Борьба живого и мертвого

Борьба живого и мертвого

XVI съезд партии стал поворотным в судьбе Марра. Его облик запечатлевали известные фотографы, художники и скульпторы. Его именем стали называть научные и учебные заведения. После XVI съезда, как это часто случалось во все времена, а в советское особенно, аутсайдер в одночасье стал официальным лидером, полноправным вождем всей науки о языке и мышлении. Отныне и на многие годы молодых ученых — языковедов готовили почти исключительно в Институте языка и мышления АН СССР, поскольку других лингвистических центров на территории СССР практически не стало. Сразу же после съезда Марра, единственного из академиков старой формации, приняли в члены ВКП(б), а вскоре он стал членом ВЦИК. Как новоявленный научно-партийный бонза, он теперь считал необходимым ссылаться и на классиков марксизма, на Ленина и на Сталина. Но советский метод цитат и начетничества он так и не освоил. Пытался. В архиве Марра сохранилось несколько текстов, посвященных взглядам классиков марксизма-ленинизма-сталинизма на язык и мышление[285]. Какие-то из них были опубликованы, а зря — эти «работы» производят удручающее впечатление. Сделанная в свое время подсказка Луначарского на пользу не пошла. Очень скоро, по обычаю того времени, к Марру были приставлены бойкие писаки, легко справившиеся с поставленной задачей[286]. В последние годы жизни Марр пытался организовать из своих разрозненных работ, публикаций и лекций что-то более или менее целостное. Все попытки свелись к механическому соединению совершенно разноплановых текстов, повторявших много раз опубликованные фрагменты и примеры. Просматривая эти громоздкие конгломераты, трудно отделаться от ощущения, что к старости Марр начисто лишился способности работать систематически. От прежних озарений не осталось и следа.

После XVI съезда, в 1931 году, хвалебные слова Покровского в адрес коллеги были процитированы в первом издании Большой Советской энциклопедии, в разделе, посвященном «яфетической теории Марра». Этот шестьдесят пятый том БСЭ сохранился в архиве-библиотеке Сталина. Спустя почти двадцать лет, возможно, ближе к 1950 году, Сталин отметил карандашом цитату из статьи Покровского прямо на полях страницы сразу тремя вертикальными чертами, что говорило о его особо пристальном внимании к ее тексту[287].

В 1928 году «Правду» еще редактировал Н.И. Бухарин, который через десять лет был расстрелян. Незадолго перед своим процессом Бухарин, согласовав вопрос со Сталиным, выступил застрельщиком разгрома исторической «школы Покровского». С тех пор Покровского много лет громили за гробом, посмертно. Так что в 1950 году Сталин тремя резкими карандашными чертами на странице энциклопедии символически отметил тройную «тень» ошельмованных им покойников: Бухарина, Покровского, Марра. Из них Марр был наименее значительной фигурой, ему и досталась третья, самая коротенькая карандашная отметина вождя. Однако в 1950 году Марру, его загробной тени, парадоксальным образом еще только предстояло взойти на посмертный эшафот. Так произошла достоверная третья, теперь уже посмертная «встреча» Марра с живым Сталиным.

К этому времени для семидесятилетнего Сталина уже не было ощутимой разницы между живыми и мертвыми. Он равно чувствовал себя владыкой и для этих и для тех. Живые для него, в его сознании, в большинстве своем были как бы потенциально мертвыми и поэтому обезволенными и обездушенными. И действительно, со второй половины 20-х годов все живые, то есть одушевленные, все в большей степени попадали в его полную и практически безраздельную власть. Мертвые же, напротив, были для него теперь уже вечно живыми и потому находились в одном ряду с ними, особенно враги. И если при жизни они (враги) не были ему подвластны (за что и поплатились жизнью), то после смерти они уже, безусловно, «покорялись» его воле. Уж кто-кто, а он-то отлично понимал, как зыбка и легко преодолима грань (причем в любую сторону), разделяющая в его обществе миры живых и мертвых. И это относилось не только ко всем тем, кому он пока позволял дышать, но и к четверке знаменитых покойников, его злейших врагов: к Троцкому, Зиновьеву, Каменеву, Бухарину и их оруженосцам. Все это относилось и к сотням тысяч убиенных и замученных «врагов» помельче.

