ГЛАВА BТОРАЯ ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ПЕТРА I АЛЕКСЕЕВИЧА

ГЛАВА BТОРАЯ

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ПЕТРА I АЛЕКСЕЕВИЧА

Движение русских войск к южным границам. – Объявление народу о войне с турками. – Отъезд царя. – Его болезнь и печальное состояние духа. – Веселые вести. – Свидание с польским королем в Ярославле и договор с ним. – Сношения с турецкими христианами. – Молдавский господарь Кантемир. – Договор его с царем. – Сношения с сербами и черногорцами. – По просьбам христиан Петр торопит Шереметева. – Шереметев переходит Днестр. – Кантемир объявляет себя против турок. – Недостаток провианта. Переписка Петра с Шереметевым по этому поводу. – Царь у Прута. – Поездка его в Яссы. – Решение военного совета. – Переход армии через Прут, она окружена турками. – Отчаянное положение русских. – Затруднительное положение визиря. – Переговоры. – Мир. – Положение Петра. – Его письма в Сенат и к «своим». – Подканцлер Шафиров и молодой Шереметев остаются при визире для окончательного улажения дела. – Петр не хочет исполнять договор, пока Карл XII останутся в турецких владениях. – Турки требуют, чтоб русские не входили в Польшу. – Послы голландский и английский помогают Шафирову в переговорах. – Петр решается исполнить первую статью договора насчет отдачи Азова и срытия Таганрога. – Шафиров заключает новый договор. – Издержки при заключении этого договора. – Петр Толстой. – Усилия его и Шафирова противодействовать шведским внушениям. – Пребывание русских войск в Польше служат им в том главным препятствием, раздражая султана. – Шафиров, Толстой и Шереметев в Семибашенном замке. – Турция снова объявляет войну России за невывод войск из Польши. – Трусость султана. – Разлад его с Карлом XII. – Окончательное заключение мира между Россиею и Турциею. – Черногорцы. – Дела польские.

Как только было получено известие о разрыве мира со стороны турок, Петр послал повеление князю Мих. Мих. Голицыну двинуться к молдавским границам с десятью драгунскими полками и сторожить движение турок и татар. Шереметев должен был идти туда же из Ливонии с двадцатью двумя пехотными полками; князь Михайла Ромодановский отправился в Путивль с дворянскими полками, а киевский губернатор князь Дм. Мих. Голицын должен был следить за запорожцами. 25 февраля 1711 года в Московском Успенском соборе в присутствии царя объявлено было народу о войне против врагов имени Христова; перед собором стояли оба гвардейские полка, готовые к выступлению в поход: на их красных знаменах виднелся крест с подписью: «Сим знамением победиши».

6 марта сам царь выехал из Москвы к польским границам. В Луцке остановил его сильный припадок болезни, о котором он так уведомлял Меншикова 9 апреля: «Объявляю, что я зело был болен скорбью такою, какой болезни от роду мне не бывало, ибо две недели с жестокими палаксизмами была, из которых один полторы сутки держал, где весьма жить отчаялся; но потом великими потами и уриною свободился и учусь ходить». В тот же день Петр написал и Апраксину: «Я был зело болен и не чаял живота себе (от скорбутики), но ныне, слава богу, прихожу в прежнее». Печальное расположение духа не покидало Петра и, разумеется, могло только усилиться от болезни. 12 апреля он писал Меншикову в ответ на известие о смерти царевича имеретийского, умершего в шведском плену: «Зело соболезную о смерти толь изрядного принца; но невозвратимое уже лучше оставлять, нежели воспоминать; к тому ж имеем и мы подлежащий безвестный и токмо единому богу сведомый путь». 24 апреля он писал из Яворова Апраксину, попечению которого были вверены низовья Дона и который спрашивал, где ему лучше утвердить свое пребывание. «Где вам быть, то полагаю на ваше рассуждение, – отвечал Петр, – ибо вся та сторона вам вручена, и что удобнее где, то чините, ибо мне, так отдаленному и, почитай, во отчаянии сущему, к тому ж от болезни чуть ожил, невозможно рассуждать, ибо дела что день отменяются». Скоро, впрочем, стало веселее в Яворове: пришло известие, что татары, нападшие на Украйну, прогнаны с большим уроном, что Заднепровская Украйна, приставшая было к Орлику, сильными мерами приведена в послушание. Петр писал Меншикову 3 мая: «Наши войска будут на Днестре кончая в 15 сего месяца; о хане, чаю, что вы известны, что с уроном великим возвратился и сын его убит на Украйне. Здесь Заднепрская Украйна вся было к Орлику и воеводе киевскому (Потоцкому) пристала, кроме Танского и Галагана, но оную изрядно наши вычистили и оных скотов иных за Днепр к гетману, а прочих, чаю, в подарок милости вашей в губернию на пустые места пришлем. Христиане бедные зело ревностно к нам поступают и пишут неописанный страх и конфузию в поганых, которую наипаче умножил тот знак, когда пошли из Царяграда, тогда стал чрезвычайным штурм и магметово знамя, которое несено было пред янычарами в полку, то все изорвало и древко втрое изломило». Весело было в Яворове и Екатерине Алексеевне: знатные поляки давали балы, где ее принимали уже как царицу. «Мы здесь, – писала она Меншикову, – часто бываем на банкетах и на вечеринках, а именно четвертого дни (9 мая) были у гетмана Синявского, а вчерашнего дни были у князя Радивила и довольно танцевали. И доношу вашей светлости, дабы вы не изволили печалиться и верить бездельным словам, ежели со стороны здешней будут происходить, ибо господин шаутбенахт (Петр вице-адмирал) по-прежнему в своей милости и любви вас содержит».

