Заговор
Заговор
Чтобы было понятно, как очутился в самой гуще этой грязной возни вокруг власти выдающийся русский писатель и поэт, философ и просветитель Сильвестр Медведев, надо вспомнить некоторые события политической истории последней четверти «бунташного» XVII века. Российское государство стремительно выдвигалось в это время в первые ряды мировых держав. Его сельское хозяйство становилось все более товарным, перекрывая внутренние потребности и обеспечивая стране значительное место в европейской торговле. Сельская и городская промышленность насыщала укрепляющийся всероссийский рынок массой изделий, которые широким потоком устремлялись по историческим торговым путям на Восток. Быстро росли заводы и мануфактуры. Новая регулярная армия, одна из самых больших по численности в Европе, составлявшая уже 4/5 всех вооруженных сил страны, получала самое передовое по тем временам вооружение (вплоть до гранатометов и винтовок). В сражениях с отборными войсками Османской империи русские солдаты и стрельцы, драгуны и пушкари показали отличную боеспособность. Османское наступление в Восточной Европе было остановлено, Россия сама устремилась в Дикое поле, чтобы ликвидировать вековой очаг агрессии в Северном Причерноморье. Без ее участия уже не обходилось решение крупных международных проблем в Европе, Передней и Средней Азии; на Дальнем Востоке передовые русские отряды мужественно противостояли Цинской империи. Посольский приказ наладил дипломатические связи со всеми ведущими государствами и все более активно проводил свою линию на внешнеполитическом театре. Внутри страны шли почти непрерывные преобразования, затрагивавшие почти все стороны жизни, вплоть до изменений на общеевропейский манер стилей архитектуры и живописи, перехода с крюковых нот на линейные и указа царя Федора Алексеевича об отмене старинной длиннополой одежды.
Прогресс страны был тесно связан с ростом общественного самосознания. Одним из его проявлений было бурное развитие актуальной литературы, как правило рукописной, ибо на пути нового печатного слова плотиной стояла монополия Печатного двора, находившегося под контролем патриарха. Русская и переводная научная и техническая литература, беллетристика и публицистика создавались и переписывались все более многочисленными мастерскими и отдельными лицами по всей стране. Особенно велик был интерес к отечественной и всеобщей истории, наблюдавшийся во всех слоях общества. Значительно вырос вес писательского слова, авторитет литератора. Люди настойчиво пытались определить свое место в мире, понять пути развития государства.
Страшные оковы крепостничества, хотя и не ставшего столь могучим и всесильным, как после реформ Петра I, но уже неуклонно тормозившего развитие всего живого, душили страну. Все больше людей поднималось на открытую борьбу с феодальным бесправием. Крестьянские и казачьи волнения не утихали. Мощным потрясением господствующей бесчеловечной системы стала народная война под руководством Степана Тимофеевича Разина.
На попытки туже затянуть цепи государственного крепостного рабства горожане отвечали еще невиданными по силе восстаниями, заставлявшими правителей временно отступать и маневрировать. По мере того как феодальный способ производства исчерпывал себя, силы реакции консолидировались, спеша любыми средствами задержать прогресс, скрутить народы России путами внеэкономического принуждения и идеологического дурмана.
Формирование и укрепление абсолютизма давало многим надежду на установление социального мира. Столь созвучные народным чаяниям идеи общего блага, государственной пользы, равенства подданных перед царем-отцом — гарантом правого суда — и т.п. элементы усиленно насаждавшейся идеологии абсолютизма маскировали подлинный облик монстра, уже ставшего главным орудием закрепощения, «чудища обла, озорна, стозевна», которое обеспечит невиданное по жестокости и продолжительности рабства народов огромной империи, станет жандармом Европы и даже после своей гибели оставит губительные метастазы в теле страны. Необходимая для абсолютизма концентрация и централизация власти заметно обостряла и без того жестокую борьбу «в верхах». Боярская дума еще функционировала, но за реальную административную власть шло настоящее сражение придворных клик, имевших своих лидеров, четкое руководство, внутренне спаянных и готовых на все ради победы, ибо поражение было почти (а подчас и вполне) равносильно гибели.
Знатность сама по себе сохраняла огромное значение, но не была необходимым качеством политика. Один за другим к высшей власти карабкались люди, которые не могли похвастать происхождением, но были способны править кораблем Российского царствия в бурных волнах внутри- и внешнеполитических противоречий. Начало 70-х годов стало концом карьеры, крушением далеко идущих реформаторских планов и политических концепций Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, вышедшего к вершинам власти из мелких псковских дворян. На смену ему шел во главе своей группировки бывший стрелецкий полковник Артамон Сергеевич Матвеев. С его победой расстановка сил при дворе кардинально изменилась{79}.
