Memento mori Введенское (немецкое) кладбище

Memento mori

Введенское (немецкое) кладбище

В Москве в разное время существовало несколько кладбищ для иноверцев латинского и лютеранского исповеданий — выходцев из Европы, поступивших в русскую службу или промышлявших в России производственным или торговым делом. Такое кладбище было когда-то в Марьиной роще. Там хоронили московских иноверцев в XVII–XVIII вв. Последние беспризорные надгробия лежали там еще в начале ХХ столетия. Еще более раннее (XVI века) «немецкое» кладбище находилось в Замоскворечье, за Серпуховскими воротами. Теперь на его месте расположена Морозовская детская больница.

В Лефортове иноверческое кладбище появилось отнюдь не случайно. Яуза начинает активно обживаться при Иоанне Грозном. Причем уже тогда эта часть приобретает характер «гетто», то есть специально выделенного квартала, население которого по тем или иным соображениям не должно смешиваться с основным населением города. И первыми иностранцами Немецкой слободы, как называли Лефортово при Грозном, были пленные, взятые русскими на Ливонской войне. Там же Грозный и Годунов стали расселять всяких иноземных мастеровых, которых приглашали в Россию на государеву службу. Делалось это совершенно в соответствии с политикой и моралью тех лет — с целью оградить русских людей от иноверцев и не допустить проникновения «латинской» или «жидовской» ереси в православную среду. В 1675 году один из европейских послов, бывший при московском дворе, писал о слободе на Яузе: «Вне столицы, в получасе пути лежит немецкий город, большой и людный…»

Первый лютеранский храм появился на Яузе в 1576 году. Но просуществовал недолго. Вскоре по прихоти Грозного он был вместе со всей слободой разорен и уничтожен. Еще один московский протестантский храм находился в первой половине XVII века в районе Садово-Черногрязской, где жило тогда много выходцев из Европы. Но впоследствии, когда возрождалась Немецкая слобода на Яузе, он был перенесен туда. Причиною этому послужил курьезный случай. Однажды мимо храма проезжал царь Алексей Михайлович и, приняв его за православный, перекрестился на него. И чтобы впредь кирха не смущала православный люд, царь повелел перенести ее подальше с глаз. Всего в Новой Немецкой слободе существовало две лютеранские церкви, реформаторская и латинский храм, при которых, естественно, возникли и приходские кладбища.

При лютеранской кирхе на Яузе в 1602 году был похоронен жених Ксении Годуновой принц Иоанн Датский. А при другой кирхе — святого Михаила на Гороховом поле — был погребен соратник Петра Первого генерал-фельдмаршал Яков Вилимович Брюс (1670–1735), ученый, механик и астроном, наводивший ужас своими опытами на московских обывателей, называвших его «колдуном», «чародеем», «чернокнижником» и т. п. Это по его предложению («прожекту») Петр учредил знаменитую школу навигационных и математических наук в Сухаревой башне, в которую, вместе с самыми учеными людьми того времени — Феофаном Прокоповичем, Леонтием Магницким и другими, Брюс же и был назначен преподавателем. За заслуги Петр пожаловал Брюса графским титулом, произвел в сенаторы, дал чин фельдмаршала и наградил орденом Андрея Первозванного. А дурная слава пошла о Брюсе на Москве после того, как он на потеху царю и его гостям смастерил механического водяного с вилами вместо рук. Это страшилище всплывало на Москве-реке из проруби, крутило головой, разводило руками-вилами и старалось кого-нибудь схватить и увлечь за собою в омут. Радости собравшихся и самого Петра не было предела. Такого чуда царь не видел нигде в Европе. А уже окончательно Брюс подтвердил свою репутацию чародея в 1709 году. В тот год должно было произойти затмение Солнца, и Брюс, как человек ученый, прекрасно знал об этом. Он пригласил к себе на Сухареву башню наблюдать затмение многих знатных москвичей. И, естественно, слух о предстоящем «светопреставлении» моментально разнесся по столице. Когда же затмение действительно произошло, весь простой московский люд вообразил, само собою, что это устроил «сухаревский колдун». Что любопытно, всякие легенды о Брюсе распространялись среди москвичей еще очень долго после его смерти. Рассказывали, что «чернокнижник» так по-прежнему и обитает в своей башне, бродит там по ночам, смотрит с высоты на Москву. Иные будто бы видели его своими глазами. Понятно, с легендами интереснее жить. Лишь с 1920-х годов, когда Сухареву башню снесли, Брюс перестал быть темой московского фольклора. На самом же деле Яков Брюс для своего времени был настоящим большим ученым. Он перевел на русский язык множество книг, сам написал несколько научных работ по географии, составил карту Московского государства, выпустил календарь, названный в его честь Брюсовым, заведовал московской типографией. Кроме того, Брюс был одним из организаторов русской артиллерии и участвовал во всех петровских войнах. И, конечно, свои титулы и чины он получил не за усердие в развлечении царя при помощи механического водяного и тому подобного, а вполне заслуженно. В 1929 году на месте Михайловской кирхи и приходского кладбища стали строить аэрогидродинамический институт (ЦАГИ). И когда рабочие рыли котлован, они наткнулись на какой-то древний склеп. Чей это склеп, и кто именно там был похоронен, не могли сказать даже прибывшие на стройку ученые. Когда же они вскрыли склеп, то обнаружили в нем останки двух людей — мужчины и женщины, — причем мужские останки были облаченными в дорогой парчовый кафтан с орденом Андрея Первозванного. Несомненно, это был Брюс.

