влиял на остальных.

В первый период своего существования комитет действительно содействовал поддержанию порядка. Члены его вели пропаганду за продолжение войны, устраивали процессии с плакатами «Война до победы», «Босфор и Дарданеллы России» и т. п. Красных флагов в Севастополе не было поднято. С самого первого дня революции в городе были подняты национальные флаги, но почему-то перевернутые, т. е. верхняя полоса была красной, а нижняя белой.

По возвращении депутации, ездившей в Петроград, выяснилось, что некоторые ее члены посетили не только Временное Правительство, но приветствовали и совет солдатских и рабочих депутатов. Вернувшись в Севастополь, они восхваляли этот совет.

Капитан 1 ранга Немитц побывал у военного и морского министра Гучкова. Из слов Немитца было видно, что Гучков принял какие-то решения относительно состава старших начальников в Черноморском флоте. Как я узнал впоследствии, Немитц говорил Гучкову, что адмирал Колчак пользуется большим влиянием и любовью во флоте, но остальные старшие начальники никуда не годятся и необходимо их сменить.

Действительно, почти одновременно с возвращением Немитца в Севастополь, пришла телеграмма от Гучкова адмиралу Колчаку, в которой Гучков настойчиво просил заменить начальника штаба флота, Свиты Его Величества контр-адмирала Погуляева, другим офицером. Мотивировалось это тем, что оставление на ответственных должностях офицеров свиты невозможно и может вызвать нежелательные последствия. Адмирал ответил, что находит мотивы для смены Погуляева недостаточными. Тогда пришла вторая телеграмма от Гучкова с указанием, что в совете солдатских и рабочих депутатов имеются документы, делающие невозможным оставление Погуляева на ответственной должности. Адмирал Колчак принужден был согласиться на смену адмирала Погуляева и предложил мне принять должность начальника штаба.

Я доложил адмиралу, что с самого первого дня революции считаю, что вести войну невозможно, что в революцию не верю и не могу занимать столь ответственную должность. В качестве флаг-капитана я занимаюсь только оперативными и боевыми вопросами и политики не касаюсь, но как начальник штаба принужден буду войти в занятие политикой, между тем не считаю для себя возможным заниматься делом, в которое искренно не верю. Адмирал сказал мне, что и он вполне разделяет мои взгляды, но все же продолжает оставаться в должности только во имя долга, с целью, по возможности, предохранить офицерский состав от насилий; когда же он увидит, что и этой цели нельзя достичь, то оставит должность – поэтому просит меня принять должность начальника штаба на то время, пока он сам останется командовать флотом. Я считал своим долгом согласиться.

С этого времени для меня началась тягостная работа. Ни о какой организации или боевой работе нечего было и думать. Флот постепенно разлагался. Постоянно днем и ночью приходили известия о непорядках в различных частях флота. Обычным приемом успокоения являлась посылка в часть, где происходят непорядки, дежурных членов центрального исполнительного комитета для «уговаривания». Результаты обычно достигались благоприятные. Наиболее частая причина непорядков заключалась в желании матросов разделить между собой казенные деньги или запасы обмундирования и провизии. Члены комитета, в большинстве случаев, действовали добросовестно. С каждым днем члены комитета заметно правели, но в то же время было очевидно падение их авторитета среди матросов и солдат, все более и более распускавшихся.

В середине марта министр Гучков вызвал адмирала Колчака в Петроград и затем в Псков на совещание главнокомандующих и командующих армиями, состоявшееся под председательством генерала Алексеева. В Петрограде адмирал был во время первой демонстрации гарнизона против Временного Правительства, вследствие ноты Милюкова о целях войны. Во время демонстрации адмирал находился в заседании Временного Правительства, куда он был приглашен.

В Севастополь адмирал вернулся с убеждением, что российская армия уже тогда совершенно потеряла боеспособность, а Временное Правительство фактически не имеет никакой власти. Члены его бессильны и неспособны к управлению государством. Особенно плохое впечатление у него осталось о Керенском, которого адмирал коротко охарактеризовал: «болтливый гимназист».