Царь Федор Алексеевич Романов
22 января 1671 года Матвееву удалось упрочить свое положение, женив вдового царя Алексея Михайловича на 20-летней Наталии Кирилловне Нарышкиной — дочери бедного тарусского дворянина, воспитанной в доме Артамона Сергеевича и его супруги, урожденной Гамильтон. Необразованная, но отнюдь не бесхитростная царица быстро утвердилась во дворце, оттеснив на второй план все остальное царское семейство. Для ее развлечения пожилой царь завел театр, светскую музыку и танцы, разрешил устраивать множество парадных выездов и даже позволил супруге показываться народу на гуляньях! Сестры царя, а главное, его дети от первого брака оказались в тени. Увлечение царя новой женой оскорбляло молодых царевичей Федора и Ивана Алексеевичей, а еще в большей мере — их образованную и многоразумную сестру Софью. К тому же Наталия Кирилловна поспешила родить царю крепкого и здорового сына Петра, а затем и двух дочерей. Ситуация в царской семье обострилась настолько, что сама возможность наследовать отцу для детей его первой жены, урожденной Милославской, оказалась под вопросом.
Соперничество в царской семье не было скрыто от глаз придворных, учитывавших его в собственной борьбе за место у государственного пирога. Попытка Матвеева, Нарышкиных и их сторонников после смерти Алексея Михайловича утвердить на престоле малолетнего царевича Петра встретила мощное сопротивление большинства родовитых бояр и провалилась. Законный наследник Алексея царевич Федор занял трон. Матвеев с семьей и его сторонники были обвинены в подготовке государственного переворота и сосланы. Вдовствующая царица Наталия с детьми вынуждена была покинуть дворец и жила в особом, отведенном ей дворе в Кремле, а летом — в селе Преображенском. Но группировки, участвовавшие в сопротивлении планам Матвеева, просчитались. Власть захватил клан во главе с родичем царя Иваном Михайловичем Милославским, фактически диктовавшим свою волю правительству, опираясь на наиболее близкую к царю часть государевой семьи (его брата и сестер по материнской линии).
Властолюбие Милославского, не желавшего делиться влиянием, способствовало сплочению придворных группировок теперь уже против него. Федора Алексеевича удалось женить сначала на шляхтинке Агафье Симеоновне Грушевской (1681 год), а после ее смерти при родах — на московской дворянке Марфе Матвеевне Апраксиной (1682 год). С помощью приближенных и родственников новых цариц склонность Федора Алексеевича к преобразованиям получила новый толчок; на первый план в Кремле вышла «партия реформ», объединявшая представителей разных политических группировок. Все более видное место занимал заметно выдвинувшийся в правление царя Федора князь Василий Васильевич Голицын. Совершенно отстранив Милославского, во дворце утвердилась дворянская группировка Языковых — Лихачевых — Апраксиных. Крупные административные должности сосредоточили в своих руках князья Долгоруковы и ряд других знатнейших фамилий. Наталия Кирилловна и ее родственники Нарышкины вновь подняли головы, надеясь на благоприятные перемены. И они не заставили себя ждать.
Зимой 1682 года болезнь царя Федора поставила вопрос о его преемнике. Воцарение законного наследника, 16-летнего царевича Ивана Алексеевича, создало бы опасность возвращения к власти Милославского и его клики. К апрелю при дворе созрел широкий заговор с целью отстранения Ивана от престола. Десятилетний Петр со своей захудалой родней, казалось, весьма подходил для организации при нем регентского совета на основе полюбовного соглашения знатнейших членов Боярской думы, видных приказных деятелей и церковных иерархов во главе с патриархом Иоакимом. Переворот произошел 27 апреля 1682 года около часа дня. Нареченному на престол патриархом Петру немедленно принесли присягу придворные, заранее выделенные люди приводили к кресту приказных служащих, гарнизон и горожан столицы. Объявлено было о смерти царя Федора, который действительно скончался через несколько часов (подозревали, что от отравы){80}.
Заговорщики торжествовали свою победу над противниками при дворе, но, как выяснилось, рано. Народ больше не хотел молчать. И до переворота московское население, жители многих других городов и уездов страны были возмущены «неправдами, и обидами, и налогами» от неправедного начальства. Неудачные попытки добиться справедливости у верховной власти, расправы над лицами, подававшими «в верх» коллективные жалобы, приближали взрыв народного гнева. Дворцовый переворот в Кремле стал последней каплей, переполнившей чашу народного терпения. В первых рядах восставших выступили солдаты и стрельцы Московского гарнизона{81}.
Уже 27 апреля рядовые стрельцы отдельных полков кричали, что они «без ума целуют [крест] меньшему брату мимо большего» и «сказывали на бояр измену». «Простые же люди, слушая это, понимали, что правду говорят, пристали к стрельцам[8]. И разошлись по всему народу речи такие: что бояре всем обиды творят и насилие великое, суд и расправу всем христианам чинят неправедно ради своей выгоды, не щадя сирых и бедных, разоряют их и из домов изгоняют, нападают всякими неправдами, себя обогащают и домам своим прибыль чинят, а народ губят! Поэтому служилые люди — стрельцы и солдаты — между собой совет сотворили, всеми полками в единомыслии стали, говоря… на бояр поднимемся, потому что бояре что хотят, то и творят… и того ради от бояр терпеть невозможно…»
Автор приведенных строк — сотрудник патриаршего летописного центра и приближенный главного заговорщика Иоакима, его политический противник Сильвестр Медведев, датский резидент в Москве Бутенант фон Розенбуш и множество других современников и очевидцев событий единодушны в рассказе о причинах взрыва народного гнева. Переворот 27 апреля лишил угнетенных надежды добиться «правды» у царя. Малолетний царевич был посажен на престол, по словам восставших, именно для того, чтобы «верхи» могли бесконтрольно продолжать издевательство над народом. Именно поэтому они обманом отстранили от престола совершеннолетнего Ивана. Теперь, говорили в народе, «не имея над собой по причине малолетства царя достаточного правителя и от неправды воздержателя, как волки будут нас, бедных овец, по своей воле в свое насыщение и утешение пожирать! И потому [восставшие], лучше избрав смерть, чем бедственную жизнь, по своему общему совету, начало своего с боярами поступка положили». Москва готовилась к решительному выступлению против правителей. Те же, казалось, были ослеплены борьбой за власть, реагируя только на отдельные вспышки недовольства и не замечая приближающейся бури.
