1. Аарон Эстерсон: психоаналитическая феноменология идентичности

1. Аарон Эстерсон: психоаналитическая феноменология идентичности

Лэйнг редко работал в одиночестве. Многие его книги были написаны в соавторстве. Развивая в теории и на практике идеи социальной феноменологии, он следовал ее духу и в жизни. Он предпочитал коллективные проекты и коллективную работу, возможно, считая, что многократная тотализация в работе приводит к лучшим результатам. Уже начиная с первых проектов, с исследования семей шизофреников, он собирает вокруг себя множество людей, и эта группа будет расширяться вплоть до его самого масштабного в плане командного ресурса проекта – Кингсли-холла.

Несмотря на то что Лэйнг не сформировал никакой школы и говорить о лэйнгианстве невозможно, многие его соратники и коллеги в теории и практике уже после сотрудничества с ним развивали его идеи. Может быть, поэтому британская антипсихиатрия более или менее однородна: в ней акцентирована социально-феноменологическая ориентация, внимание к семье, в тех или иных вариациях развивается концепт метанойи и практика терапевтических сообществ. Все эти моменты первоначально были заявлены именно в коллективных проектах Лэйнга. Он разрабатывал самобытную и убедительную теорию, и в этой теории с ним вряд ли можно было сравниться. Поэтому практическая ориентация ближнего круга коллег закономерна. Единственное исключение – Аарон Эстерсон, самый давний знакомый, коллега и соавтор.

Лэйнг и Эстерсон познакомились в клубе альпинизма Университета Глазго. Эстерсон учился двумя курсами старше, они были людьми с разными взглядами на жизнь и многие профессиональные вопросы, никогда не дружили, но между ними было много общего. Они оба крайне негативно относились к традиционной психиатрии, считая ее постулаты необоснованными и не имеющими реального отношения к человеку. Эстерсон и Лэйнг много читали, вращались в одних и тех же интеллектуальных кругах. Лэйнг влиял на Эстерсона, Эстерсон – на Лэйнга. Именно с подачи своего друга и коллеги Лэйнг познакомился с «Тибетской книгой мертвых».

После университета Эстерсон организовал в Израиле терапевтическую коммуну, кибуц, в котором статус психически больного был упразднен, и коммуной управляли сами пациенты. Вновь они сошлись уже в конце 1950-х, когда решили заниматься изучением семей шизофреников и организовали исследовательскую группу. Сотрудничество длилось около пяти лет, книга по материалам проекта была сдана в издательство в августе 1963 г., а издана в апреле 1964 г.[275]

Разные характеры и мировоззрение дали знать о себе уже в этом проекте. Они постоянно соперничали, их мнения расходились даже в оценке вклада друг друга. Эстерсон настаивал, что вклад Лэйнга был исключительно литературным и что тот не принимал никакого участия в процессе исследования[276], Лэйнг, в свою очередь, говорил, что Эстерсон не написал ни одной страницы книги[277].

После завершения проекта они сотрудничали уже в рамках Филадельфийской ассоциации и Кингсли-холла, но и здесь их разногласия продолжались. С самого начала Эстерсон настаивал на жестком управлении коммуной, в частности, ставил вопрос о необходимости должности медицинского директора. Лэйнг же исповедовал принцип отсутствия правил и рамок, должностей и иерархии. Эстерсон боролся за установление в Кингсли-холле порядка, но каждый раз отступал перед обаянием и харизмой Лэйнга. К 1966 г. разногласия достигли предела, и 4 сентября 1968 г. Эстерсон покинул коммуну и ряды Филадельфийской ассоциации.

Однако проект по исследованию семей шизофреников так и не был закончен, проведен был только первый этап работы. Из-за своеобразной незавершенности исследования при прочтении книги создавалось впечатление, что все семьи провоцируют шизофрению, что семья как социальная группа по своей природе шизофреногенна. Сам Лэйнг не придерживался такой категоричной точки зрения. В конце работы Лэйнг и Эстерсон пришли к выводу, что механизмы манипулирования, выявленные ими в семьях шизофреников, встречаются и в нормальных семьях, но происходит это гораздо реже. Такие результаты требовали продолжения исследования. И Лэйнг, и Эстерсон постоянно возобновляли разговор о завершении проекта и книги, но по причине непреодолимых разногласий они так и не смогли работать вместе. Эстерсон продолжил только свою часть. В конце 1970 г. была опубликована книга «Весенние листья», продолжающая традиции «Здравомыслия, безумия и семьи».