В Ярославле Петр свиделся с королем Августом, и 30 мая заключен был между ними договор: «Вследствие опасного для соседних держав усиления шведского корпуса в Померании король Август выставляет 10000 конницы, также из регулярного польского и литовского войска сколько собрать может полков; царь употребит для той же цели 6000 своих войск, уже находящихся в Польше, и к ним присоединит еще от 8 до 10000, которые уже получили указ идти в Великую Польшу под начальством генерал-лейтенанта Боура; притом же царь даст королю 100000 рублей и обязуется не вводить более войск своих в королевство Польское. Датского короля обнадежить и склонить ко вступлению в сей концерт тем, что, когда экспедиция против Померании окончится, дастся ему помощь и для его конкетов. Царское величество себе из конкетов в Померании ничего не претендует и обещает, ежели возможно, сделать диверсию из Финляндии в пользу Дании. О разглашенных сумнительствах, будто бы его царское величество имеет намерение на ариентальское (восточное) цесарство и чтоб Речь Посполитую разорить и разлучить, объявлено королю, что его величество ни на одно, ни на другое ни мало рефлексии не сочиняет, и того б ради король в тех местах, где о том подозрение восприято, противное тому наговорил». Так как ближайшая опасность от турецкой войны грозила Польше, где успехи турок должны были снова поднять партию Лещинского против Августа, то последний обещал отряд войска для союзного действия с русскими против турок.

На поляков была плохая надежда; гораздо важнее была помощь, какую могли оказать в самих турецких владениях «бедные христиане, которые зело ревностно к нам поступали». На первом плане, разумеется, стояли тут Дунайские княжества. В Валахии господарем был Бранкован; в Молдавии прежний господарь Николай Маврокордат был свергнут Димитрием Кантемиром, который был обязан своим успехом крымскому хану. Последний прямо сказал султану в полном диване: «Бранкован богат и силен, у него много войска, он предан русским; неосторожно при настоящих обстоятельствах оставить в его руках Валахию; ежеминутно должно ждать от него измены и помехи успеху нашего оружия. Надобно захватить его, потому что добровольно он не явится в Константинополь; только Димитрий Кантемир в состоянии исполнить это дело, и потому назначьте его молдавским князем, а Николай Маврокордато не способен на это. Не могу сноситься я о важных делах с человеком, которому не верю». Кантемир получил Молдавию с обещанием, что если успеет захватить Бранкована, то ему отдадут и Валахию. Между тем турки объявили войну России. С одной стороны, христианское народонаселение с затаенным восторгом ждало полтавского победителя, с другой – турки делали сильные вооружения. На Молдавию должен был пасть первый удар. Кантемир, слабый между двумя сильными, прибегнул к оружию слабого, хитрости. Он вошел в тайные сношения с русским царем, открывал ему планы дивана и, чтоб удобнее прикрыть свое поведение, выпросил у визиря позволение прикинуться другом русских, чтоб лучше проникнуть их тайны. Визирь дал позволение, и Кантемир действовал на свободе: поверенный его в Цареграде, Жано, открыто отправлялся в Семибашенный замок, переговаривал с русским послом, принимал от него депеши и отсылал к Кантемиру, который пересылал их царю. Но долго хитрить было нельзя: два войска – турецкое и русское двигались к Молдавии. Кантемир созвал совет бояр и спрашивал, что делать в таких обстоятельствах! Бояре отвечали, что надобно удалиться куда-нибудь в безопасное место и дожидаться, на чьей стороне будет победа, чтоб принять сторону победителя. Кантемир удалился в Фальчинский уезд, но еще прежде отправил к Петру в Польшу посла Стефана Луку для заключения окончательного договора, давши знать туркам, что послал Луку с целию разведать силы и планы неприятеля. 13 апреля 1711 года Лука заключил с царем договор: «Господарь находится вечно под защитою царского величества, как верным подданным надлежит, и должен сперва секретно принесть присягу и, подписав своею рукою и припечатав княжою печатью, прислать как можно скорее с верным человеком; крайний срок присылки – последние числа мая. Это будет содержано в величайшей тайне до самого вступления русских войск в Молдавию; а между тем господарь обязан показывать царскому величеству всевозможную верную службу в корреспонденции и в прочем, как может, тайно». Пункты, на которых Кантемир принимал подданство, были следующие: 1) Молдавия получит старые границы свои до Днестра, со включением Буджака. До окончательного образования княжества все укрепленные места будут заняты царскими гарнизонами, но после русские войска будут заменены молдавскими. 2) Молдавия никогда не будет платить дани. 3) Молдавский князь может быть сменен только в случае измены или отречения от православия; в таком случае будет избран в преемники ему один из сыновей или братьев его; престол останется всегда в роде Кантемира до совершенного его прекращения. 4) Царь не будет заключать мира с Турциею, по которому Молдавия должна будет возвратиться под турецкое владычество. Кроме этого договора был еще другой – насчет будущей судьбы Кантемира, если военное счастие не будет на стороне русских. Царь обязался: 1) если русские принуждены будут заключить мир с турками, то Кантемир получает два дома в Москве и поместья, равные ценностию тем, которыми он владеет в Молдавии, сверх того, ежедневное содержание для себя и для свиты своей он будет получать из казны царской. 2) Если Кантемир не пожелает остаться в России, то волен избрать другое местопребывание.

