В стране ацтеков

В стране ацтеков

Тогдашним вице-королем Мексики (между прочим, пятьдесят шестым по счету за трехсотлетнюю историю испанского владычества над этой страной) был дон Хосе Итурригарай — тот самый, кто пять лет спустя ввиду угрозы восстания креолов пытался устранить эту опасность, предоставив им равные с испанцами права: однако он был схвачен своими же соотечественниками и отправлен в Испанию, власти которой по-прежнему думали, что способны удержать колонию в своих руках, и назначили туда нового вице-короля.

К затее Гумбольдта Итурригарай, надо отдать ему должное, отнесся на удивление благосклонно и во многих его начинаниях оказал немецкому ученому просто неоценимую помощь. Не стоит докапываться, насколько искренне вице-король считал «достойными особой признательности и уважения тех людей, которые посвящают свою жизнь делу важных естественнонаучных исследований во благо человечества», как об этом говорилось в его приветственном письме Гумбольдту, однако же содействие его было поистине щедрым — о таком в совете по делам Индий в Мадриде никто и думать не мог. Вице-король обеспечил Гумбольдту доступ к материалам, без которых ему никогда бы не написать свой фундаментальный политико-географический труд, при том, что передача таких данных иностранцам и посторонним лицам по-прежнему сурово каралась законом. «Никакая книга, никакой справочник не могли бы дать мне тех сведений, в которых я испытывал нужду, — писал Гумбольдт в предисловии к этому труду, — но в моем распоряжении находились ценнейшие архивы и множество разных рукописных материалов».

Изучение источников шло у него рука об руку с изучением природных особенностей Мексики; обществовед и географ трудились в его лице не менее напряженно и плодотворно, чем ботаник и геолог, этнограф и специалист по естественной истории.

Картины рабства и подневольного труда, обычные, в сущности, для любой колонии, открылись Гумбольдту в его спутникам уже в самом Акапулько, где нищие и больные индейцы надрывались на погрузке тяжеленных слитков серебра: они втаскивали их на парусники, державшие курс на Филиппины.

Что до серебра, то Гумбольдт потом подсчитал: «2028 миллионов пиастров, или две пятых всего золота и серебра, вывезенных из Нового Света в Старый за период испанского господства к началу XIX века, были добыты в Мексике (наполовину — в золотоносных районах Гуанахуато, Сакатекас и Каторсе). Золотые копи и серебряные рудники, находившиеся преимущественно в частном владении испанцев, разрабатывались самым хищническим образом. На их разграблении испанской метрополией обогащался каждый, кто только мог. Так, одна-единственная копь в Валенсиане, как пишет Гумбольдт в этом труде о Мексике, в течение сорока лет приносила своим владельцам более трех миллионов чистого дохода ежегодно. С тех пор этот доход вырос до шести миллионов; семейство же Фагоага в Сомбререте ухитрилось за несколько месяцев получить двадцать миллионов».

Тем временем трое наших путешественников находятся уже на полпути в столицу Мексики. В Таско они ненадолго задерживаются, чтобы осмотреть серебряные рудники. Нечто любопытное повстречалось и их ботаническому взору: на плоскогорье между Чильпансинго и Теуилотепеком, на высоте 1200–1400 метров над уровнем моря, в местности с мягким и освежающим климатом они видели, как среди кипарисов и древовидных папоротников растут ели и дубы. Переходы по веревочным мостикам, перекинутым через бурные горные реки, заставили их вспомнить кое-что из их прежнего опыта. Здесь они свиты из бутылочной тыквы и агавовых веревок. Пройдя Куэрнакару и Кучилакве, где стоял густой туман, застилавший им вид на все окрестности, они добрались наконец до Мехико — спустя целых шесть недель после прибытия в Акапулько.