Эстерсон развивает начатые вместе с Лэйнгом исследования, дополняя заложенные в них идеи. Если в первом томе, написанном вместе с Лэйнгом, большее внимание уделялось теоретическому аспекту, а анализ шел от разбора случаев к построению обобщенной теории социальной феноменологии, то в самостоятельной книге Эстерсона исследовательская стратегия выстраивается от клинического случая к методологии, теоретический анализ и определение понятий являются лишь дорогой к методу.

В центре книги Эстерсона «Весенние листья» подробный анализ клинического случая, уже представленного и проанализированного в совместной работе с Лэйнгом. Эстерсон использует его для развития собственного метода: он продолжает метод социальной феноменологии, разработанный Лэйнгом, и дополняет его психоанализом. В предисловии, объясняя специфику и цель работы, он пишет: «Эта работа задумана как исследование разрушения связи, синхронизации и превосхождения в новом синтезе социальной феноменологии, как она представлена в ранней работе, и психоанализа опыта»[278]. Этот синтез, по убеждению Эстерсона, позволит прояснить переживание членами социальной группы друг друга и группы в целом с акцентом на неосознаваемых паттернах опыта и фантазии.

Эстерсон продолжает исследовать шизофреногенные семьи в понятиях практики и процесса, ряда и связки. Он отходит от понимания болезни как патологического процесса, нацеливая свое внимание на семейные паттерны мистификации взаимодействия и пытаясь вскрыть смысл и значения амбивалентности семейной практики. Шизофрения для Эстерсона – это ответ на социальную практику семьи, в которую включен больной, а отнюдь не проблема одного человека. В запутанной сети взаимодействия, перебирая семейные диалоги и событийные сюжеты, Эстерсон пытается нащупать методы возможного понимания шизофрении.

Стремясь отграничить свой метод от естественнонаучной парадигмы и понимания психического заболевания как процесса, Эстерсон настаивает, что только диалектическое исследование может пролить свет на смысл социальной ситуации. Он дает следующее определение: «Под диалектической наукой я подразумеваю исследование взаимодействия людей и групп людей, противопоставляя его исследованию естественных событий, входящему в предметную область естествознания»[279].

Эстерсон подчеркивает, что основной особенностью человеческого существования, в отличие от существования предметов, является то, что человек принадлежит одновременно системам пассивных и активных отношений. Включаясь как пассивный объект в ход естественных событий, человек вступает в пассивные отношения, к примеру, общаясь и жестикулируя, он двигает руками и ногами как совокупностью мышц, костей и связок. Так понятое поведение человека и предстает, по мнению Эстерсона, как процесс, входя в область исследования естествознания. Однако человек включен и в активные отношения. Он взаимодействует с другими людьми, он жестикулирует, выражая гнев или любовь, соглашаясь или протестуя. В этом случае жестикуляция имеет подтекст и не может быть понята изолированно: она включена в практику социального взаимодействия и сама является социальной практикой. Изучением последнего и должна заниматься диалектическая наука.

Диалектическая наука представляет жизнь людей как пространство межличностных отношений. В этой ситуации взаимодействия люди переживают себя в связи с другими людьми и могут познавать формы и природу этих отношений. Поэтому взаимодействие предстает в диалектической науке как центральное событие человеческой жизни, как конституирующее пространство человеческой личности, пространство формирования идентичности. Это формирование идентичности в ситуации взаимодействия является для Эстерсона узловым моментом теории диалектической науки, и он описывает его через понятие «сущность отношений». «Направленность взаимоотношений, которая формирует идентичность человека, можно определить как сущность (nature) взаимоотношений, в которые он вступает»[280], – пишет он. Это паттерн отношений, включающий в себя формы и способы взаимодействия в группе.

Специфику межличностных отношений Эстерсон совершенно логично выводит из самой ситуации – из взаимодействия людей. Межличностные отношения – это отношения, в которых участники взаимодействия признают и воспринимают друг друга как личности. Поэтому одна из центральных особенностей этого взаимодействия – взаимность, или реципрокность. Каждый, кто вступает в отношения, должен воспринимать как личность другого и быть воспринят каждым другим как личность. Такая же взаимность имеет место и при конституировании идентичности. «В этом взаимодействии, – указывает Эстерсон, – каждый из участников невольно конституирует себя как личность, подтверждающая других и подтверждаемая другими»[281]. Ситуация взаимности и приводит к необходимости учета межличностного взаимодействия: поскольку люди постоянно вступают в межличностные отношения, нельзя исследовать личность, не обращая внимания на ее связь с другими личностями. Всякое исследование личности, по Эстерсону, – это исследование отношений, в которые эта личность вступает. Однако исследование отношений – и это центральный момент в разработке Эстерсоном собственного метода – предполагает вовлечение и исследователя. Всякий наблюдатель, исследующий отношения человека, неизменно включается в их сеть. Исследователь одновременно и изучает, и конституирует область исследования.

