Обские пираты прошлого века

Обские пираты прошлого века

Безлюдность края и отдаленность друг от друга прибрежных селений не могли благоприятствовать побегам в одиночку; всякий, решившийся на такой побег, должен был погибнуть неминуемо. Возможны были лишь побеги массой, когда бежавшие, сильные своею численностью и непреклонным, ничем не сдерживаемым стремлением к свободе, являлись, так сказать, хозяевами побережья. Силою отбирая у прибрежных жителей лодки, оружие, съестные припасы, скрываясь от преследования в бесчисленных протоках и заливах обских, они грозной тучей проходили побережье, пробираясь затем из Оби в Сосву, где, оставляя реку, направляли свой путь через Урал в Россию. Партии таких колодников, настоящих обских пиратов, наводили ужас на местное население; не только беззащитный деревни, но и укрепленные города далеко не всегда могли считать себя в безопасности от возможного нападения этих разбойничьих шаек. Горе было купеческому судну встретиться с флотилией бежавших колодников. Большею частью вполне беззащитное, такое судно представлялось легкою и заманчивою добычею, тем более желательною, что овладение им являлось для бежавших вопросом жизни и смерти. Ведь если малонаселенность обского побережья благоприятствовала вообще массовым побегам колодников, то та же самая причина была для них и гибельна. На сотни верст нет жилища, нет следовательно и хлеба; мало было одолеть конвой и бежать, следовало еще раздобыть необходимые съестные припасы, вот почему встреча с «купцом», богатым не столько деньгами и товарами, сколько припасами и оружием, составляла обстоятельство первой важности, являлась счастливою случайностью много способствующей удаче предприятия. Нет сомнения, что при бедности местного населения и крайней скудости хлебных запасов, которыми правительство по необходимости снабжало посельников этих неприютных стран, где и хлеб не родится, колодники, в своих набегах на прибрежные селения, не многим могли поживиться и, следовательно, этим путем лишь в весьма незначительной степени обеспечивали свое дальнейшее существование. Встреча с купеческим судном и удачный захват его в известной мере гарантировали им возможность благополучного исхода побега, возможность так или иначе выбраться из негостеприимной пустыни и вернуться в тот заветный край, откуда они изгнаны были навсегда.

Сохранившиеся архивные документы описывают несколько характерных случаев подобных побегов, с которыми мы и позволяем себе ознакомить читателя.

I.

5-го июня 1745 года мирные обыватели Сургута, маленького, глухого городка на Оби, были встревожены лихою вестью: прошел слух, что около города появилась шайка беглых каторжников; передавали даже, что их видели в самом городе, что они успели уже кое-кого пограбить, что добираются даже до самого воеводы и думают сжечь город. Конечно, народная молва зашла по обыкновению далеко вперед, но факт появления колодников близ города оказался верен. Все видели, как воевода Еропкин, озабоченный и угрюмый, спешно прошел из своего дома в воеводскую канцелярию, где долгое время тайно беседовал с каким-то поручиком, прибывшим в ночь перед тем Из Тобольска. Не прошло незамеченным и то обстоятельство, что воевода распорядился тотчас же послать за казацким сотником Торопчаниновым и строго-настрого ему что-то наказывал, топал ногами, сердился… Возбужденное до крайности народное любопытство нашло, наконец, себе удовлетворение. На воротах дома, где помещалась воеводская канцелярия, появилось объявление, и каждый грамотный мог прочесть следующее:

«Сего 745 году, июня 5 дня, в Сургуцкую воеводскую канцелярию, следующий из Тобольска на дощанике поручик Белянин ведением объявил: из посланных де с ним арестантов бежало 14 человек. И по тому его, поручика Белянина, ведению, о сыску тех арестантов в городе Сургуте, во всенародное известие публиковать и в пристойном месте выставить публичный указ, в котором объявить: ежели где оные беглецы явятся, таковых ловить и объявлять в Сургуцкую воеводскую канцелярию без замедления; также и в войсковую контору и сотнику Торопчанинову с товарищи послать указ же, по которому предписанных беглецов сыскивать всякими сыски накрепко и для того сыску командировать им на каждую ночь, вкруг города ходить, с ружьем, из Сургуцких служилых людей человек по 10 и более, а буде по сыску явятся, то, их имая, объявлять в Сургуцкую воеводскую канцелярию немедленно».