Для наивных было объявлено, что никакого переворота в Кремле не было, что царь Федор самолично завещал царство… не единоутробному ему Ивану, а сводному брату Петру. Неубедительность этой версии бросалась в глаза, и чтобы притушить гнев народа, придворные дельцы выдвинули другую — что Петр якобы был избран всеми чинами Российского государства на Земском соборе, да еще «всенародно и единогласно»! Так и было записано в грамоте, составленной в канцелярии патриарха Иоакима и от его имени, с которой специальные чиновники поехали по стране приводить население к присяге новому государю. Чтобы подкупить стрельцов и солдат, им были сделаны уступки: наиболее свирепым полковникам пришлось выйти в отставку и даже сесть на несколько дней в тюрьму.
Однако на этот раз обмануть народ не удалось. Поклявшиеся «стоять всем за одного», служивые уже начали хватать в своих полках приспешников и «ушников» начальства — и метать их наземь с высоких сигнальных каланчей. Этот традиционный метод оказался эффективным — главные планы восставших, вырабатывавшиеся, по казачьему обычаю, на общих собраниях — «в кругах», — не доходили до ушей двора. Не воспрепятствовали развитию восстания и экстренные меры патриарха Иоакима, направившего в места волнений митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов, которые должны были уговаривать народ смириться. Доверие к церковным властям, запятнавшим себя участием в дворцовых интригах, было сильно подорвано.
Столица бурлила. Центр города был окружен стрелецкой стражей с заряженными ружьями и пушками, направленными в сторону Кремля. Восставшие составляли списки «изменников-бояр и думных людей», подлежащих суровому наказанию, а будущие мертвецы ожесточенно рвали друг у друга новые чины, звания, пожалования. Коалиция, достаточно широкая для победы переворота, оказалась, как обычно, слишком широкой для дележа добычи. Дружными усилиями придворных было прежде всего отброшено «сильное орудие», использованное для свержения Милославского: Языковы, Лихачевы, Апраксины и их сторонники были изгнаны из дворца. Радость победителей была, однако, омрачена тем обстоятельством, что львиную долю добычи захватила узкая группировка возвращенных из ссылки и «возведенных в прежнее достоинство» Нарышкиных, а также князей Долгоруковых, Куракиных, Стрешневых и некоторых других участников заговора в заговоре. Именно они заблаговременно вызвали из ссылки А.С. Матвеева и к его приезду прибрали к своим рукам управление важнейшими приказами, присвоили себе множество видных придворных чинов, посадившая Петра на трон коалиция распалась.
Большинство участников переворота 27 апреля чувствовало себя обманутыми, а один из Одоевских — фамилии знатнейших членов Боярской думы, участвовавшей в заговоре против Ивана и Милославских, — публично дал пощечину новоиспеченному боярину И.К. Нарышкину и назвал его собакой. Но было уже поздно. Прибывший в столицу Матвеев долго тайно беседовал со своим старым товарищем князем Ю.А. Долгоруковым, а затем с патриархом Иоакимом, возглавлявшими в его отсутствие правительство. Матвеев должен был стать «великим опекуном» малолетнего царя, а его ближайшие приближенные — пожинать плоды совершившегося захвата власти. Правда, оставалось еще народное восстание, но Долгорукову, разгромившему войска Степана Разина, и Матвееву, пытавшему Разина в Москве, а до того залившему кровью Медный бунт в столице, казалось нетрудным подавить «беспорядки». Новый глава правительства немедленно потребовал прекратить «потворство стрельцам» и обещал железной рукой «пресечь бунт», перевешать его зачинщиков и сослать участников. Это было 14 мая 1682 года.
На этот раз каратели потерпели поражение. Рано утром 15 мая лучшие полки Московского гарнизона под барабанный бой, с развернутыми знаменами и курящимися легкими дымками фитилями пушек устремились с окраин столицы к Кремлю. С минимальными жертвами (несколько человек погибло, кроме того, были раненые) Кремль был взят, вся столица перешла под контроль восставших. Начавшиеся было грабежи были сурово пресечены — захваченных с поличным казнили на Красной площади. Восставшие взяли под охрану и заперли Кружечный двор, откуда развозилось по кабакам спиртное. Победители не были кровожадны. Составленный и тщательно обсужденный в их «кругах» список лиц, виновных в злоупотреблении властью и безобразиях в стране, которых требовалось казнить или сослать, состоял всего из 40 имен. Это были, во-первых, придворные и приказные деятели, особо зверски притеснявшие народ, разорявшие казну и творившие неправедный суд при царе Федоре; во-вторых, «изменники», составившие ядро государственного переворота 27 апреля и захватившие власть за спиной малолетнего Петра; наконец, придворные лекари, признавшиеся под пытками в отравлении царя Федора и подготовке убийства царевича Ивана, защиту прав которого восставшие считали своим делом. Тринадцать из обозначенных в списке лиц были казнены, остальные отправлены в ссылку или пострижены в монахи, трое после разбирательства прощены.
