Разрыв франко-российских отношений

Разрыв франко-российских отношений

Наполеон ясно показал, что будет сопротивляться русской экспансии на Балканах. Противоборствующие в этом регионе интересы нарушили отношения между двумя странами, но даже без этого спора Тильзитский союз оказался неудовлетворительным для обеих сторон. Это проявилось после 1807 года в разногласиях по двум важнейшим вопросам: проблеме Польши и Континентальной системе.

Создание в 1807 году из земель прусской Польши герцогства Варшавского всегда представляло потенциальную угрозу России. Александр опасался, что герцогство может стать ядром будущего независимого Польского государства, союзного Франции, чьей целью стало бы возвращение земель, отошедших к России после разделов в конце XVIII века. По Шёнбруннскому договору, заключенному в октябре 1809 года, к герцогству была присоединена возвращенная Австрией Западная Галиция, и это увеличило тревогу Александра. Он вел двойную игру. С одной стороны — переговоры с Чарторыским о возможности установления польского управления в землях, приобретенных Россией после разделов. В конце 1809 года Чарторыский писал Павлу Строганову из Санкт-Петербурга:

Вскоре после моего прибытия сюда император беседовал со мной о своем прежнем проекте относительно Польши, и говорил с гораздо большей заинтересованностью, чем он выказывал когда-либо прежде; он привел сильнейшие аргументы целесообразности этого проекта[111].

В то же самое время Александр требовал от Наполеона формальных заверений в том, что Польское государство никогда не будет номинально восстановлено. Соглашение о Польше между Россией и Францией было подготовлено в 1810 году, но так и не было ратифицировано. Сдерживающим пунктом являлось то, что Наполеон не соглашался принять первые две статьи, предложенные русскими. Первая статья гласила: «Польское королевство никогда не будет восстановлено». Вторая содержала следующее: «Договаривающиеся стороны дают гарантию того, что названия „Польша“ и „поляки“ никогда не будут применяться ни к каким-либо частям, уже составляющим это королевство, ни к их населению, ни к их войскам, и навсегда исчезнут из всех официальных либо публичных актов, какой бы природы они ни были», — последний удар по представлениям Чарторыского 1806 года об Александре как о поборнике польской независимости. Однако в апреле 1812 года, накануне наполеоновского вторжения, Александр писал Чарторыскому, уверяя его, что все еще держится за свою «любимую идею о восстановлении Вашей страны» [112]и что вопрос единственно в том, чтобы выбрать наиболее подходящее время для приведения ее в действие.

Позиция Александра насчет Польши была не столь противоречива, как кажется. По существу, он сопротивлялся созданию независимой Польши, но Польша, зависящая от воли России (как это было до разделов), была гораздо предпочтительнее, чем по-настоящему самостоятельное или, что еще хуже, связанное с интересами Франции государство. Стратегические интересы России и ее отношения с Францией всегда доминировали над любой сентиментальностью по поводу судьбы Польши. Подозрения Александра насчет намерений Наполеона возросли еще более, когда Франция увеличила армию герцогства до 60 000 человек. В 1810 и 1811 годах Александр вынашивал идею перехватить инициативу и попытаться завоевать лояльность поляков в конфликте с Францией, пообещав восстановить Польшу в ее прежних границах, с собою в качестве короля, взамен польской поддержки против Франции. В то же время он говорил также о возможности создания отдельного Королевства Литовского (земли, полученные Россией при переделе, были, главным образом, землями прежнего Великого княжества Литовского). Но Александр не мог изменить того факта, что Наполеон практически сделал для поляков гораздо больше любого российского правителя.