Немедленно по прибытии адмирал решил поделиться своими впечатлениями с офицерами и командой с целью вызвать в них патриотический подъем. Адмирал произнес две речи, полных вдохновения, сжатых, ярких, заставлявших сердце сжиматься от ужасного положения, в котором находится Россия. Одну речь он произнес в морском собрании для офицеров, другую – в помещении цирка, куда были собраны представители команд. Позже эти речи были напечатаны Московской Городской Думой в нескольких миллионах экземпляров и распространены по всей России.

Слова адмирала произвели громадное впечатление… Команды решили выбрать из своей среды лучших людей в числе сначала 500 человек (впоследствии дополненных еще 250 чел.) для посылки на фронт, чтобы воздействовать на солдат как словами, так и личным примером. Не знаю – имела ли существенное влияние на фронте «Черноморская делегация». Слышал только, что некоторые ее участники пали смертью храбрых в боях на суше.

Но на состояние Черноморского флота посылка этой делегации, сравнительно небольшой, отразилась очень плохо. Уехали лучшие, наиболее убежденные и патриотичные люди. Многие из них принадлежали к составу комитетов, где они успели втянуться в работу и поправеть. Пришлось произвести добавочные выборы в комитеты, после чего состав их значительно ухудшился. После отъезда делегации большевики обратили больше внимания на Черноморский флот и прислали своих специальных агентов-разлагателей, и разрушительная работа пошла ускоренным темпом. Хотя внешний порядок соблюдался, но чувствовалось, что все может внезапно сокрушиться.

Не помню точно в какой день, но кажется, 20 мая вечером, ко мне в каюту на «Георгии Победоносце» без доклада вошли матрос, солдат и рабочий, с красно-белыми повязками на рукаве, обозначавшими, что они принадлежат к центральному исполнительному комитету. Один из них показал мне письменное постановление комитета об аресте помощника по хозяйственной части капитана над Севастопольским портом, генерал-майора Петрова и потребовал от меня отдачи приказания о производстве ареста. На вопрос о причинах такого желания комитета мне ответили, что генерал Петров отказался исполнить требование комитета о распределении запасов кожи между матросами. Я сказал, что не вижу причины для ареста, ибо за хозяйство порта несет ответственность генерал Петров и сложить ее, подчинившись требованиям комитета, он не имеет права. После этого прибывшие члены комитета потребовали в грубой форме провести их к командующему флотом. Я ответил, что адмирал не находится на корабле. На это один из них сказал: «Да что тут разговаривать, мы сами поедем к командующему флотом на квартиру».

Все трое вышли из моей каюты. Я сейчас же предупредил адмирала по телефону, что к нему едут эти три человека. Адмирал выслушал их доклад, отказался дать приказание об аресте генерала Петрова и прогнал их от себя. Затем адмирал вызвал к себе лейтенанта Левговта – члена комитета – и предложил ему воздействовать на комитет в смысле отмены решения.

Я же вызвал к себе одного матроса и одного рабочего, известных мне своим разумным влиянием на комитет, и просил их воздействовать на своих коллег. Вскоре мне сообщили по телефону, что комитет собрался для обсуждения вопроса и после принятия решения несколько его членов прибудут к командующему флотом для доклада. Адмирал вызвал меня к себе на квартиру. Около полуночи к нему прибыли три члена комитета во главе с лейтенантом Левговтом и вторично потребовали ареста генерала Петрова. Адмирал ответил, что он категорически не разрешает арестовать генерала Петрова, а Левговту указал на его поведение, как недостойное офицерского звания.

