Измышление о «рюриках», «олегах» и «свенельдах»

Измышление о «рюриках», «олегах» и «свенельдах»

– Бэрримор, может ли королева писать и публиковать детективы?

– Вы имеете в виду английскую королеву, сэр?

– Ну, например.

– Упаси Боже!

– А если она подпишется не «королева», а псевдонимом, к примеру, Элла Королева?

– Английская королева не может иметь псевдоним! А пива «Кэрол» я, простите, не знаю.[61]

– Правильно, Бэрримор, так мне и надо. Сейчас объясню тебе все просто и доходчиво, то есть по-английски: a queen had written a fction and signed it Queen.[62]

– О, так Вы бы прямо и сказали! Но ведь Эллери Куин не был английской королевой, не так ли?

– Не беспокойся, Бэрримор, Эллери Куин даже не был англичанином.[63]

Вот так простая замена строчной буквы на прописную или наоборот может внести невообразимую путаницу. Впрочем, автора «Повести» такие мелочи не беспокоили, в его время прописных букв не было. Их приходится вставлять переводчикам, и здесь есть немалый простор для фантазии и спекуляций. Полезно напомнить тебе лишь пару характерных примеров из уже прочитанных нами с тобой сентенций «Повести», мой не считающий зазорным оглядываться назад читатель.

Пример 1 (замена строчной буквы на прописную). «В год 852… приходила русь на Царьград…». Совершенно непонятно, чем руководствовался Д. Лихачев, ставя прописную букву в слове русь. Русь, то есть Русская земля, не могла прийти на Царьград, это могли сделать только люди – народ, который звался русь (или чудь, или весь, или словене).

Пример 2 (замена прописной буквы на строчную). «в год 859. варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей. а хазары брали с поля, и с северян, и с вятичей…». В этом случае все наоборот, как будто Лихачев строчной буквой в слове поле пытается «скомпенсировать» прописную в руси. В результате этой сомнительной «компенсации» бестолковые хазары рыскали по полям вместо того, чтобы взимать дань с Поля (вне града), то есть полян «Повести».

Но это все более-менее безобидно. Гораздо страшнее, что в других случаях такой пустяк может совершенно извратить всю Историю и породить сонмища «поручиков Киже». Да что там поручиков – князей! А князья – это князья, не какие-то жалкие баронеты Баскервили, глядящие с портретов на остывшую овсянку на моем столе глазами, полными муки векового голодания. Правда, от баронетов остались Баскервиль-холл, приличное наследство и фамильные портреты, дающие возможность опытному глазу Шерлока Холмса, отделив алчность голодного взгляда от алчности порочной души, определить принадлежность к их роду той или иной конкретной особи. А что осталось от первых князей Киевской Руси, как они представлены в «Повести»? Ничего, даже портретов нет. То есть, портреты есть – в небольшой книжонке, недавно переизданной вместе с ятями на волне модного нездорового интереса к Романовым, можно найти портреты всех князей русских, начиная аж с Рюрика. Не иначе как кисти Рембрандта. Только из этих портретов даже десять Шерлоков Холмсов, хоть лопни, не смогли бы извлечь ничего, что хоть как-то доказывало бы историчность этих лиц с сыто-сонными глазками. Мы же с тобой, мой читатель-скептик, обойдемся без портретов, потому что будем не доказывать, а опровергать эту самую историчность «династии Рюриковичей».

Начнем, соответственно, с самого первого – Рюрика.

История Рюрика в «Повести» начинается с варяжской дани. Вспомним: «в год 859. варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей… Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: “Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву”. И пошли за море к варягам, к руси… Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: “Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родам, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, трувор, – в Изборске».

Прежде всего зададимся вопросом: откуда монах, сидя в пещере под Киевом, мог что-либо узнать о скандинавах и событиях новгородской истории? Вопрос этот не праздный. Исследователи «Повести» выделяют в ней старейшую летописную основу, в которой повествование начинается с Игоря Старого, и соответственно нет ни варягов, ни Рюрика, ни Вещего Олега. Эта «южнорусская» традиция отражена и в «Слове о полку Игореве», где легендарным родоначальником русских князей называется некий Троян, и именно его потомком является главный герой Игорь Святославич. Все это выглядит вполне нормальным для киевских летописей, аномально как раз появление в «Повести» варяжских персонажей. Откуда они там взялись?