Нельзя сказать, чтобы это распоряжение вполне успокоило встревоженных обывателей; все хорошо понимали, что требование начальства о сыске бежавших каторжников было пустым звуком, что привести в исполнение упомянутое распоряжение невозможно, за малочисленностью служилых сургутских людей, и что начальство, в сущности, более заботилось об охране самого города от внезапного нападения, чем о поимке беглецов. Да и было чего тревожиться: кому неизвестно, на что способна толпа голодных храп-майоров [1] в бешенной жажде свободы готовая на все, и для которой ничего не значило спалить город, чтобы, воспользовавшись пожаром, поживиться на счет обывателей.

Воеводу Еропкина озабочивало, однако, не это; по опыту он знал, что 14 человек, хоть бы и отчаянных голов, не рискнуть действовать открытой силой против города, где, все-таки, было кое-какое войско; мучило воеводу другое: от поручика Белянина он узнал нечто такое, что действительно могло представлять серьезную опасность. Дело в том, что из Тобольска отправлено было в Енисейск два дощаника с каторжниками, один под командой поручика Белянина, а другой под начальством капитана Хрушкова. На двух дощаниках каторжников было более 120 человек, и народ попался все отчаянный. Дорогой пошли не лады, арестанты шумели, не слушались и, не стесняясь, высказывались, что воспользуются первым удобным случаем, чтобы завладеть дощаниками, избить конвой и бежать. Под самым Сургутом с дощаника Белянина бежало 14 человек; в виду возбужденная настроения арестантов Белянин не решился послать за ними погоню, справедливо полагая, что оставшиеся только и ждут уменьшения числа конвойных, чтобы напасть на конвой, побросать его в реку и затем завладеть судном. Нужно было ожидать дальнейших попыток к побегу со стороны каторжников, и если, чего Боже сохрани, предприятие их увенчалось бы успехом, появление под Сургутом толпы свыше 100 человек вооруженных и озлобленных разбойников, конечно, представляло крайнюю опасность. Вот почему Еропкин принял все меры к тому, чтобы ни на лишний час не задержать столь неприятных гостей. С лихорадочной поспешностью доставлялось на дощаники все, что требовалось по расписанию; сами суда стали на якорь вдали от города и там выжидали окончания нагрузки.

Наконец Еропкин вздохнул свободнее; нагрузка окончилась, и опасные дощаники отправились далее, вверх по Оби. Тем временем стали приходить известия и о бежавших колодниках. 9-го июня казацкий пятидесятник Илья Кайдалов донес, что посланные им в обход «казаки Петр Кушников и Иван Кляпиков с товарищи, всего 5 человек», шли на утренней заре по пожне вокруг города и увидели, что «идет де из города, от скоцкого пригону сургуцкого казака Якова Тверитинова, незнаемый человек в лес, за которым де они и побежали и, сбежавши в лес, увидели ж и других, более 10 человек, которые де от них и побежали в лес же и уронили сделанное из дерева копье, обожженное огнем, да березовую дубину и худые портки; и за теми де людьми гнались они бором, токмо достичь не могли».

Получив это донесение, Еропкин собрал всех служилых и отставных казаков и, вместе с случившимся о ту пору в Сургуте капитаном Булатовым, отправился на розыски беглецов. Поиски не увенчались, однако, успехом; каторжники скрылись и зажгли в пяти верстах от Сургута лес, что окончательно должно было остановить преследование. Вскоре по возвращении Еропкина в город, туда прибыл ясачный остяк Никита Елчин и заявил, что дорогой он встретил сделанный из бревен плот, плывший протокой в 10 верстах ниже Сургута; на плоту было более 10 человек «незнаемых людей».

Известие это весьма обрадовало воеводу; каторжники видимо решились оставить окрестности города и поплыли вниз, по направлению к Березову. Еропкин, правда, послал за ними погоню на лодках, но сделал это, очевидно, лишь для очистки совести; трудно ведь поверить, чтобы действительно нельзя было в лодках нагнать утлый, неуклюжий плот, а пятидесятник Кайдалов, посланный в погоню, руководствуясь, вероятно, правилом «от греха подальше», так и не нагнал беглецов, проплыв целых 30 верст.

Так или иначе, но каторжники оказались далеко, и обыватели Сургута стали мало-помалу забывать страхи пережитых дней. Не предчувствовал и Еропкин, какое испытание ему предстояло…

II.

