Екатерина II и Александр
Екатерина II и Александр
Александр родился 24 декабря 1777 года, он был первым ребенком Павла (сына Екатерины II) и великой княгини Марии Федоровны. Сам Павел был отобран у своей матери императрицей Елизаветой сразу после рождения, и Александр не был доверен своим родителям Екатериной, которая взяла на себя его воспитание; то же самое касалось и его брата Константина, рожденного в 1779 году. Екатерина вникала в различные области знания. Она читала самые последние образовательные теории и следила за детскими приютами в Москве и Санкт-Петербурге, основанными Иваном Бецким, пытаясь применить некоторые образовательные теории Руссо на практике. Она также учредила образовательную комиссию, работа которой завершилась принятием Закона о национальном образовании в 1786 году, что послужило основой для введения начальной и средней школ в России. Она лично интересовалась образовательными методами и программами этих новых школ. Телесные наказания, например, были забыты, и Екатерина лично заказала публикацию «Обязанностей Человека и Гражданина», основанную на книге аббата-августинца Фельбигера, служившего у прусского короля Фридриха II. Книга объясняла ученикам их обязанности по отношению к обществу и правительству. Теперь и внуки дали ей удобную возможность применить на практике некоторые новые теории. Мальчики спали на кожаных матрасах, набитых сеном, в том крыле дворца, что смотрело на Адмиралтейство, чтобы привыкнуть к звукам пушечных выстрелов; впоследствии Александр оглох на одно ухо. Екатерина даже разработала комбинезончик для маленького Александра, которым очень гордилась: в 1781 году она послала детали, включая набросок, в письме своему корреспонденту в Париже Мельхиору фон Гримму и информировала его, что «король Швеции и принц Пруссии запросили и получили модель костюма для Александра»[11].
Более значительным для развития характера Александра явился выбор Екатериной Фредерика Сезара де Лагарпа, известного швейцарского ученого, на роль его наставника в 1784 году. (Другими наставниками Александра были французский писатель Фредерик Массон и трое русских: М. Н. Муравьев, А. Я. Протасов и А. А. Самборский). Екатерина, прочитав труды виднейших деятелей Просвещения, не видела в то время никакого вреда во влиянии иностранных учителей на будущего царя. В самом деле, она сама прочитала первую французскую конституцию 1791 года (которая, конечно, была еще монархической конституцией, правда, с узаконенным ограничением монархической власти) мальчикам, убеждая их принять ее в самое сердце. Знания, которые давали Александру Лагарп и другие его наставники, были достаточно высоки; программа обучения включала, кроме остальных предметов, пять иностранных языков. (Музыкальные уроки, напротив, были прибавлены несколько позже. Сама Екатерина не отличалась музыкальностью и открыто выражала свое недовольство игрой внука на скрипке, потому что это напоминало ей бывшего мужа Петра III, свергнутого ею с трона в 1762 году, — он играл на этом же музыкальном инструменте).
Метод Лагарпа и содержание его уроков несомненно оказывали сильное воздействие на Александра; мальчик был очень восприимчив к влиянию своего наставника; на Константина же, который воспитывался в тех же условиях, эти занятия не оказывали заметного воздействия. Например, требования Лагарпа о том, что мальчики должны сами искоренять свои недостатки, углубили врожденную склонность Александра сомневаться в себе и анализировать свои поступки. С помощью так называемого «Архива стыда Великого Князя Александра» Лагарп публично напоминал своему ученику о его недостатках. Вот один отрывок, который он прочел всем:
Великий Князь Александр, настолько забывшись, что говорил грубые вещи, был выгнан, и, чтобы напоминать ему о том, что грубость непростительна, эта бумага повешена в его классной комнате как украшение.
Другой отрывок, написанный Александром в тринадцать лет, выглядит так:
Вместо того, чтобы удвоить свои усилия для извлечения пользы из тех годов обучения, что остались мне, я лишь каждый день становлюсь все более беззаботным, невнимательным и неспособным. Чем старше я становлюсь, тем больше я приближаюсь к нулю. Чем я стану? Судя по всему, ничем [12].