После 1807 года Наполеон пытался закрыть для Британии все континентальные порты. Если бы эта политика имела успех, она произвела бы опустошительный для торговли и благосостояния Британии эффект. В России, которая надеялась на вывоз корабельного сырья в Британию и ввоз оттуда мануфактурных товаров и текстильных изделий, Континентальная блокада никогда не была популярна. Александр наложил ограничения на британских торговцев в России еще до Тильзита, так как целиком осознавал значение для них российской торговли и хотел поощрить собственную промышленность. В начале 1807 года британские торговцы были принуждены приобрести новые сертификаты на торговлю в России, формально зарегистрироваться в российских гильдиях и платить налог на свой декларированный капитал. В Тильзите Александр согласился присоединиться к Континентальной системе в декабре 1807 года, если к тому времени с Британией не будет заключено перемирие, но уже в октябре объявил эмбарго на британские товары, хотя выполнялось оно не строго. Тем не менее, формальная приверженность Континентальной системе была делом гораздо более серьезным и означала закрытие российских портов для британских судов и конфискацию британской собственности. Товары продолжали поступать в Россию через Финляндию и даже через Афганистан, и торговля продолжалась, не только на нейтральных кораблях (в частности, на американских — 120 из них стояли в доках Санкт-Петербурга только в 1810 году), но и на британских и российских судах в течение всего периода. Русский купец в Лондоне сообщал в 1810 году, что российские пенька и зерно получены Британией, и что Темза «полна» российскими судами. В Санкт-Петербурге и Архангельске были созданы комиссии для проверки подлинности нейтральных судов. В 1809 году они конфисковали 25 кораблей и 36 корабельных грузов, в основном в порту Риги (13 кораблей, 25 грузов). Для российского правительства еще одним источником раздражения было то, что Франция продолжала импортировать товары из Британии, ввозимые на нейтральных судах.

Континентальная система сказалась образованием нескольких отраслей российской промышленности и была популярна среди некоторых купцов. Например, в Москве было создано несколько новых хлопкопрядилен, и в 1812 году многочисленные московские промышленники потребовали наложения запрета на все ввозимые изделия. Тем не менее, исследования Совета показали, что в целом российская промышленность очень мало выиграла от устранения британской конкуренции. Например, несмотря на увеличение количества хлопкопрядильных фабрик, российская текстильная промышленность в целом страдала из-за того, что фабрикам была необходима английская пряжа, и это не могло компенсироваться импортом хлопка из Соединенных Штатов. Российский экспорт упал от среднегодового количества в 54,1 миллиона серебряных рублей в период 1802–1806 годов до 34,1 миллиона в 1808–1812 годах. В тот же период импорт упал от 40,8 до 20,6 миллионов серебряных рублей. Экспорт леса, пеньки, льна, зерна, сала, меди, поташа и железа пострадал особенно тяжело. Среди ограниченных статей импорта оказался свинец, который был необходим артиллерии. В компенсацию ослабления британской торговли торговля с Францией не возросла; наоборот, объем ее снизился после 1811 года. Рубль также терял свой вес: бумажный рубль упал от 50 серебряных копеек в 1808 году до 43 в 1809, 35 — в 1810 и 23,5 — в 1811. Пострадали и государственные доходы от таможенных пошлин: в 1805 году доход был 9,1 миллионов серебряных рублей, в 1808 он уменьшился до 2,9 миллионов и лишь постепенно вырос до 3,7 миллиона в 1810 и 3,9 миллиона в 1811 году. Дворянство Санкт-Петербурга и Москвы негодовало на Континентальную блокаду, так как цены на ввозимые предметы роскоши выросли (цены на сахар и кофе возросли от примерно 18–20 рублей за пуд (около 36 фунтов) в 1802 году до 100–15 рублей за пуд в 1811 году). Купцы также были задеты потерей обильных кредитных средств, поставляемых Британией.[113]

