КОНСТАНТИН УМАНСКИЙ

КОНСТАНТИН УМАНСКИЙ

Потом настал черед Константина Александровича Уманского. Как водится, чуть ли не с лупой начали изучать его биографию. Образование — высшее, окончил Московский университет и Институт красной профессуры, в партии с 1919 года, по отзывам коллег — хороший журналист и прекрасный искусствовед, много лет работал в ТАСС, в том числе собкором в Вене, Риме и Париже. С 1931-го — в Наркомате иностранных дел. Должность заведующего отделом печати позволяла в открытую общаться с иностранными журналистами, а среди них множество профессиональных разведчиков, так что информацию о заговорщических планах дипломатов можно было передавать без какой-либо опаски. Но к этому времени Уманский был далеко, еще в 1939-м его назначили советским послом в США. Ничего, для НКВД это не проблема, надо придумать благоприятный повод, скажем в связи с повышением, и отозвать в Москву.

Кто знает, быть может, так бы оно и случилось, но тут, совсем некстати, началась война: Атлантику перекрыли немецкие подводные лодки, и добраться до Европы не было никакой возможности. Уманский продолжал работать в Вашингтоне, а в Москве продолжали собирать компромат. Когда наткнулись на письмо шпиона из шпионов (по крайней мере, именно так называл его Кольцов) Ильи Эренбурга, в НКВД возликовали — это же убедительнейшая улика. Но их пыл быстро погас. Прочитав письмо, они поняли, что подшивать это письмо в дело нет никакого смысла.

А Эренбург между тем писал:

«Вряд ли дипломаты в Вашингтоне знали, что советник посольства СССР, а впоследствии посол, удивлявший всех своей молодостью и политической осведомленностью, в 1920 году написал по-немецки книгу, посвященную не Версальскому договору и не дипломатической блокаде, а живописи художников, привлекавших к себе внимание в первые годы революции, — Лентулова, Машкова, Кончаловского, Сарьяна, Розановой, Шагала и других. Константину Александровичу тогда было восемнадцать лет. Его книгу, озаглавленную “Новое русское искусство”, выпустило крупное берлинское издательство.

Конечно, встречаясь, мы часто говорили о Рузвельте, Черчилле, об американских изоляционистах, о втором фронте, но мы говорили и о множестве других вещей. Кроме своего дела, Константин Александрович любил поэзию, музыку, живопись. Все его увлекало — и симфонии Шостаковича, и концерты Рахманинова, и грибоедовская Москва, и живопись Помпеи, и первый лепет кибернетики. С разными людьми он разговаривал о разном — и не из вежливости: ему хотелось больше узнать, разглядеть все грани жизни. В его номере на пятом этаже гостиницы “Москва” я встречал адмирала Исакова, писателя Петрова, дипломата Штейна, актера Михоэлса, летчика Чухновского».

Минутку-минутку, при чем здесь гостиница? И когда все это происходило? Смотрим на дату: декабрь 1941-го. Значит, Уманского в Москву все-таки заманили, и до столицы он добрался. А почему в разгар войны его отозвали из Вашингтона? Правильно, потому, что предложили повышение и назначили членом коллегии НКИДа. Все шло по разработанному на Лубянке сценарию, но в последний момент что-то не сработало — скорее всего, помешала война, крови лилось и без того много.

К тому же оказалось, что знающих и толковых людей в стране катастрофически не хватает.

Как бы то ни было, в 1943-м Уманского назначают Чрезвычайным и Полномочным Послом в Мексике, а в 1944-м еще и посланником в Коста-Рике (по совместительству). По идее, ему надо было немедленно отправляться в Сан-Хосе, чтобы вручить главе правительства верительные грамоты, но Уманский, будто предчувствуя что-то недоброе, как мог, оттягивал эту поездку. 25 января 1945 года он все же сел в самолет, направлявшийся в Коста-Рику. До Сан-Хосе самолет не долетел — он разбился. Все находившиеся на борту погибли.

Я не знаю, как встретили эту весть на Лубянке, но, скорее всего, с удовлетворением: что бы там ни говорили, но одним фигурантом в незавершенном деле дипломатов стало меньше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.