«Так вот она – пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию»: от Малоярославца до Красного

«Так вот она – пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию»: от Малоярославца до Красного

От Малоярославца до села Красного, которое находилось в 45 километрах к западу от Смоленска, Наполеона преследовал авангард российской армии под командованием генерала Милорадовича. При этом во время отступления французов со всех сторон атаковали казаки генерала Платова и партизаны, сильно затрудняя снабжение. Основная же армия главнокомандующего Кутузова двигалась южнее, параллельно Наполеону.

Вот как описывал участник отступления генерал Лабом начало движения Великой армии от Малоярославца: «Кругом попадались только покинутые амуниционные повозки, так как не было лошадей, чтобы их везти. Виднелись остатки телег и фургонов, сожженных по той же самой причине. Такие потери с самого начала нашего отступления невольно заставляли нас представлять себе будущее в самых темных красках. Тот, кто вез с собой добычу из Москвы, дрожал за свои богатства. Мы все беспокоились, видя плачевное состояние остатков нашей кавалерии, слыша громовые удары взрывов, которыми каждый корпус уничтожал свои повозки.

В ночь на 26 октября мы подошли к Уваровскому и были удивлены, увидев село все в огне. Мы захотели узнать причину этого. Нам сказали, что был отдан приказ сжигать все находившееся на нашей дороге. В этом селе был деревянный дом, напоминавший по своей величине и великолепию самые красивые дворцы Италии. Богатство его отделки и меблировка соответствовали красоте его архитектуры. Там можно было найти картины лучших художников, очень дорогие канделябры и массу хрустальных люстр, благодаря которым дом во время полного освещения получал волшебный вид. Но все эти богатства не пощадили, и мы узнали на следующий день, что наши солдаты не захотели просто поджечь дом, находя этот способ чересчур медленным, а предпочли подложить в нижний этаж бомбы с порохом, и взорвали его. Теперь мы видели горящими все села, в домах которых мы несколько дней тому назад отдыхали. Их теплый еще пепел, разносимый ветром, прикрывал трупы солдат и крестьян, повсюду валялись трупы детей с перерезанными горлами, лежали трупы девушек, убитых на том же самом месте, где их изнасиловали».

Уже в начале отступления стала сказываться нехватка продовольственных запасов. Поэтому значительно участились случаи воровства, убийств и т. д. Французский офицер Пьон де Комб отметил: «Мы принуждены были питаться отвратительным лошадиным мясом без соли и для питья греть снег: вот, что должно было нас поддерживать во время ежедневных сражений и при ужасном морозе, от 18 до 20 градусов. Проезжая около Москвы, один из моих разведчиков захватил откуда-то голову сахару и привез ее мне. Я привесил ее к шишке моего седла, и это составляло мое единственное питание в продолжение четырех или пяти дней. Водка, которую мы находили в небольшом количестве в разбитых бочках, была полна остатками соломы и пахла дымом от всего горящего вокруг; но и ее найти считалось большою удачею, а она поддерживала мои силы, несмотря на жестокие боли в желудке, которые приходилось мне испытывать вследствие постоянных примесей, находившихся в ней; вынуть же их не было у меня ни времени, ни средств. Эгоизм начинал охватывать все сердца. Каждый старательно охранял то, что смог достать себе. Конец товариществу, конец доверию! Одно уныние на всех лицах… Кавалеристы, лишившиеся лошадей, всякого рода войска шли толпами, смешавшись с пехотой всех полков. Всякая субординация, всякая дисциплина становились невозможны. Только один арьергард держался твердо и сдерживал врага».

О том, какой беспорядок царил в армии, писал в своем дневнике капитан Б. Кастеллан: «На время ужина я положил мой маленький чемодан в передней, его у меня украли. В нем были вещи, необходимые для туалета, я его никогда не оставлял, так как я знаю пристрастие собратьев по оружию к чужим вещам. Я положил в него и мои московские сувениры, предназначенные для подарков во Франции. Этот чемоданчик, уже пустой, нашли в соседнем лесу. В течение двух суток я не видал никого из моих людей. Я остался без шубы и не могу заснуть – четыре градуса морозу; а к нему становишься чувствительнее, если плохо выспишься, и к тому же остаешься почти все время на воздухе».

Ко всему надо еще учесть ухудшение погоды. Как не раз упоминалось, французская кавалерия была вынуждена практически полностью спешиться, артиллерийские и прочие обозы были брошены или взорваны. Иногда даже повозки с ранеными солдатами бросали посреди дороги. Чтобы как-то решить эту проблему, Наполеон приказал переложить их в кареты офицеров и телеги маркитантов. Последние были этим чрезвычайно недовольны, так как их фуры «были перегружены добром, награбленным в Москве». Как писал граф Сегюр, «маркитанты стали отставать, пропустили свою колонну мимо себя, а затем, воспользовавшись недолговременным одиночеством, побросали в овраги всех несчастных, которых доверили их заботам. Лишь один из этих раненых остался в живых, и его подобрали на ехавшую следом повозку: это был генерал… Вся колонна содрогнулась от ужаса, который охватил также и императора, ибо в то время страдания не были еще настолько сильными и настолько повсеместными, чтобы заглушить жалость и сосредоточить лишь на самом себе все сочувствие».