В нескольких случаях, и до, и во время своего правления, на словах и на бумаге Александр отмечал свою неспособность править. Его письмо другу, Виктору Кочубею, в мае 1796 года, в котором он также выражал желание избежать ответственности власти и поселиться на берегу Рейна, своим настроением похоже на строки, написанные для Лагарпа шестью годами раньше:
Невероятная путаница царит в наших планах. В таких условиях разве возможно такому человеку управлять государством, который не может справиться даже со своими недостатками? На это не хватит сил не только какого-нибудь человека, наделенного обычными способностями, как я, но даже и гения; а я всегда считал за правило, что лучше не пытаться сделать что-то, чем сделать это плохо[13].
Александр часто публично порочил самого себя, выказывая упрямство в отношениях с людьми, будь то члены его семьи, его советники или Наполеон; это была черта характера, которую трудно или невозможно было понять и преодолеть.
Александр был впечатлительным мальчиком и с энтузиазмом читал все, что советовал ему Лагарп; это формировало его взгляды на злодеяния деспотизма, а также осознание необходимости править в соответствии с законом. Читал он с огромным интересом, соответствующим своему возрасту и способностям; в десять-двенадцать лет это уже были философские книги, помогавшие осознанию необходимости законного правления и ограничения деспотизма; обучаясь различным иностранным языкам, он переводил произведения таких писателей, как Руссо, Монтескье и Гиббон. И хотя Александр от рождения был умен, он испытывал недостаток во времени и чувствовал, что ему не хватает усидчивости изучить эти идеи полностью. Тогда у него и появилась привычка, которой он следовал позже, оглашать свои взгляды, которые оставляли впечатление недооформившихся. Как заметил его друг польский князь Адам Чарторыский (который был представлен русскому двору Екатериной), «являясь Великим Князем, Александр не дочитал до конца ни одной серьезной книги, мозг его был забит неясными идеями, и де Лагарп не мог заставить его полностью осознать огромные трудности понимания и выражения этих идей»[14].
Образование Александра не было закончено. Ему помешала ранняя женитьба на принцессе Луизе Баденской (которая, будучи крещенной в православной церкви, взяла имя Елизаветы Алексеевны) в 1793 году, когда ему было всего лишь пятнадцать лет, а его невесте — всего четырнадцать. Екатерина наслаждалась, играя роль свахи и принимая участие в придворных праздниках. Она с восторгом говорила Мельхиору фон Гримму, когда Александр и Елизавета впервые встретились, и позже, когда они были помолвлены, что «никогда не было более подходящей друг другу пары — прекрасной, как день, полной красоты и души… Все говорят, что они — два ангела, отдающие себя друг другу»[15]. Кроме того, Екатерина надеялась, что факт объявления Александра наследником поможет сбросить с трона его отца. Елизавета сразу влюбилась в Александра; он же не мог ответить на ее чувства взаимностью. Его занятия оказались запущены в тот год из-за свадебных приготовлений, а также из-за переселения молодой пары в Зимний дворец.
