II. ВОДА-ЦАРИЦА

II. ВОДА-ЦАРИЦА

Еще на заре человеческой истории люди отчетливо сознавали великое значение водной стихии. Это подтверждает и мифология всех стран и всех народов, и позднейшие философские системы древних, которые при всей их наивности все-таки успели установить один незыблемый принцип: как без огня нет культуры, так без воды нет и не может быть жизни.

Сообразно с таким пониманием мировой роли воды, языческие народы всех времен неизменно обоготворяли эту стихию, как неиссякаемый источник жизни, как вечно живой родник, при помощи которого оплодотворялась другая великая стихия — земля.

Позднее, с распространением христианства, вера в божественное происхождение воды хотя и умерла, но на обломках ее выросло убеждение в святости и в чудодейственной силе этой стихии. Замечательно при этом, что такого рода убеждение в целительных свойствах воды разделяется, наряду с христианскими народами, и магометанами, и евреями, и почти всеми представителями современного язычества.

Пишущему эти строки привелось как-то посетить один из Крымских монастырей, привлекавший тысячные толпы богомольцев. Монастырь славился своим бассейном-купальней, погружаясь в который больные, по словам монахов, получали исцеление.

Эта разделенная на две половины, мужскую и женскую, купальня достаточно просторна была для того, чтобы одновременно могли погружаться в воду около десяти человек. Она наполнялась водою из того родника, который подле выбивался из-под отрога Яйлы.

При самом выходе из скалы целебного родника, под часовенным навесом, находится колодец, из которого запасаются водой для домашнего пользования.

Над ним служат молебны, и здесь же даже мусульмане у выручки покупают восковые свечи и поручают передавать их в церковь. В другой раз пишущему эти строки случилось побывать в урочище, называемом «Черный Ручей» (в верстах 2 — 3 от Мстиславны Могил, губ.). Сюда некогда, во времена борьбы православных братств с униатами, устраивался крестный ход братчиков, теперь оставленный. Ближе ручья, почти в самом городе, находится родник, называемый «Здоровец», с отличной ключевой водой, почитаемой целебной. «Черным» назван ручей за то, что в нем накопляется и оседает достаточное количество грязи, которою больные мажут себе глаза, получая облегчение. К такому средству прибегают не только окрестные православные и католики, но едва ли не чаще и охотнее прочих евреи, наиболее страдающие всякими глазными болезнями.

Если перенесем наши наблюдения выше, на север, то и здесь найдем немало таких же прославленных родников, привлекающих толпы богомольцев. Например, в 5-7 верстах от реки Меты, возле погоста, называемого «Пятницей», из-под пригорка бьет сильный родник, скопляющий в колодезном срубе воды столько, что можно тут искупаться. Родник этот прославился бесчисленными случаями чудесного исцеления больных, и ежегодно, в 10-ю пятницу после Пасхи, здесь устраиваются крестные ходы. Высоко над толпою вздымаются носилки с большою киотою, в которую поставлено деревянное изваяние иконы св. Параскевы-Пятницы, несомое над головами народной толпы, длинной цепью склонившейся на коленях. Пелена, висящая на иконе, признается также лечебною, и ею обтирают лица и глаза. (Торговля удачно приладилась и здесь, по крайней мере ярмарка из года в год с нетерпением ожидается не только окрестными жителями из Боровичского уезда, но и отдаленного Тихвинского.)