По сути, награбленное стало препятствием для быстрого движения армии Наполеона. К этому добавлялась необходимость заботы о раненых и больных, которых становилось все больше. «Перед госпиталями лежали целые груды трупов, – писал капитан Вагевир, – между которыми – страшное зрелище! – виднелись кисти рук, ступни, и целые руки и ноги, выкинутые за окно из госпиталя».

В таких условиях актуализировался вопрос и о том, что делать с русскими пленными. Говоря о 3 тысячах пленников, Лабом указывал: «Во время всего пути их огораживали, как скотину, и ни под каким видом они не смели выступить из узкого пространства, отведенного им. Без огня, умирая от холода, они ложились прямо на снег; чтобы утолить ужасный голод, они с жадностью накидывались на конину, которую им раздавали, и, не имея ни времени, ни возможности варить ее, съедали сырую. Меня уверяют, но я не хочу даже этому верить, что когда раздача конины прекратилась, то многие из этих пленников ели мясо своих товарищей, которые не выдержали всех этих лишений».

Вскоре нашлось частичное решение проблемы с пленными: было приказано избавляться от тех, кто не мог самостоятельно передвигаться. Граф Сегюр описал и другой способ: «Мы были изумлены, встретив на своем пути, видимо, только что убитых русских. Удивительно было то, что у каждого из них была совершенно одинаково разбита голова и окровавленный мозг разбрызган тут же. Нам было известно, что перед нами шло около двух тысяч русских пленных и что вели их испанцы, португальцы и поляки. Каждый из нас, смотря по характеру, выражал кто свое негодование, кто одобрение; иные – оставались равнодушными. В кругу императора никто не обнаруживал своих впечатлений. Но Коленкур вышел из себя и воскликнул: «Это какая-то бесчеловечная жестокость! Так вот она – пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию! Какое впечатление произведет на неприятеля это варварство! Разве мы не оставляем у русских своих раненых и множество пленников? У нашего неприятеля – все возможности самого жестокого отмщения!» Наполеон отвечал лишь мрачным безмолвием; но на следующий день эти убийства прекратились. Наши ограничились тем, что обрекали этих несчастных умирать с голоду за оградами, куда их загоняли, словно скот. Без сомнения, это было тоже жестоко, но что нам было делать? Произвести обмен пленных? Неприятель не соглашался на это. Выпустить их на свободу? Они пошли бы, всюду рассказывая о нашем бедственном положении, и, присоединившись к своим, они яростно бросились бы в погоню за нами. Пощадить их жизни в этой беспощадной войне было бы равносильно тому, что и принести в жертву самих себя. Мы были жестокими по необходимости. Все зло было в том, что мы не предвидели всех ужасных стечений обстоятельств! Впрочем, с нашими пленными солдатами, которых неприятель гнал внутрь страны, русские обходились нисколько не человечнее, а они-то уже не могли сослаться на крайнюю необходимость».

В процессе отступления французской армии пришлось столкнуться с еще одним испытанием – переходом через поле Бородинского сражения: «За Колочей все угрюмо продвигались вперед, как вдруг многие из нас, подняв глаза, вскрикнули от удивления! Все сразу стали осматриваться: перед ними была утоптанная, разоренная почва; все деревья были срублены на несколько футов от земли; далее – холмы со сбитыми верхушками; самый высокий казался самым изуродованным, словно это был какой-то погасший и разбросанный вулкан. Земля вся вокруг была покрыта обломками касок, кирас, сломанными барабанами, частями ружей, обрывками мундиров и знамен, обагренных кровью».

Также Сегюр вспоминал: «На этой покинутой местности валялось тридцать тысяч наполовину обглоданных трупов. Над всеми возвышалось несколько скелетов, застрявших на одном из обвалившихся холмов. Казалось, что смерть раскинула здесь свое царство: это был ужасный редут, победа и могила Коленкура. Послышался долгий и печальный ропот: “Это – поле великой битвы!..” Император быстро проехал мимо. Никто не остановился: холод, голод и неприятель гнали нас; только при проходе повертывались головы, чтобы бросить последний печальный взгляд на эту огромную могилу стольких товарищей по оружию, которые были бесплодно принесены в жертву и которых приходилось покинуть».

Об угнетающем влиянии на армию Наполеона вида Бородинского поля писал и Ложье: «Солдаты, еще продрогшие и чувствовавшие себя плохо, вследствие неожиданных по времени года холодов, шли не останавливаясь; но как пройти мимо этих мест, полных воспоминаний, не нарушив молчаний и не бросив сочувственного взгляда на могилы стольких друзей!».