Такая специфическая ситуация, с которой мы всегда сталкиваемся, погружаясь в пространство межличностного взаимодействия, требует, по Эстерсону, разработки специфического метода и выбора соответствующей формы рациональности. Этот метод должен отталкиваться от ситуации, в которую теперь включен сам исследователь, а исследователь должен благодаря этому методу осмыслять ситуацию, в которой он является одним из реципрокных звеньев, поэтому он должен опираться не на естествознание, а на диалектическую рациональность.

Естествознание, как оговаривается Эстерсон, правда, тоже может выступать платформой для исследования человека и его взаимодействия. Так, на его взгляд, происходит в психиатрии. В этом случае взаимодействие предстает как взаимодействие одушевленного с неодушевленным, неодушевленным при этом становится больной. Он исследуется подобно объекту или вещи, он мистифицируется, что приводит к переживанию им себя самого как не-личности. Объективное исследование способствует пониманию социальной группы как объективного единства, функционирование которого подчинено естественным законам. Возникает представление, что группа движима не собственными членами, а посторонними ей законами, и социальная практика группы подменяется процессом. Все события начинают толковаться в парадигме процесса, в том числе и то, что процессуально называется психическим заболеванием.

Так ведется аналитическое исследование. В противоположность диалектическому оно предполагает внешнего по отношению к исследуемой системе наблюдателя, рассматривающего объекты своего исследования как объективные события. Продуктивная работа в рамках такой рациональности, по мнению Эстерсона, невозможна, поэтому для того чтобы исследовать больного шизофренией, необходимо в корне изменить рациональность. В рамках клинического мировоззрения, даже если мы признаем в больном человека, это невыполнимо. Исследователь в этом случае должен не только рассматривать больного в сети взаимодействия и социальной ситуации, в единстве его опыта и поведения, но и понимать себя и клиническое взаимодействие как часть пространства исследования.

В основе диалектического метода, превосходящего аналитическое исследование, лежит исследование человека как включенного в социальную систему. При этом всякая социальная система существует в единстве лишь в том случае, если все ее члены разделяют основной принцип ее общей практики. Эстерсон подчеркивает: «Все необходимые отношения выражают то, что можно назвать базисной, или основной, практикой группы. Эта практика – паттерн связи, которая конституирует и поддерживает группу как группу. Центральный принцип группы – принцип этой практики»[282]. Группа как раз и существует как носитель практики.

Практика группы является пространством ее противоречий, впоследствии запускающих внутригрупповые проблемы и, возможно, даже приводящей к развитию шизофрении. Противоречие при этом Эстерсон характеризует следующим образом: «В социальной системе противоречие может быть определено как опыт одновременной констатации и отрицания проблемы в пределах системы»[283].

Стремясь упорядочить все многообразие противоречий, Эстерсон выделяет следующие их формы, описывая в них структуру противоречий: 1) простые противоречия, где противостоящие стороны очевидны для тех членов общества, которые хотят увидеть проблему; 2) противоречия-парадоксы, в которых одна или обе стороны конфликта сокрыты от членов группы; 3) двойные противоречия, построенные на двойном отрицании негативных эмоций или проблем; 4) множественные противоречия с запутанной структурой и неопределенным, двусмысленным последним элементом. В этом случае неясно, отрицается или подтверждается «отрицание/утверждение». Примером такого противоречия Эстерсон называет описанную Бейтсоном ситуацию двойного послания.

Противоречие, по Эстерсону, не синонимично конфликту: открытая конфронтация еще не означает противоречия, поскольку такое противостояние не всегда вовлекает установки и ожидания его участников. О противоречии можно говорить, только когда в конфликте один или несколько участников взаимодействия демонстрируют неожиданную реакцию на ситуацию или отсутствие ожидаемой реакции, и эта реакция идет вразрез с принятой в социальной группе практикой. В социальной ситуации, как отмечает Эстерсон, противоречие является функцией паттерна неожиданного поведения или функцией отсутствия ожидаемого паттерна. Эти паттерны поведения могут быть межличностными, внутригрупповыми и межгрупповыми, такими же могут быть и противоречия[284].

Строя здание диалектической науки, Эстерсон развивает идеи, сформулированные Лэйнгом в отношении социальной феноменологии как науки об опыте людей, поведения и взаимодействия как функциях опыта. Он подчеркивает, что опыт при этом всегда является интерсубъективным, поэтому взаимодействие предстает решающей структурой диалектического исследования. Включение исследователя в пространство взаимодействия и является новшеством Эстерсона, и это, по его убеждению, позволяют сделать диалектические парадигма и рациональность.