Реформаторская церковь в Лефортове находилась на углу Немецкой (Бауманской) улицы и Денисовского переулка. При этой церкви был похоронен самый, пожалуй, знаменитый московский иноземец — швейцарец адмирал Франц Яковлевич Лефорт (1656–1699), ближайший петровский соратник, именем которого впоследствии стала называться вся Немецкая слобода на Яузе. Могила его пропала еще до сноса церкви. Возможно, это произошло в 1812 году, когда Лефортово со всеми церквами совершенно выгорело. Возможно, еще раньше — при Елизавете Петровне, которая приказала упразднить все приходские погосты на пути ее следования из Кремля во дворец на Яузе, чтобы видом похорон и самих кладбищ не расстраивать своих чувств. А Немецкая улица как раз и являлась одним из таких путей. Во всяком случае, в 1817 году Н. М. Карамзин в «Записке о московских достопамятностях» упоминает могилу Лефорта как «достопамятность» исчезнувшую, пропавшую: «Друг Петра Великого, Лефор погребен в московской Протестантской церкви; но мы, к сожалению, не знаем его гроба».

В некоторых источниках говорится, что Лефорт похоронен на Введенском кладбище. Но это неверно. Может быть, его и перезахоронили бы по чести в советские годы — все-таки это не «колдун» Брюс, а по настоящему крупная фигура отечественной истории, — но сделать этого невозможно было при всем желании: могилы Лефорта давно уже не существовало.

Другой известный сподвижник Петра шотландец генерал Петр Иванович (Патрик Леопольд) Гордон (1635–1699) был похоронен так же в Лефортове при латинском костеле Петра и Павла, находившемся на углу Немецкой и Кирочного. Он приехал на службу к царю Алексею Михайловичу в 1661 году, обучал русских передовому военному искусству, а затем и командовал полками «нового строя», как тогда говорили, то есть устроенными на европейский манер. Гордон участвовал во всех войнах, которые вело Московское царство в 1670–90 годы. В сущности, он был главным, после шведов, может быть, учителем Петра в военном деле. Патрику Гордону повезло больше, нежели Лефорту и Брюсу, — его останки перенесли на Введенское кладбище. На его могиле теперь стоит довольно невзрачный необработанный черный камень, напоминающий кусок угля, с длинной надписью на немецком, сообщающей, что здесь лежат останки полковника Гордона, современника Петра Великого и Лефорта, в 1877 году перенесенные сюда из бывшего дома вблизи Немецкой улицы. «Бывший дом» — это, как можно понять, немецкая метафора, означающая прежнее место упокоения.

Среди многих новых кладбищ, появившихся в Москве в моровом 1771 году, было устроено и особенное кладбище для иноверцев, умерших чумою. Расположилось оно вблизи Немецкой слободы — на Введенских горах. С тех пор и до 1917 года оно оставалось единственным кладбищем в Москве, где хоронили т. н. западных христиан. Только уже в советское время, когда погребение чаще всего не имело значения религиозного обряда, на Введенском кладбище стали хоронить без разбора конфессий. И теперь там даже больше захоронений русских и еврейских, чем латинских и лютеранских.