Оказывается, во времена Нестора к Киево-Печерскому монастырю был близок (может быть, тоже стал монахом) некто Ян Вышатич, которому БСЭ посвятила отдельную статью: «Ян вышатич (около 1016 – 24.6.1106) – видный представитель киевской знати, тысяцкий, сын вышаты, воеводы Ярослава Мудрого. в 70-х гг. 11 в. собирал дань для Святослава Ярославича на Белоозере, где подавил восстание смердов. Участвовал в походах против половцев и княжеских междоусобицах. рассказы Я. в. о прошлом были использованы древнерусскими летописцами и вошли в “Повесть временных лет”».

Таким образом, источником знаний о событиях в новгородских и белоозерских землях для автора «Повести» стали устные пересказы Яном Вышатичем каких-то отдельных известных ему сюжетов северной традиции. Независимо от «Повести» эта традиция в более полном виде была позже внесена местными летописцами в новгородские летописи.

В частности, согласно Иоакимовской летописи, варягов прогнал из Новгорода некий Гостомысл. Статус этого Гостомысла не уточняется, до сих пор идут споры, был тот Гостомысл новгородским князем, посадником или старейшиной рода. Нам это не суть важно. Потеряв всех сыновей, перед смертью Гостомысл завещает новгородцам призвать на княжение в Новгород сына своей младшей дочери варяга Рюрика. То есть здесь уже не какая-то там чудь и иже с нею, а конкретные новгородцы, они не ищут себе князя за морем у руси, а отправляют делегацию конкретно к варяжскому конунгу Рюрику, которому соответственно не надо «вызываться», а можно просто согласиться принять новгородскую корону, что он и делает.

И все бы ни чего, если бы не эта проклятая археология. Ну не было, не было Новгорода в 859 году, и все тут! Я уже говорил о попытках апологетов «Повести» спасти легенду о призвании варягов переносом места действия из несуществующего Новгорода в Ладогу или Рюриково городище. Ничего не имею против переноса места действия, только решать, куда все же следует его перенести, я предоставлю тебе, мой объективный читатель.

Историки давно заметили чуть ли не дословное сходство бессмертной фразы «Повести»: «земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами» с текстом Видукинда Корвейского, который еще в VIII веке те же слова вкладывает в уста бриттов, призывающих «благородных саксов» принять власть над их изобилующей благами родиной, то есть будущей Англией, и изгнать притеснителей пиктов. Но это к слову. Мы же перенесемся поближе к нашим событиям: из VIII века в середину IX века, и из Англии на северо-восток Германии. Именно в этих местах происходят события, которых касается пара нижеследующих цитат из Ксантенских анналов.

Год 844. «…король Людовик выступил с войском против вендов. И там погиб один из их королей по имени Гостимусл, остальные же (короли) пришли к нему и принесли клятву верности. Когда он ушел, они тотчас нарушили ее».

Год 845. «…король Людовик, собрав большое войско, отправился в поход против вендов. Когда язычники узнали об этом, они, со своей стороны, отправили в Саксонию послов, и преподнесли ему дары и передали ему заложников и просили о мире. И тот предоставил мир и вернулся в Саксонию… тогда их король по имени рорик вместе со всем народом язычников в течение 40 дней воздерживался от мяса и медового напитка…».