Довольствуясь на этот раз тремя указаниями, почерпнутыми из личных наблюдений, мы оставляем в стороне другие сообщения, доставленные из каждой губернии, главным образом, потому, что они однородны и слишком многочисленны. Притом же и в этих трех указаниях достаточно ярко выражается древняя, присущая не одному православному люду, слепая вера в родники и почтение к ним, не как к источникам больших рек-кормилиц, а именно как к хранителям и раздавателям таинственных целебных сил. Это одно из наследств седой старины, но из разряда таких, которые наиболее усердно оберегаются и, несмотря ни на какие соблазны, не исчезают. Если в доисторические времена, вместо храмов, посвящали богам ручьи и колодцы, а христианство взяло под свое покровительство наиболее выдающиеся из них, — то все-таки осталось еще много таких, которые, сохраняя за собою общее древнее название «Прошей», не признаны церковью, но признаются народом за святые, и к которым народ сходится в известные дни на богомолье. В то же время эти родники или криницы представляют собой несомненные памятники седой старины, когда младенческий ум подозревал в них явное, хотя бы и незримое присутствие и, во всяком случае, близкое участие высших существ. Милостивым заботам этих существ и поручались такие места. Здесь попечительная мать — сыра земля устроила так, что ключом бьющая из нее водяная жила и сильна, и непрерывна. Народившийся поток обилен чудесной водою, зимою не поддающейся даже лютым морозам, а летней порой, в палящий зной, холодной как лед, чистой и прозрачной как хрусталь, и при всем том, обладающей особенным вкусом, резко отличающим ее от воды прочих источников. Достаточно одних этих свойств, чтобы сделать подобные урочища заветными и назвать их «прощами» — словом, самый корень которого свидетельствует о древности происхождения. Действительно, здесь издревле искали прощения и отпущения, т. е. духовного и телесного освобождения от внутренней душевной тяготы и от внешних телесных повреждений, и именем «прощеника» до сих пор зовется всякий, чудесно выздоровевший или исцеленный на святом месте. Хотя в Великороссии лишь по некоторым местам сохранилось это слово в живом языке (по всей вероятности, вследствие стремления духовенства, а в особенности монастырей, к искоренению языческих обычаев и верований) — но зато в Белоруссии оно употребляется повсеместно. Название «проща» присвоено и тому Черному Ручью, о котором выше упомянуто, и тем криницам, которые, подобно находящимся в местечках Лукомле (Могилев, губ.)» Дивине (грод.) и др., выбрасывают из недр земли на ее поверхность воду с целебными свойствами, подкрепленными верою многих десятков поколений. Эта вера сохранилась и в настоящем поколении, привлекая к прощам в урочные дни огромные толпы народа, так что эти многолетние сборища вошли даже в поговорку. Когда собирается много народа на ярмарку, или Торжок, на обычное гулянье и пр., говорят: «Идут, как на прощу»; к радушному хозяину охотно собираются гости также «как на какую-нибудь прощу» и т. д. В довершение полного сходства, при этих прощах, кроме обычных кермашей, или красных торгов, устраиваются еще и игрища молодежи с песнями и хороводами. По народным представлениям, прощи находятся под особым покровительством св. «Пятницы» — не той св. мученицы греческой церкви, пострадавшей за Христа при Диоклитиане в Иконии, в 282 году, которую вспоминает церковь православная 28 октября под именем Параскевы, нареченной Пятницы, а иной, особенной, своей, и поныне обретающейся в живых и действующей. Эта «Пятница» всеми тремя главными русскими племенами согласно чествуется в определенный день недели, именно в пятый, считая с понедельника, и кроме того, в виде исключения, в девятую, либо десятую пятницу по Пасхе и в грозную Ильинскую — последнюю перед 20 июля — днем св. Пророка Ильи. В преимущество перед всеми святыми православной церкви, за исключением Николая Чудотворца (так называемого Николы Можайского), сохранился обычай изображать ее в виде изваяния из дерева. Обычай такой несомненно уцелел с тех времен, когда обращение в христианство было, большей частью, внешним и пользовалось готовыми формами старой веры, более или менее удачно видоизменяя или приспособляя к ним обрядовую часть церковного чина. Лишь впоследствии новое учение стало понемногу входить в плоть и кровь, отступая, однако, перед тем, что успело уже слишком глубоко проникнуть в народную жизнь и составило коренную и незыблемую основу верований. К числу таковых, между прочим, относится почитание Пятницы именно в связи с занимающим нас вопросом.

Начиная с крайних границ болотистой Белоруссии, от берегов Десны и Киева, до далеких окраин Великороссии и Белого моря — поклонение образу Параскевы Пятницы, в виде изваяния, остается до сих пор неизменным и всенародным. Точно таким же образом всюду на этом громадном пространстве земли, населенной православным людом, целебные родники-криницы и святые колодцы поручены особому покровительству святой Пятницы. Эта связь имени Пятницы с источниками текучих вод, не ограничивает силы народных верований в нее как в защитницу вообще воды, в самом широком значении этого слова. Это вытекает, между прочим, из того, что в старинных городах, укрепившихся на высоких берегах больших рек, подобно Киеву, Брянску и другим, Пятницкие храмы построены на низменностях, у самой воды — древний обычный прием, который, помимо Великого Новгорода и Торжка с их пятницкими концами, наблюдается и близ Москвы, в Троице-Сергиевской лавре. Кроме того, во многих местах, а в особенности в Белоруссии, сохраняется обычай молиться о дождях, потребных в весеннее время для всходов и в летнее для урожаев, обязательно святой Пятнице, и непременно с некоторыми суеверными приемами: молитвы возносятся в таинственной ночной обстановке и состоят из таких прошений, самодельная форма которых указывает также на давность их сочинения.