Кладбище находится на высоком северном берегу реки Синички, впадающей в Яузу слева. Правда теперь Синички не найти, — ее давно уже постигла участь большинства московских малых рек: она заключена в коллектор и течет под землей. Но живописное «прибрежное» расположение кладбища так и не изменилось: рельеф Введенских гор заметен здесь вполне отчетливо, причем он эффектно подчеркивается характерными ориентирами — величественными памятниками и часовнями.

Уже от самых ворот, выполненных в готическом стиле, Введенское кладбище неизменно производит впечатление нерусского и неправославного. Его дореволюционное «иноверческое» прошлое сохранилось почти в целостности. Восьмиконечный крест здесь едва увидишь. Зато во множестве стоят латинские «крыжи», распятия, аллегорические скульптуры, всякие портики с дверями в загробный мир, часовни, имитирующие разные западноевропейские архитектурные стили и т. д.

Тому, что на кладбище так хорошо и в таком количестве сохранились старые немецкие захоронения, изумляются даже приезжие немцы. Однажды нам повстречался здесь пожилой человек, который бродил по аллеям и проливал слезы почти над каждой могилой с немецкой надписью. Вот что он рассказал. Сейчас он живет где-то в западной части ФРГ, но родился в другом конце Германии — в небольшом немецком городке неподалеку от Данцига (Гданьска). Раньше эта местность называлась Западной Пруссией, и там проживало смешанное немецкое и польское население. Причем и те, и другие жили в этих местах веками. И для поляков, и для немцев эта земля была родной. На сотнях «иноверческих» кладбищ — и латинских, и лютеранских — там было похоронено много поколений их предков. Но в 1945 году Западная Пруссия, вместе с Померанией, Силезией и другими землями, была передана Польше. И поляки, по словам этого немца, в первые месяцы 1945-го, когда фронт ушел на запад, учинили гражданскому немецкому населению натуральное истребление. Убить мирного немца в этот период в Польше можно было совершенно безнаказанно. Это почиталось чуть ли не доблестью. И немцы искали защиты в это время у Красной Армии! Еще не наступил мир, Красная Армия была с Германией в состоянии войны, и тем не менее немцы, оставшиеся в тылу наших фронтов, именно у русских искали спасения. Так неистовствовали поляки.

Через много лет этому немцу удалось побывать на родине. Он без труда узнал свой городок — тот почти не изменился, он легко нашел свой дом — там теперь жили поляки. Единственное, чего ему не удалось отыскать, это хотя бы одну немецкую могилу на кладбищах, на которых веками хоронили немцев. Иные лютеранские кладбища стали теперь польскими, а иные вообще были безжалостно срыты. Поляки старательно уничтожили всякое напоминание о каком-то инородческом присутствии в своей стране.

И вот этот человек, оказавшись в Москве на Введенском кладбище, был совершенно потрясен тем, что у русских, у которых, казалось, имеется претензий к немцам больше, чем у какого-либо другого народа, в их столице находится большое немецкое кладбище, благополучно пережившее и Германскую, и Великую Отечественную, и до сих пор не утратившее свой колоритный «немецкий» облик.

На Введенском кладбище есть целый мемориал германским солдатам. Правда, это не гитлеровцы. Это братская могила участников Первой империалистической, попавших в русский плен, а затем умерших здесь. Но, кстати сказать, есть в Москве и кладбище, на котором похоронены пленные гитлеровские солдаты, — оно находится в Люблине. А на Введенском, у восточной стены, огорожен довольно просторный, исключительно ухоженный, участок с обелиском посередине. На обелиске надпись по-немецки: Здесь лежат германские воины, верные долгу, и жизни своей не пожалевшие ради отечества. 1914–1918.

На другом конце кладбища, ближе к руслу Синички, находятся две французские братские могилы — летчиков из полка Нормандия — Неман и наполеоновских солдат. Над могилой французов, погибших в Москве в 1812 году, установлен величественный монумент, огороженный массивной цепью. Вместо столбов эту цепь поддерживают пушки эпохи наполеоновских войн, вкопанные жерлами в землю.