Оставим на время Сургута с его страхами и тревогами и последуем за отплывшими вверх по Оби дощаниками с арестантами. Медленно двигались они вперед, все время борясь с противными ветрами; приходилось тащить суда бечевой, что возбуждало ропот и неудовольствие среди колодников, на обязанности которых лежала эта тяжелая работа. В ночь на 15-е июня, когда они ушли от Сургута более чем за сто верст, внезапно разразилась буря. Как раз в это время дощаники выходили из узкой протоки в коренную Обь, в этом месте шириною более двух верст. Поднявшимся ветром дощаники разбросало в разные стороны, и за темнотою они очень скоро потеряли друг друга из виду. Положение стало критическим; немногого нужно было, чтобы разбить в щепы тяжелые и старые суда. После неимоверных усилий дощаник, бывший под командой капитана Хрушкова, удалось таки направить к берегу. Место, однако, было таково, что нечего было и думать становиться на якорь. Открытое со всех сторон, оно не представляло никакой защиты судну от набегавших огромных валов, грозивших выбросить последнее на берег. В виду этого решено было идти дальше бечевой. Спустили на берег арестантов и с ними конвой. Этого момента только и дожидались каторжники; пользуясь темнотой и неизбежной в таких случаях сумятицей, они бросились на часовых и, отняв у них оружие, побросали их самих в воду. Крики о помощи утопающих караульных за ветром не доходили до дощаника, и там ничего не знали, что делается на берегу. Опасаясь, чтобы сброшенные в воду казаки как-нибудь не доплыли до судна и не подняли бы там тревоги, разбойники вытащили их на берег и затем, притянув бечевой дощаник, атаковали его. Опешившие и не ожидавшие нападения казаки сдались почти без сопротивления. Перевязав всю команду и жестоко избив капитана, каторжники перерубили все снасти и, забрав большую лодку, в числе 50 человек поспешили удалиться от места побоища. Все бывшее на дощанике оружие, порох, свинец, съестные припасы, обувь и одежду они увезли с собой, оставив Хрушкова и его команду буквально в одних рубашках.

Можно себе представить, какую ужасную ночь провели эти несчастные, полуголые, избитые, связанные. Под утро ветер стал стихать, и с дощаника поручика Белянина заметили, что с судном Хрушкова что-то не ладно. Вскоре обнаружилась печальная истина; решено было тотчас же послать нарочного в Сургут с просьбою о помощи и с предупреждением о возможности набега каторжников на город.

Тем временем разбойники быстро подвигались по течению, вниз по Оби. Вскоре показался Богоявленский погост, отстоящий от места происшествия в 15-ти верстах. Единственная, отбитая ими лодка оказалась тесной, почему и предположено было высадиться в Богоявленском и захватить все имевшиеся там на лицо лодки. Своевольная толпа не ограничилась, однако, этим; погост был «разбит и разграблен без остатку», причем расходившиеся каторжники грозились тоже сделать и с Сургутом, говоря: «мы де и не эдаки города разбивали».

Покончив с погостом и захватив оказавшиеся там четыре лодки, беглецы, уже целой флотилией, отправились дальше. Не прошли они и десяти верст, как показалось на реке какое-то судно, шедшее вверх, им навстречу. Подойдя к нему поближе, разбойники убедились, что имеют дело с купеческим дощаником, почему, не долго думая, решились воспользоваться случаем и попытать счастье. Окружив со всех сторон дощаник, они произвели залп из ружей и луков, ранив при этом тюменского купца Петра Зубарева и убив наповал одного из работников, жителя города Яранска, Матвея Елушакова. Воспользовавшись замешательством застигнутых врасплох купцов, разбойники кинулись на абордаж и очень быстро овладели судном. Расправа была коротка: избив и перевязав всех находившихся там, они отобрали наличные деньги в количестве более 5.000 рублей, взяли товару тысячи на три, 6 ружей, порох, свинец, платье, словом все ценное, и, бросив на произвол судьбы ограбленных, двинулись далее, к Сургуту.