Иконы Пятницы, охраняющие св. колодцы, признаются (за малыми исключениями) явленными, а стало быть, и чудотворными, причем преимущество отдается скульптурным изображениям этой святой, но скульптура эта, разумеется, младенческая, она составляет древнейшую форму русского искусства, существовавшую еще во время язычества и в наши дни имеющую археологическое значение. Это изделия тех времен, когда мастера не дерзали еще слишком удаляться от плоской резьбы для изображения естественных округлых фигур, и грубый резец, в форме долота, направляемый младенческою рукою, был в состоянии лишь намечать признаки лицевых органов. Но невзыскательные молельщики равнодушно относятся к явным неудачам первобытных художников.

За грехи наши (говорят орловские богомолки, при виде нераспознаваемого почернелого изваяния Пятницы, находящегося в г. Брянске в Петровском женском монастыре) обрызгали матушку золой наши бабы-грешницы, что по пятницам белье бучили (т. е. при стирке обычно пересыпали белье золой для щелока).

Истыкали наши беспутные женки нашу святую иголками, когда шили рубахи свои по пятницам, — толкуют архангельские поморы в селе Шуе, объясняя точки и полосы червоточины на такой же темной и очень старинной иконе Пятницы, представленной также в виде грубого изваяния.

Не столько бревенчатые стены и дощатые крыши охраняют святые колодцы, сколько именно эти изображения Пятницы, в том или другом виде, и от их присутствия зависит и самая святость и целебность воды. А чтобы не иссякала спасающая и врачующая благодать, приносятся к подножию иконы посильные жертвы: рыбьей чешуйкой серебрятся на дне колодцев серебряные гривенники и пятиалтынные, через головы толпы, предстоящей и молящейся, передаются или прямо бросаются разные изделия женского досужества, часто с громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое белье в виде рубахи, полотенца на украшение венчика и лика, вычесанная льняная кудель или выпряденные готовые нитки, а также волна (овечья шерсть) («Угоднице на чулочки!» — «Матушке-Пятнице на передничек!» — кричат в таких случаях бабы). Все это — в благодарность за полученные щедроты и в ожидании будущих милостей: чтобы, не умаляясь и не иссякая, текли дары невещественной благодати, как текут холодные светлые струи живого источника. Эти вещественные приношения образу поступают обыкновенно в пользу ближайших жителей, причем предполагается, что последние примут на себя заботу по охране святыни от засорения и осквернения. В селе Овстуге (Брян. у., Орлов, губ.) в св. колодце иссякла вода от того, что одна женщина выполоскала в нем свое грязное белье; в другом месте вода иссякла по той причине, что нечистая женщина дерзнула в источнике выкупаться. В первом случае многие слышали, в течение целых трех недель, подземный шум уходящего в Киев (в Днепр) источника, на месте которого, под старою деревянною церковью во имя св. Параскевы, остался только обвалившийся погнивший сруб. То было давно, и сведение о событии сохранилось в памяти старожилов как смутное предание. Но в Муромском уезде (Владим. губ.), в селе Спас-Сечен, рассказывают о недавнем случае, относящемся, приблизительно, к 1881—82 гг. истекшего столетия, по поводу явления новой чудотворной иконы Параскевы Пятницы. Один крестьянин, проездом мимо суглинистого холма, вблизи села, заметил вновь пробившийся ключ. Подивился он и забыл. Но напомнил о том тайный голос, говоривший во сне одной богомольной старушке: «Иди к горе, увидишь у подножия ключик, а в нем на дне чудотворную икону. Вынь ее и вели мужичкам строить тут часовню». Народ старухи не послушался, а икона, поставленная в церкви священником, — «ушла» и вновь, как была, с ликом св. мученицы Параскевы в серебряном окладе, оказалась на дне источника. Так повторялось до трех раз, пока над родником не построили часовню и не списали копию с иконы, которую тут же и повесили (подлинник поставили в церкви). Случилось, однако, так, что, в первый же год по явлении, одна баба, бывшая «с придурью», вздумала взять из колодца воды для стирки белья. Тотчас же вода в нем пропала, а через несколько дней источник пробился в другом месте, позади часовни. Новый колодец существует до сих пор, считаясь целебным, а иконе еще недавно молились в церкви всей деревней, как чудотворной, о прекращении падежа на скот.