Одно из самых почитаемых захоронений на Введенском кладбище — это могила Федора Петровича Гааза (1780–1853), врача, прославившегося своей бесподобной филантропией. Доктор Гааз сделался в России примером самого беззаветного, самого жертвенного служения людям. Его выражение «Спешите делать добро» стало девизом российской медицины. Мало того, что он не брал с неимущих плату за лечение, он сам иногда безвозмездно одаривал своих нуждающихся пациентов деньгами и даже собственной одеждой. Особенно Гааз прославился своим радением о заключенных в тюрьмах и ссыльных в каторгу. На оградке могилы Гааза укреплены настоящие кандалы, в каких гнали когда-то ссыльных в Сибирь. Эти кандалы должны напоминать об особенной заботе «святого доктора», как его называл народ, об узниках. Кстати, о кандалах. Гааз добился, чтобы вместо неподъемных двадцатифунтовых кандалов, в которых прежде этапировали ссыльных, для них была разработана более легкая модель, прозванная «гаазовской» (именно эти «гаазовские» кандалы теперь и украшают его могилу), и еще, чтобы кольца на концах цепей, в которые заковывались руки и ноги арестанта, были обшиты кожей.

Любопытный эпизод, характеризующий доктора Гааза, приводит В. В. Вересаев. Однажды на заседании Московского тюремного комитета, членом которого был и московский владыка митрополит Филарет, Гааз так ревностно отстаивал интересы заключенных, что даже архиерей не выдержал и возразил: «Да что вы, Федор Петрович, ходатайствуете об этих негодяях! Если человек попал в темницу, то проку в нем быть не может». На что Гааз ответил: «Ваше высокопреосвященство. Вы изволили забыть о Христе: он тоже был в темнице». Филарет, сам, к слову сказать, много усердствующий для нужд простого народа, и причисленный впоследствии к лику святых, смутился и проговорил: «Не я забыл о Христе, но Христос забыл меня в эту минуту. Простите, Христа ради».

В конце концов, Гааз все свое достояние употребил на нужды больных и заключенных. До последней копейки. Хоронили его на счет полиции. Но за гробом «святого доктора» на Введенские горы шли двадцать тысяч человек! Возможно, это были самые многолюдные похороны в Москве.

На Введенских горах похоронены еще многие известные московские «иноверцы»: архитектор Франц Иванович Кампорези (1754–1831), биолог и естествоиспытатель, профессор Московского университета и директор университетского зоологического музея Карл Франциевич Рулье (1814–1858); скрипичный мастер, получивший в 1924 году от рабоче-крестьянской власти довольно-таки экзотическое звание «заслуженного мастера Республики», чех Евгений Франциевич Витачек (1880–1946); семья известных московских фармацевтов и аптекарей Феррейнов (этим именем нынешний небезызвестный предприниматель В. Брынцалов назвал свой фармацевтический завод). Феррейны на рубеже XIX–XX вв. открыли в Москве несколько аптек, и некоторые из них работают до сих пор — например, на Никольской улице, на Серпуховской площади.

Дореволюционных российских коммерсантов — иноверцев и иностранцев — здесь вообще было похоронено очень много. А. Т. Саладин пишет: «Фамилии Кноп, Вогау, Иокиш, Эйнем, Бодло, Пло, Мюллер, Эрлангер и т. д. здесь пестрят на многих памятниках, напоминая вывески Мясницкой улицы и Кузнецкого моста».