Вот тебе, мой пораженный читатель, и Гостомысл (Гостимусл), и Рюрик (Рорик), и славяне, они же венды, как называли немцы западных славян ободритов. Подробным анализом перекличек «Повести» и Ксантеннских анналов А. Пересвет[64] избавил нас с тобой, мой непоседливый читатель, от необходимости на них задерживаться. Ты и так уже понял, что «призвание варягов» Иоакимовской летописи и «Повести» на самом деле происходили не в Новгороде, не в Ладоге, не на Рюриковом городище, которое название свое носит совершенно незаслуженно[65], а на нижней Эльбе, и не в 859 году, а на 15 лет раньше. Ободриты вели долгую неравную борьбу с Людовиком Немецким, в ходе которой один из их вождей Гостимусл погиб, после чего среди ободритов появился Рорик, который тоже потерпел поражение от Людовика. В конце концов венды подчинились победителю, но многие из них предпочли крещению и онемечиванию эмиграцию на восток. Часть этих эмигрантов, оказавшаяся сначала в Ладоге, а потом и в Новгороде, сохранила память о событиях своей полабской истории, нашедших независимое отражение в Ксантеннских анналах, а народное творчество превратило со временем эту память в эпическое наследие новгородской земли.

Но почему именно это предание заинтересовало автора «Повести»? Чем приглянулся ему далекий незнакомый викинг Рорик?

Во-первых, на самом деле героя предания датского конунга звали Hr?rek (хрёрeк), что по-русски ближе всего передается вариантом Рёрек. Ксантенский монах за отсутствием в латыни подходящей буквы, аналогичной датской ? (ё), заменил ее буквой o(о). Над устной традицией вендов, сохраненной в Новгороде, такие ограничения не довлели, и она вполне могла сохранить более правильное произношение Рёрек.

Во-вторых, имя датского конунга Рёрек удачно оказалось похожим на… действительно существовавший титул предводителей варягов руси!

Конечный компонент – rik (-рик), заимствованный у кельтов, означал в древнегерманских языках «повелитель, владыка»[66]. Нельзя ли предположить, что первый компонент рю-/ ру– (в разных летописях встречается разное написание: Рюрик и Рурик) есть простое укорочение от русь. В зависимости от происхождения самого этнонима русь изначально титул мог звучать: (росрик, руотрик, ру?рик) – или как-то похоже. Но после появления вендского предания этот титул сливается с именем его героя Рёрека и новоявленный мифический Рюрик, сохранивший атрибуты и предводителя руси, и варяжского конунга, превращается волей автора «Повести» в родоначальника первой княжеской династии Киевской Руси. Так славная «династия рюриковичей» начинает долгое путешествие по станицам отечественной истории, обрастая разными выдуманными подробностями и даже портретами.

– Бэрримор, каково твое мнение об историчности Рюрика? Помню, помню и сразу поясняю по-английски: historicity of Ruric.

– Это бессмыслица, сэр![67]

– Совершенно с тобой согласен.

На самом деле, несмотря на кажущееся совпадение позиций моей и Бэрримора, историчность «князя Рюрика» ни подтвердить, ни опровергнуть невозможно. Слишком ничтожная он личность согласно тексту самой «Повести». Ничего не совершил, ничего после себя не оставил – что искать археологам, непонятно. Зато его преемник Вещий Олег столько наворотил, так наследил в истории, что, казалось бы, не заметить его следов невозможно. Тем не менее, археологи никаких следов «князя Олега» не находят!

Но сначала небольшое отступление. Строго говоря, автор «Повести» старается не называть Вещего Олега князем. Он, создающий генеалогию дома Рюриковичей и ратующий за наследование власти старшим сыном, не имеет на это морального права, хотя и не отказывает Олегу в принадлежности к княжескому роду. Но прочие летописи и историческая традиция вообще не приняли этих условностей, и Вещий Олег вошел в историю как полноправный князь, предводитель княжеской дружины и властелин Русской земли. Этой же традиции следует Пушкин в «Песни о Вещем Олеге»:

С дружиной своей в цареградской броне

Князь по полю едет на верном коне

(выделено мной. – В.Е.).

Итак, Вещий Олег выступает на исторической сцене как полноправный князь и правитель Руси. И тогда совершенно поразителен факт: правитель Руси по имени Олег не помянут, ни добром, ни худом, ни в одном византийском документе! И это при том что, согласно «Повести», тот неоднократно победоносно ходил на Константинополь, взимал с византийцев немалую дань, даже прибил свой щит на «врата Цареграда» и, самое главное, заключил с Византией договор «мира и любви». Конечно, в подробностях расписывать свое поражение византийские хронисты не обязаны, но совсем не упоминать факт набега, разрушений, выплаты контрибуции было не в их правилах. Наконец, где византийский экземпляр договора «мира и любви» с Вещим Олегом?