Ввиду такого повсеместно распространенного почитания воды, — первые просветители темных людей и последующие за ними основатели монастырей, святые отшельники, одною из главных забот ставили себе рытье колодцев. Послуживши хозяйственным нуждам в тех случаях, когда на высоких берегах, но далеко от воды, строилась первая келья и первый деревянный храм, эти колодцы, ископанные работавшими без устали руками подвижников, стали почитаться святыми. Они сделались местами особого почитания, как видимые следы благочестивых подвигов на земле святых просветителей и молитвенников. В настоящее время трудно припомнить хотя бы один из старинных нагорных монастырей, который не обеспечился бы на подгорном подоле часовенным строением, укрывающим родник, обделанный обычно каменной кладкой или заключенный в деревянный сруб. Все такие колодцы народными преданиями обязательно приписываются трудам подвижников, просиявших благочестием на ближние и дальние страны. Так, между прочим, преподобному Сергию, уроженцу г. Ростова, просветителю ростовской страны и защитнику всей земли Русской, приписываются все те святые колодцы, которые почитаются целебными и находятся в окрестностях этого древнего русского города. Таков один из трех, находящийся вблизи с. Поречье. С происхождением его предание соединяет благоговейную память и о совершившемся чуде. Когда преподобный возымел мысль ископать колодец, у него в руках не оказалось необходимых орудий. Он обратил взгляд к ростовскому Авраамиеву монастырю и стал молиться преподобному Авраамию, первому по времени и самому ревностному борцу с языческой Мерью, чтобы тот помог ему: тотчас, по его молитве, явился и заступ, чтобы вырыть яму, и топор, чтобы укрепить бока бревенчатым срубом. Другой колодец (в версте от г. Петровска), окруженный болотом, через которое путь идет по мосткам, выделяется и зеленоватым цветом, и сернистым цветом воды, действию которой предание приписывает то обстоятельство, что, бывшая при Екатерине II, моровая язва не коснулась этого ярославского городка. Вблизи Ростова и того места, где, согласно преданию, апостол Иоанн Богослов вручил преп. Авраамию жезл для сокрушения идола Велеса, сохраняется, как памятник, каменная часовня над неглубоким колодцем, снабженная ведром и ковшом. Не остается без внимания прохожих и другой, более скромный, родник без прикрытия, с маленьким самодельным из бересты ковшиком, пробившийся из-под березки. В летнюю пору эта березка всегда обвешана разноцветными ленточками, а в источник набросаны медные деньги.

В народном представлении, таким образом, становятся священными не только колодцы, ископанные святыми подвижниками, но также и те, появление которых вызвано каким-либо чрезвычайным случаем, как, например, так называемые «громовые» ключи, бьющие из-под камня и происшедшие, по народному поверью, от удара грозы. Подле таких ключей всегда спешат поставить часовенку и повесить образа, по нынешним обычаям — Богоматери. В двух (известных нам) случаях в число святых колодцев записаны те родники, которые вызваны были падением тяжелых колоколов, свалившихся с колоколен на улицу во время церковных пожаров и т. п.. В этих неожиданных явлениях природы, принимаемых за знамения особой милости Божией, ищут наглядных проявлений тайных и скрытых сил, не утрачивая сильной веры в эти силы и их целебное свойство и при неудачах. Последние объясняются личным недостоинством, греховностью, недостатком веры и разнообразными мелкими упущениями подготовительного и обрядового характера со стороны самих прибегающих к помощи. От этих же причин, между прочим, зависит и то, что и так называемая «спорная вода» не всегда и не везде проявляет издревле присущую ей чудесную силу. Эта вода, взятая из того места, где соединяется течение двух рек, имеет таинственную способность решить вопрос об участи труднобольных, не встающих долгое время с постели: к животу или смерти ведет их теперь таинственная судьба. Собственно же как устья всех рек, так и источники главнейших из них не отличены особенными знаками народного почтения и признательности, хотя эти реки и величаются иногда «кормилицами». Даже исток такой величайшей благодетельницы русского народа, препетой и превознесенной, какова Волга, остается без всякого внимания, в полном пренебрежении. Вместо величественного сооружения над истоком Волги высится часовня в виде сторожевой будки, сооруженная окольным людом. Конечно, местные жители бессильны, по ограниченности своего кругозора, понять весь смысл мирового значения нарождающейся тут реки, и к тому же они не знают, что вода источника владеет целебною силою и заслуживает, не менее всех прочих, украшения богатым иконостасом.

За нашими главными и за некоторыми из второстепенных рек сохранились, в виде легенд, следы олицетворения их как живых существ богатырского склада. Это остаток древнего мифического представления, родившегося в ту эпоху, когда первые две реки (Западный и Южный Буг), указавшие славянам путь переселения из-за Карпат, прямо названы были Богом. Наиболее известен рассказ о споре Волги с Вазузой по поводу старейшинства. Эти две реки порешили окончить свой спор таким образом: обе должны лечь спать, и та, которая встанет раньше и скорее добежит до Хвалынского моря, будет первенствовать. Ночью Вазуза встала раньше и неслышно, прямым и ближним путем, потекла вперед. Проснувшаяся Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как надо. Но в Зубцове она догнала Вазузу, причем была в таком грозном виде, что соперница испугалась, назвалась меньшей сестрой и просила Волгу принять ее к себе на руки и донести до Хвалынского моря.