В советский период Введенское кладбище, вполне сохранив свой характерный западноевропейский вид, становится преимущественно русским. Хотя местные жители неизменно и по сей день называют его Немецким. В это время здесь были похоронены художники Виктор Михайлович Васнецов (1848–1926) и его брат Аполлинарий Михайлович (1856–1933); архитектор, автор проекта Музея изящных искусств им. Александра III (им. Пушкина), универмага «Мюр и Мерилиз» (ЦУМ), «Чайного дома» на Мясницкой и многого другого, Роман Иванович Клейн (1858–1924); крупнейший российский издатель, владелец влиятельнейшей газеты «Русское слово», прозванной современниками «фабрикой новостей» и «Левиафаном русской прессы», Иван Дмитриевич Сытин (1851–1934); еще один знаменитый архитектор-конструктивист — Константин Степанович Мельников (1890–1974), построивший в Москве несколько рабочих клубов, и особенно прославившийся проектом собственного дома в Кривоарбатском; артисты — Алла Константиновна Тарасова (1898–1973), солистка Большого театра Мария Петровна Максакова (1902–1974), Анатолий Петрович Кторов (1898–1980), Татьяна Ивановна Пельтцер (1904–1992), мхатовец и популярнейший спортивный комментатор Николай Николаевич Озеров (1922–1997) и его брат — режиссер, автор картин «Освобождение», «Солдаты свободы» и других Юрий Николаевич Озеров (1921–2001), писатели — Степан Гаврилович Скиталец (1868–1941), Дмитрий Борисович Кедрин (1907–1945), Михаил Михайлович Пришвин (1873–1954), любимый писатель Мао Цзэдуна Феоктист Алексеевич Березовский (1877–1952), Ираклий Луарсабович Андроников (1908–1990), Сергей Васильевич Смирнов (1912–1993); «возлюбленная» М. Цветаевой поэтесса Софья Яковлевна Парнок (1885–1933); литературоведы и культурологи — Алексей Николаевич Веселовский (1843–1918), Владимир Владимирович Ермилов (1904–1965), Борис Леонтьевич Сучков (1917–1974), Михаил Михайлович Бахтин (1895–1975), Вадим Валерьянович Кожинов (1930–2001); знаменитые боксеры — Николай Федорович Королев (1917–1974), Валерий Владимирович Попенченко (1937–1975), Виктор Павлович Михайлов (1907–1986); первый маршал, похороненный не в Кремле и не на Новодевичьем — Григорий Александрович Ворожейкин (1895–1974), выдающийся ученый-физик, лауреат Нобелевской премии Илья Михайлович Франк (1908–1990), москвовед Яков Михайлович Белицкий (1930–1996). На кладбище могилы более чем сорока Героев Советского Союза.

Забавное обстоятельство, (если только такое выражение уместно в рассказе о кладбище), сопутствовало погребению олимпийского чемпиона Валерия Попенченко. В последние годы он заведовал кафедрой физической подготовки в соседнем Бауманском училище и трагически погиб в самом здании училища: профессор физкультуры каким-то образом сорвался с лестницы. И прославленного чемпиона по чести похоронили на Введенских горах… в чужой могиле! Могила эта предназначалась совсем для другого человека — для недавно умершего В. М. Шукшина, которого кто-то на очень высоком уровне в самый последний момент, чуть ли уже не при выносе Василия Макаровича из зала прощания, распорядился все-таки похоронить на Новодевичьем. И готовая его могилка на Введенском некоторое время так и оставалась не занятой. Вскоре умер Попенченко, тогда могила и пригодилась.

Борис Леонтьевич Сучков был в литературном мире фигурой весьма значительной: он возглавлял Институт мировой литературы АН СССР. Казалось бы — какие могут быть проблемы с похоронами «литературного генерала», как называли тогда деятелей такого уровня? — ему обеспечены самые престижные мостки! Не тут-то было. Несчастный директор ИМЛ стал жертвой советской бюрократической системы. Об этом рассказывает в своей книге «Фарисея» известный литературовед и эстетик Юрий Борев. Как-то так вышло, что некролог на смерть Сучкова не подписал никто из крупнейших советских руководителей. Скорее всего, это произошло по недоразумению: какой-нибудь ответственный товарищ, может быть, посовестился лишний раз тревожить старичков из политбюро по поводу, самих их ожидающему со дня на день. Соответственно, и в газетах некролог, не подписанный верховной властью, был опубликован где-то на задворках. И когда коллеги Сучкова из ИМЛ обратились в ЦК КПСС с просьбою посодействовать в погребении их директора на Новодевичьем, на Старой площади, взвесив все изложенные выше обстоятельства, не нашли возможным распорядиться похоронить ученого на главном советском кладбище. В Моссовете по той же причине отказали похоронить Сучкова на Ваганьковском. Так прошла неделя в поисках места упокоения директора. Ученые мужи совсем уже было отчаялись разрешить эту проблему. К счастью, выискался какой-то ловкий «полуученый», как пишет Юрий Борев, который «нашел истинно научное решение: он обратился к гробокопателю, и тот, определив экономический эквивалент сложности проблемы, немедленно организовал похороны на Немецком кладбище».