Ну ладно, не удосужились греки помянуть недобрым словом Олега. Бог им судья. Но не могла же «потерять» Вещего Олега археология. А ведь, получается, потеряла и никак не может найти! На закладке «Города и дани олега» и еще в нескольких местах наших «Размышлений» мы с тобой, мой злопамятный читатель, уже не раз отмечали, что Олег во множестве ставил города, собирал обильную дань со всех окрестных племен и привозил богатую добычу из покоренного Константинополя. Разве не резонен вопрос: где эти города Олега? Их нет! Во время, которое отводит Олегу «Повесть» на княжение в Киеве, а это, как ты помнишь, мой еще не оправившийся от изумления читатель, период длительностью ни много, ни мало в тридцать три года, археологически не существует самой «матери городам русским», не говоря уже о многих других якобы поставленных Олегом городах!

В том, что упоминаемые «Повестью» в «договоре Олега» города археологически возникают чуть ли не на век позже датировок в тексте, мы уже знаем из «Размышлений». Посмотрим теперь, что нам говорит современная археология конкретно Киева.

Киевщина была плотно заселена на протяжении большей части своей истории. Случались недолгие перерывы после опустошительных нашествий степняков: сарматов, гуннов, авар – но благодатная земля притягивала людей и вновь быстро заселялась. Примерно в VI—VII веке на Замковой горе возникает небольшое поселение, возможно крепость. Археологи «с подачи» Б. Рыбакова называют ее «городом Кия». Однако к VIII веку «город Кия» приходит в полный упадок и по существу перестает существовать. Археологи не определяют народ, построивший эту крепостцу. Также не известно, кто ее разрушил. Но о втором можно строить весьма правдоподобные догадки. Окончание жизни «города Кия» примерно совпадает по времени с началом «хазарского ига». На месте небольшой крепости появляется большой разбросанный город или, точнее, конгломерат поселений, не имеющих ни общей планировки, ни какой-либо фортификации. Киев растет, как на дрожжах, но не ввысь, а вширь и своим сельским видом становится похожим на Итиль или Булгар, столицы соответственно Хазарии и Волжской Булгарии. В этом виде Киев живет, может быть функционируя в качестве столицы Руси, почти два века: IX и почти весь X, не испытывая желания отгородиться от мира крепкими валами и стенами. Ничего необычного в этом нет, точно так же живет столица Хазарии, так же живут и другие центры ее вассальных владений, в частности Булгар и Киев. Первый настоящий город с городской планировкой и мощной фортификацией появляется на месте Киева только к концу X века. Археологи назвали его соответственно времени возникновения «городом Владимира».

На самом деле «город Владимира» тоже маловат для столицы такого государства, каким предстает Русь в «Повести» к концу X века. Общая площадь поселения внутри городских стен не превышала 10 гектаров, что значительно меньше не то что Константинополя, но и большинства европейских столиц. По хронологии «Повести» Владимир I, построивший этот город, княжил в Киеве около 35 лет. Зато его сын Ярослав Мудрый, который был киевским князем примерно столько же, отстроил новый город, «город Ярослава», площадью 70 гектаров (всемеро больше!) и превратил свою столицу в один из самых больших и красивейших городов мира. К этому еще можно добавить, что Ярослав Мудрый отправлял, подобно Вещему Олегу, войско на Константинополь. Но в отличие от Олега, поход был неудачен. Сын Ярослава Владимир не только не привез никакой добычи, но и потерял почти все войско, чем ввел страну в большие дополнительные расходы по восстановлению своей военной мощи.