Программа образования Александра вообще была оборвана уходом Лагарпа двумя годами позже, когда ужас Екатерины перед событиями в революционной Франции (в частности — казнь Людовика XVI в 1793 году) привел к подозрительности по отношению к выбранному ею самой учителю. Но было, однако, уже слишком поздно. Чарторыский отметил это, рассказывая о разговоре с Александром в 1796 году:
Его взгляды были теми первыми ступеньками к идеям 1789 года, которые желали видеть всюду республику и указывали на эту форму правления как на одну-единственную, соответствующую желаниям и правам человечества… Я постоянно старался умерить экстремальные взгляды Александра. Он, между прочим, утверждал, что наследственная монархия — институт незаконный и абсурдный и что верховный авторитет должен принадлежать не случаю рождения, а только голосу народа, который знает лучше всех, кто именно способен руководить им?[16]
Юному Александру было приятно разделять компанию с Чарторыским, человеком, который был старше и мудрее его; он, желая показать свои знания и зрелость, поверял свои идеи Чарторыскому потому, говоря его же несколько самодовольными словами, что «он не мог поверить любому другому русскому, так как никто бы не смог понять их»[17]. В то время, конечно, Александр обсуждал свои идеи, не затрагивая практических проблем, с которыми ему пришлось бы столкнуться, если бы он стал государем России; тем не менее и позже, во время его правления, и Наполеон, и писатель Н. Карамзин в разговоре с царем оказывались в несколько странной ситуации, не разделяя некоторых его негативных взглядов на монархическое правление.
А взгляды молодого Александра, будь они преданы публичному рассмотрению, произвели бы ужасное впечатление на его отца и бабушку. Александр и Константин были изолированы от Павла, у которого был обособленный двор в Гатчине, но Александр довольно часто виделся со своим отцом в последние годы жизни Екатерины (вообще-то это была заслуга Лагарпа, который был за то, чтобы отец и сын почаще встречались, хотя его взгляды были ненавистны Павлу). Александр и Константин стали частыми гостями в Гатчине и имели возможность наблюдать и учиться искусству точных военных маневров и церемониальных парадов собственной армии Павла. Играя утонченного придворного в Санкт-Петербурге, чтобы как-то умилостивить бабушку, и военного на плацу, чтобы угодить отцу, Александр постиг искусство притворства и лицемерия, которое прошло с ним через все его зрелые годы. И хотя в этом есть доля правды, и Александру, без сомнения, пришлось научиться оставлять свое мнение при себе, это не значит, что ему не нравилось посещать Гатчину. Все множество незначительных процедур, касающихся военных маневров, непросто было усвоить Александру, и ему пришлось искать помощи у полковника Алексея Аракчеева, чтобы победить некоторую свою неловкость и защититься от гнева Павла. В 1799 году вот что он написал Аракчееву относительно построения военного каре:
Прошу Вас, ради нашей дружбы, объяснить мне как можно подробнее, что здесь неправильно. Завтра день маневров. Бог знает, как он пройдет, я же сомневаюсь, что все будет хорошо…[18]
Чарторыского, однако, он уверял, что ему нравятся военные церемонии, и, в самом деле, всю свою жизнь он любил парады (150 000 русских солдат было приказано принять участие в победном параде, состоявшемся под Парижем в 1815 году после того, как русские войска триумфально вошли в город в 1814 году). Александр ничего не писал о своем отношении к отцу в то время, но нет никаких доказательств его неприязни к Гатчине.
Действительно, вероятно, к обману Александр прибегал не столько в Гатчине, сколько при дворе Екатерины, где у него развивалось отвращение к роскоши и разложению. Он начал презирать поведение Екатерины и некоторые ее решения, чего она, к счастью, не заметила. Екатерина приходила в восторг от восхитительных манер внука, от его правильных взглядов и ума. Тем временем Александр свободно критиковал в кругу своих друзей ее правление, в частности раздел Польши и репрессии в ответ на освободительное движение в 1794 году (Павел тоже осуждал это, подтверждая, что отца и сына объединяло нечто большее, чем просто интерес к военным парадам). Чарторыский, который, конечно, поддерживал чувства Александра относительно Польши, заметил, что он
…ни в коей мере не разделял идей и учений Кабинета и Двора; он был далек от утверждения политики и порядков, установленных его бабушкой, чьи принципы он отрицал. В ее замечательной борьбе он желал счастья Польше и жалел о ее падении. Костюшко, по словам Александра, в его глазах был человеком, имеющим много хороших качеств, и принципы, которые он отстаивал, были принципами человечности и справедливости[19].