В то время, когда молдавский господарь договаривался, обеспечивал свою судьбу в случае успеха и неуспеха русского оружия, «бедные христиане» действовали. Еще в мае 1710 года приезжал в Москву сотник Богдан Попович и привез грамоту от австрийских сербов, из городов Арада и Сегедина, от полковников Ивана Текелия и Волина Потыседа. Полковники писали: «О благочестивейший царю, красносиятельное солнце правды! милостивым оком воззри на нас, убогих, и твоими царскими щедротами промысли о нашей отеческой Сербской земле, от многих лет, грех ради наших, ярмом бусурманским обремененной, особенно когда воздвигнет господь бог крестоносную десницу твою на бусурмана; не забудь и нас, малейших, приглашением царским и милованием своим, да и мы потщимся службою своею за своего православного царя». Когда султан объявил войну, то сербский полковник Михайла Милорадович отправлен был для поднятия черногорцев против турок. В грамоте царя к черногорцам говорилось: «Известно да будет вашим благородным особам и всем народам, почитателям распятого Христа, бога нашего, чрез его же все надеемся в царствие его внити, добросердечно потрудившись за веру и церковь. Понеже турки-нечестивцы, видя наше царское величество христианскому народу доброжелательных и милостию божиею в воинских поступках преуспевательных и возимевши подозрение, будто мы намерены отбирать от них неправедное завладение и христианам, под игом их стонящим, воспомогать, осоюзились с еретиком королем шведским и нашему царскому величеству безо всякой от нас данной причины войну объявили: того ради мы, видя их такие неправды и презирая на гонение христиан, призвав бога на помощь, принуждены собирать не токмо наши войска и силы, но и прочих потентантов, союзников наших, и сего года имеем намерение идти на них войною, дабы не токмо против бусурмана отпор чинить, но и сильным оружием в средину владения его вступить и православных христиан, аще бог допустит, от поганского ига освободить. С любезно верными и искусными нашими войсками самоперсонально выступаем против врага, ибо должно презреть страх и трудности за церковь и православную веру и не только воевать, но и последнюю каплю крови пролить, что от нас по возможности и учинено будет. Притом, понеже известна нашему царскому величеству храбрость древних ваших владетелей, глубина добрых ваших христианских сердец и искусство, которое прежде сего по должности своей чрез храбрые оружия за веру в воинских случаях вы оказывали, как мы удостоверились из книг напечатанных, и во всем свете выхваляются искусства ваших народов, что Александр Македонский с малыми войсками тамошних народов многих царей побил и многие империи завоевал и бессмертную славу в военном обхождении по себе оставил; что Георгий Кастриот, сиречь Скандербег, во всю свою жизнь с немногими войсками вашего ж народа не токмо лютому поганскому зубу не допустил себя терзать, но еще на шестидесяти трех главных баталиях неприятеля наголову побил; и ежели бы прочие деспоты и владетели ваши с такими ж сердцами трудились, то не допустили бы себя в неволю и наследников своих в подданство. В нынешнее от бога посланное время пристойно есть вам древнюю славу свою обновить, осоюзившись с нашими силами и единодушно на неприятеля вооружившись, воевать за веру и отечество, за честь и славу вашу и за свободу и вольность наследников ваших. Если кто из вас в сей праведной войне потрудится, то от бога получит благовоздаяние, а от нас милость и награждение, и всякий по заслугам и желанию вашему привилегиями нашими пожалован будет, ибо мы себе иной славы не желаем, токмо да возможет тамошние христианские народы от тиранства поганского освободить, православные церкви тамо украсить и животворящий крест возвысить. Итак, если будет всякий по возможности трудиться и за веру воевать, то имя Христово прославится наивящше, и поганина Магомета наследники будут прогнаны в старое их отечество, пески и степи арапские». Весною 1711 года Милорадович писал Головкину, что, приехавши в Македонию, Диоклетию и прочие провинции и собравши всех христиан, князей и воевод, он подал царские грамоты Даниилу, митрополиту скендерийскому, и другим, кому следовало. Христиане, прочтя грамоты, сильно обрадовались и начали все единодушно за веру и отечество кровь проливать; и те, которые получали жалованье от венециан и турок, бросили это жалованье, соединились с своими и стали воевать, как при древних сербских царях и королях. Все это воины добрые, писал Милорадович, только убогие; пушек и прочих военных припасов не имеют. Когда он прошлым годом замки, слободы и села разорял и жег, то нуждался в олове и порохе, а достать нигде не мог, потому что латины и венециане под смертною казнию запретили продавать ему эти вещи; также запретили, чтоб никто не принимал его к себе в дом, и оттого, идя на войну и с войны, он принужден был ночевать в церквах. По словам Милорадовича, латины гораздо враждебнее его делу, чем турки, ибо латины надеялись, что земля будет вся их, и когда он пошел на турок, то латины посылали к ним письма, обнадеживая их, чтоб не боялись, и уговаривали турок, чтоб обещали христианам деньги за его голову; но христиане все обещались верно государю служить.