Странное и оригинальное зрелище представляла из себя флотилия обских пиратов. Захватив на дощанике много суконных товаров, разбойники немедленно воспользовались попавшимся под руку материалом и понаделали себе красных плащей, устроили перевязи из шелковой парчи разных цветов, словом разукрасились на славу. На передних двух лодках гордо развевались «флаги выбойчаты» самых ярких и пестрых цветов. Можно себе представить, какой эффект производила эта толпа демонов, с обезображенными, зверскими лицами, в ярко-красных одеяниях, лихо распевавшая разбойничьи, волжские песни…

«Шайтаны, шайтаны на Оби!» — испуганно повторяли встречавшиеся с ними остяки, пугливо прячась по протокам и заливам и горячо молясь своим богам об избавлении от неожиданного Дьявольского наваждения. Мольбы эти были излишни: бедные чумы инородцев не могли привлечь сытых и в волю пьяных разбойников, да и другие мысли занимали их. Предстояло пройти мимо Сургута, этого единственного места, где можно было ожидать неприятной встречи с служилыми людьми, — встречи, исход которой, во всяком случае, был неизвестен. Не зная в точности численности сургутского гарнизона, разбойники естественно должны были опасаться возможности быть захваченными, а одна мысль об ожидавшем их в этом случае возмездии должна была приводить в ужас. Но и тут, как увидим ниже, случай выручил их.

III.

Воевода Еропкин, ничего не зная о случившемся у погоста Богоявленского и совершенно успокоившись насчет возможности появления каторжников в Сургуте, снова зажил мирною сургутскою жизнью, со страстью предаваясь любимой своей забаве— охоте и рыбной ловле. 17-го июня, рано утром, он с денщиками отправился вверх по Оби, на остров, с целью закинуть несколько неводов, да кстати пострелять, если что попадется под руку. Все шло прекрасно, «рыбалка» удалась на славу, и Еропкин уже стал подумывать о возвращении домой, как вдруг заметил на реке что-то необычайное, странное, поразившее его до крайности… К острову приближалось несколько лодок, наполненных людьми, богато и пестро одетыми. Не успел воевода придти в себя и сообразить, в чем дело, как с лодок раздался залп, сидевшие в них люди повскакали с мест и с дикими криками бросились высаживаться на берег. В миг Еропкин с своими денщиками был отрезан от лодок и очутился во власти «незнаемых людей», о звании которых, впрочем, не трудно было догадаться по отсутствию ноздрей и зверским, обезображенным клеймами, лицам…

Началась расправа, «Ты-то де нам и надобен, нам де про вас сказывали в верху рыбаки, что де ты здесь на острову», — говорили разбойники, связывая дрожавшего от страха Еропкина. С ужасом смотрел он на свою свиту, жестоко избитую и лежавшую в беспомощном состоянии на земле, мысленно прощался со своими близкими, зная, что пощады ему от разбойников не будет. После краткого совещания решено было расстрелять воеводу; его подняли с земли, посадили и несколько человек с ружьями выступили вперед. Но тут произошло событие, разрешившее судьбу несчастного Еропкина совершенно иначе.

В числе пятидесяти бежавших колодников была женщина, единственная представительница прекрасного пола среди пиратов. Архивные документы сохранили нам её имя. Это была молодая, шустрая бабенка Дарья Хардина, ссылавшаяся в каторгу за отравление нелюбимого мужа. Разбитная, веселая, никогда не унывающая, Хардина пользовалась сильным влиянием среди озверевших каторжников, ловко устраняя страстные искания своих многочисленных поклонников. Влияние это сказалось и в деле Еропкина; тронулась ли она жалким видом избитого и измученного старика, вспомнила ли, быть может, своего престарелого отца, или просто захотелось покапризничать избалованной ухаживаниями женщине, так или иначе, но Хардина горячо заступилась за воеводу.

— Бога вы не боитесь, изверги! за что губите неповинного старика? иль мало народу сгубили, ненасытные?!…

Эта страстная и неожиданная речь произвела должное; несколько человек поддержали Хардину, и «много было у них прени, а прочие говорили: за то де его убить надо, что де он нашу братию, беглых колодников, сыскивает и посылает в партии, в погони и высылки». Часа три спорили разбойники, несколько раз Еропкин считал себя погибшим, но судьба, наконец, сжалилась над ним. Более благоразумные одержали верх, и воеводе дарована была жизнь. Ограбив его дочиста, не пощадив и золотого тельного креста, колодники еще и наглумились над бедным стариком. Отъезжая, они снесли на берег из награбленных купеческих пожитков аршин пять зеленого сукна, аршин десять «свабшскаго» полотна, чайник зеленой меди, серебряный крест на цепочке и, бросив все это Еропкину, заявили: «вот де тебе за терпенье». И «тако ж сметали с лодок мелочи несколько и сказали ж: вот де людям твоим за терпенье», — добавляет Еропкин в своем донесении о происшествии.