Вещий Олег, опять же, если верить «Повести», княжил в Киеве почти столько же, сколько и упомянутые его преемники, а именно 33 года. Причем, в отличие от них, он правил в идеальных условиях: захватил Киев без боя и разрушений, в его правление не было пожаров и катаклизмов, Олег купался в деньгах, собирая дань со всех окрестных племен и народов, получал огромные контрибуции с Византии. Но нет «города Олега». За тридцать три года правления Олег для Киева палец о палец не ударил: ни городских стен, ни княжеских хором, вообще никаких следов! Нонсенс. Что же помешало ему отстроить Киев подобно Ярославу или, хотя бы, Владимиру? Ответ единствен и невероятно прост: не было в Киеве никакого Вещего Олега!

Но поскольку точно так же не оставили в киевской земле никаких следов своего пребывания ни Игорь, ни Ольга, ни Святослав, то столь же неизбежен вывод, что их тоже никогда не было в Киеве. И этот парадоксальный вывод, на самом деле, весьма логичен, потому что во времена их предполагаемых правлений самого Киева, каким он предстает в «Повести», тоже не было. Тут с археологией не поспоришь. Мы с тобой, верящий в археологию читатель, и не будем спорить. Вместо этого вспомним, что Лев Диакон отправляет удирающего после поражения 941 года Игоря домой, но не в Киев, а к Керченскому проливу; что у Константина Багрянородного Святослав сидит не в Киеве, а в каком-то Немогарде; наконец, что сама «Повесть» связывает Ольгу не только с Киевом, но и с Вышгородом, который, вероятно, и был ее настоящей резиденцией.

Однако вернемся к тексту «Повести». Что же мы имеем? Невнятный «князь Рюрик», не существовавший «князь Олег», да еще смехотворный «князь Каган»…

Российская и советская историография не прияли «князя Кагана» как реальное историческое лицо – слишком хорошо было известно, что каган не имя[68], а титул хазарских правителей, посему этот казус «Повести» до сих пор стыдливо обходится молчанием. Между «князем Каганом» и «князем Рюриком» или «князем Олегом» объективно разница только одна: про кагана было известно, что это не имя, а титул, а про рюрика и олега – нет. Этого оказалось достаточным, чтобы эти «князья» были признаны официальной историографией не только реальными лицами, но и основателями первой княжеской династии Руси. На самом же деле «Повесть» оснований для этого не дает. Мой неленивый читатель, замени везде в ее тексте князя рюрика на просто рюрика, а князя Олега – на олега, имея в виду, что рюрик и олег суть титулы владык варягов руси, и текст «Повести» от этого ничуть не пострадает. При этом, разумеется, синеус и трувор тоже должны писаться со строчной буквы, а слова рюрик с синеусом и трувором следует понимать как «вождь с окружением и дружиной». Может быть в этом и есть разгадка странного указания «тот Олег» на закладке «Города и дани олега». Написание со строчной буквы «тот олег» имело бы хоть какой-то смысл, если олегов было несколько.

Итак, не останавливаясь на полпути, мы с тобой, мой целеустремленный читатель, принимаем олега как титул предводителя варягов руси, рангом пониже рюрика. Этимология олега тоже германская и совсем прозрачна. В древнегерманском языке слово helgi (хэльгь) имело смысл «священный». Как уже отмечалось выше, придыхание hрусскоговорящими не произносилось. Оказавшийся в начале слова гласный (э) сначала по нормам старославянского языка йотировался и превратился в (е), а затем заменился на (о) по характерной уже для восточнославянского мене типа един ? один. Так в ПВЛ появляется Ол(ь)гъ. В древнерусском оригинале текста «Повести» эта форма сохранилась в косвенных падежах, где регулярно встречаем Олга, Олгови. А именительный падеж Ольг со временем принял более свойственную русскому языку форму Олег.

В соответствии со своим значением титул хельгь мог бы принадлежать жрецам руси. Но у древних германцев не было отдельных жрецов, а жреческие функции обычно исполнял вождь. Этой комплексной роли вождя-жреца полностью соответствует князь Олег, получивший в «Повести» соответствующее прозвище-эпитет вещий.

Хорошее подтверждение нашей догадке о титуле олег ((хел(ь)г)) дает уже упоминавшийся «Кембриджский документ». Главное, не считать (х-л-гу) документа, как это почему-то принято, именем собственным предводителя Руси. Иврит тоже не знал тогда и не пользуется до сих пор прописными буквами. Если признать (х-л-гу) титулом, то решаются сразу две проблемы.