Между тем из разных мест Петр получал письма от турецких христиан, которые просили о немедленном вступлении к ним русских войск, чтоб предупредить турок. Сначала царь назначил армии Шереметева стать у Днестра к 15, а по нужде и к 20 мая; но теперь, после получения упомянутых писем, он послал сказать фельдмаршалу, чтоб войска сходились у Днестра непременно к 15 мая и готовили магазины. «Мы, – писал Петр 22 апреля, – тако ж к 15 числу мая к вам будем, и ежели кого в своем месте не застанем, и те принуждены будут после отвечать. Для бога, не умедлите в назначенное место, ибо и ныне от всех христиан паки письма получили, которые самим богом просят, дабы поспешить прежде турок, в чем превеликую пользу являют; а ежели у мешкаем, то вдесятеро тяжелее или едва возможно будет свой интерес исполнить, и тако все потеряем умедлением». 7 мая из Яворова Петр отправил князя Василья Владимировича Долгорукого к Шереметеву торопить старика и подробно изложить ему причины, почему поспешность необходима: «Изо всех мест получаются известия, господари молдавский и валахский и знатные люди этих стран присылают беспрестанные просьбы, чтоб мы шли как можно скорее, если нельзя со всем корпусом главного нашего войска, то по крайней мере значительную его часть, преимущественно кавалерию, послали быв Молдавию к Дунаю, где турки велели делать мост. Господари пишут, что как скоро наши войска вступят в их земли, то они сейчас же с ними соединятся и весь свой многочисленный народ побудят к восстанию против турок: на что глядя и сербы (от которых мы такое же прошение и обещание имеем), также болгары и другие христианские народы встанут против турка, и одни присоединятся к нашим войскам, другие поднимут восстание внутри турецких областей; в таких обстоятельствах визирь не посмеет перейти за Дунай, большая часть войска его разбежится, а может быть, и бунт поднимут. А если мы замедлим, то турки, переправясь через Дунай с большим войском, принудят господарей поневоле соединиться с собою, и большая часть христиан не посмеют приступить к нам, разве мы выиграем сражение, а иные малодушные и против нас туркам служить будут. Господарь молдавский уже присягнул нам на подданство; господарь валахский скоро последует его примеру. Приехавши к фельдмаршалу, князь Долгорукий должен говорить ему, чтоб немедленно шел в поход и переходил Днестр. По вступлении в Молдавию фельдмаршал, посоветовавшись с отправленным к нему Саввою Владиславичем Рагузинским, должен немедленно послать к молдавскому господарю с просьбою, чтоб шел тотчас же с своим войском для соединения с ним, фельдмаршалом, и в то же время разослать ко всему молдавскому народу листы и указы, чтоб шли все за имя Христово к войскам нашим против врага креста Христова. И когда молдавский господарь, или воевода его Антиох, или другие знатные молдаване приступят к нам явно, то поступать с их совету. Послать и к валахскому господарю с просьбою о соединении его войск с нашими и присылке наперед верной особы для совета и соглашений. Самому фельдмаршалу идти с войском к Дунаю, и если турки через мост еще не переправились, то стараться овладеть мостом и разорить его. Если же узнает подлинно, что турки через Дунай со всею силою перешли, то стать за Днестром в удобном месте, иметь добрую осторожность, разведывать чрез шпионов и молдаван о неприятельской силе, походе и обращении и о всем том писать; стараться также привлекать к себе молдаван, валахов, сербов и прочих христиан, и которые станут приходить, тем давать жалованье по рассмотрению и обещать помесячную дачу. По вступлении в Молдавию стараться устроить в удобном месте магазин, просить господаря, чтоб помог в этом деле, и дать на покупку всего нужного до 6000 денег. Прочее предается господину фельдмаршалу в его рассуждение с общего совета, только похода ни за чем и низа каким рассуждением не отлагать, но идти с поспешностию. При входе же в Молдавию заказать под смертною казнию в войске, чтоб никто ничего у христиан, ни живности, ни хлеба, без указу и без денег не брали и жителей ничем не озлобляли, но поступали приятельски. Наконец, разослать универсалы на татарском языке к Белгородской (Акерманской) и Буджакской орде для склонения ее в подданство к нам: старайтесь склонять их угрозами, раззорением, искоренением, также и обнадеживанием милости; а между тем можно с них безденежно получать провиант и живность и строить магазин».

Шереметев, получив указ, перешел Днестр; Кантемир волею или, по некоторым известиям, неволею должен был объявить себя на стороне русских. Получив об этом известие, Петр писал фельдмаршалу от 4 июня: «Поздравляю вам счастливым переходом и начатием соединения с христианы утесненными, которых вскоре желаю видеть». Через день, 6 июня, другое письмо: «Будем к вам, как возможно, поспешать. К генералу Вейду писал я, дабы он, как возможно, к вам поспешал, не дожидаяся нас. Впрочем, извольте чинить все по крайней возможности, дабы времени не потерять, а наипаче чтоб к Дунаю прежде турок поспеть, ежели возможно. Взаимно поздравляю вам приступлением господаря воложского (молдавского)». 8 июня Петр был в Браславле, откуда писал Апраксину: «Господин фельдмаршал Шереметев уже в Яссах, которого господарь воложской со всем войском встретил и с оным случился, и публично универсалы против турок на посполитое рушение выдал, и поступает зело ревностно, чего и от мултянского (валахского) и от прочих вскоре ожидаем; и тако сею новизною вам поздравляем и просим у бога, дабы сам за свое имя вступился и даровал сему доброму началу благополучный и скорый конец».