Наполеон приказал 8-му корпусу остаться на поле боя, чтобы подобрать раненых и похоронить мертвых. Тем не менее, справиться с этой задачей не удалось и, по сути, солдаты были вынуждены отступать по трупам людей и лошадей. Генерал Сегюр отмечал, что был найден один живой человек: «В битве ему раздробило обе ноги; он упал среди убитых; его забыли. Сначала он укрывался в трупе лошади, внутренности которой были вырваны гранатой; затем в течение пятидесяти дней мутная вода оврага, куда он скатился, и гнилое мясо убитых товарищей служили ему лекарством для его ран и поддержкой для жизни».

Когда армия подошла к Колочскому монастырю, то оказалось, что в нем после Бородинского сражения был организован госпиталь: «На Бородинском поле была смерть, но и покой; там, по крайней мере, борьба была окончена; в Колочском монастыре она еще продолжалась: тут смерть, казалась, все еще преследует тех из своих жертв, которым удалось избегнуть ее на войне; смерть проникла в них сразу во все пять чувств. Чтобы отогнать ее, не было ничего, кроме советов, остававшихся невыполнимыми в этих пустынных местах, да и советы эти давались издалека, проходили столько рук, что были бесплодны. Тем не менее, несмотря на голод, холод и полное отсутствие одежды, усердие нескольких хирургов и последний луч надежды поддерживали еще большую часть раненых в этой нездоровой жизни. Но когда они увидели, что армия возвращается, что они будут покинуты, что для них нет больше никакой надежды, самые слабые из них выползли на порог; они разместились по дороге и протягивали к нам с мольбой руки!»

Следует отметить, что еще находясь в Москве, Наполеон посылал приказы о необходимости эвакуации всех раненых. Но как оказалось, только в Колочском монастыре находилось около 1000 раненых. Несмотря на то, что большинство из них были не способны перенести дорогу, император рассердился. Им был отдан приказ, «чтобы всякая повозка, каково бы ни было ее назначение, подобрала одного из этих несчастных, а наиболее слабые были оставлены, как в Москве, на попечение тех русских пленных и раненых офицеров, которые выздоровели благодаря нашим заботам».

Как уже было сказано, во время отступления противника Кутузов использовал так называемую тактику параллельного преследования. В частности, в результате Тарутинского маневра сложилась такая стратегическая ситуация, что фельдмаршал с основными силами находился южнее Наполеона. Именно это расположение привело к тому, что французский император был вынужден отказаться от похода на Петербург, так как его тылам угрожала российская армия. Также Наполеону не удалось прорваться к Калуге, хотя для его преследования Кутузов направил лишь часть войск. Сам же он начал двигаться южнее, проселочными дорогами, параллельно пути отступления Наполеона. Это и была стратегия параллельного преследования. Несмотря на свою «безобидность», она доставляла французам множество проблем. Так, с одной стороны, они были вынуждены двигаться без остановок, поскольку существовала постоянная угроза выхода основных русских сил к линиям снабжения. При этом Кутузов параллельным маршем мог обогнать Великую армию, которая в таком случае вообще оказалась бы отрезана от подкреплений и, в конце концов, капитулировала бы. С другой стороны, параллельное движение позволяло Кутузову держать под контролем выход к плодородным южным (украинским) губерниям, не рискуя при этом собственной армией.

Когда после сражения под Малоярославцем французы начали отступать по старой Смоленской дороге, Кутузов выделил авангард М. Милорадовича, который двигался между главной армией и собственно дорогой. С тыла же войска противника преследовали казаки Платова. В результате Наполеон ускоренным маршем отходил к Смоленску. Чтобы прорваться к украинским губерниям ему следовало бы вступить в бой с авангардом Милорадовича. Постепенно стратегическое преимущество и инициатива оказались на стороне Кутузова.

19 (31) октября Наполеон прибыл в Вязьму. Здесь он приказал маршалу Нею пропустить растянувшиеся войска и сменить в арьергарде маршала Даву. В это время продолжались атаки казаков на арьергард, который двигался в сомкнутых каре. Но до подхода русского авангарда через Вязьму не успели пройти корпус генерала Евгения Богарне, корпус генерала Понятовского и арьергардный корпус Даву. В это время, по сведениям Шамбре, силы французов насчитывали 37 500 солдат: пехотный корпус Даву – 13 000; пехотный корпус Нея – 6 000; пехотный корпус Богарне – 12 000; пехотный корпус Понятовского – 3 500 человек.

Именно под Вязьмой произошел бой Наполеона с казаками Платова и авангардом Милорадовича. Под командованием Милорадовича находились два пехотных и два кавалерийских корпуса (17 500 солдат, около 90 орудий); под начальством атамана М. Платова – пять казачьих полков (3 000 человек). Непосредственное преследование французов по Смоленской дороге вела пехотная дивизия Паскевича (4 000 человек). Таким образом, все силы оцениваются примерно в 25 000 солдат. Остальные российские силы, находившиеся всего в 9 километрах от города, в бой так и не вступили. Кутузов послал на помощь Милорадовичу кавалерийский корпус Уварова (менее 2 000 человек), однако из-за обширных болот в тех местах корпус не смог соединиться с авангардом и участвовать в сражении.