Юный Петр и его мать, царица Наталия Кирилловна, не подвергались никакой опасности (хотя страх, испытанный в то время, когда восставшие разыскивали по всему дворцу «изменников», остался с царем на всю жизнь). Однако стоящая за их спиной группировка была разгромлена: А.С. Матвеев, Долгоруковы и трое Нарышкиных казнены, остальные сосланы. Более того, по требованию восставших на престол первым царем был возведен старший брат Петра, 16-летний Иван Алексеевич. Даже ужас перед восставшим народом не заставил «верхи» прекратить ожесточенную борьбу за власть.
И.М. Милославский, воспользовавшись тем, что большинство бояр в страхе перед восставшими разбежались из Кремля, 18 мая присоединил к двум остававшимся в его руках приказам (центральным ведомствам) еще три военных приказа, сосредоточив под своим управлением казну и верные правительству вооруженные силы. Но его противники быстро опомнились: через два дня думское большинство лишило Милославского финансовых приказов, через неделю он потерял Пушкарский, а 5 июля — Рейтарский и Иноземный приказы, был вышвырнут из дворца и, «как бы подземный крот», скрылся в свои вотчины, навсегда простившись с политической карьерой. Возглавляемая им группировка не могла остаться без лидера — и он уже появился. Это был наиболее образованный, здравомыслящий и сильный духом член царской фамилии — царевна Софья Алексеевна. Защищая интересы своего клана и его клиентов, она в самые бурные дни Московского восстания одна оказалась способной отстаивать интересы самодержавия, лично говорила с восставшими, обещала им всевозможные уступки, организовала выплату стрельцам и солдатам огромных денег, принимала разнообразные меры для приведения гарнизона в повиновение правительству, которое оставалось пока бессильным и, по существу, взятым восставшими в плен.
Царь Иван Алексеевич Романов
Царевна Софья играла огромную роль в спасении феодального государства, но не имела никаких формальных прав на власть. Девушка издревле считалась «зазорным лицом», исключенным из публичной деятельности, а царевна не смела появляться вне узкого круга домашних. За судейские кресла (руководитель приказа с высоким придворным чином именовался судьей) и влияние в Боярской думе продолжалась ожесточенная борьба, хотя победители уже вырисовывались. Быструю карьеру делал Василий Васильевич Голицын, лично возглавивший Посольский и шесть связанных с ним приказов, распространивший свое влияние на некоторые другие ведомства через близких к нему людей. Могущественный клан Одоевских за полтора месяца вдвое увеличил число подведомственных ему приказов и занимал уже восемь судейских кресел. После Голицына и Одоевских современники называли имена знатнейших князей Черкасских и бояр Шереметевых. Среди приказных деятелей все более заметную роль играл Федор Леонтьевич Шакловитый — мелкий брянский дворянин, сделавший блестящую карьеру. После работы подьячим в Приказе тайных дел (1673–1675 годы) он стал дьяком Разрядного приказа (1676 год), а 27 августа 1682 года в чине думного дьяка возглавил это важнейшее военное ведомство России, сочетавшее функции Генерального штаба и министерства обороны. Судью в этот приказ намеренно не назначили.
Царевна Софья Алексеевна Романова
Альянс с царевной Софьей, которая искала возможностей активнее влиять на администрацию, давал преуспевающим в борьбе за власть лицам необходимого союзника во дворце, при государях, причем такого, который не мог сам покуситься на практическую власть, как это делали Матвеев, Милославский, Языковы — Лихачевы — Апраксины и тому подобные. Союз был взаимовыгоден: по мере укрепления нового альянса (известного как правительство регентства) власть Наталии Кирилловны Нарышкиной и стоящих за спиной Петра царедворцев «умалялась», царевна Софья занимала при дворе все более видное место, а ее союзники в Думе и приказах приобретали новые чины и должности.
Ожесточенная борьба в Кремле затмевалась другой, гораздо более масштабной и значительной схваткой. Московское восстание не утихало. Оно распространилось на десятки городов и уездов. Более того, при всем своем монархизме стрельцы, солдаты, пушкари, ямщики и другие «служилые по прибору», посадские люди (горожане) не склонны были надеяться исключительно на доброту царя. Широчайший политический резонанс получило в России строительство на Красной площади памятника в честь победы восстания. Правительство вынуждено было допустить, чтобы со всех четырех сторон памятного «столпа» были написаны обвинения против «изменников-бояр и думных людей», наказанных восставшими правителей, «чтоб впредь иные… чинили правду». Непривилегированные служилые сословия и податное население городов добились «жалованных грамот», подчеркивающих их роль в государстве, обещающих справедливое управление и приравнивающих «неправду» правителей к государственной измене.