Это было последнее письмо с веселыми вестями и с выражениями надежды. Шереметев дал знать, что он не мог упредить турок, которые уже перешли Дунай, но, что всего хуже, фельдмаршал давал знать о недостатке провианта; о магазинах, которые приказывал устраивать царь, небыло и помина. «Зело имею великую печаль, что хлеба весьма взять невозможно, ибо здешний край конечно разорен, а впрочем, буду ожидать вашего величества высокого указу и сведения, что повелите чинить?» – писал фельдмаршал от 8 июня. 12 июня Петр стал на берегу Днестра, откуда написал Шереметеву: «О замедлении вашем зело дивлюся, понеже первое хотели из Браславля идти 16 числа (мая), и тако б возможно было поспеть в четыре дни, т. е. к 20 числу; и вы перешли 30 числа, и тако десять дней потеряно, к тому ж на Яссы криво; и ежели б по указу учинили, то б конечно прежде турков к Дунаю были, ибо от Днестра только до Дуная 10 или по нужде 13 дней ходу, на которое дело я больше не знаю, какие указы посылать, понеже обо всем уже довольный указ дан, в чем можете ответ дать. О провианте, отколь и каким образом возможно, делайте, ибо когда солдат приведем, а у нас не будет, что им есть? Сей момент пришли мы с полками к Днестру, где вся пехота стоит; мост будет дни в три готов, а меж тем перевозятся и скоро могут все перейти, только хлеба, почитай, нет, а у Аларта пять дней как ни хлеба, ни мяса. Здесь скоро ожидаем баранов 6000, которые раздав, можем итить, только оные не долго будут. Извольте нам дать знать подлинно: когда до вас дойдем, будет ли что солдатам есть, а у нас, кроме проходу до вас, ничего провианта, ни скота нет. О сем ожидаю немедленного ответа, яко на главное дело и инако невозможное». Шереметев оправдывался, что если б он пошел прямо от Днестра к Дунаю, то Кантемир или был бы принужден соединиться с турками, или был бы ими разорен; что на прямом пути нет воды и при драгунских полках хлеба всего было на месяц, который уже и употреблен. Что, идя и этим путем, он не мог бы предупредить турок. «Хотя здесь самая нужда в хлебе, – писал Шереметев, – но по сие число еще драгуны крайней нужды не видали, также и скотины с 2000 я купил и по полкам роздал; а в степи и того бы не получил. Буджакская орда всю скотину к морю и за озеро отправила. Я в провианте весьма опасен и имею неусыпный труд, и ныне с господарем и с боярами договорились, которые подписались, что скотины 10000 за деньги – первую 5000 в семь дней поставят, вторую вскоре. Турецкой скотины господарь обещал до 20000; 30000 войска чрез месяц возможно прокормить»

Иностранцы пишут, что на берегах Днестра был держан военный совет, что генералы Галларт, Енсберг, Остен и Берггольц представляли необходимость остановиться на Днестре, указывая на недостаток в съестных припасах, на изнурительность пятидневного пути от Днестра к Яссам по степи безводной и бесплодной. Но генерал Ренне был того мнения, что необходимо продолжать поход, что только этим смелым движением вперед можно достигнуть цели похода и поддержать честь русского оружия. Русские генералы согласились с Ренне, и Петр принял мнение большинства.

Мнения на военном совете могли быть высказаны именно таким образом; большинство и вместе с ним Петр могли иметь сильное побуждение желать продолжения похода; мы видели, что побуждало царя спешить в турецкие владения: надежда, что при появлении его здесь христианское народонаселение встанет и войско султаново, окруженное со всех сторон врагами, исчезнет. С другой стороны, возбудив надежды христианского народонаселения, обмануть эти надежды, остановившись на Днестре, было очень тяжело для Петра: Молдавия уже объявила себя за Россию, что будет с нею, когда царь не появится с главным войском и отзовет Шереметева, который один не мог держаться в Молдавии? Несмотря, однако, на такие сильные побуждения к продолжению похода, Петр не предпринял дальнейшего движения, не обеспечив себя насчет продовольствия. 13 июня от места Сороки он писал Шереметеву: «Когда я сюда с гвардиею пришел, то обрел зело мало провианта, а именно только на пять дней; того ради немедленно просим дать ведать, а именно в три дни, и от сего числа, есть ли у вас на всю пехоту, буде не хлеба, то хотя скота, недель на шесть, а буде хотя теперь нет, однако ж надеетесь конечно получить; и когда сие получим, то тотчас пойдем к вам; буде же не можете на всю пехоту сыскать, то дайте знать, на коликое число можете сыскать, такое число и пошлем к вам пехоты, дабы, ведчи, не поморити. Паки скорого прошу ответа, ибо не можем здесь долее быть, не имеючи ничего. Тако ж слышим мы, что в Буджаках довольно скота и хлеба есть, и буде то правда, то лучше б вам итить туда, ежели в Волохах нет, и нам о том дать тако ж знать». К 16 числу в Сороки доставлено было столько провианта, что можно было с ним дойти до Ясс; несмотря на то, Петр написал Шереметеву: «Прежде сего писали мы к вам о нужде в провианте и чтоб вы нас уведомили, можете ль оного или скота получить на весь наш корпус ныне или где хотя вооруженной рукой; и ныне о том же подтверждаем, понеже за тем наш поход медлится, и ныне мы имеем столько провианта, что к Яссам дойтить совсем можем. И для того трудитесь, чтоб на предбудущее время получить. И для того рассуждаем, чтоб вам итить или всем, или хотя половину регулярной и две доли нерегулярной кавалерии в Буджаки послать, где все сказывают, что много хлеба и скота, и велеть трудиться столько оного захватить и собрать, сколько можно, и не дать неприятелям пожечь и скота выгнать, в чем все наше дело состоит, а мы надеемся прибыть к 20 или 21 туда, где вы ныне обретаетесь».