Милорадович с Платовым подошли к Вязьме в ночь на 22 октября (3 ноября). Видя расстройство в войсках противника, они пропустили корпус Понятовского и атакой разрезали итальянский корпус Богарне в районе села Максимова (в 13 километрах от Вязьмы). В результате солдаты Богарне бежали.

Эта удачная атака преградила путь войскам Даву, которые двигались из села Федоровское, однако передовые отряды французского арьергарда атаковали русскую кавалерию. Им удалось оттеснить ее с дороги. После этого корпус Даву снова начал движение, но после вступления в бой казаков Платова французы были выбиты из села Федоровское. К 10 часам утра к дороге вышла дивизия принца Вюртембергского и опять-таки отрезала корпусу Даву путь дальнейшего отхода. Одновременно с этим заняли позиции и полки Остермана-Толстого. Таким образом, отрезанный корпус Даву оказался в критическом положении: впереди дорога была перерезана Милорадовичем, на хвост колонны насели казаки Платова и дивизия Паскевича.

Войска Богарне перешли в наступление и им удалось оттеснить русскую пехоту с дороги. Впрочем, вскоре Милорадович развернул несколько артиллерийских батарей, которые открыли огонь по двигавшимся к Вязьме колоннам Даву. Корпус Даву нес тяжелые потери от артиллерийского огня, в то время как с тыла его теснили казаки Платова. Чтобы избежать окончательной гибели авангарда, маршал был вынужден свернуть правее дороги и двигаться на соединение с Богарне по пересеченной местности. Корпуса Богарне и Понятовского также вернулись, чтобы помочь корпусу Даву. Соединенными усилиями им удалось оттеснить заслон российских войск с дороги. В ходе этого маневра Даву был вынужден оставить большую часть своего обоза. Однако благодаря умелым действиям легкой пехоты Даву в конечном счете удалось соединиться с корпусом Богарне и занять позицию на правом фланге.

После обеда Милорадович предпринял очередную атаку. Основные силы были брошены на правый фланг французской позиции против сильно поредевших войск Даву. Здесь началось кровопролитное сражение, и российским войскам удалось потеснить неприятеля. В условиях возможного прорыва и обхода справа Богарне начал отходить к Вязьме. Первоначально его войска закрепились на высотах перед городом, но огонь русской артиллерии заставил французов сняться с позиций и отступить к Вязьме. Французам потребовалось время, чтобы переправить через реку Вязьму обозы и тыловые службы.

Возле высот Вязьмы также находился корпус маршала Нея. Уже вместе четыре корпуса, численность которых оценивалась в 37 000 солдат, организовали оборону. Но, собравшись на совет, два маршала и два генерала, приняли решение продолжать отступление. Первыми начали отходить Богарне и Понятовский. За ними последовал Даву, но под напором российских войск его корпус начал бежать. Последним выступал Ней, который пропустил другие корпуса через город. Вечером под натиском войск противника он вынужден был очистить город, перейти через реку Вязьму и уничтожить мост.

После этого Милорадович преследовал противника до Дорогобужа. Тем временем казаки Платова и Орлова-Денисова препятствовали фуражировке противника по обеим сторонам от дороги и уничтожали его мелкие отряды. Кутузов с основными силами двигался на Ельню, продолжая свой стратегический фланговый марш параллельно отступающему Наполеону.

Уже 28 октября (9 ноября) из Ельни Кутузов доложил Александру I о результатах боя под Вязьмой. Он утверждал, что в плен было взято 2 000 человек, в том числе один генерал. Пленные французские офицеры говорили о 7 000 убитых. Собственные потери российский фельд_маршал оценил в 800 убитых и 1 000 раненых. Также Кутузов упомянул и о захваченных казаками Платова и Милорадовичем 8 орудий и 800 пленных. Это был результат трехдневного преследования противника до Дорогобужа.

Тот же Шамбре говорил, что французы потеряли 4 000 убитыми и ранеными и 3 000 пленными. Надпись на стене Храма Христа Спасителя указывает на потери российской армии в Вяземском сражении в 1 800 человек.

Генерал Ермолов писал: «В Вязьме в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение. Еще видели мы искусство их генералов, повиновение подчиненных и последние усилия их. На другой день не было войск, ни к чему не служила опытность и искусство генералов, исчезло повиновение солдат, отказались силы их, каждый из них более или менее был жертвою голода, истощения и жестокости погоды».

На следующий день после битвы под Вязьмой пошел первый снег. Это дополнительно ухудшило положение Великой армии. К тому же поражение лучших французских корпусов под Вязьмой подорвало моральный дух в наполеоновских войсках. Считается, что с этого момента их отход превратился из вынужденного тактического маневра в катастрофическое отступление. Ней в письме к начальнику Главного штаба маршалу Бертье отмечал: «Почти только одна итальянская королевская гвардия шла еще в должном порядке, остальные упали духом и изнеможены от усталости. Масса людей бредет в одиночку в страшном беспорядке и большей частью без оружия… Без преувеличения, по всей дороге плелись около 4 000 человек от всех полков Великой армии, и не было никакой возможности заставить их идти вместе».