Написанные на основе письменного требования восставших, «жалованные грамоты» июня 1682 года регламентировали выполнение представителями народа ряда государственных функций, избавляющих подданных «от налогов начальнических и неправедных обид». Для контроля за соблюдением справедливости выбранные на стрелецких и солдатских собраниях представители по двое направлялись в приказы. Представители восставших нередко обращались к правительству и самим царям Ивану и Петру: «…повсюду к ним, государям, приступали смело и дерзостно и будто великие люди с боярами смешивались». Утверждая себя гарантами народной правды при государях, московские стрельцы добились переименования в «надворную пехоту» (в противовес дворянству и боярству), а своих полков — в «приказы».
Разумеется, стрельцы и солдаты, стоявшие во главе движений в Москве и других городах, понимали «народную пользу» достаточно однобоко. Они, например, способствовали разгрому Холопьего приказа (когда были уничтожены документы, повергавшие людей в рабство), но в то же время опасались холопов как военной силы, верной своим хозяевам — боярам, дворянам, монастырям. Близкие по месту жительства и хозяйственной деятельности к посадским людям, служивые крепко держались за свои привилегии, а о большинстве населения страны — крестьянах — в своих выступлениях и не вспоминали. И все же временная победа восставших, не дни, а месяцы сохранявших контроль над государственным аппаратом в самой столице, возрождала веру народа в справедливость. «Мужики», «простецы» сумели установить в Москве строгий порядок, в то время как дворянство в массе своей разбежалось из города; толпы людей шли в приказы «за правдой», обещанной солдатами и стрельцами.
«В Москве до сих пор еще тихо, — писал думный дьяк Посольского и подчиненных ему приказов Е.И. Украинцев своему начальнику В.В. Голицыну. — А мы все дни с утра и после обеда за челобитными сидим, и несть нам восклонения: …все государство обратилось в Верх с челобитьями!» «Грамот много, и челобитчиков слишком», — подтверждал его слова разрядный дьяк П.Ф. Оловянников в письме к Ф.Л. Шакловитому 31 августа 1682 года.
Именно этот порядок и эта возрождающаяся вера ужасом леденили кровь власть имущих. «Верхи» считали, что дело идет «к разрушению всего государства». Восставшие, говорилось при объятом страхом дворе, в боярских, дворянских и монастырских вотчинах, надеются государством управлять, стремятся заменить собой правительство! Самая боеспособная часть армии (два десятка полков только в Москве) выпадала из карательного механизма феодального государства, вела за собой все более широкие слои народа. Требовались экстраординарные меры, чтобы восстановить положение, «верхам» необходимы были мудрые политики, способные найти путь спасения. Софья, Голицын и Шакловитый с их сторонниками пробивались к власти именно благодаря этой необходимости.
Используя свой незаурядный ораторский талант, обманув восставших «милостью» и «кротостью», царевна Софья сумела вывезти царскую семью в село Коломенское. Между тем Шакловитый уже скрытно вел сбор дворянского ополчения. 2 сентября 1682 года царский двор бежал из Коломенского и, «странным путем» переезжая с места на место, вырвался из-под контроля восставших: теперь они уже не могли проводить свои решения от имени государей. 3 сентября была объявлена мобилизация дворянства на борьбу с «бунтовщиками». Главнокомандующим правительственной армией стал князь Голицын, который в течение нескольких недель поставил под ружье более 100 тысяч человек. Но крутой поворот в царских грамотах — от похвал восставшим как защитникам престола до объявления их «ворами и изменниками» — требовал объяснения. Совершенно необходимо было скрыть и тот позорный для правительства факт, что оно более двух месяцев вынуждено было выполнять указания «невегласов-мужиков». Наконец, в Москве оставался небезызвестный Иван Андреевич Хованский по прозванию Тараруй (Болтун), который в самое критическое время возглавил Стрелецкий приказ и служил своего рода «буфером» между восставшими и Кремлем. Боярин Хованский настолько вошел в роль «отца» своих «детушек»-стрельцов, что нередко кричал на бояр, требуя внимания к их «просьбишкам», стремился (как того требовал и инстинкт самосохранения) выполнять желания восставших даже при неодобрении их Боярской думой. Популярный в Москве Хованский становился опасен.
Мы до сих пор не знаем, мог ли Хованский стать вождем восставших при ином повороте событий. Однако оставаясь в Москве, откуда бежало практически все дворянство, он придавал действиям восставших некоторую легальность. Софья и Шакловитый нашли выход из ситуации характерными для придворной борьбы средствами. Неизвестно откуда на имя царевны поступил донос, обвинявший Хованского и его сыновей в организации Московского восстания, стремлении захватить всю власть в государстве и даже воцариться на московском престоле. Он был датирован 2 сентября. До 14 сентября правительство заигрывало с боярином, посылая ему лестные грамоты и приглашая приехать ко двору. 17 сентября обманутый Хованский с сыном Андреем был схвачен на дороге, привезен в село Воздвиженское и немедленно казнен как государственный изменник.