Радость избавления от неминуемой смерти не долго утешала, однако, Еропкина; с ужасом думал он о том, что происходить теперь в городе, в его отсутствие. Ведь никто лучше его не знал, что во всем Сургуте не найдется и полуфунта пороху, нет и десяти исправных ружей; не прогорелыми, никуда негодными затинными пищалями, наследием прошлого века, испугаешь многолюдную, хорошо вооруженную шайку головорезов! А тут еще мысль о возможности побега колодников из партии поручика Белянина, — недаром же что-то об этом между собой болтали наехавшие молодцы…

Наскоро собравшись, Еропкин решился, наконец, вернуться в город. К его счастью, злодеи не догадались или забыли захватить его лодки. По возвращении со столь печально окончившейся рыбалки воевода узнал, что разбойники не посмели напасть на город и проплыли мимо, видимо, не желая рисковать стычкой с служилыми людьми. Остававшийся в городе капитан Булатов наскоро собрал команду и бросился было вдогонку за ними, я но, проплыв верст 15-т, вернулся, конечно, не успев их нагнать…

Так пронеслась гроза, разразившаяся было над Сургутом.

IV.

Спешно писал Еропкин в Тобольск свое донесение о случившемся. Ни минуты лишней не задержал он гонца, приказав ему всячески торопиться с донесением, нигде не задерживаясь, и по дороге собирать сведения о дальнейших похождениях бежавших каторжников.

Как оказалось, 25-го июня наши пираты были уже в Бело-горской волости, верстах в четырехстах от Сургута, пробираясь на шести лодках, по направлению к Березову. По словам ясачных остяков этой волости, их было уже 66 человек, из чего можно заключить, что они разыскали и подобрали и тех 14 человек, что ранее бежали с дощаника поручика Белянина.

По получении донесения Еропкина, сибирский губернатор Сухарев немедленно же распорядился послать в Обь секунд-майора сибирского гарнизона Томилова с командой, — приказав ему взять из цейхгауза «пять пушечек малых, разнокалиберных, чугунных на станках, с порохом и ядрами». Экспедиция снабжена была в достаточном количестве патронами, амуницией и съестными припасами. В наказе, данном Томилову, предписывалось спуститься на лодках по Иртышу до Самаровского яма [2], «а прибыв в тот ям, взять от управителя Суздальцева, за его рукою, письменное известие, и чрез обывателей накрепко наведываться, где вышеявленные воры и разбойники, и по которым рекам имеются, около ли города Сургута, или подлинно проехали к Березову, и, наведался о том подлинно и достоверно, следовать за теми ворами и разбойниками со всею командой своею в те места того же числа и всякими мерами стараться накрепко я наведываться о тех ворах и разбойниках, и чинить за ними поиски и, как возможно, всех переловить, а в случае противления их стрелять по ним из ружья».

Но Томилову не пришлось ни стрелять из ружей, ни переловить бежавших колодников. Пока собиралась экспедиция, пока она медленно и не спеша плыла вниз по Иртышу и Оби, разбойники не дремали и все далее и далее забирались на север. По-прежнему они не давали пощады прибрежным жителями и грабили все мало-мальски ценное, попадавшееся им под руку.

Не щадились церкви, пострадал и Кондинский монастырь. Направляя свой путь к реке Сосве, которой они думали подняться до Ляпина и оттуда через Урал перебраться в Архангельскую губернию, наши пираты нуждались в знающем местность проводник. Таковым оказался проживавший в Кондинске зырянин Михаил. Не долго думая, они силой его захватили и заставили сопровождать их в дальнейшем пути.