На Введенских горах похоронено много православного духовенства: митрополит Трифон (Туркестанов; 1861–1934), изображенный П. Кориным на картине «Русь уходящая», настоятель храма Николы Большой крест на Ильинке Валентин Павлович Свенцицкий (1879–1931), настоятель храма Иоанна Воина на Якиманке Александр Георгиевич Воскресенский (1875–1950), который во время войны, при бомбежках Москвы, сутками стоял, как столпник, на колокольне своего храма и молился, чтобы Господь избавил москвичей от погибели и даровал победу русскому воинству. Напротив надгробия митр. Трифона — могила протоиерея Николая Викторовича Чепурина (1881–1947), профессора, ректора Московской Духовной Академии. Отпевал профессора богословия в Успенской церкви Новодевичьего монастыря лично Святейший Патриарх Алексий I. В надгробной речи Святейший сказал о Н. В. Чепурине, что тот за несколько месяцев своего руководства МДА сделал более, чем другие могут сделать за многие годы. Среди учеников Н. В. Чепурина был выдающийся отец Церкви митр. Питирим (Нечаев).

Существует версия, будто в 1925 году здесь был перезахоронен из Донского монастыря сам патриарх Тихон. Но затем — в 1946 году — его останки перенесли назад в Донской монастырь: в этот год в Москве собрались патриархи поместных церквей, и якобы перед их приездом останки Тихона ночью, тайком были эксгумированы и перенесены на его первоначальное место упокоения — в только что отремонтированный и открытый для богослужений Малый Донской собор. Это все, конечно, очень маловероятно. Но почему-то же молва возникла!

После ликвидации в 1930-е годы Лазаревского кладбища на Введенских горах был перезахоронен известный и любимый в Москве священник о. Алексей Мечев — настоятель храма Николая Чудотворца в Кленниках на Маросейке. Совсем недавно о. Алексей был прославлен Русской церковью, мощи святого обретены и теперь почивают в родном его храме на Маросейке.

На Введенском кладбище много достопримечательных памятников. На могиле М. Пришвина стоит надгробие работы С. Коненкова. В часовне над склепом семейства Эрлангеров, построенной архитектором Ф. Шехтелем, находится мозаичное изображение Христа Сеятеля работы К. Петрова-Водкина.

С этой часовней связана, пожалуй, самая замечательная история, случившаяся на московских кладбищах в 1990-х. Собирать средства на реставрацию часовни взялся приход церкви Петра и Павла, что на соседней Солдатской улице. И батюшка благословил стоять возле часовни с кружкой некую подвижницу, может быть, даже и блаженную, — Тамару. Она не только собирала пожертвования, не только сама расчищала склеп под часовней от земли и векового мусора, но решительно поселилась на кладбище: она смастерила возле часовни шалаш, вроде кельи схимника-отшельника, и жила там довольно долго, пока не исполнила своего послушания. На ночь кладбище закрывалось, и тетя Тамара, как называли ее кладбищенские работники, оставалась совершенно одна в своем шалаше среди всей этой сумрачной готики, под недвижимыми взглядами скульптур, которые и днем-то производят впечатление довольно жуткое, а уж ночью, наверное, вообще должны повергать всякого в оцепенение. Утром работники отворяли ворота кладбища, и их в ограде как ни в чем не бывало встречал совершенно живой улыбающийся человек с медной кружкой на шее. Но однажды тетя Тамара исчезла и больше никогда не появлялась на Введенских горах. И, как обычно бывает в таких случаях, она превратилась в образ легендарный. Рассказывают, что ее видели в Москве возле разных храмов: будто бы она стоит там с неизменной своей кружкой и все собирает пожертвования для каких-то благих целей.