Еще с довоенных времен врагов он назначал себе сам и делал это тогда, когда считал политически целесообразным. Он назначал себе врагов при удобных для себя обстоятельствах и в удобное для себя время, причем одинаково выискивал их как между мертвыми, так и между живыми. Если сейчас взглянуть на сцену любого крупного политического процесса того времени, то видно, что на каждом из них на скамье подсудимых рядом с живыми на равных правах «сидели», «свидетельствовали» и «осуждались» мертвые. Похоже, что в глазах Сталина политическая ценность врагов после их смерти только возрастала, так как мертвые «предатели» с легкостью порождали живых «шпионов», «отравителей» и «убийц». Если же по каким-то причинам знаменитые покойники не подходили на данный конкретный случай или же их просто не успели в свое время «заготовить» впрок для той или иной области политики, государственного управления, обороны, науки, культуры и т. д., то по инициативе вождя или с его санкции «изымали» какого-нибудь недавнего героя и обряжали его доселе лучезарный облик в личину давнего, но хорошо замаскировавшегося «врага». Такова, например, была посмертная судьба М.Н. Покровского или еще живого Н.И. Вавилова. Как и в случае с живыми, разоблачения покойников проходили шумно, азартно и всегда истерично. Мертвый «враг», как правило, «сам» разоблачал целое скопище живых «врагов». Так в сталинском СССР развернулся беспрецедентный процесс официального поругания мертвых. Рецидивы смертного греха надругания над мертвыми мы с легкостью обнаружим даже в нашем времени. После же Отечественной войны к смешению живого и мертвого все так привыкли, что воспитанный Сталиным пропагандистский аппарат (а за ним и весь советский народ) готов был в любую минуту ринуться травить любого покойника, на которого мог указать своим коротким перстом «любимый» вождь. Марр, хотя и не был никогда сколько-нибудь заметной политической фигурой, тогда же, в 30-х годах, благодаря Сталину стал достаточно знатным покойником в советской научной иерархии довоенного и ближайшего послевоенного времени.

Прошли годы. Ученик Марра академик Б.Б. Пиотровский вспоминал об обстоятельствах смерти своего учителя: «15 октября (1933 года. — Б.И.) на заседании в Институте языка и мышления Н.Я. Марру стало плохо, произошло кровоизлияние в мозг, он долго лежал в больнице, а когда из нее вышел, то не тем активным и бодрым, каким был раньше…

В феврале 1934 г. Н.Я. выступал на пленуме Академии истории материальной культуры, но прочел лишь начало своей речи и покинул заседание. Трудно было примириться с „таким Марром“. Было ясно, что его ученики не смогут защитить яфетическую теорию, полную противоречий и гениальных догадок; по существу, это был конгломерат мыслей часто в неправильной внешней оболочке. Так оно и получилось»[288].

Незадолго до смерти Марра, после того как у него произошло кровоизлияние в мозг, осенью 1934 года Правительство СССР наградило его орденом Ленина в связи с сорокапятилетним юбилеем начала научной деятельности[289]. Президиум ВЦИК присвоил звание заслуженного деятеля науки. Известно, что все наградные дела такого уровня контролировались лично Сталиным. Не исключено, что Сталин знал о плохом состоянии здоровья Марра и поэтому спешил придать его фигуре больше советской респектабельности, предполагая посмертно возвести его в высший ранг советских научных вождей. Буквально накануне официального дня рождения Сталина, а именно в ночь на 20 декабря 1934 года, Марр умер. Его торжественно похоронили на территории Александро-Невской лавры. Тогда потерю его для страны сравнивали с потерей «любимца партии» Кирова[290]. Б.Б. Пиотровский вспоминал: «В ночь с 19 на 20 декабря скончался Н.Я. Марр. Похороны его были торжественными и на высоком правительственном уровне. Гроб с телом Н.Я. Марра был установлен в Мраморном дворце, затем его везли на грузовике, украшенном красными флагами, в сопровождении военной охраны. Присутствовали члены правительства: Б.П. Позерн, П.Н. Королев. На кладбище был ружейный салют (троекратный)»[291].