31 декабря 1810 года Александр по сути отошел от Континентальной системы, когда объявил, что в следующем году наложит более высокие пошлины на товары, поступающие по суше (такие, как французские предметы роскоши и, в частности, французские вина), и менее высокие — на привозимые по морю, что благоприятствовало нейтральным американским кораблям, несущим английские товары. В то время пошлины на вина Франции и ее союзников превышали вдвое пошлины, наложенные на вина из юго-восточной Европы. Манифест, сопровождавший новые тарифы и новые правила для нейтральных судов, оправдывал эту акцию тем, что «видя настоящее положение в нашей торговле, когда ввоз импортных товаров явно вредит внутренней промышленности и, наряду с умышленным падением денежного обращения, несправедливо превышает экспорт российской продукции, и желая, насколько это возможно, восстановить приемлемое равновесие», для нейтральных мореплавателей должны быть установлены правила, «целью которых является блокирование возрастания чрезмерной роскоши, сокращение ввоза иностранных товаров и стимулирование, насколько это возможно, укрепления внутренней торговли и производства»[114]. В течение 1811 года все больше и больше британских судов беспрепятственно доставляли свои товары в Россию. Наполеон в августе 1811 года лично подсчитал, что 150 судов, плавающих под американским флагом, но несущих британские товары, было принято в российских портах. Были уменьшены пошлины на сырье, в котором нуждалась российская промышленность, и, невзирая на разрушительный эффект наполеоновского вторжения, количество фабрик и рабочих на них в России выросло после 1812 года: от 2332 фабрик в 1812 году (2399 в 1804) до 3731 в 1814; и от 119 000 рабочих в 1812 (95 000 в 1804 и 137 800 в 1811) до 170 000 в 1814.

Несовместимость интересов означала, что конфликт между Францией и Россией всегда был неизбежен и откладывался только из-за занятости Наполеона другими проблемами. Летом 1808 года в Испании разразилось восстание, и большое количество французских войск было связано войной с партизанами (к 1812 году в Испании было около 300 000 французских солдат). В августе 1808 года Британия послала экспедицию в Испанию; к 1813 году на полуострове численность британских войск, противостоящих наполеоновским силам, составляла 100 000 человек. Воодушевленная трудностями французской армии в Испании и веря, что в самой Франции существует оппозиция Наполеону, Австрия начала угрожать возобновлением военных действий. В сентябре 1808 года Наполеон собрал в Эрфурте конгресс, надеясь вынудить Александра возобновить свое обязательство сотрудничать с Францией. Александр согласился присутствовать, ощутив на данном этапе необходимость обеспечить России простор для маневра, чтобы иметь возможность подготовиться к любой грядущей битве. По дороге в Эрфурт он посетил прусских короля и королеву, где прусский премьер-министр, барон Г.Ф.К. фон Штейн побуждал его принять руководство антифранцузской коалицией. В Эрфурте дух тильзитской приветливости на первый взгляд все еще витал между двумя правителями. Но Наполеон обнаружил, что, по сравнению с Тильзитом, вести дело с Александром стало менее просто (хотя он и писал Жозефине об Александре, что «если бы он был женщиной, я думаю, я мог бы сделать его своей возлюбленной»)[115]; Александр стал открыто циничен в отзывах о Наполеоне. Он писал сестре Екатерине из Веймара 8 ноября 1808 года, что «Бонапарт делает вид, что я всего лишь дурак и ничего больше. Хорошо смеется тот, кто смеется последним! и я возлагаю все свои надежды на Господа»[116]. Александр отказался принять на себя обязательство поддержать Францию в случае агрессии Австрии. Он только дал Наполеону устные обещания поддержать его кампанию в Испании и неопределенно обещал вести с Францией «совместные действия», если Австрия нападет на нее; в ответ Наполеон должен был признать российский захват Финляндии и поддержать возможную аннексию ею Княжеств. Александр ощущал свое положение еще более упрочившимся из-за нелояльности к непрестанной агрессии Наполеона французского посла в России, А.-О. Л. Коленкура и министра иностранных дел, Ш.-М. де Талейрана, которые льстили ему секретными уверениями в том, что он должен противостоять амбициям Наполеона не только ради России, но ради всей Европы.