На основании диалектической теории Эстерсон пытается наметить серию конкретных действий по снятию противоречия социальной системы. В основе методологических наработок положение о том, что противоречие социальной системы – «порождение внутригрупповой практики»[285]. Социальная группа устанавливает образцы поведения или межличностного взаимодействия, которые должны разделять все ее члены. Противоречие – результат кризиса этих образцов, поэтому снять противоречие могут только сами члены группы, одному терапевту-исследователю это не под силу.

Терапевт, следовательно, не может каким-либо воздействием изменить социальную систему, не может стать источником изменений, он может воздействовать лишь опосредованно, подталкивая и активизируя внутригрупповые процессы. В сопоставлении его опыта и опыта членов социальной группы можно открыть отличительные особенности внутригрупповой социальной практики, прояснить характерные для группы паттерны поведения и опыта. Диалектическую природу социальных внутригрупповых процессов, по Эстерсону, можно понять только изнутри, поэтому здесь неприменима аналитическая рациональность. И только изнутри группы может быть прочувствовано и вскрыто основное противоречие, которое отягощает социальную ситуацию и требует снятия.

Диалектический метод погружения в группу необходим и еще по одной причине. Как совершенно справедливо подчеркивает Эстерсон, опыт, переживания, в отличие от поведения, не могут наблюдаться и исследоваться непосредственно. Опыт может быть схвачен только в сети опыта взаимного восприятия. Поэтому для того чтобы схватить опыт больного, опыт восприятия его семьей, а также опыт каждого члена семейной системы, нужно включиться в группу и тотализировать весь предшествующий опыт, все предшествующие синтезы и все тотализации. «Диалектика – это изменения и в наблюдателе, и в наблюдаемой системе…»[286], – подчеркивает Эстерсон. Поэтому диалектический процесс исследования носит одновременно и индивидуальный, и социальный характер: он затрагивает индивидуальный опыт исследователя и опыт каждого члена семьи, самосознание, самопереживание и проясняет взаимосвязи и основной принцип практики семьи как социальной системы.

Посредником для социальной группы, на взгляд Эстерсона, может стать психоаналитически ориентированный терапевт. В интерпретациях происходящих процессов он описывает свой опыт; путем сопоставления члены группы могут определить особенности своих переживаний и поведения, своего восприятия внутригрупповых процессов. Интерпретация психоаналитика, таким образом, конституирует промежуточное пространство посредничества, благодаря которому могут быть лучше поняты особенности социальной системы. Снятие противоречия социальной системы и тотализация его в более широкой социальной практике приводит к изменению опыта и поведения всех участников взаимодействия, для Эстерсона «успешный психоанализ, таким образом, – это и терапия для аналитика»[287].

Диалектическое мышление направлено одновременно и на наблюдателя, и на наблюдаемую систему, рассматривая последнюю как социальную и личностную практику и позволяя разделять в этом исследовании и личность, и систему. Его процесс, по Эстерсону, включает три компонента:

1) развитие взаимности между наблюдателем и исследуемым социальным пространством. Исследователь чувствует себя включенным в систему, влияет на нее и испытывает ее влияние, но он не может оценивать эту социальную систему, поскольку погружен в нее;

2) временная нигиляция, отход от активной включенности в систему. Исследователь обращается к своему опыту, сопоставляя его с опытом и событиями исследуемой социальной системы; социальная система становится «фоном» в гештальте опыта наблюдателя, и на первый план как «фигура» выходит динамика собственного опыта исследователя;

3) возвращение взаимности с социальной системой: исследователь, осознав границы собственного опыта и особенности системы, возвращается в нее, чтобы прояснить ее структуру и связи, чтобы наметить пути возможных изменений[288].

Иногда группа может быть не готова к осознанию противоречия и последующим изменениям, тогда терапевтические отношения могут формироваться только с теми членами группы, которые готовы двигаться дальше, поэтому групповая терапия может включать элементы индивидуальных сессий. Здесь нельзя использовать силу и осуществлять воздействие, поскольку изменение социальной ситуации может быть достигнуто только добровольно и всеми членами группы. Такая же ситуация часто наблюдается и на макроуровне: многие революционные преобразования продвигаются вначале узкой группой людей, осознающих противоречие макросоциальной системы, и только впоследствии в это движение вовлекаются широкие массы. В таком случае залогом успешных изменений могут стать даже первоначальный провал и регрессия. Неудача тогда рассматривается как стимул к повторной тотализации ситуации, и эта тотализация будет включать уже и факт предыдущей неудачи. Процесс должен постепенно развиваться дальше. Эстерсон пишет: «Роль диалектически ориентированного исследователя подобна роли акушерки, терпеливо способствующей рождению нового экзистенциального порядка, уже готового появиться на свет»[289].

