Британские солдаты*

Британские солдаты^*

(Эскиз с натуры)

Парижскому корреспонденту радикальной миланской газеты «Secolo» удалось случайно натолкнуться — неизвестно, около какого города, — на большой английский лагерь, к которому позднее присоединились и вновь прибывшие индийские войска. Камполонги дал описание своих впечатлений в столь яркой и талантливой форме, что я считаю небезынтересным перевести для читателей по крайней мере важнейшие отрывки из большой корреспонденции итальянского корреспондента.

…Перед нами индусы:¹

«Ожидание между толпой, умиравшей от любопытства, не было, к счастью, слишком длинным. На маленькой площади уже появился первый взвод индусов. Как вчера вечером англичане, индусы тоже Шли вслед за офицером с такой же гибкой тростью В руках. По знаку они остановились и передохнули несколько минут, по другому знаку застыли и маршем двинулись к нам. Толпа расступилась перед ними. Я смог их видеть чрезвычайно близко.

Эти красавцы высокие, сильные, ловкие. Цвет лица у них коричневатый, глаза живые, усы падающие, волосы черные и густые, подобранные полированными косами под большими серо-зелеными тюрбанами, губы улыбающиеся и бледные. Когда они остановились только что, в своих широких туниках они показались мне несколько неуклюжими, но после, когда они двинулись, их тела выигрышно обрисовались под складками одежды хаки, более тонкой, чем у английских солдат.

„Vivent les Indiens!“ — закричала толпа. Девушки стали бросать цветы. Быстрым движением руки солдаты подхватывали на лету цветы и фрукты, плоды с жадностью ели, цветы закладывали за ухо или втыкали в тюрбаны, благодаря хорошеньких подносительниц широкими улыбками, обнажавшими зубы слоновой кости. Они шли часто, держа ружья за ствол или просто посередине в руке, короткими ритмическими легкими шагами, походкой гибкой и торжественной, в фигуре чувствовалось что-то тигровое и царственное, вместе воинственное и жреческое.

Вслед за первым отрядом появился второй. Это был оркестр музыки. Инструменты его были похожи на наши волынки, только значительно меньше. Они испускали звуки длинные, гнусавые и режущие, еще подчеркнутые безумным стрекотанием каких-то цимбал. Солдаты, которые шли за музыкой, казалось, пили этот напев, с которым согласовывали шаги. Они уже больше не улыбались девушкам и оставляли их цветы и фрукты падать на землю…

Мне казалось, что какая-то тоска должна быть разлита над этими людьми, перед лицом их судьбы. Во Франции, конечно, разбиты семьи, разорены провинции. Но ведь Францию защищая, солдаты думают, что они защищают свои непосредственные интересы, своих детей, женщин, поля, дома. А этот, другой народ? Великим и тяжким должно быть его усилие держать зажженным, живым и блистательным в этой далекой и чужой земле огонь идеала, который должен служить им знаменем к битве. Увидят ли они опять свои глубокие леса, свои молчаливые реки, свои девственные горы, свои торжественные храмы, свои смиренные жилища, своих подруг, своих малюток!

Может быть, я преувеличиваю и во мне их небольшое горе отражается непропорционально. Все же мне показалось, что единственная флейта, которая поет сейчас в лагере в сером тумане, без лихого аккомпанемента цимбал, своим белым, голым, тонким голосом, словно просит у меня милости быть принятой в качестве верного переводчика народной души, которая хочет открыться передо мною, как сестра, но не умеет ни говорить на моем языке, ни заставить меня понять свой, избирает этот способ, чтобы выразить мне печаль, которую в самом деле я признаю и разделяю. Есть общий для всех людей мира язык — плач. А как она плачет, эта флейта!»

«Киевская мысль», 3 ноября 1914 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.