По удовлетворительным известиям от Шереметева, войско двинулось. Фельдмаршал писал, что ему нужны деньги для покупки провианта; царь отвечал ему 20 июня от речки Кейнора: «Денег наперед послать трудно для опасения от неприятеля; а мы, как возможно, поспешаем и чаем быть на Прут, Аларт – завтра или послезавтра, а мы дни в три или кончае в четыре; и когда будем на Прут, тогда можем послать к вам деньги, для чего просим, дабы на Пруте, где первый стан наш будет, несколько скота пригнать для солдат; впрочем, иного писать не имею, точию зело желаем как наискорее вас видеть и, войско совокупи, прося у праведного судии милости, искать неприятеля». На другой день Петр написал Шереметеву: «Понеже мы уже по известию от вас видим, что вам дале итить, не случась с нами, опасно и никакой пользы нет: того ради рассуждаем мы за благо чтобы вы с корпусом своим далее не шли, но, став где в удобном месте у Прута, дожидались нас, и мы к вам походом своим, елико возможно, поспешаем. А меж тем пошлите партию от себя с добрым командиром тысячах в трех регулярной кавалерии и, сколько пристойно, нерегулярной к Мултянской земле (Валахии) и пишите с ними от себя, тако ж Саве (Рагузинскому) велите писать с общего согласия с господарем и с Кантакузиным, призывая их, чтоб по обещанию своему к нам пристали; а меж тем велеть купить провианта, и буде провианта не могут весьма получить, то хотя и скота по последней мере на все войска недели на две или сколько возможно, ценою не гораздо дорогою, для чего с ними послать денег. Буде же станут мултяны отговариваться, что не могут пристать, то объявить, что мы из того увидим их самое неприятельство, и велеть в таком случае тому командиру, посылая, брать самим в Мултянской земле хлеба и скота, сколько могут получить безденежно, только чтоб ничего не грабили».

Ночью на 24 июня Петр достиг Прута и, оставив здесь войско, на другой день отправился в Яссы, куда приехал в тот же день. Кантемир встретил его за городом, жена его и дети встретили царицу. Господарь произвел благоприятное впечатление на Петра, показался «человеком зело разумными в советах способным». В Яссы приехал из Валахии великий спафарий Фома Кантакузин и объявил, что он и весь народ в их земле верен царю и как скоро русские войска явятся в Валахии, то все к ним пристанут; но господарь Бранкован не склонен к русской стороне, потому что очень богат и не хочет поставить себя в затруднительное и опасное положение, поэтому он, Кантакузин, с согласия народа, но без ведома господарского тайком приехал в Яссы. Надежды Петра увеличились робостию врагов; султан поручил иерусалимскому патриарху Хрисанфу снестись с Бранкованом, чтоб тот предложил мир царю. Петр отверг предложение, «ибо тогда частию не поверено, паче же того ради не принято, дабы не дать неприятелю сердца». Взявши с собою Кантемира и Кантакузина. Петр поехал к войску на Прут, где 27 июня праздновалась Полтавская годовщина стрельбою из 60 пушек и из ружей. На другой день у Головкина собрался генеральный военный совет: главный вопрос был, как помочь недостатку в провианте. Мало его собрано в опустошенной саранчою Молдавии. Вследствие этого положено было со всем войском переправиться за Прут и идти вниз по правой стороне до урочища Фальчи, потому что ниже этого места по причине великих болот неприятелю трудно или и совершенно невозможно было переправиться; от урочища Фальчи войско должно было идти лесами к реке Серету, за которою, как все уверяли, у турок собрано много съестных припасов, и лежат по деревням около Браилова безо всякой обороны. Чтоб захватить поскорее эти запасы и принудить Бранкована открыто пристать к русской стороне, отправлены были в Валахию генерал Ренне и бригадир Чириков с конницею, с ними отправлены были универсалы, возбуждавшие валахов к восстанию; Ренне и Чириков должны были идти к Браилову и, овладевши запасами, возвратиться к Галацу, где назначено было соединение их с главною армиею. «Хотя и опасно было, однако же, дабы христиан, желающих помощи, в отчаяние не привесть на сей опасный весьма путь, для неимения провианта позволено». Ренне с Чириковым отправились 30 июня, а главная армия перешла Прут и шла в назначенном направлении до 7 июля, несмотря на известие, что хан перешел реку сзади. 7 июля, в шестом часу пополудни, генерал Янус, шедший впереди войска мили за три, дал знать, что визирь у Прута и янычары уже переправляются через реку. Петр послал указ Янусу, чтоб отступал для соединения с главной армиею к Ренне, чтоб также немедленно шел назад, захватив с собою провианта, сколько мог собрать. Янус, получив указ, начал двигаться назад, несмотря на наступление турок, успел привести свой отряд без урона. За ним по следам явился неприятель и, несмотря на то что был встречен сильным огнем, до самого вечера не переставал нападать на русских, а ночью стал по горе. У русских в эту ночь был генеральный совет: рассуждали, что в провианте и конских кормах сильный недостаток, конница ушла с генералом Ренне, неприятель в превосходном числе: всего турецкого войска было 119665 да татар 70000, а у русских – только 38246. Положено было отступать, и рано утром двинулись назад вверх по Пруту, неприятельская конница преследовала отступавших, но без пользы для себя. 9 июля пополудни войско достигло места, носившего название Новое Станелище: здесь расположили обоз к реке, и войско стало около него в линию; к вечеру явилась неприятельская пехота и артиллерия и стала к горе, от русской линии с версту; неприятель занял также и другой берег реки. Турецкая пехота и конница наступала прежестоко, бой продолжался до ночи, но неприятель нигде не мог повредить русской линии; наконец неприятельская конница отступила, а пехота всю ночь стреляла из пушек, и под этою стрельбою турки сделали кругом своего лагеря ретраншемент и выставили 300 пушек.