Козел отпущения был найден. Народное восстание стало считаться в официальной пропаганде следствием злоковарного заговора Хованских. Цели восставших, их успехи, сам факт народного восстания удалось скрыть надолго, на столетия. В тот же день, 17 сентября, царевна Софья праздновала день своего ангела. Ее чествовал весь двор. Цари и придворные «в объяринных и цветных кафтанах» изволили отстоять в селе Воздвиженском, недалеко от залитой кровью Хованского, его сына и их товарищей плахи, «божественную литургию». «А после божественной литургии в хоромах… София Алексеевна изволила бояр, и окольничих, и думных людей жаловать водкой».
Однако пропагандистская победа еще не давала победы над восставшими. Младшему сыну Хованского и некоторым другим удалось бежать. Лесами и болотами, избегая дорожных застав, они пробирались в столицу. Вести о казни вызвали настоящий взрыв. Государственные арсеналы были вскрыты, столица ощетинилась стволами мушкетов и пищалей, орудия были подняты на крепостные валы, раздавались призывы к походу на истребление бояр. Паника охватила при этих известиях все многочисленное дворянское воинство. Царский двор спешно укрылся за толстыми стенами Троице-Сергиева монастыря, но даже и там царедворцы, располагавшие в несколько раз более многочисленной армией, не чувствовали себя спокойно. По свидетельству очевидца, многие при дворе готовы были капитулировать, приняв самые тяжелые условия московских стрельцов, солдат и горожан.
И вновь царевне Софье удалось успокоить двор, Голицыну — привести в порядок войска, Шакловитому — наладить канцелярскую работу. Сложнейшими дипломатическими маневрами, подкупом и лестью, угрозами и обещаниями правительство регентства сумело сначала разделить восставших, а затем навязать им перемирие. Шаг за шагом правительству удалось заставить восставших отказаться от наиболее опасных для феодального государства требований, пока в октябре двор в окружении многочисленных войск не смог вернуться в Москву. Одно из крупнейших городских восстаний закончилось миром.
Вместо казней стрельцам и солдатам было выплачено вознаграждение за «раскаяние», причем вина за восстание в значительной степени переложена на Хованских. Это произошло уже в ноябре, когда положение правительства регентства стало критическим: большинство вернувшейся из бегов Боярской думы хотело избавиться от него, выступая за царя Петра. Однако народ, поставивший на царство Ивана, оставался еще грозной силой. Волнения утихли (хотя отдельные вспышки возникали и позже), но возможность нового восстания как дамоклов меч висела над головами «верхов». Правительство регентства удержалось. Без него было не обойтись. Назначенный в Стрелецкий приказ Шакловитый воплощал в жизнь обширнейшую программу «перебора» полков, по одному выводимых из столицы и заменяемых тщательно проверенными «верными» частями. Софья укрепляла свои позиции во дворце и к лету 1686 года получила все формальные признаки регентши при двух царях, она даже стала писать свое имя в царском титуле{82}. Голицын вытеснял из государственного аппарата родовитую знать, заменяя ее деловыми и преданными ему людьми. Немало внимания правительство уделяло городскому торгово-промышленному населению, были уточнены меры веса и длины, изданы «Новоторговые статьи» и расширен Новоторговый устав, принят новый тариф за перевозки. Во избежание возмущений народа приходилось немало делать для упорядочения управления и суда. Крупные успехи были достигнуты на внешнеполитической арене.
Период регентства (1682–1689 годы), когда сама расстановка социальных сил вынудила «верхи» временно отказаться от «закручивания гаек» (или, по крайней мере, делать это замаскированно и осторожно), стал яркой страницей в истории России. Вот как писал о нем один из образованнейших русских людей того времени, видный сподвижник Петра I князь Борис Иванович Куракин: «Правление царевны Софьи началось со всякою прилежностью и правосудием и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было; и все государство пришло во время ее правления через семь лет в цвет великого богатства, также умножились коммерция и ремесла, и науки почали быть латинского и греческого языка… и торжествовала тогда вольность народная».
Действительно, торговля и промышленность процветали, по всей стране широко развернулось каменное строительство (в одной Москве тогда построены были тысячи каменных зданий), крупные шаги сделала литература (и особенно поэзия), живопись и музыка, к слову Москвы внимательно прислушивалась вся Европа, налицо было множество признаков прогресса страны. Но восторженные оценки «милостивого» правления царевны Софьи, Голицына и Шакловитого в немалой мере стали следствием крутого поворота политического курса в 1689 году, после формального прихода к власти Петра (в действительности вплоть до смерти царицы Наталии Кирилловны в 1694 году он не был допущен к делам государственного правления). Воспользовавшись результатами укрепления идеологического и карательного аппарата самодержавия в период регентства, реакция перешла в решительное наступление на последние народные «вольности». Тогда «не стало» «ни в чем-де путного рассмотрения», сетовали горожане; тогда разобщенные и ослабленные стрельцы возмечтали о возвращении былых времен, а передовые представители «верхов» вынуждены были констатировать: «Правление оной царицы Наталии Кирилловны было весьма непорядочное, и недовольное народу, и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которая доныне продолжается со умножением…»{83}Такой разворот событий, безусловно, способствовал идеализации правительства регентства, которое, в сущности, преследовало те же цели, что и предыдущие, и последующие, а в борьбе за власть проявляло аналогичную неразборчивость в средствах.