Александр был очень доброжелателен и, должно быть, знал, что выражает взгляды, которые его польский друг приветствует; нет сомнения, что он не приветствовал правление Екатерины. «То, что происходит, — непостижимо: каждый пытается украсть, сейчас с трудом встретишь честного человека, это ужасно», — писал он Лагарпу в феврале 1796 года[20]. Александр наблюдал за деятельностью Екатерины в последние годы ее правления. Он был свидетелем крушения польской революции и последнего раздела Польши в 1793 и 1795 годах, а также репрессивных мер, принятых Екатериной после начала французской революции к русским писателям. Здесь можно сказать об Александре Радищеве, чья книга «Путешествие из Петербурга в Москву» (опубликованная в 1790 году) встретила резкую критику русских землевладельцев и правительства; это побудило Екатерину сказать, что книга заражена «французским ядом». (Поднявшись на трон, Александр дал пост Радищеву.) Он также был свидетелем унизительных связей пожилой Екатерины с молодыми и довольно развязными любовниками, в частности, возмущался тем, какой заботой она окружила своего очередного фаворита Платона Александровича Зубова.
Екатерина так и не узнала об истинных чувствах своего внука, и в последние несколько лет ее правления ходили слухи, что она намеревалась провозгласить его своим наследником. В соответствии с законом Петра Великого о праве наследования правители могли сами назначать наследника, поэтому не могло быть никакого автоматического наследования; значит, теоретически, у Екатерины были все права сделать это. Однако была опасность в столь открытом пренебрежении очевидным наследником, ее сыном Павлом. И она запасалась основаниями для такого отношения к нему: сомнения относительно его психического состояния, его открытое несогласие с ее политикой и его непонятное негодование по поводу ее удачного прихода к власти, что было результатом смерти Петра III (которого Павел считал своим отцом, что не было доказано). Екатерина подняла спорный вопрос о наследовании на аудиенции с Лагарпом в 1793 году, но он отказался обсуждать его с Александром. Летом 1796 года Екатерина, предположительно, сделала предложение Марии Федоровне, жене Павла и матери Александра, что ее сын должен править вместо ее мужа, но Мария Федоровна отказалась подписать такой документ. В сентябре 1796 года Екатерина провела беседу с Александром, и ему были доверены некоторые важные бумаги. Содержание их разговора не были записано, но, возможно, обсуждался именно вопрос наследования. Позже Александр вежливо, но претенциозно, письменно выразил Екатерине благодарность за ее доверие ему и согласие с содержанием документов без дальнейшего обсуждения этого вопроса и дальнейших подробностей. Когда Екатерина умирала в 1796 году, Александр не принимал участия в обсуждении процедуры его вступления на престол. Вместо этого он сказал Кочубею, что хочет поселиться на берегу Рейна, а Лагарпу — что с удовольствием обменял бы свое положение на небольшую ферму, чтобы жить рядом со своим учителем. Он с большим удовольствием обсуждал с Чарторыским все злые стороны деспотизма, нежели планы его возведения на престол.
16 ноября 1796 года с Екатериной случился удар. Павел, сразу же вызванный Николаем Зубовым (братом Платона Зубова), прибыл во дворец и занял место рядом со спальней матери. Медленно умирая, Екатерина настойчиво продолжала говорить о коронации Александра, но тот немедленно отправил своего собственного посыльного в Гатчину, когда его бабушка была при смерти, и не выказывал никаких признаков неверности своему отцу и желания участвовать в этой интриге. Когда Павел прибыл в Зимний дворец, его встретили оба его сына, уже одетые в форму «гатчинского стиля».
Последний обряд был проведен 17 ноября, и Екатерина умерла вечером того же дня. Павел, как новый царь, немедленно принял присягу. Несколько дней спустя Александр присоединился к своей семье в ужасной процедуре выкапывания гроба Петра III, для перенесения его из монастыря Святого Александра Невского в Зимний дворец, где он должен был быть выставлен для прощания рядом с гробом Екатерины.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.