Положение русского войска было отчаянное: оно было истомлено битвою и зноем, съестных припасов оставалось очень немного, помощи ни откуда. Но и визирь находился в затруднительном положении: янычары, испуганные отчаянным сопротивлением русских, потерявши 7000 человек своих, решительно отказались возобновить нападение 10 числа и кричали, чтоб визирь исполнял приказание султана – Поскорее заключил мир; кроме того, получено было известие, что генерал Ренне занял Браилов. 10 июля за хваченные в плен турки объявили, что визирь желает вступить в мирные переговоры. Это объявление подало русским слабую надежду выйти мирным путем из своего ужасного положения.

К визирю отправился трубач с письмом от фельдмаршала Шереметева: «Сиятельнейший крайний визирь его салтанова величества! Вашему сиятельству известно, что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности салтанова величества, но по посторонним ссорам; и понеже ныне то уж дошло до крайнего кровопролития, того ради я заблагорассудил вашему сиятельству предложить, не допуская до той крайности, сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, который может быть ко обеих стран пользе. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина, и надеемся, что бог поможет нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сего скорого возвращения»

Ответа от визиря не было; послано другое письмо, опять от имени Шереметева: «Послали мы сего дня к вашему сиятельству офицера с предложением мирным, но еще респонсу никакого по се время на то не восприяли: того ради желаем от вас как наискорей шей резолюции, желаете ли оного с нами возобновления мирного, которое мы с вами можем, без дальнего пролития человеческие крови на полезнейших кондициях учинить. Но ежели не желаете, то требуем скорой резолюции, ибо мы с стороны нашей ко обоим готовы и принуждены восприять крайнюю резолюцию, однако сие предлагаем, щадя человеческого кровопролития, и будем ожидать несколько часов ответу».

На это второе письмо визирь прислал ответ, что он от доброго мира не отрицается и чтоб присылали для переговоров знатного человека. Того же десятого июля отправлен был подканцлер Шафиров с тремя переводчиками и подьячим, а для пересылок отправились с Шафировым генерального шквадрона ротмистр Артемий Волынский да сын обер-комиссара Петра Бестужева Михайла Бестужев, служивший волонтером при армии. Петр дал Шафирову следующую инструкцию: «В трактовании с турками дана полная мочь г. Шафирову, ради некоторой главной причины, которое дело его не только с моей воли, но и всех, и суть истинна: 1) туркам все городы завоеванные отдать, а построенные на их землях разорить, а буде заупрямятся, позволить отдать. 2) Буде же о шведах станут говорить, чтоб отдать все завоеванное, и в том говорить отданием лифляндов, а буде на одном на том не могут довольствоваться, то и прочие по малу уступать, кроме Ингрии, за которую, буде так не захочет уступить, то отдать Псков, буде же того мало, то отдать и иные провинции, а буде возможно, то лучше б не именовать, но на волю салтанскую положить. 3) О Лещинском буде станут говорить, позволить на то. 4) Впрочем, что возможно, салтана всячески удовольствовать, чтоб для того за шведа не зело старался». При этом царь позволил Шафирову обещать визирю и другим начальным лицам, в ком сила есть, большие суммы денег, а именно: визирю – 150000 рублей, кегае его – 60000, чаушбаше – 10000, янычарскому аге – 10000; секретарю, переводчику и прочим обещаны также большие дачи. Между тем весь генералитет и министры по последней мере положили на совете: «Ежели неприятель не пожелает на тех кондициях быть довольным, а будет желать, чтоб мы отдались на их дискрецию и ружья положили, то все согласно присоветовали, что итить в отвод подле реки».

Шафиров дал знать, что хотя турки и не прочь от мира, но проволакивают время. На это Петр написал ему И июля: «Я из присланного слова выразумел, что турки хотя и склонны, но медленны являются к миру: того ради все чини по твоему рассуждению, как тебя бог наставит, и ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклявства, и дай нам знать конечно сегодни, дабы свой десператной путь могли с помощию божиею начать. Буде же подлинно склонность явится к миру, а сегодни не могут окончить договора, то б хотя то сегодни сделать, чтоб косить за их траншаментом». В тот же день Шафиров возвратился в русскую армию с следующими условиями: 1) отдать туркам Азов в таком состоянии, как он взят был; новопостроенные города – Таганрог, Каменный Затон и Новобогородицкий на устье Самары разорить, а пушки из Каменного Затона отдать туркам. 2) В польские дела царю не мешаться, козаков не обеспокоивать и не вступаться в них. 3) Купцам с обеих сторон вольно проезжать торговать, а послу царскому впредь в Цареграде не быть. 4) Королю шведскому царь должен позволить свободный проход в его владения, и если оба согласятся, то и мир заключить. 5) Чтоб подданным обоих государств никаких убытков не было. 6) Все прежние неприятельские поступки предаются забвению, и войскам царского величества свободный проход в свои земли позволяется. Но до подтверждения мирных договоров и до исполнения с царской стороны всех обязательств подканцлер Шафиров и сын фельдмаршала Шереметева Михаил Борисович, полковник астраханского полка, должны оставаться в Турции.