Ближний боярин Василий Васильевич Голицын
Чем больших успехов добивалось правительство регентства во внутренней и внешней политике, чем более укрепляло оно феодальное абсолютистское государство, тем менее необходимым представлялось оно «верхам», спешившим перейти к новому «закручиванию гаек», обогащению и возвышению за счет унижения народа. Чем больше власти приобретали Софья, Голицын и Шакловитый, тем больше у них становилось врагов и меньше единства в собственных рядах.
Стремясь удержаться на гребне успеха, царевна Софья приказала Шакловитому начать подготовку к венчанию ее царским венцом. Шакловитый через верных людей среди стрелецких командиров уже подобрал «представителей народа» для подачи об этом прошения, но дело получило огласку и вызвало такое сопротивление при дворе, что сама царевна сочла за благо повременить с коронацией. Даже Голицын, который в это время как главнокомандующий находился в военном походе, получив шифровку из Москвы, «писал, что тому делу удивляется и насилу пришел в память, что то дело необычайное». Утверждение Софьи на царском престоле сделало бы ее в значительной степени независимой от тесного союза с Голицыным и другими придворными.
Самым надежным сторонником Софьи оказывается Шакловитый, который, хотя и получает чин думного дворянина, а затем и ближнего окольничего (на одну ступень ниже боярского), с презрением профессионального администратора относится к придворной среде и называет бояр «отпадшим, зяблым деревом». Продолжая готовить коронацию царевны Софьи, Шакловитый одновременно прибирает к рукам государственный аппарат. Он добивается права единолично докладывать о повышениях в чинах и жалованьи, структурных перестановках, вмешивается в дела разных приказов, включая подчиненный Голицыну Посольский приказ. Единство целей царевны и вышедшего из низов приказного деятеля дополняется личной симпатией. И здесь князь Василий Васильевич Голицын, которого молва чересчур тесно связывала с Софьей, отходит на второй план. Вот как пишет об этом многознающий князь Борис Куракин: «В отбытие князя Василия Голицына с полками в Крым, Федор Щеглови-той весьма в амуре при царевне Софии профитовал, и уже в тех плезирах ночных был в большей конфиденции при ней, нежели князь Голицын, хотя и не так явно. И предусматривали все, что, ежели бы правление Софьи продолжилось, конечно бы князю Голицыну было от нея падение или б содержан был для фигуры за первого правителя, но в самой силе и делех был бы упомянутой Щегловитой».
Софья должна была рисковать, потому что царь Петр подрастал и вступал в «совершенные лета». Правда, он не претендовал на власть, но царица Наталия Кирилловна со своими родичами и приближенными не желала давать Софье править от его имени, как царевна правила от имени своего брата Ивана. Окружение Петра, воспитывавшее его в ненависти к клану Милославских и правительству регентства, становилось все более грозной силой. Даже из уст опытного дипломата Голицына временами вырывалось сожаление, что «медведицу» Наталию Кирилловну не убили с ее родичами в 1682 году: «если б в то время уходили, ничего б не было» и у царя Петра с сестрой Софьей было все «советно». В окружении же Шакловитого угрозы в адрес «медведицы», боярина Льва Кирилловича Нарышкина, близкого к Петру князя Бориса Голицына и других звучали постоянно. Распаляясь по мере усиления «петровцев», сторонники Софьи говорили между собой о возможности разными способами «убрать» самого Петра: бросить в него ручные гранаты, подложить в возок бомбу, запалить дворец в Преображенском и т.п. Патриарха, в котором видели немалое препятствие к коронации царевны, считали возможным «переменить» на более покладистого или тоже сжить со свету. Все эти разговоры не успели вылиться в реальный план. «Петровцы» нанесли удар первыми, и он оказался смертельным для правительства регентства, которое до последнего момента пыталось вести борьбу в легальных рамках.
Заговор «петровцев», как и несформировавшийся заговор Софьи, был закономерным следствием положения при дворе. Уже в 1688 году сторонники Петра усилились настолько, что придворные панегиристы, обычно щедрые на восхваление правителей, не решались посвящать свои труды Софье. Но правительство регентства столь цепко держало власть, что не только в этом, но и в начале следующего, 1689-го года, когда Наталия Кирилловна демонстративно женила Петра, доказывая его совершеннолетие, «петровцам» не удалось захватить сколько-нибудь крупные куски государственного пирога. Им оставалось надеяться на физическое устранение противников. Отношения при дворе обострились до предела, обе стороны усиленно береглись покушений. Эта атмосфера всеобщего страха и была положена хитроумным Борисом Голицыным в основу плана переворота.
Для него был избран момент, когда Шакловитый серьезно заболел, так что только по личному приказу Софьи «насилу выбрел» во дворец, чтобы дать царевне для пешего хождения в Донской монастырь охрану в сотню вооруженных стрельцов (царевна имела основания просить об охране, так как недавно неподалеку от нее был зарезан конюх). Час спустя из «объявившегося» во дворце подметного письма Шакловитый узнал, что «потешные» петровские солдаты этой ночью, 7 августа, хотят идти из Преображенского в Москву, чтобы убить царя Ивана, царевну Софью и ее единоутробных сестер. Софья через Шакловитого отдала приказ ввести в Кремль 300 стрельцов и «для того опасения» запирать кремлевские ворота на ночь. В сторону Преображенского по дорогам высланы были конные разведчики.