Бездействие армии Кутузова во время боя под Вязьмой вызвало непонимание среди солдат. Так, в ответ на просьбы генерала Милорадовича о помощи фельдмаршал не выслал ни одного отряда. Это, по мнению некоторых генералов штаба, было ошибкой, поскольку лишило российские войска потенциальной возможности полностью уничтожить почти три корпуса противника. При этом многие видели в таком упущенном шансе личную вину Кутузова. Тут можно провести некоторые параллели с Тарутинским сражением, когда Беннигсен так же, как и Милорадович в ходе Вяземского боя, не получил подкрепления.

Весьма критично оценивает действия Кутузова в своих воспоминаниях Ермолов: «Если бы стоявшая вблизи армия присоединилась к авангарду, на первой позиции был бы опрокинут неприятель; оставалось большое пространство для преследования; могли быть части войск совершенно уничтоженные, и гораздо прежде вечера город в руках наших. С превосходством сил наших нетрудно было отбросить часть неприятеля на Духовщину и всегда предупреждать ее на худой дороге в следовании к Смоленску».

О чем-то подобном писал и адъютант В. Левенштерн: «Он слышал канонаду так ясно, как будто она происходила у него в передней, но, несмотря на настояния всех значительных лиц Главной квартиры, он остался безучастным зрителем этого боя».

Но при всей неоднозначности поведения Кутузова необходимо учитывать его стратегический замысел: фельдмаршал не стремился к уничтожению Великой армии за счет русских солдат, а полагался на морозы, голод, болезни и т. д.

После Вязьмы Наполеон двигался в сторону Смоленска. По пути ему предстояло пройти Дорогобуж и Витебск. Ложье в своих воспоминаниях охарактеризовал общее состояние французской армии накануне входа в Дорогобуж следующим образом: «Слабость, как последствие всевозможных лишений, – наша ежедневная пища состоит из небольшой порции жареной конины, – и отсутствие отдыха, заставляют нас еще сильнее чувствовать всю суровость погоды. Многие страдают от холода еще больше, чем от голода, и выбывают из строя, чтобы погреться около какого-нибудь большого костра. Но когда настает время уходить, эти несчастные предпочитают попасть лучше в руки неприятеля, чем продолжать свой путь».

Сильный ветер и снегопады дополнительно затрудняли движения армии: «На рассвете мы перешли Днепр в Дорогобуже через наведенный там мост и направляемся на Витебск. Наше движение становится все медленнее и тяжелее. То и дело встречаются умирающие от холода и голода; смешанные группы из офицеров и солдат стараются развести где-нибудь костер, чтоб прогреться, лошади измученные жаждой, проламывают лед, чтобы достать хоть немного воды. Таков наш лагерь».

Интересно, что в тяжелых погодных условиях Наполеон собственным примером подбадривал солдат. Очевидцы упоминали о том, что он часами шел по сугробам и под падающим снегом, опираясь на палку. При этом император разговаривал с шедшими рядом с ним солдатами. Его армия стремилась к Смоленску, где она надеялась найти спасение хотя бы от холода. Как обычно, Наполеон не решил, надолго ли останется в городе и будет ли там зимовать. Это решение пришло вместе с известием из Франции о том, что против него был организован заговор. Историк Е. Тарле писал об этом так: «Некий генерал Мале, старый республиканец, давно сидевший в парижской тюрьме, умудрился оттуда бежать, подделал указ сената, явился к одной роте, объявил о будто бы последовавшей в России смерти Наполеона, прочел подложный указ сената о провозглашении республики и арестовал министра полиции Савари, а военного министра ранил. Переполох длился два часа. Мале был узнан, схвачен, предан военному суду и расстрелян вместе с 11 людьми, которые ни в чем не были повинны, кроме того, что поверили подлинности указа: Мале все это затеял один, сидя в тюрьме».

Несмотря на неудачу, эта попытка свержения Наполеона произвела на него сильное впечатление. Он понял, что его присутствие в Париже просто необходимо. А потому пребывание в Смоленске не должно было стать продолжительным.

В ходе движения французской армии к Дорогобужу ее традиционно преследовал генерал Милорадович. Впереди этого авангарда шел казачий корпус генерала Платова. Достигнув села Семлево, он свернул вправо от большой дороги. В это время передовые части Милорадовича (два егерские и один гусарский полки) под командованием генерал-майора А. Юрковского 26 октября (7 ноября) догнали отступающие войска Нея у переправы через реку Осьму. Им удалось опрокинуть противника и заставить его отступить к Дорогобужу.

Ней хотел выиграть время и дать возможность главным силам Великой армии перейти Днепр у Соловьевой переправы. Для этого он задержался в городе и дал бой. Для обороны Дорогобужа была выделена дивизия генерала Ж. Разу.