Диалектическое мышление, таким образом, привносит в исследование динамизм, позволяя не только наблюдать социальную систему, но и посредством личностных изменений самого исследователя изменять ее. «Это изменение, – подчеркивает Эстерсон, – является неотъемлемой частью метода»[290]. Трехэтапный процесс диалектического мышления развивается по спирали, и третий момент представляет собой возвращение к первому на более высоком уровне социального и личностного развития. Сам он предлагает представленную на рис. 3 условную схему.

РИС. 3. Спираль диалектического мышления

Исследователь на каждом из этапов вновь переосмысляет свое видение ситуации и приводит противоречащие ему события в непротиворечивое единство. Этот синтез Эстерсон называет тотализацией. Тотализация включает в себя и саму социальную ситуацию, и опыт исследователя, и возникающие противоречия, единство этих элементов обеспечивает учет всех факторов и постепенное прогрессирование исследования. Нарастающий синтез идет путем последовательного и прогрессивного согласования противоречий, которому по образцу вышеприведенной трехчастной схемы соответствует постоянная тотализация, детотализация и ретотализация противоречивых элементов опыта.

Само движение от тотализации к ретотализации носит, по Эстерсону, регрессивно-прогрессивный характер в соответствии с тремя моментами тотализации: 1) исследователь производит феноменологическое описание ситуации и ее противоречий, а также своего собственного переживания этих противоречий; 2) путем регрессивно-аналитического движения он проводит исторический анализ проблем с позиции истории социальной системы и одновременно с позиции изменения его отношения к ним; 3) в прогрессивно-синтетическом движении исторический анализ объединяется с феноменологически наблюдаемыми событиями и развивается вмещающая их тотализация. В этой тотализации и происходит «раскрытие» (revelation) смысла происходящего.

Диалектическое понимание ситуации, проясняя практику и само являясь практикой, по Эстерсону, предполагает не только диалектическое мышление, но и диалектическое действие (acting), конституирующее в исследовании смысл социальной ситуации. Эстерсон подчеркивает: «Рациональная социальная практика есть деятельность, основанная на диалектически развертывающемся посредством тотализации рефлексивном постижении. В этом и состоит ее логика – рефлексивное познание социальной и исторической практики и процесса посредством и для социального и исторического действия»[291]. Поэтому для исследователя в пределах диалектической рациональности рефлексия социальной ситуации и действие в ней неразделимы. Само исследование в этом случае – практика, способствующая экзистенциальной реализации, а диалектическое осмысление – это рациональность, требующая действия и достигаемая посредством действия. Динамизм, а также сочетание осмысления и действия – неотъемлемое и специфическое свойство человека.

Развертывая такую схему анализа и работы, Эстерсон конкретизирует ее составляющие и ставит вопрос о критериях истинности анализа и проверки гипотез и действий. Он сопоставляет макроуровень исторического и социального анализа и микроуровень анализа отношений и личности. При этом первый представляется марксистским анализом истории, второй – психоаналитически феноменологическим анализом семейной ситуации. Он пытается соединить марксизм, феноменологию и психоанализ в продуктивную схему возможной работы с внутрисемейными конфликтами.

На пути от тотализации к ретотализации взаимоотношения исследователя и системы могут быть проверены, на взгляд Эстерсона, в двух узловых точках: на теоретической стадии согласования и на практической стадии эффективного действия. На теоретической стадии основной задачей является вскрытие противоречия, которое представляется как руководящая нить всего анализа и связующее звено всех рассогласований в семейной системе. Это противоречие упорядочивает неупорядоченность социальной системы.

Практическая стадия стартует одновременно с тотализацией. Практические проблемы становятся понятными в синтезе опыта и действия, именно этот синтез делает противоречие окончательно ясным и понятным. В этот момент, по Эстерсону, как раз и возможна ошибка, поэтому он задается вопросом, каким образом на этом этапе избежать неправильного истолкования и неправильной тотализации, как не впасть в ошибку мистификации.

Основной критерий, который предлагает здесь Эстерсон, – это критерий практической реализации. Валидная, истинная тотализация приводит к эффективному и продуктивному действию в социальном пространстве[292]. Так, на макроуровне истинность и валидность оценки Лениным социальной системы царизма измеряется успешностью предпринятой им социальной революции. На микроуровне практики психоанализа эффективность предположений аналитика и эффективность психоаналитической терапии проверяется степенью облегчения реализации ранее блокированного опыта. Процедура такой проверки приводит Эстерсона к формулированию принципа диалектической реализации, описывающего направленность диалектического процесса.