Подобные действия были предусмотрены «петровцами», которые постарались усилить «всполох»: их агенты среди стрельцов стучали среди ночи в окна и, давая своим товарищам по рублю денег, призывали всех с оружием в Кремль. Шакловитый был захвачен врасплох и не понимал причину шума в Кремле в ночь на 8 августа; потребовалось время, чтобы успокоить стрельцов и распустить их по домам. Тем временем несколько подкупленных родственниками Петра стрельцов явились в Преображенское с вестью, что в Кремле собираются полки, хотят убить молодого царя{84}. Расчет был безошибочен. Бросив беременную жену и мать, не успев даже одеться, Петр сломя голову поскакал в Троице-Сергиев монастырь.
Признаки «бунта» были налицо. Объявительные грамоты из Сергиева, куда вскоре собрались главные «петровцы», призвали дворянство, иностранных офицеров и верные войска спасать государя. События 1682 года и колоссальные земельные пожалования дворянству за участие в троицком ополчении (выданные правительством регентства) были весьма свежи в памяти. Чиновники двора и патриарх Иоаким устремились в Троицу. Образовалось два правительства, одно из которых неизбежно должно было пасть. Оружием для уничтожения правительства регентства и стало розыскное дело о «заговоре» Шакловитого, спешно изготавливавшееся заплечных дел мастерами в Троице.
Трагедия Хованских повторялась почти буквально, только на этот раз жертвами ее стали прежние палачи. Организовавший захват и казнь Хованских Федор Шакловитый был арестован в Кремле. 7 сентября 1689 года его допрашивали и пытали в Троице. Свергнутый временщик отрицал все произведенные на него наветы на допросе, но почти во всем «признался» с пытки. Впрочем, его слова имели весьма малое значение для новых палачей, не стремившихся в чем-либо разбираться. Помимо «расспросных речей», в деле Шакловитого прибавились лишь три его «скас-ки», данные 8-го числа и перед смертью — 12 сентября. Голова Шакловитого слетела с плеч всего за пять дней до очередной годовщины его расправы над Хованскими. Еще раньше, 9 сентября, без всякого намека на следствие и суд был лишен чинов и званий, ограблен и сослан в Каргополь царственные большие печати и государственных великих и посольских дел сберегатель, ближний боярин, дворовый воевода и наместник новгородский князь Василий Васильевич Голицын. Та же участь постигла его сына — боярина князя Алексея. Жены князей поехали вместе с сосланными.
Устранение Василия Голицына было одной из блестящих операций придворной борьбы. Выдающийся государственный деятель и реформатор, острым умом и глубокими знаниями которого не уставали восхищаться иностранные дипломаты, со времени свержения А.С. Матвеева в 1676 году играл при дворе важную роль, несмотря на смену временщиков. Как главнокомандующий, имевший в своем распоряжении верные воинские части, он был весьма опасен для организаторов нового «петровского» переворота. Обмануть его было сложно, но, как выяснилось, можно. Для этого была использована трещина, образовавшаяся в правительстве регентства. Основные переговоры шли, разумеется, тайно, но их направленность не ускользнула от придворных панегиристов. В то время, когда Шакловитый пропагандировал власть Софьи и свою собственную, похвалы канцлеру Голицыну стали все активнее раздаваться из «петровского» лагеря. Мало того, что Карион Истомин, например, прославлял Василия Васильевича наряду с царицей Наталией Кирилловной и Борисом Голицыным — панегирики канцлеру и генералиссимусу утверждали непреходящее значение его деяний независимо от перемен во дворце{85}. Нельзя утверждать, что «петровцы» вполне склонили члена правительства регентства на свою сторону, но они вызвали у Голицына колебания, заставили его медлить в тот момент, когда придворная борьба требовала самых активных действий. Как некогда Хованский, Голицын с сыном выехал ко двору в Троице-Сергиев монастырь, «не ведая… государского гневу». Как и Хованским, Василию и Алексею Голицыным был немедленно объявлен приговор.
«Переиграл» многоопытного канцлера его родственник Борис Голицын, служивший при юном Петре с 1676 года и имевший неограниченное влияние на государя (к зависти и неудовольствию Нарышкиных). Похоже, однако, что и он оказался обманут. В планы Голицына не входило полное унижение и разорение представителей собственного рода. Видимо, в соответствии с предварительной договоренностью князья Василий и Алексей уже 14 сентября подали просьбу о помиловании, возвращении в Москву и отмене конфискации их имущества. Поддержка этой просьбы Борисом Голицыным перед определенным образом настроенным своими родственниками Петром была именно тем поступком, какого от него ждали Нарышкины. Князь Борис не только не добился своего, но вызвал такой гнев и недоверие Петра, что получил приказ сдать дела в розыскной комиссии! Лишь с большим трудом, бросив родичей на произвол судьбы, он сумел потом восстановить свое положение.
В кратчайший срок правительство регентства было разгромлено, власть поделена новыми временщиками, безвольный царь Иван из марионетки своей отправленной в Новодевичий монастырь сестры Софьи стал марионеткой Нарышкиных. Однако кнутобойцы в троицких застенках продолжали действовать, закрепляя реальную победу нового правительства известиями о страшном и разветвленном «заговоре» против светских и духовных властей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.