Шафиров был немедленно же отправлен назад в турецкий обоз, чтоб поскорее заключить мир на этих условиях. Договор был написан и скреплен 12 июля. Шафиров дал знать Петру, что русское войско может беспрепятственно выступить из лагеря.

Легко представить себе радость русских, когда они узнали о заключении мира; радость была тем сильнее, чем меньше было надежды на такой исход. «Если бы, – говорит один из служивших в русском войске иностранцев, – если бы поутру 12 числа кто-нибудь сказал, что мир будет заключен на таких условиях, то все сочли бы его сумасшедшим. Когда отправился трубач к визирю с первым предложением, то фельдмаршал Шереметев сказал нам, что тот, кто присоветовал царскому величеству сделать этот шаг, должен считаться самым бессмысленным человеком в целом свете, но если великий визирь примет предложение, то он, фельдмаршал, отдаст ему преимущество в бессмыслии».

У войска, у офицеров и генералов радостное чувство не могло очень уменьшиться и после, когда прошло первое впечатление. Но другое было с царем. Прийти с тем, чтоб своим появлением поднять все христианское народонаселение, прогнать турок из Европы или по крайней мере предписать им мир; вместо того заключить позорный мир, отказаться от Азовского моря, от южного флота, который стоил таких трудов и издержек. Как освободиться от упреков, зачем небольшое войско заведено так далеко в чужую сторону, без обеспечения насчет продовольствия, по слухам, что народонаселение примет русских как освободителей? Зачем повторена была ошибка Карла XII, который с такими же надеждами на козаков вошел в Малороссию? И все это бесславие после «преславной виктории»! Петр привык уже писать к своим письма с известиями о победах; а теперь о чем он должен известить их?

Говорят, что 10 июля, когда не было надежды, что визирь согласится на мир, когда предстояли или смерть, или плен, Петр отправил следующее письма Сенату: «Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском без вины или погрешности нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены и что я без особливые божии помощи, ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы по собственноручному повелению от нас, было требуемо, покаместь я сам не явлюся между вами в лице моем; но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники».

Это письмо заподозревается. Оно не сохранилось в подлиннике; оно заключает в себе странность: Петр велит Сенату выбрать достойнейшего ему наследника, тогда как был законный наследник, царевич Алексей Петрович, у которого с отцом не было еще, по-видимому, никаких неприятностей. Но, несмотря на сильные, по-видимому, возражения против достоверности письма, мы не считаем себя вправе решительно отвергать эту достоверность. Здесь главные вопросы: могло ли письмо по своему языку и слогу принадлежать Петру? Могло ли оно принадлежать ему по его взгляду на свои отношения к государству и собственному семейству? Могли ли быть побуждения сочинить подобный акт? Могли ли быть побуждения уничтожить его в подлиннике? На первые два вопроса всякий, знакомый с языком и слогом писем Петра и с его взглядами, может ответить утвердительно: для Петра на первом плане было его дело, дело преобразования, все другое на втором плане. Для сочинения подобного акта мы не найдем побуждений; сочинена была духовная Екатерины I Бассевичем, духовная Петра II Долгорукими: везде побуждения открыты и ясны; но кто и для чего сочинил бы приведенное письмо от Прута? При последующей смене линий царствующего дома, при свержении правителей никогда не раздавался голос о возможности выбрать кого-нибудь на престол не из особ царствующего дома и не по отношению к этим особам; но при отсутствии закона о порядке престолонаследия, т. е. до самого конца XVIII века, были побуждения скрыть, уничтожить подлинный акт, уполномочивавший Сенат выбрать царя мимо царевича, выбрать достойнейшего, особенно когда этот акт исходил от Петра Великого, к памяти которого питали такое благоговение. Ничье право не утверждалось на этом акте, следовательно, некому было его выдумывать; но могли опасаться, чтоб акт не послужил опорою для какого-нибудь притязания, следовательно, имели побуждение уничтожить его. Не нужно, впрочем, и настаивать много на побуждения, могшие заставить уничтожить подлинное письмо: при тогдашней невнимательности к сохранению актов письмо от Прута могло легче других затеряться, ибо, как чрезвычайно любопытное, возбуждало внимание, переходило из рук в руки, тогда как бумаги, не возбуждавшие любопытства, не трогались и сохранились. Разве все письма Петра дошли до нас в подлинниках? Что же касается до отношений Петра к сыну, то в 1710 году уже было известно даже в Германии, что царевич окружен людьми, возбуждающими в нем ненависть ко всем новизнам. Неужели не знал этого отец? Петр мог думать, что с течением времени, особенно вследствие брака на иностранной принцессе, молодой человек изменит свои взгляды; но 10 июля 1711 г., когда дело шло о восшествии на престол Алексея таким, каким он был тогда, мог ли Петр считать его достойнейшим, способнейшим поддержать величие России и дело преобразования в таких ужасных обстоятельствах? Нет сомнения, что если бы несчастие случилось, то царевич Алексей был бы провозглашен царем. Петр не мог в этом сомневаться; но в такую страшную минуту по своему взгляду на отношения свои к родной стране он мог желать очистить свою совесть, уполномочивая Сенат выбрать достойнейшего.