Эстерсон настаивает, что действие на микросоциальном уровне должно быть направлено на радикальное изменение имеющейся социальной ситуации. Он разъясняет: «Социальная система претерпевает радикальные изменения, когда снимается актуальное принципиальное социальное противоречие»[293], а это, в свою очередь, может произойти только посредством расширения социальной практики, включающей имеющееся противоречие в более широкий социальный контекст. На уровне психотерапевтической ситуации это означает осознание неосознаваемых противоречий посредством рассмотрения их в межличностном и внутриличностном контексте.

Проверка тотализации, как мы видим, является ретроспективной, и никакая тотализация не может быть абсолютно правильной. По этим причинам исследователь и терапевт социальной ситуации всегда вынужден двигаться наощупь, он должен быть готов к неожиданностям, поскольку ни одна тотализация не повторяет другую, и ни одно противоречие не является точным ключом к разрешению следующего. Исследователь должен подходить к социальной ситуации без предвзятости и предубежденности, открываясь для настоящего противоречия, дабы снять его в адекватном ему и эффективном для практики синтезе[294].

Строя такую тактику работы, Эстерсон отмечает, что снятие противоречия не означает его упразднения и исчезновения. Развитие практики приводит к возникновению нового противоречия, которое хотя и будет иметь другие истоки, но представится не менее актуальным и принципиальным, чем предыдущее. По сути, Эстерсон высказывает гегельянские идеи: «Диалектическая практика успешна, когда существующая социальная или межличностная ситуация разрешена так, что в более широком практическом синтезе удалось превзойти имевшееся ведущее противоречие и открыть новое ведущее противоречие, которое основано уже на иных принципах практики»[295].

Противоречие для Эстерсона является ведущим стимулом личностного и социального развития и не всегда представляется разрушительным для социальной системы или для самого человека. Оно утрачивает свой позитивный характер, если становится исторически избыточным, не обусловленным больше социальной или исторической необходимостью, или же если устанавливается табу на его признание, осознание и исследование. В последнем случае противоречие удваивается: нарастает исходное социальное или межличностное противоречие, которое подкрепляется противоречием табу. В процессе работы с социальной ситуацией, по Эстерсону, успех возможен, только если при переходе с одной стадии на другую последовательно прорабатываются существующие противоречия. В противном случае прогрессивное движение становится невозможным.

Диалектическую теорию отклонения и шизофрении Эстерсон строит на основании понятия противоречия. Именно такая трактовка, на его взгляд, позволяет выстроить динамическую диалектическую модель и осуществить эффективную терапию.

Шизофрения, по Эстерсону, – результат неразрешенного внутригруппового, внутрисемейного противоречия. Все без исключения выделенные им разновидности противоречий могут встречаться как на макро– так и на микроуровне и сопровождаются мистификацией. Эта мистификация часто приводит к проблемам с идентичностью, а часто и к формированию шизофрении.

Эстерсон придерживается реалистической трактовки шизофрении. Хотя он и говорит, что необходимо различать шизофрению как диагноз и шизофрению как болезнь, он все же признает, что некоторые люди действительно страдают этой болезнью, в основе которой лежит раскол личности.

Вслед за Лэйнгом он развивает теорию перерождения – пути обретения нового личностного единства и личностного постижения. Этот путь он называет реверсией, и именно о нем, на его взгляд, говорят, когда имеют в виду трансцендентальный опыт. Длиться такой опыт может от нескольких мгновений до нескольких лет, запускает его работа с глубинными слоями личности, проводящаяся в рамках йоги или психоанализа; личностная фрагментация в социальной ситуации, сопровождающаяся мистификацией и неподлинным опытом; а также употребление наркотических веществ вроде ЛСД и мескалина в том случае, если они используются под контролем профессионалов-медиков.

Путь обновления не имеет для самого человека даже изначальной точки, поскольку в опыте реверсии утрачивается всякая способность к дифференцированному восприятию и памяти. И только ретроспективно, уже после прохождения всей этой дороги, сам человек может восстановить его моменты, а также сказать, когда именно его мир и опыт разлетелись вдребезги, а сам он пошел по пути обретения нового взамен вмиг утраченного.

Этот опыт, как называет его Эстерсон, опыт персонального бытия-для-себя-самого (being-for-self), содержит в себе три момента: 1) уровень элементарной нерефлексивной импульсивной активности по достижению желаемого или избеганию нежелаемого; 2) уровень рефлексивного отношения, переживания и выстраивания реципрокного единства опыта; 3) триединство опыта, переживания опыта и опыта этого переживания опыта[296]. В итоге обращение к глубинным слоям опыта приводит к пониманию этого опыта и познанию «животного» я.

Реверсия для Эстерсона основана на регрессе в прошлое, путешествие во вневременный мир, пред-личный и вне-личный. Акцентируется переход между пред-личным и личным, выходят на первый план связи между пред-личностным и космическим, личным и мирским. Основным пространством реверсии становится мир опыта. Он отмечает: «Во вневременном опыте обновления отсутствует всякий опыт “я” и “не-я”, всякое различие между “здесь” и “не-здесь”, нет никакого перцептивного опознания. Поэтому человек беззащитен и социально зависим»[297].