Другая сказка менее известна, но не менее замечательна. Волга оказывается любимою дочерью слепого отца и сестрою Сожи и Днепра. Отец задумал их выделить и объявил о том только обеим дочерям (Сожи и Волге), а от непокорного сына Днепра скрыл о своем намерении. Днепр, однако, подслушал, как обещал отец наградить Волгу красивыми городами, Сожи подарить лучшие места, а Днепру уделить мхи и болота. Первою проснулась Волга, прибежала к отцу со словами: «Батюшка, пора уходить». Слепой отец велел ей подойти поближе, ощупал ее и, убедившись, что она действительно Волга, так как тело у нее, как вообще у всех счастливых, обросло волосами, благословил ее идти красивыми местами, селениями и городами. Загремела Волга и ушла. Проснулся Днепр и, увидев, что Сожь еще спит и решившись обмануть отца, обвернул руки паклей, так как тело у него было гладкое, и, подражая голосу сестры, сказался отцу Сожью. Слепой ощупал и поверил. Днепр бросился бежать, сколько набралось у него сил, разрывал горы, изгибался коленами — спешил, чтобы сестра тем временем не успела проснуться. Проснулась Сожь: бежит к отцу, сказывается своим именем, но старику пришлось награждать ее лишь теми местами, которые остались у него в запасе, т. е. мхами и болотами.

Этот же Днепр в олонецких былинах является в виде женщины, под именем «Непры Королевичны». На этот раз она вступает в богатырский спор на пиру князя киевского с Доном Ивановичем. В единоборстве она осталась побежденной. Дон убил ее каленой стрелой, и сам, в отчаянии, пал на ножище-кинжалище. Вот от этой-то крови и потекла «Непра-река»: «во глубину двадцати сажен, в ширину река сорока сажен».

Олицетворение реки на этих примерах, однако, не остановилось, в народной памяти сохраняются такие же рассказы относительно рек: Десны, Западной Двины, Шачи и Красивой Мечи. И хотя время уже успело стереть краски с этих мифических сказаний, тем не менее, русский народ продолжает проявлять на время скрытые, но вечно живые верования.

Относительно прочих больших водоемов, каковы озера, дело обстоит несколько иначе. Одновременно с расширением новгородской колонизации по русскому лесному северу озерам суждено было занять одно из видных мест как в истории самого заселения, так, в особенности, в истории распространения христианства. Начиная с первых опытов основания монастырей на озерных островах в окрестностях самого Новгорода (Кириллова на р. Волхове и Липенского на острове озера Ильмень, в середине XIH в.), — большие и малые озера, которыми изобилует весь северо-запад новгородской области, служили приманкою для людей, искавших пустынного жития. Острова на них, дикие и пустынные, представляли многие удобства как для созерцательной жизни, так и для благочестивых подвигов тех отшельников, которые искали полного уединения. Во всей громадной стране, известной под именем Озерной области, немного найдется таких больших и малых озер, на островах которых не было бы основано обителей, лишь бы только представлялась возможность устроиться на них малым хозяйством. На самом большом из озер всего света, притом наиболее негостеприимном, — Ладожском, на пустынной скале, в начале XIV столетия, стоял монастырь Валаамский, давший происхождение трем другим монастырям на том же озере: Коневскому, Свирскому на р. Свири, и на дальних островах Белого моря — Соловецкому. Тем же путем взаимного влияния и братской связи возникли, в течение того же столетия, но еще в большем числе, монастыри на островах другого обширного озера — Онежского (числом до шести). Последовательно, заметим, на островах озер Черемецкого, Кубенского, Белоозера и на берегах всех прочих озер явились отшельники, трудами рук своих прочищавшие дремучие леса, ставившие малые деревянные церкви и подле них утлые кельи, выраставшие потом в многолюдные обители. Из последних многие приобрели огромное значение и влияние. В народной жизни они имеют глубокий исторический смысл как образцы прочных хозяйств и пособников в заселении громадных стран, до тех пор неизвестных и совершенно диких.

Озера здесь стали заветными местами для молитвенных посещений богомольного люда. Святыми эти озера не были названы, хотя они и были таковыми в истинном смысле этого великого слова. Однако, за некоторыми из них оставлены кое-какие исключительные преимущества, вроде сохранения на поверхности воды следов того праведника, который к месту водворения проходил как посуху, отчего сохранилась как бы тропа, в виде струи, выделяющейся особым цветом. Не стесненная в старых формах олицетворения природы, народная фантазия и в применении к христианским порядкам не знает ни границ, ни удержу. Так, по народным представлениям, в светлый день Христова Воскресения «играет солнце», в полночь, предшествующую дню Крещения Господня, колышется вода в реках и озерах, трепетно разделяя праздничную радость всех слепо верующих, и проч.