Когда Милорадович подошел к городу, то приказал двум егерским полкам атаковать передовые части Разу. Эти атаки были отбиты. После этой неудачи Милорадович двинул пехотную дивизию принца Е. Вюртембергского в обход с левого фланга. В результате жаркого боя неприятель очистил город. Перед отступлением Дорогобуж был французами подожжен. Однако густой снег не дал распространиться пожару, а разыгравшаяся метель затруднила преследование противника. В этом бою корпус Нея потерял 6 орудий и 600 человек пленными.

Российские войска вошли в город в ночь с 7-го на 8 ноября. Генерал Радожицкий так вспоминал об этом: «О домах говорить нечего: они, построенные из дерева, были все выжжены, и обгорелыми развалинами своими ограждали дворы, из которых лучшие были занимаемы старшими офицерами. Биваков тут не из чего было строить; армейские солдаты ночевали с большою нуждою, жарясь около огня, под открытым небом, без палаток; артиллеристы же мои, нагревшись около артельных огней, забивались спать около лошадей и под лафеты… Когда мы устроились на мерзлой земле, покрытой снегом, и перед палаткой развели благодетельный огонек, я осмотрелся и увидел вокруг палатки лежащие трупы людей и лошадей, слабо освещаемые бивачным огнем. Но так как мы уже привыкли смотреть на это и не раз наслаждались крепким сном среди подобного кладбища, забывая все предрассудки младенчества, то окружающее не долго нас занимало; мороз скрючивал наши члены, и мы старались отогреваться».

Вслед отступавшему к Соловьевой переправе маршалу Нею был послан отряд генерала Юрковского. В ходе преследования ему удалось отбить еще 18 орудий и захватить в плен до 1 000 солдат.

Тем временем после оставления Вязьмы Богарне к Дорогобужу двигался другим путем, через Духовщину. За ним была послана большая часть сил казачьего корпуса Платова (6 казачьих полков, егерский полк и 12 конных орудий). Платов двигался по проселочным дорогам, и уже 27 октября (8 ноября) казаки нагнали отступавшие колонны и стали обстреливать их из орудий, захватывать в плен отставших и фуражиров.

На следующий день Богарне подошел к реке Вопь и начал готовить переправы. Поднявшаяся вода снесла наскоро построенный мост, а подошедшая донская конная артиллерия стала обстреливать скопившиеся у разрушенного моста войска и обозы. При этом несколько казачьих партий перешли на другой берег. В такой ситуации, оставив одну дивизию для прикрытия, Богарне приказал переходить Вопь вброд. Войскам пришлось переправляться по пояс и даже по плечи в ледяной воде. Вскоре на дне реки образовались глубокие выбоины, в которых завязла артиллерия. В результате пришлось бросить почти весь обоз и 64 орудия.

К рассвету 29 октября (10 ноября), теснимый казаками, через реку переправился оставшийся арьергард. В тот день корпус Платова захватил еще 23 брошенных орудия и до 3 500 пленных (по словам Платова, «брато в плен мало, а более кололи»).

Подойдя к Дорогобужу, передовые части корпуса Богарне наткнулись на казаков двух полков Иловайского, которые захватили в тот день до 500 пленных. Богарне, построив в каре итальянскую гвардию, при поддержке баварской кавалерии сбил казаков с дороги и занял покинутый жителями город с полностью уцелевшими зданиями, что дало ему возможность устроить войскам дневку.

Наполеон в то время находился уже в Смоленске, куда было отправлено сообщение о тяжелых потерях. Вскоре Богарне получил известие о взятии Витебска российскими войсками и, не ожидая приказа, выступил к Смоленску.

При отступлении Дорогобуж был предан огню, как и все села, через которые двигались войска Наполеона. К 1 (13) ноября корпус, насчитывавший до 6 000 человек, прибыл в район Смоленска, потеряв по дороге еще 2 орудия и до 1 000 человек пленными.

Необходимо отметить, что сам Наполеон прибыл в Смоленск еще 27 октября (8 ноября). Надежды Великой армии на этот город описал Ложье: «Две мили только отделяют нас от столь желанного Смоленска; сердце в нас бьется от радости, мы тихо благодарим Провидение и с признательностью обращаем к небу наши взоры: наконец-то мы находим защиту от непогоды, обретаем пристань. Кровь сильнее движется в наших жилах, наш пыл удесятеряется, мы почти не чувствуем страшного холода».

Так же и Сегюр описывает счастливое ожидание французских солдат: «Наконец армия снова увидела Смоленск. Она достигла места, где ждала избавления от всех своих страданий. Солдаты вошли в город. Вот обещанный предел, где, конечно, они все найдут в изобилии, обретут необходимый покой, где ночевки на девятнадцатиградусном морозе будут забыты в хорошо отапливаемых домах. Здесь они насладятся целительным сном; здесь починят свои платья, здесь им будет роздана новая обувь, соответствующая климату одежда!»

Когда остатки корпуса Богарне дошли до Смоленска, они узнали, что продовольствие, собранное в городе, уже было роздано. Все, что было обещано армии – это непродолжительный отдых, после которого нужно было двигаться дальше. Разочарованию солдат не было границ.