Этот опыт еще пред-эгоистичен: в нем еще нет разделения на личный и общий мир, разделения на «я» и других, поэтому все, что происходит, воспринимается как происходящее с самим человеком, и даже не с самим человеком, а как происходящее в едином и неделимом еще пространстве до-рефлексивного опыта. В этом пространстве с утраченной перцептивной различенностью утрачивается даже первичная матрица опыта, т. е. полностью исчезает «я» человека, утрачивается различие между многим и одним. В итоге, по Эстерсону, все воспринимается одновременно как принадлежащее к «я» и как к нему не принадлежащее, множественный окружающий мир и мир внутриличностный становятся едины и сливаются.

Успешный опыт обновления, разумеется, предполагает и обратное движение к восстановлению. Для Эстерсона это регрессивно-прогрессивное движение. В процессе перехода от регресса к прогрессу дезинтегрированное сознание устремляется к собственной обновленной интеграции. Это сопровождается открытием и осознанием собственных подлинных возможностей с их последующей реализацией.

Процесс прогресса не настолько безобиден и безопасен: он может привести к падению в переживаемый мистический, космогонический, мифологический и прочий опыт: в этом случае не человек интегрирует опыт, а опыт поглощает его. Свидетельством такой поглощенности, по мнению Эстерсона, отчасти является и шизофрения[298], на макроуровне это также и нацизм как мистическая одержимость. Обновление поэтому не всегда идет благополучно, иногда приводя только к укреплению эгоцентризма и блокированию позитивных изменений личности, а иногда даже к личностной катастрофе. Как всякое рождение, оно несет риск неблагоприятного исхода.

В случае же продуктивно протекающего прогрессивного процесса происходит изменение центра сознания и трансформация модуса опыта на более успешный для человека в его общении с другими и с самим собой. Эстерсон подчеркивает: «Под подлинным центрированием, изменением центра сознания от опыта к взаимодействию доктора имеют в виду не антиэгоцентричный опыт отсутствия “я”. Это означает, что человек переживает преобразованный опыт эго, опыт своего “я”, где эго представляется как инструмент, посредством которого он актуализирует в открытости другим свои подлинные личностные возможности в свете пережитого им опыта личностной деструкции и восстанавливает отношения с истоками этого опыта»[299].

Процесс личностного изменения, изменения идентичности путем реверсии при шизофрении сопровождается и социальными трансформациями и перестройками. И этот социальный смысл понятий диагноза и нормальности, на взгляд Эстерсона, более значим. При шизофрении происходит децентрация от человека к группе и, как следствие, детотализация социальной ситуации и повторная тотализация в новую целостность. Нормальность в этом случае основана на соответствии общепринятым социальным нормам. «Человек признается психически здоровым, если соответствует институциональным нормам»[300], – подчеркивает он. Поэтому психиатры обычно оценивают психическое здоровье людей на основании общепринятых норм поведения и опыта. В случае несоответствия им человек признается больным и ему начинает навязываться помощь в развитии стратегий адаптации к обществу.

Эстерсон настаивает на том, что подобное понимание шизофрении как свойственного исключительно одному человеку эндогенного процесса является следствием ошибочного аналитически-позитивистского мировоззрения. В противоположность такой позиции он сосредоточивает свой исследовательский интерес на шизофрении как социальной ситуации, как стратегии, посредством которой семья формулирует то, что не может быть сформулировано в рамках семейной системы, ее норм и принципов организации.

В семейных группах шизофреников, отмечает Эстерсон, имеет место нарушение восприятия группой самой себя, а следовательно, нарушение восприятия себя отдельными членами, а также измененное восприятие группой отдельных ее членов, в частности, тех, кого называют шизофрениками. Мистифицированные отношения приводят к тому, что группа за сфантазированными ими же самими отношениями перестает видеть отношения реальные: к примеру, супруги могут описывать свои отношения как замечательные, при этом давно перестав быть по-настоящему близкими людьми. Эстерсон пишет: «Если в своей самооценке они не рефлексировали или рефлексировали лишь частично то, что они вместе делали как группа, тогда в своем коллективном опыте они переживали разделяемую ими всеми практику просто как отношения между объектами фантазии, не понимая их. Поэтому группа с разрушенным взаимовосприятием не может развиваться. Она не может конституировать и поддерживать себя как целостность по отношению к окружающему ее обществу. Она не может быть семьей»[301].