Святыми названы народом другие небольшие озера, во множестве разбросанные по лесной России, и притом не только те, которые оказались в соседстве с монастырями. С некоторыми из таких святых озер соединены поэтические легенды о потонувших городах и церквах. Из глубины этих озер благочестивым верующим людям слышатся звон колоколов, церковное пение и видятся кресты и куполы затонувших храмов. Таковы из наиболее известных и выдающихся: в северо-западной Руси — озеро Свитязь близ гродненского Новгорода (Новгрудка), воспетое Мицкевичем, и Светлоярое в Керженских заволжских лесах, близ губ. Семенова. Последнее до сих пор привлекает на свои берега тысячи народа, верующего, что в светлых струях пустынного лесного озера сохраняется чудесным образом исчезнувший во времена нашествия Батыя город Большой Китеж.

При погружении св. и животворящего креста в воду, из нее, силою и наитием св. Духа, изгоняется дьявольская скверна, и потому вода становится безукоризненно чистою и непременно святою, т. е. снабженною благодатью врачевания не только недугов телесных, но и душевных. «Богоявленской воде», в этом отношении, всюду придается первенствующее значение, и она, как святыня наивысшего разряда, вместе с благовещенскою просфорою и четверговою свечою, поставляется на самое главное место в жилищах, в передний правый угол к иконам. Освященная по особому чину в навечерие Крещения Господня, эта святая вода перед прочею, освящаемою в иное время, — имеет то преимущество, что на случай смерти, при полной невозможности приобщиться св. Тайн, она может заменить их и, во всяком случае, умиротворить беспокоящуюся совесть умирающего и близких его. В обыкновенное время, при нужде, пьют эту воду не иначе, как натощак. При этом существует повсеместное непоколебимое верование, что эта вода, сберегаемая круглый год до новой, никогда не портится (не затхнет и не мутится), а если и случится что-нибудь подобное, то это объясняется прикосновением к сосуду чьей-либо нечистой руки. Точно так же повсюду сохраняется суеверное убеждение, что в верхних слоях освященной в чанах воды заключается наиболее благодатной силы, устраняющей недуги и врачующей болезни. Поэтому всякий спешит зачерпнуть воды прежде других, вследствие чего нарушается церковное благочиние криками и перебранкой, невообразимой суетней и толкотней, как на любом базаре.

Что касается неосвященной воды, то и к ней наш народ относится с большим почтением: вода, находящаяся в реках и озерах, имеющих истоки, безразлично почитается чистою, и при том в такой степени, что исключительно ей одной поручается, например, охранение тех св. икон, которые, за ветхостью, приходят в негодность и теряют изображение ликов. Такие иконы благочестивая ревность не дозволяет предавать огню, а обязывает «пускать на воду», не иначе как с краткою молитвою, оправдывающею вынужденный прием. Охрана чистоты воды доведена в некоторых местах до таких крайностей, что никто из верующих не решится плевать в воду, а тем более производить в ней испражнения и т. п. Стихийная природная чистота воды, сделавшая ее единственным, верным и легким, очистительным средством, потребовала, в самые глухие времена язычества, особого себе чествования, выразившегося в торжественном празднике Купалы. Как предшественники этого главнейшего праздника, во многих местах еще сохраняются определенные дни, когда производится обязательное «обливание водой» — обычаи, в некоторых случаях успевшие пристроиться к христианским праздникам. Обливают холодной водой всех, проспавших одну из заутрень на неделе св. Пасхи (эти заутрени, как известно, совершаются, согласно уставу, «порану»). В некоторых местах, как, например, в г. Весьегонске (Тв. губ.) этот обычай превратился в самостоятельное празднество. Вечером, в день заговенья на Петровский пост, здесь разрешается всякого, проходящего по улице, обливать из окон водой вполне безнаказанно, и если осмотрительный и догадается ходить по середине улицы, то все-таки и здесь он подвергается опасности: из-за ближнего угла на него налетает кучка молодежи с ведрами, наполненными, на лучший случай, колодезной водой, а то и квасом, и даже квасной гущей. Крики, беготня и смех прекращаются только с закатом солнца. Ради тех же забав, но исключительно направленных молодыми ребятами против девушек, последних обливают водой (в Пошех. у.) на каждый второй день весенних и летних праздников, в первый день Петровского поста (Морш. у., Тамб. губ.), когда не спасают хозяев в избах даже запертые двери, в чистый понедельник и в день Преполовения. Обычай обливания водой носит совершенно другой характер в тех случаях, когда он получает название «мокриды»: в этой форме он сохраняет явные осколки цельных языческих праздников, устраивавшихся в предупреждение бездождия и сопровождавшихся песнями и плясками на краях прудов и берегах рек.