Во-первых, снимается противоречие в датировках. Дело в том, что (х-л-гу) «Кембриджского документа» живет много позже Вещего Олега. Несовпадение столь вопиюще, что историкам приходится изобретать некоего Олега II, сына или племянника Олега Вещего, а Игоря за отсутствием для него места на сцене незаметно оттеснять за кулисы. Но если олег – титул, то ничего не надо изобретать и никого не нужно убирать со сцены, все и так сойдется. В 941 году поход на Византию возглавил олег Игорь. Каганом он так и не стал, таланта не хватило. Зато каганом заслужено становится его сын Святослав после победы над Хазарским каганатом.

Во-вторых, просто невероятно, что хазарин, автор «Кембриджского документа», действительно называет предводителя Руси по имени. Это совершенно нетипично и невероятно. Личные имена вообще мало кому интересны. Вспомним, у обстоятельного Константина Багрянородного нет ни одного имени русских владык, просто собирательное греческое архонты. Сам автор «Повести» не знает имени даже кагана хазар (князь Каган!). Соответственно глупо хотеть от простого хазарина знания личного имени предводителя Руси, которое ему «до лампочки» и упоминается-то в документе постольку поскольку. Согласись, мой объективный читатель, титул под его пером более уместен.

Тут полезно еще раз обратиться к дорожнику аль-Идриси, цитату из которого с описанием славного города Матрахи (Таматархи, Тмутаракани) мы с тобой, мой проникшийся сложностями арабской графики читатель, уже однажды прочитали в «Измышлении о Руси Первой»: «Ее (Матрахи, Тмутаракани) правители известны под названием Олуабас и прославлены благодаря силе, смелости и их воинственности и являются очень грозными для своих соседей».

Название тмутараканских правителей олуабас Б. Рыбаков трактует как княжескую династию Ольговичей, родоначальник которой Олег Святославич княжил в Тмутаракани с 1074 по 1079 и с 1083 по 1094 гг. Правда, остается неясным, какое все это имеет отношение к XII веку, поскольку сам Рыбаков признает, что «русские летописные известия о тмутаракани обрываются на 1094 г., когда Олег покинул город ради своей отчины Чернигова, и наши сведения о тмутаракани в XII в. очень отрывочны». Между тем текст аль-Идриси не дает оснований говорить о династии. Речь идет о «названии» правителей, которое более естественно понимать как титул. Но если олуабас не «Ольговичи», а титул, то не все тот же знакомый нам (х-л-гу)?!

Итак, олег – это титул. Но это еще не все. «Повесть» – это такие дебри, что чем дальше в них, тем больше можно наломать дров. О, кстати, не спросить ли Бэрримора, где добывают дрова для Баскервиль-холла? Хотя нет, я уже спрашивал. Ладно, не будем отрывать дворецкого от его графинчика с горькой настойкой и углубимся ломать дрова в дебри «Повести», где нас уже ожидает воевода Свенельд.

Впервые Свенельд появляется на страницах «Повести» под 945 годом: «в год 945. в тот год сказала дружина Игорю: “Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам”» – уже предводителем, которому подчиняются какие-то отроки. Судя по тому, что эти отроки одеты и вооружены лучше дружины Игоря, статус Свенельда весьма высок и соизмерим со статусом князя. Так что вряд ли Свенельд в 945 году молод. Скорее это уже зрелый муж, доказавший свое ратное умение и приобретший такой вес, что не только он сам, но и его дружина чувствуют себя независимыми от Игоря. Сходит со сцены Свенельд, где-то после 977 года, успев послужить последовательно Игорю, Ольге, Святославу и Ярополку. По долгожительству и активности на старости лет он достойная пара Вещему Олегу. Равно как и по неизвестности византийским хронистам.