Левговт до революции был исправным офицером, более пригодным для штабной, чем для строевой службы. Он не обучался в Морском Корпусе, а по окончании университета был юнкером флота, затем – произведен в офицеры. Революционного прошлого, насколько мне известно, не имел. После начала революции за свое красноречие был выбран членом центрального комитета. Вначале имел сдерживающее влияние на матросов, но затем заметно увлекся демагогией.

Через некоторое время после ухода от адмирала членов комитета было получено известие, что генерал Петров все же ими арестован.

До этого в Черноморском флоте не было ни одного случая ареста офицеров матросами. Адмирал сейчас же послал телеграмму Председателю Временного Правительства князю Львову о том, что вследствие самочинных действий комитета он не может нести ответственность за Черноморский флот и просит отдать приказание о сдаче им должности командующего флотом следующему по старшинству флагману. Такая же телеграмма была послана Верховному Главнокомандующему, генералу Алексееву.

На следующий день были получены две телеграммы: одна, адресованная центральному комитету; в ней приказывалось освободить генерала Петрова и сообщалось, что для разбора дела в Севастополь едет один из членов правительства; действия комитета были названы контрреволюционными. Телеграмма состояла из трескучих фраз, столь милых сердцам членов Временного Правительства. Другая телеграмма была адресована адмиралу Колчаку; в ней заключалась просьба остаться в должности и обещание Временного Правительства оказать содействие водворению порядка. Обе телеграммы были подписаны князем Львовым и Керенским.

Генерал Петров был немедленно освобожден. Чувствовалось, что телеграммы Временного Правительства все же возымели действие на матросов, было заметно, что они присмирели и подтянулись. Я убежден, что если бы Временное Правительство в тот момент воспользовалось этим случаем и уничтожило бы комитеты, или хотя бы сократило их компетенцию, то это было бы проведено в жизнь. Лучшие из матросов понимали, что дело так продолжаться не может и тяготились комитетами; если бы Временное Правительство выказало твердость, то эти лучшие элементы безусловно одержали бы верх над худшими. Но Временное Правительство было в руках Петроградского совета солдатских и рабочих депутатов, и действия его были парализованы.

Вскоре было получено известие, что в Севастополь через Одессу едет Керенский. Адмирал Колчак вышел на миноносце в Одессу, чтобы встретить Керенского и в пути настроить его на принятие решительных мер. Однако Керенский не настроился.

По прибытии в Севастополь Керенский побывал на нескольких кораблях, здоровался за руку с матросами, стоящими в строю, говорил им много речей, призывая к продолжению войны и сохранению дисциплины во имя «защиты революции». Был в центральном исполнительном комитете, где, вместо того, чтобы сократить его, он лишь похвалил членов комитета за исполнение распоряжения Временного Правительства об освобождении генерала Петрова.

Вечером в морском собрании Керенский произнес несколько речей собравшимся офицерам. Надо отдать справедливость, что его речи производили действие на матросов и вообще на людей мало развитых и не способных к самостоятельному и логическому мышлению. Но это действие через короткое время исчезало, так как слушатель забывал содержание речи, потому что смысла в ней было мало – был лишь фонтан трескучих фраз. На меня Керенский произвел впечатление неврастеника, человека неуравновешенного и увлеченного демагогией.

После отъезда Керенского наступило временное спокойствие, но чувствовалось, что оно кратковременно. Адмирал Колчак говорил, что связь и доверие между ним и командами пропали. Он выразился, что Керенский просил его и комитет «забыть прошлое и поцеловаться, но ни он, ни комитет целоваться не склонны». Председатель комитета вольноопределяющийся Сафонов во время происшествия с генералом Петровым в Севастополе не был и вернулся туда уже после происшествия; возможно, что при нем комитет не встал бы на такой путь.