В настоящее время в черноземной полосе России, этот обычай состоит в следующем: мужики тайно сговариваются между собой и, когда бабы соберутся купаться, отправляются, крадучись, за ними «строить мокриду». Улучив время, они внезапно бросаются на купальщиц и, прежде чем те успевают раздеться, спихивают всех в воду с криками: «Дождь-дождь, приди к нам». При этом предполагается несомненный успех опыта, если все бабы примут его за невинную шутку и ни одна из них не изругается, не рассердится даже на детей, которые тоже стараются брызгаться, набравши воды либо в рот, либо в пригоршни. Во многих местах (между прочим, в Орл. губ. и уезде) за то же дело «вызова дождя» берутся сами бабы: сговорится их три или четыре и начнут с конца деревни «незазнама» обливать водой, т. е. всякого, кто ни попадется навстречу, при этом каждый облитый, почитая обычай священным, не обижается и лишь шутя и добродушно выругается. Для пущей торжественности и придачи шуткам наибольшего оживления, иных баб по несколько раз спихивают в реки, а за неимением реки, мочат в колодцах. В Пенз. губ. стараются обливать лиц из духовного звания и непременно с головы, чем вернее достигается цель прекращения чар колдуний, удерживающих дождь. В Рязанской губ. (в глухом Егорьевском у.) девицы и непорочные вдовы, пребывающие во вдовстве более 10 лет, в белых рубахах, тайно от всех, ходят на ближний родник, расчищают его и молятся Богу. Во Влад. губ. (в Меленк. у.) такие же девицы, выйдя ночью в поле, читают акафист, потом пашут болото, а старухи расстилают на огородах рубахи, и если на них осядет роса, то это считают добрым признаком: будет дождь.

Прибегая к таким чрезвычайным мерам для вызова дождя, наш народ в то же время очень чтит дождевую воду. Выбегая на улицы босыми, с непокрытыми головами, деревенский и городской люд становится под благодатные небесные потоки первого весеннего дождя, пригоршнями набирает воду, чтобы вымыть лицо три раза: выносит чашки, собирая целебную влагу, и в крепко закупоренных бутылках сохраняет ее круглый год, до нового такого же дождя. Точь-в-точь так же чтит народ и речную воду, когда пройдет весенний лед и реки вскроются. Вот что пишет на этот счет известный знаток народного быта Ф. Д. Нефедов, из Костр. губ.: «Едва пройдет весною лед по рекам и ручьям, только что очистится вода, как все дети, взрослые и старики бегут на берег: зачерпывают пригоршнями воды и умывают три раза лицо, голову и руки. Обычай этот исполняется не в одних деревнях и селах, но и по всем городам, не исключая губернского — Костромы».