В «Повести» Свенельд – главный воевода Святослава во время болгарской кампании. У Льва Диакона войском руси действительно предводительствует архонт Святослав (????????????? (сфендостлабос) – пока еще с «носовым е» на месте будущего восточнославянского я!), но два его воеводы – это Икмор и Сфенкел (или Сфангел). По некоторому сходству имен Сфенкела можно было бы отождествить со Свенельдом, но мешает то, что Сфенкел погиб в Болгарии, а Свенельд надолго пережил Святослава. Правда, мешает только в том случае, если… Свенельд – имя собственное. Если же свенельд – титул аналогичный более позднему воевода, то свято место пусто не бывает: король умер, да здравствует король – Свенельд умер, да здравствует свенельд! Мир праху имени Свенельд, которое норовит превратиться в титул свенельд так же, как ранее у нас с тобой, мой непредвзятый читатель, уже превратились в титулы Рюрик и Олег. После такого превращения становятся понятными и живучесть, и долгая трудоспособность «варяга». Как зайцы в рекламе батареек Duracell, свенельды, все на одно лицо, подменяют в «Повести» друг друга незаметно для читателя и даже, вероятно, для самого автора.

Признаюсь, мой не терпящий несправедливости читатель, я не первый, кто придумал, что свенельд – это титул, а не имя. Такую догадку выдвинул А. Дубовский[69], обратив внимание на многочисленные странности, связанные с этим персонажем в «Повести». Воспользовавшись аргументами Дубовского, я все же хотел бы несколько уточнить этимологию слова. На мой взгляд, боле точный перевод слова свенельд, вероятного древнегерманского sveineld (свейнельд) или sveinheld (свейнхельд), – это соответственно нечто вроде «старшина отроков» или «содержатель отроков», что вполне согласуется с той ролью, в которой впервые появляется Свенельд в «Повести».

Таким образом, ряд замен личных имен «Повести» титулами у нас продляется:

И тогда первым исторически достоверным правителем Руси, имеющим имя собственное, оказывается Игорь Старый. С него начинает родословную «Рюриковичей» митрополит Иларион в своем «Слове о Законе и Благодати», с него начинается история Киевской Руси в «Начальной киевской» летописи, вычлененной А. Шахматовым из «Повести» в качестве ее первичной основы, Игорь – первый правитель Руси, названный по имени византийскими хронистами. Мы не знаем, кем правил Игорь, где находилась его резиденция и подвластная ему Русь, но вероятно в его владения входили берега Керченского пролива. Именно здесь разыгрывается пролог драмы, описанной «Кембриджским документом», – вероломное нападение Игоря на хазарский Самкерц, и именно сюда, по свидетельству Льва Диакона, он убегает с жалкими остатками войска после ее последнего акта – страшного разгрома у малоазийских берегов.

Эпоха хельгов и свенельдов на Руси заканчивается принятием христианства последними хельгами руси – «князем Игорем» и «княгиней Ольгой». Процесс превращения рюриков руси сначала в каганов Киевской Руси, а затем в великих киевских князей пока неясен, потому что это, по существу, и есть процесс становления Киевской Руси, как он шел в реальности, а не на страницах «Повести». А вот этого мы, мой просвещенный читатель, оказывается, так и не знаем.

Чтобы довершить картину, коснемся еще двух «киевских князей» – Аскольда и Дира. Понятно, что если мы отказываем в историчности Вещему Олегу, то не видно причин не сделать то же самое с его невинно убиенными предшественниками. Вокруг этих имен накручено много всяких небылиц и вымыслов. То Аскольд и Дир – соправители в Киеве, то Дир – преемник Аскольда. Аскольд то предводительствует набегом страшных безбожных язычников на Константинополь 860 года, то оказывается первым христианским правителем Руси. Дир то невзрачная проходящая фигура истории Руси, то величайший правитель восточных славян. На самом деле за всем этим ничего нет. Киев археологически не существует во времена Аскольда и Дира в ничуть не меньшей степени, чем он не существует во времена Вещего Олега. Византийцы так же не знают ни Аскольда, ни Дира, как не знают Олега. Изрядный шум вокруг свидетельства аль-Масуди о Дире Великом – не более чем лихие спекуляции. Вопервых, «царь Дира» в арабских текстах высосан из пальца. Надо обладать изрядной фантазией, чтобы в тексте Масуди прочитать именно «Дира». Во-вторых, этот «Дира» у Масуди живет почти на целый век (!) позже мифических Аскольда и Дира, и «мусульманские купцы прибывают в его землю с различного рода товарами». Восточные монеты в кладах на Киевщине появляются только с X века. Не ходили в Среднем Поднепровье арабские караваны в IX веке. Так что, оставив в стороне спекуляции, придется с ними вместе отбросить и Дира Киевского вместе с Аскольдом.