Ложье, который вошел в Смоленск одним из последних, отмечал: «Таким образом мы едва добрались до заветного города, как узнали, что он заполнен отсталыми, разграбившими съестные припасы, и теперь мы находимся под гнетом нужды, усталости, голода и холода, и осаждены врагами».

Но, по сути, расчеты на достаточные запасы продовольствия и готовые зимние квартиры были более-менее оправданы. Вместе с тем присутствовала серьезная проблема с организацией правильной раздачи продовольствия. Известно, что Наполеон приказал расстрелять интенданта армии Сиоффа, который столкнулся с сопротивлением крестьян и не сумел организовать сбор продовольствия. Второго интенданта, Вильбланша, спас от расстрела только рассказ о неуловимой предводительнице партизан Прасковье и о неповиновении крестьян.

Быстро распространились случаи разгрома провиантских магазинов, продукты часто отбирали у своих же товарищей. «Человек, который несет хлеб и что-нибудь съестное, не может быть безопасен. Он или должен оставить свою ношу или его убьют», – вспоминал провиантмейстер французской армии. В такой ситуации много было недовольных, которые считали несправедливым распределение продуктов. Виконт Пюибюск вспоминал: «Раздача жизненных припасов весьма неуравнительна, все наклоняется к пользе гвардии, как будто бы прочее войско, столько раз сражавшееся, недостойно и жить на свете».

Также не удалось армии Наполеона в Смоленске отдохнуть, поскольку они находились в городе всего 4 дня, да и этот отдых был лишь кажущимся: «Многие из нас здесь растеряли остатки своего стремления, которое еще поддерживало в них надежду. На нас напали ужасные сомнения, и все нас окружающее только подкрепляет наши подозрения. И тем не менее, мы решили все превозмочь во что бы то ни стало, смотрим на все с оттенком безразличия; мы негодуем только на судьбу, но и тут делаем вид, будто сохраняем полное бесстрастие».

О том, как выглядела Великая армия в этот период, писал Ложье: «Офицеры и солдаты идут вперемешку, одетые самым странным и необычайным образом, вступают друг с другом в драку и едят посреди дороги! Увы! Наши физиономии, похудевшие и почерневшие от дыма, наши разорванные одежды, изношенные и грязные, плохо соответствовали тому воинственному и величественному виду, который мы являли собой три месяца назад, проходя через этот самый город».

Находясь в Смоленске, Наполеон попытался реорганизовать свою армию: он соединил в один корпус под командой Латур-Мобура остатки кавалерии, а также роздал ружья тем солдатам, у которых их уже не было. При этом значительная часть больных и раненых (около 3 678 человек) была эвакуирована из Смоленска в Оршу. Теперь при выходе из города Наполеон имел в своем распоряжении армию из 36 тысяч человек. Еще было несколько тысяч отставших. Император приказал сжечь все повозки и экипажи, чтобы иметь возможность тащить пушки, необходимые для отпора наступавшему авангарду русской армии.

Итак, тактика Кутузова снова сработала – в Смоленске Великая армия существенной помощи и поддержки не получила, ее материальные и людские ресурсы были исчерпаны. В такой ситуации Наполеону оставалось лишь отступать. Сегюр писал: «Одним словом, этот зловещий Смоленск, который армия считала концом своих мучений, был только началом их! Перед нами открывались бесконечные страдания: надо было идти еще сорок дней под тяжелым игом всевозможных лишений. Одни, отягощенные муками настоящего, приходили в ужас при мысли о будущем; другие же восставали против своей участи: они рассчитывали только на самих себя и решили выжить во что бы то ни стало».

В то время, когда Наполеон ускоренными темпами отступал в Смоленск, дивизионный генерал Л. Бараге д’Ильер получил приказ наладить сообщение между Калугой и Смоленском и тем самым обеспечить защиту Смоленска, в котором стояла армия, с юга.

Дивизия двинулась к Ельне. Ей удалось занять город, вытеснив оттуда отряд Калужского ополчения и расположиться в этом районе. Командир дивизии не получил нового приказа от Наполеона о том, что в связи с изменениями обстановки ему необходимо быстро вернуться в Смоленск. В частности, не зная о поспешном отступлении Великой армии из города и о том, что российские войска находятся совсем рядом, Бараге д’Ильер растянул части дивизии на значительном пространстве: в деревне Болтутино стоял арьергард из 280 человек, возле деревни Холмы – 1 700 человек при 2 орудиях (здесь находился он сам), в селе Язвино – 1 800 человек при 4 орудиях, в деревне Ляхово – 1 100 человек пехоты и 2 эскадрона конных егерей, у Долгомостья – обоз и 3 эскадрона кирасир.

После выхода из Ельни дивизию преследовали казаки, на подмогу которым были отправлены летучие корпуса А. Ожаровского и В. Орлова-Денисова с партизанами Давыдова, Сеславина и Фигнера. Три последние соединились и обнаружили войска Бараге д’Ильера. Конкретной целью атаки партизан, которых также поддерживал корпус Орлова-Денисова, стала деревня Ляхово. В ней располагались части противника под командованием генерала Ж. Ожеро.