Эти обычаи приводят нас к целому ряду суеверных гаданий, где воде предоставлено главное место, подобно, так наз., «отчерпыванью воды» и «прощению у воды». В первом случае (например, в Углицком у. Яр. губ., близ границы Ростовской), при болезни домашних животных или ввиду какой-либо неприятности, окачивают водою крест, или медный образок, стараясь спускать эту воду на уголья, облепленные воском и ранее опрыснутые богоявленскою водою; в то же время читают про себя самодельные молитвы и кропят и поят тех, кто нуждается во врачебной помощи. «Прощение у воды» испрашивается больным и обездоленным. Обычай этот покоится на том убеждении, что вода мстит за нанесенные ей оскорбления, насылая на людей болезни. Поэтому, чтобы избавиться от таких болезней, на воду опускают кусочек хлеба с низким поклоном: «Пришел-де я к тебе, матушка-вода, с повислой да с повинной головой — прости меня, простите и вы меня, водяные деды и прадеды!» Отступая по одному шагу назад, до трех раз повторяют этот приговор с поклоном и, во все время заклинаний, стараются ни с кем не разговаривать, не оборачиваться и ни одного раза, конечно, не налагать на себя крестного знамения. В вологодских краях верование в чары воды, без участия церковного ее освящения, приурочивается даже к Великому четвергу, когда большуха-хозяйка, почерпнувши воды из колодца, святит ее тем, что опускает в ведро «серебрушку» (непременно серебряную монету) и умывает ею ребят своих для здоровья. Тогда же девицы с этой водой бегут на хмельники «до вороны» (пока эта зловещая птица не закаркала), умываются и молятся приговором: «Пусть и меня так же любят молодцы, как любят хмель добры люди». На святках повсеместно, при гаданьях, девицы смотрят в воду, чтобы увидеть суженого-ряженого, а ворожеи — ворога, причинившего кому-нибудь вред. Колдуны на воду нашептывают, чтобы наслать беду на недруга, и вообще, редкое гаданье обходится без того, чтобы вода не играла в нем существенной роли. Так что выработался даже целый кодекс обрядов, которые, несмотря на самые неблагоприятные географические условия для обмена и заимствований, все-таки поражают своим сходством: сопоставленные рядом в целой группе, они ясно свидетельствуют о существовании всеобщей старой веры и являются в настоящее время не чем иным, как ее обломками. На развалинах этой старой веры, разрушенной христианством, наш народ и строит свое миросозерцание, причем одной рукой он держится за старую веру, а другой — за христианство. Эта обычная путаница старых и новых понятий приводит к поразительной неустойчивости народного мировоззрения: веруя, например, в гаданья, наш народ в то же время верит, что есть несчастия, которых не устранишь гаданьями. «Воде и огню Бог волю дал», — говорит он в утешение и успокоение на те случаи, когда нарушается в природе равновесие и вода, в меру питавшая землю, из явной благотворительницы временно превращается в лютого врага, наводящего страх отчаяния. «Где много воды — там жди беды», «хороши в батраках огонь да вода, а не дай им Бог своим умом зажить». Никакими гаданьями таких бед не предусмотришь, никакими заговорами не устранишь — остается одна надежда на молитву о Божьей помощи не только в то время, когда стряслось несчастье, но, главным образом, когда оно только что собирается и посещение его только возможно. Впрочем, в наше время, когда обмелели реки и повырублены леса, народ страдает не столько от изобилия, сколько от недостатка воды, и редкий год проходит без того, чтобы в любом русском селе или деревне православные не молились о ниспослании дождя. Выработаны даже своеобразные подготовительные приемы для такого рода коллективных молебствий.

Созвал староста сходку, — и не обсказывал зачем потревожил, а прямо приступил к тому, чтобы порешили старички, сколько собирать с каждого двора пятаков на молебен и когда подымать иконы. Поднялась вся деревня на ноги, как один человек; засуетились и заспорили промеж себя бабы, как принимать иконы, чем ублаготворять духовных: надо печь пироги — на голодное их не примешь. Запрягли мужички лошадей в телеги — ехать за вином да сладкой наливкой. Двое выборных ушли позвать на мольбу батюшку-священника со всем причтом, посулили плату за общий молебен, да в особину, по гривне с дома; пообещали прислать за духовными подводу.

В назначенный день поднялись ранехонько: еще и звону в селе не было слышно. Натощак (не только никто ничего не ел, а даже воды не пил) отправились все, конечно одетыми во все лучшее и чистое, отстаивать заутреню и обедню. После нее станут вынимать те иконы, которые укажет батюшка. Церковный фонарь принимает Старостин сын; больших херувимов (хоругви) берут молодые ребята, на очередь промеж собою. Иконы нести охотятся все бабы, а потому надо устанавливать порядок: наиболее чтимую икону понесет та девица, которая побойчее всех и покрасовитее; остальные иконы, по двое на каждую, принимают на руки, обернутые платками или полотенцами, другие бабы и несут, приложивши одним краем к плечам. Никаких разговоров богоносцам на все это время не дозволяется, и даже сельские колокола мешают тому, не переставая звонить вовсю, пока крестный ход можно видеть с колокольни.

В деревне, на площадке около колодца, уже все приготовлено и место излажено: вынесен стол, покрытый чистой скатертью, и поставлено на нем блюдо под святую воду; подставлены чистые скамейки под иконы. Учительница наладила умелых девиц, к ним пристали чернички — составился хор. Когда, во время водосвятного молебна, запели из канона: « Даждь дождь земле жаждущей, Спасе!» — все пали на колена и на лицах молящихся, как в зеркале, отразилась вся гнетущая тоска от напряженных и несбывающихся надежд на благодатные теплые дождички.

С деревенской площадки иконы несут в поле «на зеленя» и, если попадается по дороге родник или хотя бы и высохший колодец, тут останавливаются и снова поют молебен, как бы вызывая иссякшую воду на знакомое старое место. Отдельные, частные молебны продолжаются по особым приглашениям в домах и, когда все они окончатся, — в более просторной избе начинается подкрепление сил и затем полное угощение в складчину досыта и допьяна, чтобы искреннею, от души, выговорилась благодарность: «За хлеб, за соль, за лапшу, за кашу, за милость вашу». Во всяком случае, главная цель достигнута: пришли на мольбу в благоговейном настроении, — разошлись успокоенными, с надеждою на милость Божию.