Останавливался Гумбольдт и на том месте, где в 1519 году последний император ацтеков Монтесума приветствовал и осыпал подарками испанского завоевателя Кортеса, а потом, подобно вождю инков Атауальпе, был брошен в тюрьму и вынужден сдаться на милость «Его католического величества» в Мадриде, — на том месте, где оскорбленный в своих религиозных чувствах народ восстал «in noche tristi» — «в печальную ночь» на 1 июля 1520 года и прогнал чужеземных захватчиков до побережья, — на том месте, которое потом Кортес разрушил до основания, когда годом позже хитростью и вероломством возвратился в столицу ацтеков. Путешественникам показали также индейское селение у подножия горы, где добывалась руда для тех ножей, которыми Кортес упражнялся в искусстве бритья, холм в Чапультепеке, где некогда возвышался дворец Монтесумы, «плавающие сады» в Санта-Анита и Истакалько — крошечные островки на озерах, где выращивали экзотические овощи. В остальном же от выстроенного здесь на сваях древнего города Теночтитлана, столицы ацтеков, насчитывавшей, по рассказам, две тысячи храмов, мстительные и жестокие завоеватели не оставили камня на камне.

Деспотизм, насаждавшийся пришельцами, прекрасно уживался с религиозным фанатизмом католической церкви. Епископ Сумарага, францисканец, велел безжалостно уничтожать храмы, священные надписи, любые письменные документы, вообще все, что хоть малейшим образом могло напомнить о языческих верованиях ацтеков, об их истории и культуре. А его собратья по «пастырскому призванию», ссылаясь на авторитет Библии, с легкой душой благословили рабство как вполне богоугодное дело.

Гумбольдту, вероятно, не раз припоминался грот погибшего племени в Атаруипе, когда он теперь со своими спутниками обратился к поискам чудом уцелевших памятников культуры ацтеков. Многое отыскать или даже открыть ему, однако, не довелось; только кое-где попадались развалины храмов в форме пирамиды, стороны которой проходили строго по линиям географической параллели и меридиана, да еще некоторые надписи, похожие на иероглифы; удалось также разобраться в ацтекской системе отсчета времени, основывавшейся, как оказалось, на простом и точном календаре. Сопоставляя свои наблюдения, сделанные здесь сейчас и тогда, в Южной Америке, Гумбольдт выдвигает любопытную гипотезу, долго потом занимавшую воображение и мысли ученых, о том, что культура ацтеков вместе с культурой инков в Перу и муисков в Боготе — это составные части одной большой культуры, созданной единой человеческой расой, — гипотезу, подтверждаемую, по его мнению, цветом кожи, формой и строением черепа этих людей и другими фактами. Широкое распространение письменности у ацтеков Гумбольдт относил на счет дешевизны бумаги, производившейся из листьев магея. Магей — это волокнистое растение из семейства агавовых, используемое человеком в самых разнообразных целях: из его нитей изготавливаются добротные канаты, пригодные для корабельных снастей и веревочных мостов; из его корней фармацевты делают мазь для лечения сифилиса; его шипы применяются вместо наконечников стрел и гвоздей; его листья идут в пищу и используются в качестве кровельного материала; а из его почек добывают сладковатый сок, идущий на изготовление пульке — освежающего и чуть пьянящего национального напитка мексиканцев.

Магей и по сей день остается растением, имеющим огромное значение в жизни народов Мексики и Центральной Америки. Гумбольдту оно послужило хорошим подтверждением его идеи о зависимости некоторых особенностей жизненного уклада того или иного народа от природных условий.

Этнографические и культурно-исторические наблюдения Гумбольдта в Мексике были, к сожалению, эпизодическими и отрывочными, а его тамошние находки носили скорее случайный характер. Это и понятно: на Мексику у него было отведено ограниченное время, а «программа» была обширной. Да и испанцы основательно преуспели в уничтожении ацтекской культуры — настолько, что изучение доколумбовых культур Америки остановилось на мертвой точке на целые века. О раскопках же во времена Гумбольдта нечего было и думать, а целые поля, усеянные руинами на полуострове Юкатан, еще только-только попали в поле зрения европейских ученых. О трудностях, с которыми приходилось сталкиваться археологам, работавшим на территории королевства Новая Испания, говорит хотя бы один такой факт: монахи-доминиканцы, задававшие тон в испанском университете Мехико, собственноручно засыпали землей обнаруженное в 1790 году святилище ацтеков и только после настойчивых призывов одного отличавшегося веротерпимостью епископа весьма неохотно его откопали (Гумбольдту довелось осмотреть это святилище и сделать несколько эскизов).