Говоря о социальном смысле шизофрении и пытаясь выстроить его по отношению к исследуемому им конкретному клиническому случаю, Эстерсон обращается к ветхозаветной метафоре козла отпущения, пытаясь посредством ее указать всю двойственность, которую несет этот диагноз. Он напоминает, что это явление имеет символический смысл изгнания жертвы, на которой вымещается вся вина и ненависть племени, и описывает функцию этой процедуры как инстинктивную репрессию социальной группы. То же самое, на его взгляд, повторяется и в семьях шизофреников. Стигматизация одного из членов семьи как психически больного является результатом возвращения подавляемого инстинкта в неинстинктивной форме. Социальная группа вымещает на этого единственного «козла отпущения» свои собственные проблемы, проблемы с поддержанием собственной целостности.

Эстерсон напоминает, что у этой церемонии есть и еще один неявный контекст. Эта церемония носила название «азазель, но так зовут и падшего ангела, который совершил тот же грех, что и первые люди: соблазнился знанием и мудростью. Поэтому психически больной в социальном смысле – не только носитель вытесняемого конфликта группы, но и носитель мудрости прогрессивной тотализации, инициатор конфликтов, подталкивающих к рефлексии опыта группы и его структуры»[302].

Диалектическое исследование психического заболевания поэтому должно связать больного со средой, с той социальной группой, в которую он включен. Эстерсон настаивает, что социально-ориентированное исследование шизофрении должно быть последовательно направлено на: 1) каждого члена семьи; 2) отношения между членами семьи; 3) семью как систему[303]. Исследователь-терапевт, таким образом, движется по следующему пути: 1) исследование случая; 2) прояснение паттернов группового поведения; 3) разъяснение паттернов опыта; 4) связывание опыта с поведением, межличностным опытом и межличностным взаимодействием. На протяжении всего движения исследования необходима идентификация и снятие противоречий социальной системы, и только так можно прояснить базовые паттерны социальной практики группы.

Такое исследование опирается на сомнение в диагнозе, в методах диагностики, сомнение в представляемой семьей точке зрения, и вообще сомнение в том, что патологический процесс является внутриличностным процессом, а не результатом социальной практики. Центр исследования при этом смещается от того члена семьи, который считается психически больным, на саму семью как целостность.

Первыми зацепками здесь представляются самоопределение самого больного и особенности идентификации его остальными членами семьи, в рамках социальной группы взаимосвязанные в неразрывном единстве. Как подчеркивает Эстерсон, эти маркеры и позволяют уже на первых стадиях вскрыть особенности групповых отношений, особенности социальной практики группы. Терапевт или исследователь, таким образом, должен погрузиться в сложную и запутанную сеть идентификаций: в сеть взаимной симпатии и антипатии, повседневных отношений и обязанностей, обид и ссор, в сеть взаимных претензий, сеть приятия и неприятия. Такое понимание социальной группы формируется у Эстерсона не без влияния психоанализа и основано на представлении о том, что все проблемы личности коренятся в межличностных конфликтах, в возникших на почве неудачного социального взаимодействия комплексах. Вскрыть социальную связку означает вскрыть и проработать конфликт, а следовательно, минимизировать и сами личностные симптомы. Для того чтобы помочь самому человеку, нужно работать с его социальным окружением – таков основной тезис теории Эстерсона, и этот тезис, как мы видим, он повторяет вслед за Лэйнгом.

Если кратко представлять метод анализа коммуникации, который ведет Эстерсона к вскрытию базисной социальной практики группы, то его можно определить как процесс поиска ответов на три взаимосвязанных вопроса, которые могут быть адресованы как отдельным членам группы, так и группе в целом: 1) почему они так делают; 2) что они делают; 3) когда они это делают. Как подчеркивает Эстерсон, «причина, стиль и темпорализация – все это функции базисного принципа практики человека или группы»[304]. Эти функции понятны исследователю не всегда, и почти никогда они не явны для человека и членов его семьи.

Эстерсон логически продолжил начатый с Лэйнгом проект. Теоретическое развитие понятия противоречия и разработки методологии работы с этим противоречием в группах – это то, что вполне закономерно вытекало из социальной феноменологии шизофрении. Однако эти исследования Эстерсона, как и их первоначальные совместные исследования с Лэйнгом, по большому счету так и остались исключительно теоретическими. Он описал пространство работы – противоречие и инструмент воздействия – самого психотерапевта, но конкретных механизмов изменений так и не выделил. Социальная феноменология в том смысле, который вкладывал в это понятие Лэйнг, в принципе этого и не предполагала. Другие соратники Лэйнга и коллеги Эстерсона пошли по другому пути: они продолжили идеи Лэйнга не в теории, а на практике, и, принимая социальную феноменологию как исходную теоретическую и методологическую данность, стали развивать свои терапевтические проекты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.