Утром 28 октября (9 ноября) русские отряды (около 3 300 человек) соединились. На рассвете казаки атаковали французский пост в Болтутино и Бараге д’Ильер направился туда. В полдень он вернулся в Холмы, и в это время партизаны начали атаку против Ожеро.

Ожеро пытался контратаковать правый фланг российских войск двумя пехотными колоннами и конными егерями, но они были обстреляны из 4 орудий, атакованы кавалерией Сеславина и Фигнера и отступили в село. В это время была отбита попытка других частей противника выйти на помощь Ожеро. Орлов-Денисов послал к последнему штабс-ротмистра Чемоданова с предложением сдаться, но в это время со стороны Долгомостья показались казаки Быхалова, преследуемые противником (около 500 человек пехоты). Им на помощь были направлены три казачьих полка (1 300 человек), которые опрокинули войска противника. Их преследовали на протяжении 15 верст, потом загнали в болото и уничтожили (были захвачены обозы, транспорты с фуражом и провиантом, а также свыше 700 кирасир).

Тем временем Орлов-Денисов вернулся к Ляхово, где все еще находился генерал Ожеро. Между тем Сеславину удалось с помощью артиллерии подорвать у неприятеля ящики с патронами. После этого Фигнер, явившийся в Ляхово парламентером, объявил Ожеро, что его отряд окружен 15 000 человек с 8 орудиями, и убедил сдаться на условии сохранения офицерам их шпаг, а солдатам их вещей. Поздно вечером неприятель сложил оружие. Таким образом, в плен взяли 1 генерала,1 штаб-офицера, 61 обер-офицера, 1 650 солдат.

Бараге д’Ильер, войска которого подвергались нападениям казаков, не решился идти на помощь Ожеро и ночью отступил проселочными дорогами к Смоленску, при этом потеряв много людей. Остатки дивизии (около 4 000 человек и 858 лошадей) были расформированы Наполеоном, который обвинил Бараге д’Ильера в том, что из-за его поспешного отступления были потеряны находившиеся к югу от Смоленска склады, а армия лишилась подкреплений.

Вместе с тем, Коленкур винил в этой унизительной капитуляции самого генерала Ожеро, который «плохо произвел разведку и еще хуже расположил свои войска». Также он вспоминал: «Неприятель, следивший за Ожеро и, кроме того, осведомленный крестьянами, увидел, что он не принимает мер охраны, и воспользовался этим; генерал Ожеро со своими войсками, численностью свыше 2 тысяч человек, сдался русскому авангарду, более половины которого сам взял бы в плен, если бы только вспомнил, какое имя он носит».

Для Наполеона поражение в бою под Ляхово стало очередным свидетельством необходимости отступать из Смоленска. По сути, беспрерывные неудачи для Великой армии продолжились. Упоминавшийся выше Коленкур писал: «Эта неудача была для нас несчастьем во многих отношениях. Она не только лишила нас необходимости подкрепления свежими войсками и устроенных в этом месте складов, которые весьма пригодились бы нам, но и ободрила неприятеля, который, несмотря на бедствия и лишения, испытываемые нашими ослабевшими солдатами, не привык еще к таким успехам… Что касается императора, то он счел это событие удобным предлогом, чтобы продолжать отступление и покинуть Смоленск, после того как всего лишь за несколько дней и, может быть, даже несколько минут до этого он мечтал устроить в Смоленске свой главный авангардный пост на зимнее время».

Оценивая значение событий под Ляхово, главнокомандующий российской армией писал императору Александру I: «Победа сия тем более знаменита, что при оной еще в первый раз в продолжение нынешней кампании неприятельский корпус сдался нам».

Уже после этого сражения, когда русские войска подходили к деревне Ляхово, Радожицкий вспоминал: «Мы подходили к с. Ляхову, когда попались нам навстречу пленные французы разбитой бригады генерала Ожеро. Из всех неприятельских войск это был один отряд, сдавшийся русским почти без драки и не испытавший ни мало тех бедствий, которыми настигнуты были старые войска. Пленные казались довольно сытыми, в синих мундирах с желтыми отворотами; только многие шли без сапогов, в онучах и поршнях, жалуясь на казаков, которые их разули. Перед селением увидели мы несколько изрубленных кавалеристов, сопротивлявшихся нашим партизанам; отсеченные руки валялись около обнаженных трупов; кой-где измятые шишаки с тигровою шкурою показывали, что они принадлежали драгунам или кирасирам. Я особенно обрадовался, увидевши капитана Фигнера, который препровождал всю двухтысячную толпу пленных. В коротких словах рассказал он, что эти откормленные трусы сдались почти без выстрела при первом появлении казаков».

Таким образом, с конца октября стратегическое положение Наполеона очень быстро ухудшалось: с юга приближалась Дунайская армия адмирала Чичагова, с севера наступал генерал Витгенштейн, авангард которого 26 октября (7 ноября) захватил Витебск, лишив французов накопленных там продовольственных запасов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.