Оно было сооружено из базальтового порфира; знаменитый же пирамидообразный храм в Холуле, занимавший территорию свыше ста тысяч квадратных метров, был выстроен толтеками из необожженного кирпича. Пристальный интерес Гумбольдта к таким, казалось бы, сугубо прозаическим вещам, как строительные материалы, из которых было возведено то или иное древнее сооружение, позволил ему сделать несколько любопытнейших наблюдений и догадок, натолкнувших археологов на ряд плодотворных мыслей.

Гумбольдта — геолога, горного инженера и экономиста — интересовали в Мексике в первую очередь две темы, связанные с местными природными условиями: во-первых, руды и прежде всего, пожалуй, благородные металлы как источник богатства этой испанской колонии, а во-вторых, вулканы и их влияние на состояние возделываемых земель и тем самым на степень удовлетворения местного населения продуктами питания.

Два месяца Гумбольдт провел в районе рудников Реаль-дель-Монте и Гуанахуато, исследуя геологические условия местности и горнотехническое состояние шахт. Осмотрел он и дал свой отзыв водоотводному туннелю, пробитому в скале в Уэуэтока ценой огромных материальных затрат, через который предполагалось спускать воду, собирающуюся в долинах вокруг Мехико, в реку Монтесума. Он отваживался на спуск в заброшенные шахты «ножевой горы», расположенной неподалеку от некогда существовавшего Теночтитлана, где ацтеки добывали сырье для изготовления оружия и предметов повседневного обихода, с живейшим интересом осматривал незаконченные образцы доколумбового кузнечного искусства, которые ему удавалось разыскать под вековым слоем земли и камней.

По-прежнему неудержимо тянуло Гумбольдта к вулканам, особенно к находящемуся юго-восточнее столицы Мексики Попокатепетлю — «дымящейся горе» (5452 метра), — возвышающемуся на 4200 метров над равниной Морело, и его меньшему брату, расположенному в пятнадцати километрах от него, — Истаксиуатлю (5286 метров). Гумбольдт, между прочим, ошибочно считал, что Попокатепетль выше пика Орисаба (5700 метров) — самой высокой горы Центральной Америки. Кратер Попокатепетля оказался неприступным — «дымящаяся гора» была покорена позднее, лишь в 1827 году. Гумбольдт со своими спутниками и здесь провел множество геодезических замеров.

Лучшие результаты дала более ранняя поездка во внутренние районы страны и изучение вулкана Хорульо, возникшего в сентябре 1759 года буквально за одну ночь и достигшего высоты 500 метров. Друзья спускались на глубину около 80 метров в его кратер, окруженный примерно двумя тысячами дымящихся отверстий, осматривали его стены и дно, брали пробы воздуха. Возникновение этого вулкана посреди плодородной равнины было, по словам Гумбольдта, «одним из самых удивительных явлений, отмеченных в анналах истории нашей планеты». Александр придерживался мнения, всячески потом оспаривавшегося, что шесть конусов вулкана следует рассматривать как «конусы поднятия» на краю большой трещины, образовавшейся в земной коре после того, как та вздулась и «лопнула» в результате подземных толчков. Не менее удивительными явлениями, чем этот вулкан, были hornitos (горны) — холмики высотой 2–3 метра, напоминавшие печки и извергавшие водяные пары; ко времени более поздних работ других исследователей они вследствие выветривания большей частью уже потеряли первоначальную форму, а в то время они тысячами покрывали пустынную область вокруг Хорульо.

Колеся вдоль и поперек по Мексике, Гумбольдт повсюду проводил барометрические измерения высоты, уточнял географические координаты чем-либо примечательных точек местности. Часть своих инструментов, изношенных или поврежденных от интенсивного употребления в сложных условиях, он заменил другими, полученными во временное пользование от бывшего соученика по фрейбергской академии Дель Рио, работавшего теперь в горной школе Мехико. К 7 марта 1804 года, когда в порту Веракрус трое путешественников взошли на борт испанского фрегата, чтобы отплыть в Гавану, Гумбольдт успел не только сделать топографическую съемку столицы и многих других важных пунктов, но и произвести все замеры, необходимые ему для составления подробной карты Новой Испании и карты ее земного рельефа. Бонплан тоже преуспел немало. Он существенно пополнил свои гербарии, а семена мексиканских растений уже находились на пути в европейские теплицы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.