В начале июня в Севастополь прибыли несколько матросов Балтийского флота с «мандатами» от центрального комитета Балтийского флота. Вид у них был разбойничий – с лохматыми волосами, фуражками набекрень – все они почему-то носили темные очки. Поселились они в хороших гостиницах и тратили много денег. Было ясно, что это большевистские агенты. Они стали собирать митинги и открыто вести убийственную пропаганду. Содержание их речей было таково: «Товарищи-черноморцы, что вы сделали для революции? У вас всюду старый режим, вами командует командующий флотом, бывший еще при царе! Вы слушаетесь офицеров! Ваши корабли ходят в море и подходят к неприятельским берегам, чтобы их аннексировать. Народ решил заключить мир без аннексий, а ваш командующий флотом посылает вас завоевывать неприятельские берега! Вот мы, балтийцы, послужили для революции, мы убили своего командующего флотом и многих офицеров!»

Вначале эта пропаганда не действовала, она казалась чрезмерно крайней. Члены черноморского комитета следили за прибывшими, не допускали их самостоятельно устраивать митинги и на митингах говорили речи против балтийских делегатов. Конечно, действительной мерой был бы арест их, но в нашем распоряжении не было силы, которая смогла бы произвести арест. Я неоднократно вызывал к себе членов Черноморского центрального комитета и убеждал их арестовать и выслать из Крыма балтийских делегатов. Члены комитета уверяли меня, что опасности нет, что матросы на митингах высмеивают их и они скоро сами уедут. На деле оказалось не так. Балтийские делегаты переменили тактику – они сообщали комитету, что приедут на митинг, устроенный в определенном месте, сами же ехали в другое место, собирали толпу и там говорили преступные речи. Эта новая тактика имела полный успех. Через два-три дня положение круто изменилось, матросы окончательно развратились и центральный комитет потерял всякое влияние на них.

8 июня во дворе Севастопольского флотского экипажа собрался митинг, на котором присутствовало тысяч 15 людей. Балтийские матросы агитировали и наэлектризовали толпу. Толпа требовала отобрания оружия от офицеров и ареста их. Вечером пришло известие, что на берегу начались аресты офицеров.

Адмирал Колчак решил сделать последнюю попытку повлиять на команды. Утром 9-го июня он поехал в помещение цирка, где было назначено собрание делегатов команд. Адмирал намеревался призвать к их патриотизму. Когда он взошел на возвышение, где сидели члены комитета, никто не встал. Затем адмирал сказал председателю, что желает обратиться к командам, но председатель ответил, что не может предоставить слова. Адмирал считал дальнейшее пребывание на собрании для себя унизительным и уехал на корабль.

Около 2 часов дня было получено известие, что на некоторых кораблях матросы отобрали от офицеров оружие, а через несколько времени была принята радиограмма, что делегатское собрание приказывает судовым и полковым комитетам отобрать от офицеров оружие. Стало ясно, что центральный комитет и делегатское собрание плыли по течению и подчинялись требованиям митинга, бушевавшего в помещении экипажа. Это был первый случай пользования матросами радиотелеграфом без разрешения начальства.

Адмирал решил, что мер борьбы больше нет, что, так как на половине кораблей оружие уже отобрано – сопротивление на остальных кораблях поведет только к убийству офицеров. Поэтому он дал радиотелеграмму кораблям, находившимся на Севастопольском рейде, приблизительно следующего содержания: «Мятежные матросы потребовали отобрания от офицеров оружия. Этим наносится оскорбление верным и доблестным сынам родины, три года сражавшимся с грозным врагом. Сопротивление невозможно, поэтому во избежание кровопролития предлагаю офицерам не сопротивляться» (цитирую по памяти).

Затем адмирал приказал поставить команду «Георгия Победоносца» во фронт и сказал ей вдохновенную, патриотическую речь, в которой указал гибельные для родины последствия поступков команд, разъяснил оскорбительность для офицеров отобрания от них оружия, сказал, что даже японцы не отобрали от него Георгиевское оружие после сдачи Порт-Артура, а они, русские люди, с которыми он делил тягости и опасности войны, наносят ему такое оскорбление. Но он своего оружия им не отдаст.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.