Страшные насилия и грабежи этой шайки паническим образом действовали на население: все, кто мог только, разбегались при виде появляющейся на горизонте пиратской флотилии. В селе Чемашевском [3] не успевший скрыться священник отец Вологодский встретил разбойников на паперти церкви с колокольным звоном, в полном облачении и с крестом в руках. Пригласив затем их к себе, он угостил чем мог, а матушка-попадья истопила им баню. По удостоверению «Летописи Кондинского монастыря [4], откуда мы заимствуем эти подробности, разбойники были тронуты приемом чемашевского священника и, отъезжая, горячо благодарили его и матушку за радушие и доказали свою благодарность на деле, не разорив села, жители которого от страха все разбежались.

Чем окончилась рассказанная нами разбойничья эпопея, из архивных источников не видно; полагаем, однако, что можно безошибочно утверждать, что предприятие не удалось, и обские пираты сложили свои буйные головушки в непроходимых урманах северной пустыни. Среди местных остяков до сих пор существуешь предание об этом походе новых аргонавтов чрез негостеприимный Сосвинский край. рассказывают, что упоминаемый выше проводник, зырянин Михаил, пользуясь тем, что колодники не знали остяцкого языка, не скрывал от встречавшихся им инородцев истинное происхождение идущих с ним людей и, по совету некоторых остяков, повел свою команду урманными огородами [5], где на каждом шагу насторожены были ружья и луки со стрелами, поставленные на медведей и лосей. Множество разбойников погибло в этих ловушках, а остальные разбежались и, конечно, тоже должны были погибнуть от голода и наступивших холодов. Не вернулся домой и проводник, по всем вероятиям, убитый за свою измену.

V.

Массовые побеги каторжников, в роде только что описанного, к счастью, случались не часто, зато не проходило году, чтобы не бежали малыми партиями, человек по пяти, десяти. Конечно, эти небольшие партии представляли для населения значительно меньшую опасность, но, тем не менее, их боялись и бегали всячески. И не только остяки, по самой природе своей трусливые, но и русские старались не задевать проезжавших и по возможности удовлетворять их требованиям, избегая открытого столкновения. Появление на низовьях Оби упомянутых разбойничьих шаек стало, наконец, таким заурядным явлением, что местные власти не на шутку задумались над способом противодействовать этому злу. Настоятель Кондинского монастыря, игумен Маркиан, 7-го октября 1768 года «благопочтительнейше» доносил сибирской губернской канцелярии, что если не принять своевременно мер к охранению края, то, в виду природной робости живущих по берегам остяков, появляющиеся шайки бежавших колодников очень скоро обратятся в «многовредительных разбойников, на подобие волжских». Ближайшим поводом к такому донесению послужило столкновение разбойников с монастырскими людьми в сентябре того же 1768 года, любопытный подробности о котором мы заимствуем из архива Кондинского монастыря.

В сентябре 1768 года самаровская управительская канцелярия дала знать настоятелю Кондинского монастыря, что несколько бежавших с дороги колодников направились вниз по Оби, с очевидною целью пробраться рекою Соевой к Уралу и оттуда в Европейскую Россию.

20-го сентября разбойники были уже в селе Троицком, отстоящем в 55 верстах вниз по реке от Самарова. Их было всего шесть человек на одной лодке. Малочисленность шайки, вероятно, служила причиною тому, что беглые вели себя сравнительно скромно. Трое из них остались караулить лодку, а трое пошли по селу. Зайдя к дьячку, а потом к священнику, они просили хлеба и предлагали за него деньги, но как дьячок, так и священник, признав в них лихих людей, хотя и дали несколько хлебов, но от денег отказались. Ясашный остяк, Музырганов, услышав о появлении в селе беглых, вместе с сыном своим, оба вооруженные луками, пошли было им на встречу, но в решительную минуту струсили и взмолились о пощаде. В наказание разбойники сняли с Музырганова шубу, тут же, впрочем, отдав за нее рубль десять копеек.

21-го числа шайка посетила Сухоруковский погост, отстоящий от Самарова в 90 верстах. Там ямщик Корепанов встретил их на улице с хлебом-солью и поднес три утки, два гуся, масла и кринку молока. Такая предупредительность не избавила его от обязанности выдать разбойникам свой зипун, за который ему заплатили 1 рубль 20 копеек. Дьячок и пономарь Сухоруковского погоста не только встретили грозных гостей с почетом, но и пригласили отобедать с собой. После обеда гостеприимные хозяева истопили баню, и разбойники поочередно парились, оставляя на карауле по человеку с ружьем.