Днем часовня Эрлангеров открыта, и всякий может там зажечь свечу и полюбоваться на шедевр. Многие, впрочем, не только любуются, но и оставляют на наружных стенах этой и других часовен свои «печалования» ко Господу. И, право же, некоторые из них очень занимательные. Они красноречиво передают настроение и заботы наших современников. Вот некоторые. «Господи! Подай семейного счастья», «Господи, вразуми меня, пошли мне внутреннее удовлетворение», «Господи! Мне нужно очень много денег! Помоги мне!», «Господи, помоги найти работу. Владимир», «Господи, помоги сыну перевестись в хорошее место. Помоги мужу вылечиться от лютого недуга — пьянства. Помоги сыну сдать экзамены. Мне закончить учебу и пойти в отпуск», «Господи, прошу тебя, верни мужа в семью. Мы с ребенком ждем и любим его», «Господи! Я хочу мира во всем мире! Дай мне сил поступить в институт. И помоги найти постоянную любовь. Прости меня и всех за наши грехи! Аминь. Ирина. 25. 01. 2003», «Господи, помоги мне выйти на эту сессию и сдать ее», «Господи, помоги подготовиться и сдать начерталку завтра на 4, пожалуйста», «Господи, помоги мне сдать все экзамены по теории и практике на отлично, чтобы получить права на вождение автомобиля. Хочу хорошо знать правила дорожного движения. Сделай так, чтобы у меня получались все упражнения и задачи на автомобиле, чтобы я стала отличным водителем. Аминь! 15. 09. 2002», «Господи! Открой мне новый путь в Германию!», «Господи, избавь моего сына от мусульманки», «Господи, пусть Осман вернет мне деньги. Господи, пошли мне удачи во всем. 20. XII. 2001», «Господи, помоги, чтобы меня никогда не тревожили с претензиями по финансовым и правовым вопросам». «Господи, помоги выйти замуж за хорошего человека. Спасибо. 9. 12. 01», «Господи! Помоги мне быть любимой», «Господи, хочу красивого, богатого, любящего парня. Аминь», «Господи, умоляю тебя, помоги мне соединить свою жизнь с Артуром Г. Пусть он любит меня вечно. Аминь», «Господи, умоляю тебя, помоги сделать так, чтобы все сбылось, чтобы я вышла замуж в 19 лет. И, Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы я познакомилась с Егоровым Л. Ю.», «Иисус, Сын Божий! Господи! Верни мне мою Stephanie!», «Хочу исполнения самых заветных желаний, и чтобы все хорошие люди были счастливы», «Господь, не бей, хватит уже!!! Давай дружить! Прости, если обидел. Честное слово, устал!», «Спаси и сохрани. Антон! Люблю и уважаю», «Хочу всего хорошего!» И многое другое. Всех записей на часовнях Введенского кладбища хватило бы на добрую книгу.

Была на Введенском кладбище когда-то еще одна достопримечательность, известная всей православной Москве. Но в советское время ни в одном источнике это, по понятным причинам, упомянуто быть не могло. На надгробии фабрикантов мануфактурных изделий Кноппов стояла фигура Христа, почитаемая как чудотворная. А. Т. Саладин так описывает это надгробие: «Огромная продолговатая площадка с оградой в греческом вкусе, с вазами на столбах, замыкается руинами античного портика. У входа на ступеньках во весь рост стоит бронзовое изваяние Христа работы prof. R. Romanelli. Невольно останавливаешься перед этим памятником. Исчезают вдруг окружающие его могилы, оживает Христос, движется его рука, указывая на вход, и слышится тихий голос: memento mori!» (Есть свидетельства, что скульптура Христа была гранитная или мраморная). Ежедневно много людей собиралось у надгробия Кноппов. Причем все паломники приносили с собой воду. Водой поливали десницу Христа, и когда она стекала, ее тут же собирали во что-нибудь. Как рассказывают, та вода приобретала чудодейственные лечебные свойства, и очень многие были исцелены ею. Разумеется, такой объект поклонения не мог долго существовать в советской столице. В 1940-е или в 1950-е (по разным сведениям) годы фигуру Христа с надгробия Кноппов увезли.

Недавно в Лефортове снова появился протестантский молитвенный дом: на кладбище была отреставрирована и передана верующим небольшая лютеранская кирха-часовня, построенная в 1911 году. Действующая кирха теперь дает полное основание называть Введенское кладбище по-прежнему — иноверческим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.