На могильной плите выбили высказывание покойного о том, что человек «умирая индивидуально, соматической смертью, не умирает общественно, переливаясь своим поведением в составе коллектива и творчеством в живое окружение, общественность. Он продолжает жить в тех, кто остается в живых, если он жил при жизни, а не был мертв. Коллектив живой воскрешает мертвых»[292].

Об особом отношении довоенного Сталина к Марру очень красноречиво свидетельствует то, как он отреагировал на письмо Ф. Кипарисова, занявшего на короткое время место председателя Академии материальной культуры. В июне 1935 года Кипарисов с гневом писал Сталину, что вдове академика Ольденбурга выделили пенсию в 500 рублей, а вдове академика Марра всего 300 рублей. Он напоминал, что Ольденбург был близок к Керенскому и очень сомнительно вел себя по отношению к советской власти, а Марр всегда был верным большевиком и более выдающимся ученым. Закончил он свое большое письмо следующими словами: «Вся история может получить и некоторый политический оттенок в связи с тем, что кое-какие академические круги языковедов, теоретических и политических противников Н.Я. Марра, явно хотят взять сейчас реванш, ведя разговоры о том, что вместе, мол, с Марром умерла его пресловутая теория. Объективно ведь получается, что правительство сочло необходимым выделить Ольденбурга и поставить его выше Марра»[293]. На письме сохранилась резолюция: «Т. Молотову. Придется согласиться И. Ст[алин]». Ниже росписи: «За» — Молотов, Каганович и пометы, что т.т. Микоян, Андреев, Орджоникидзе, Ворошилов также «за». Сталин явно благоволил Марру.

Отныне мало кто из лингвистов осмеливался выступать даже с лояльной критикой трудов Марра и работ представителей его школы. Поскольку в лингвистические вожди Марр был посвящен лично генеральным вождем, то и низвергнуть его мог только он. Более пятнадцати лет культ академика Марра господствовал в советском языкознании, археологии, этнографии, исторической науке. Но в 1950 году час посмертного низвержения пробил.

* * *

Я без труда нашел могилу Марра на небольшом кладбищенском участке рядом с собором. Как место погребения это участок стал использоваться только после февраля 1917 года. Там похоронены убитые во время февральских событий 1917 года в Петрограде казаки и жандармы, а рядом лежат умершие своей смертью чекисты, участники террора 30-х годов и мало кому известные граждане. Черный обелиск на могиле Марра с процитированной надписью приходит в упадок.

За все то, что произошло после смерти, Марр ответственности нести не может. Я утверждаю — Марр не несет ответственности за марризм и за все те события, которые произошли между 1934 и 1950 годами. За то, в чем его гневно осуждает с 1950 года и до наших дней часть историков отечественного языкознания. Осуждают вслед за Сталиным, истинным виновником господства «мифа о Марре», и в том, что само имя Марра стало столь одиозным и нарицательным. Он не несет ответственности за действия людей «школы Марра», как не несут ответственности за большевизм — Маркс, за нацизм — Ницше.

При жизни Марр действительно пошел на сотрудничество со сталинской властью. Но была ли альтернатива и сколько старых и молодых ученых были тогда счастливы, получая такую же поддержку? Любой ученый стремится к тому, чтобы его концепция, его учение или открытие получило признание. Не любой ценой, конечно, но упрекать Марра за то, что он утвердил свое учение за счет других, нет никаких оснований. Власть в Советской России создавала такую систему отношений, где ее господство было абсолютным. На месте Марра мог быть и Поливанов, и кто-то из языкофронтовцев или лояльных компаративистов. В 1950 году Сталин начал борьбу не с Марром, а с самим собой, со Сталиным довоенным. Громя марризм, Сталин 50-х годов громил сталинизм 30-х годов. В архиве Сталина есть материалы, высвечивающие новые аспекты этого процесса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.