Игумен Маркиан, настоятель Кондинского монастыря, получив уведомление из самаровской канцелярии о побеге колодников, сильно встревожился, невольно вспоминая разграбление монастыря в 1745 году. Нужно заметить, что монастырь действительно был вполне беззащитен от нападения лихих людей; монастырской ограды не существовало вовсе, если не считать за таковую обыкновенного плетня, которым были окружены убогие монастырские постройки. Монашествующая братия, — все больше старики, — конечно, не могла оказать какого либо сопротивления, а так называемое «заоградное» население, живущее при монастыре, боялось разбойников не менее своих соседей-остяков и при первом известии о появлении лодок с беглыми обыкновенно укрывалось в соседнем лесу. Правда, в монастыре находился еще военный караул, под командою сержанта Ковалева, специально назначенный для окарауливания содержавшихся в монастыре колодников, но состоял он всего из двух отставных увечных солдат, едва ли способных к ратному делу…

23-го сентября, часу в четвертом по полудни, игумен Маркиан из окна своей кельи увидел две лодки, шедшие сверху. Одна бежала под парусом, а другую тащили бечевой по берегу. Встревоженный, он тотчас же послал своего келейника на берег узнать, что это за люди и куда они едут. Прошло полчаса; келейник не возвращается; не понимая, что такое могло его задержать, игумен посылает другого служителя и от него узнает, что «у прибывших людей ноздри у некоторых пороты, на каждом из них натруски с порохом, и несколько ружей видны в лодке; слышно, что собираются в монастырь якобы для покупки хлеба, обуви, холста, и идут уже в монастырь». Не оставалось сомнения, что это были беглые каторжники, о которых писал самаровский управитель. «Хотя я, — пишет в своем донесении игумен, — и пришел несколько в робость, однако ж приказал находящемуся тогда при мне одному только церковнику как можно скорее собрать служителей монастырских и потом Ударить в колокол трезвон, а сам, не обождав людей, оставя келию без защищения, пошел на берег, имея в руках ружье, заряженное пулею и картечами»…

Тревожно забил набатный колокол, призывая население на помощь монастырю. Несколько человек похрабрей прибежали на берег, где, увидев настоятеля с ружьем в руках, немного приободрились; тем временем разбойники, высадившись с лодок, уже стали подыматься в гору; завидев, однако, собравшихся около игумена людей, остановились и стали бросать в них камнями. Вслед за камнями последовали и выстрелы. Монастырские защитники не остались в долгу и тоже оборонялись камнями и стреляли из ружей. Встретив неожиданное сопротивление, разбойники поспешно удалились к лодкам и отвалили от берега. Тщетно игумен уговаривал собравшихся людей сесть в лодки и догнать колодников, — никто не решался на такой рискованный подвиг.

На следующий день, 24-го сентября, после долгих уговоров и настояний игумена, сержант Ковалев с двумя монастырскими солдатами, братом своим Афанасием Ковалевым и Данилою Черкашиным, пригласив с собой 12 человек охотников из местных обывателей, пустились в погоню за разбойниками. Вернувшись обратно 25-го сентября, сержант донес настоятелю, что он нагнал колодников в пятидесяти верстах от монастыря, на привале. После жаркого боя, в котором солдат Данило Черкашин был убита, а разбойники все переранены, последние, отбитые от лодок, бежали в лес. Такова была реляция храброго сержанта, но не так происходило сражение на деле. Когда экспедиция нагнала разбойников, расположившихся на берегу для отдыха, сержант издали выстрелил в них из ружья, но дальше не пошел даже и тогда, когда разбойники оттеснили оробевших обывателей и бросились на солдата Данилу Черкашина, оставшегося таким образом в одиночестве. Покончив с Данилой, разбойники вернулись к лодкам и благополучно поплыли дальше, оставив Ковалева с его людьми ведаться, как они знают, с убитым солдатом. Жертва служебного долга, Черкашин в тот же день был привезен в монастырь и погребен в ограде около церкви.

Не далеко, впрочем, ушли разбойники; в Чемашевском погосте, в 90 верстах от монастыря, местный дьячок, предупрежденный о появлении беглых, собрал несколько человек своих соседей, весьма удачно переловил всех шестерых колодников и доставил их в Березов. Таким образом честь избавления края от разбойников, коварно ускользнувшая от храброго сержанта, досталась скромному дьячку…

К. Газенвинкель.