В Австрии под давлением антифранцузски настроенного министра иностранных дел Д. П. Стадиона и новой императрицы, вдохновленный внушающими оптимизм неудачами Наполеона в Испании и дома, император Франц I 9 апреля 1809 года объявил войну Франции. Это шло вразрез с предупреждениями его генералов о том, что силы австрийских армий недостаточно подготовлены, и с настоятельными предостережениями Александра. Австрийская армия была решительно разбита французами в битве при Ваграме 6 июля (Наполеон занял Вену в мае). По условиям унизительного договора в Шёнбрунне от 14 октября Австрия принуждена была уступить полученные ею при разделах Польши земли герцогству Варшавскому, полосу Далматинского побережья Итальянскому королевству и часть Верхней Австрии — Баварии. От Австрии также потребовали сокращения ее вооруженных сил, присоединения к Континентальной системе и компенсацию 85 миллионов франков. Александр всячески задерживал предоставление Франции любой существенной военной помощи (когда французский посол Коле спросил, идет ли российская армия к Ольмюцу, Александр умышленно неопределенно отвечал, что «она марширует по направлению к Ольмюцу»)[117] и секретно уверял австрийцев в своем нейтралитете. После всего этого он разъярил Наполеона, выразив недовольство тем, что единственной наградой для России в Шёнбрунне явилось приобретение небольшой тернопольской области в Восточной Галиции. Таким образом, Россия в этой кампании не убила ни одного из двух зайцев.

Отношения стали еще более натянутыми после неудачной попытки Наполеона породниться с правящей российской династией в 1810 году, после его развода со своей первой женой, Жозефиной. Александр нанес обиду первым, отклонив предложение Наполеона одной из его сестер, но затем в ответ был оскорблен, когда вскоре после этого Наполеон обручился с австрийской невестой. К началу 1810 года обе стороны всерьез обдумывали возможность вооруженного конфликта. В марте этого года наполеоновский министр иностранных дел, Ж.-Б. де Номпер де Шампань, выдвинул план антирусской коалиции, который подтверждал неизбежность войны. И Наполеон, и Александр осаждали Австрию предложениями о территориальных приобретениях в обмен на союзничество, но Австрия благоразумно воздерживалась от подобных переговоров. Напряженность возросла, когда Наполеон вслед за аннексией Бремена, Гамбурга и Любека 22 января 1811 года захватил герцогство Ольденбургское. Любимая сестра Александра, Екатерина, была замужем за наследным герцогом Ольденбургским, и эта аннексия были прямым нарушением Тильзитского договора.

Весной 1811 года Александр все еще мог писать Наполеону следующее:

России не нужны завоевания, она, возможно, и так обладает слишком большой территорией. В конце концов, не претендуя ни на какую собственность моих соседей, таких как Франция, с какой стати мне желать войны? Более того, лично я расположен к созданию союза с Францией.

Он передавал Наполеону через Коле:

Я хочу союза, я желаю его как человек и как правитель; как человек — потому что я верю, что это позволит сохранить множество жизней; как правитель — потому что считаю, что лучше чем любая другая политическая комбинация, это позволит сохранить мир в Европе географически наиболее выгодным для обеих сторон образом. Я добавлю также, что хочу этого, так как сердечно привязан к вашему императору и к вашей нации: верьте мне, это правда[118].

Наполеон отвечал своему «дорогому другу и брату», выражая столь же твердую дружбу. Но, оставя риторику, обе стороны видели, что теперь вооруженного конфликта не избежать. В августе 1811 года, по случаю своего дня рождения, Наполеон устроил русскому послу князю Александру Борисовичу Куракину публичный выговор, выразив недовольство всеми аспектами внешней политики Александра и угрожая кампанией против России; было очевидно, что он решился начать войну. Александр уверил французского посла Жака Лористона в своем «искреннем желании не воевать» и объявил себя «другом и самым искренним союзником Наполеона». «Слезы наполняли его глаза», — сухо комментирует Лористон[119]. Этот разговор имел место 10 апреля; 21 апреля Александр отбыл в Вильну.

На деле, единственным остающимся спорным вопросом была позиция в предстоящей схватке остальных стран. Фридрих-Вильгельм был вынужден согласиться предоставить 20 000 прусских солдат наполеоновской армии, хотя и заверил Александра секретно, что эти войска будут делать так мало, как только возможно. Русско-австрийские переговоры привели в результате к уверениям Меттерниха, что австрийские войска не будут играть активной роли в кампании, хотя формально Австрия была союзником Франции. Швеция подписала взаимный договор с Россией в апреле 1812 года, а Бухарестский договор гарантировал турецкий нейтралитет. Интересы России и Франции доказали свою несовместимость. Так как две державы не способны были сосуществовать мирно, пришло время определить, которая из них будет доминировать на Континенте.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.