Однако дыма без огня не бывает. Откуда-то имена Аскольд и Дир выплыли и встали на вечный прикол на страницах «Повести». Вряд ли автор их просто выдумал. А может быть, это тоже какие-то титулы?

Нет, мой увлекающийся читатель, хватит титулов. По моему измышлению, Аскольд и Дир – это действительно имена, причем имеющие прямое отношение к скандинавам. Полагаю, что в летописных Аскольда и Дира превратились асы Скьольд и Тюр (Тир) скандинавского эпоса. Сводные братья, сыновья великого Одина так неразлучной парочкой и переселились из саг в «Повесть». Что принесло их на днепровские берега? Во-первых, хорошая память Яна Вышатича, рассказами которого о далеком чудном новгородском севере заслушивались монахи Киевско-Печерского монастыря, а внимательнее всех Нестор. Во-вторых, скандинавская эпическая традиция, по которой Один поставил своего сына Скьольда первым конунгом Рейдготаланда, с которым я отождествляю Русь Первую, а Нестор с его стремлением «опрокидывать» в прошлое реалии его времени вполне мог отождествить Русь Киевскую.

В пользу такого объяснения говорит еще один персонаж, не попавший в «Повесть», но фигурирующий в новгородских летописных версиях призвания варягов. Там новгородцы поднимают восстание против тирании Рюрика, Рюрик восстание безжалостно подавляет и убивает его предводителя некого Вадима Храброго. По своему обыкновению летописи не считают нужным пояснять статус персонажей. Некоторые историки[70] считают Вадима новгородским «старшиной», другие даже князем. Я думаю, «общественное положение» Вадима было еще выше. Вадим храбрый наших летописей – это сам Воден раудбарт северогерманского эпоса, он же Один Рыжебородый скандинавских саг. Вероятно этот персонаж был занесен на новгородчину иммигрантами-ободритами вместе с Рёриком, да так в паре с ним и попал в новгородские летописи. Само имя Вадим – это балто-славянская переделка древнесаксонского Воден[71] (в верхнегерманском эпосе – Вотан, в скандинавском – Один), поскольку в литовском языке основа vodim– (водим-) означает «вожак, коновод». А что делать вожаку да коноводу без предводительствуемых им масс? Так появилось мнимое восстание против Рюрика, которое «по должности» возглавил новоявленный Вадим.

Но Вадим Храбрый, Рюрик, Аскольд и Дир – фигуры преходящие. Никакого существенного влияния на повествования они не оказали, не говоря уже о реальном вкладе в историю Киевской Руси. Хватит о них.

Да и вообще хватит, мой изможденный измышлениями читатель. Ты можешь наконец отдохнуть, да и мне пора на боковую.

– Бэрримор! Наш гость уходит. Закрой за ним дверь, да запри покрепче.

– Но с тех пор, как в наших краях ликвидировали каторжную тюрьму, у нас не принято запирать дверь на ночь.

– Ничего, запирай! А то читатель, чего доброго, надумает вернуться.

– А я полагал, гость останется ночевать. Миссис Бэрримор взбила перину в угловой комнате с видом на Гримпенскую…

– Вот и отлично! Пусть добавит ее к моей постели. Ужасно неудобные кровати в Баскервиль-холле.

Впрочем, это и вовсе не имеет отношения к делу. Все, все, все. На сегодня хватит.

До свидания, мой понуро бредущий во тьму читатель. Двери Баскервиль-холла надежно заперты, но мне все же кажется, что мы с тобой еще встретимся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.