Глава 14 Бегство мертвецов

Глава 14

Бегство мертвецов

Качковка, 8 августа

Отступавшие советские войска не оставляли своих погибших на поле боя и не хоронили их на месте гибели. Они хоронили их на двадцать – тридцать километров восточнее, в глубине леса или на краю равнины. Они хоронили их в огромных общих (братских) могилах, а на могилах не ставили ни крестов, ни каких-либо опознавательных знаков. Они закапывали только что выкопанные могилы и забрасывают их сверху листьями, травой, ветками деревьев, чтобы никто не мог нарушить покой тех, кто лежит в этих тайных могилах.

В этом скрытном погребении, в этом тайном перемещении мертвецов есть что-то пугающее, что-то мистическое. «Eine Totenflucht!» – так описал мне сегодня утром этот обряд один немецкий солдат. Да, это и вправду можно назвать «побегом мертвецов» в полном смысле этого слова. Как будто они с трудом встают на ноги и медленно, помогая друг другу, бредут неведомыми тропами прочь через пшеничные поля и через леса. Как будто они в самом деле бегут, но не от страха, а для того, чтобы идти к новым высшим испытаниям, навстречу своей неизвестной, еще более ужасной судьбе. Это похоже на то, что они скрывались с поля битвы после того, как убрали оттуда малейшие следы ужасной схватки, каждый предмет, который может послужить напоминанием о яростном столкновении двух армий или который своим присутствием может нарушить мир и покой в лесу, на полях в золотом цвете подсолнечника. Да, кажется, будто это сами мертвецы «зачищали» за собой поля сражений. А после того, как это было сделано, они медленно рассеиваются и навсегда исчезают, не оставляя за собой никаких материальных следов, даже отпечатков обуви на земле или винтовок, которые были у них в руках, но оказались разбиты огнем немецких снарядов.

Этот феномен оказывал огромное впечатление на тех, кому довелось ехать через те поля сразу же после окончания боев. После целых дней и недель жестоких боев, яростных рукопашных схваток, неоднократных ударов мощных танковых клиньев немецкие солдаты не обнаруживали на поле боя тысячи тел советских бойцов, как ожидали по результатам упорных столкновений. Было лишь несколько разбросанных на разных участках трупов, которых скорее забыли забрать, чем бросили[33]. Отсутствие трупов на поле боя мне представляется скорее свидетельством колдовства, чем просто одаренности человеческой натуры. Оно рисует местность в каком-то зловещем виде. Ведь ничто в мире не может быть более жутким, чем поле боя, на котором почему-то не осталось мертвецов. Оно похоже на смертный одр, с которого только что убрали тело. В нем ощущается нехватка чего-то, белизна этих белоснежных, беспорядочно разбросанных простыней и подушки, где отпечаталась холодная голова, смотрится неестественно. Точно так же неестественно выглядят и леденят душу трава, камни, комья земли на поле сражения, лишенном мертвых тел.

Я находился на русском фронте вместе с немецкими войсками с самых первых дней войны. Шаг за шагом, вслед за немецкой колонной моторизованных войск, я продвигался от Штефэнешти до Могилева-Подольского. А совсем недавно с колонной пехоты я совершил марш от города Бельц до городка Сороки и от Сороки через Ямполь до этого села Качковка, расположенного уже в глубине территории Украины. И вот теперь я оказался в самой восточной точке всей огромной линии немецкого фронта[34]. И никогда до сегодняшнего утра мне не приходилось видеть поле боя с разбросанными на нем многочисленными трупами советских бойцов. Иногда мне уже доводилось видеть по нескольку мертвых тел и не более того, как на том холме у Скуратового или внутри танков по дороге на Бельцы. Но сегодня утром, когда мы доехали до края долины, где располагается деревня Качковка, я впервые видел поле боя, усеянное трупами русских, – нетронутую, «незачищенную» землю, откуда русские не смогли вынести ничего, даже своих мертвецов.

Этот участок земли, где сегодня весь день, начиная с десяти часов утра, шел ожесточенный бой, протянулся от самого края долины почти до вершины крутого холма, откуда вниз ведет дорога на Качковку. Это ровный участок местности, полностью покрытый полями подсолнечника и пшеницы. Дальние края долины заняты плотными зарослями акации и тополей. Ниже почти до самых деревенских домов раскинулась красивейшая роща лесных орехов. Русские отчаянно удерживали свои позиции на высоте. Несмотря на то что они были лишены возможности маневра, так как позади них находился крутой спуск в долину, они тем не менее выбрали прекрасную позицию для обороны, где находились вне зоны доступности огня немецкой артиллерии. Не побывав в тех местах, нельзя было даже представить себе размах и степень ожесточения произошедшего боя. Мертвые лежали частью на спуске в долину, частью в полях подсолнечника и пшеницы и в узких траншеях, выкопанных русскими вдоль обширного края равнины. Там, где сопротивление русских солдат было наиболее ожесточенным и особенно продолжительным, они лежали группами, вплотную друг к другу, иногда один поверх другого. В прочих местах трупы лежали по двое или по трое за зарослями кустарника лицом вниз. Они все еще сжимали в руках винтовки, или они были у них за спиной. Мертвецы раскинулись, разбросав руки; на лицах этих неожиданно застигнутых смертью людей застыло то выражение покоя и покорности, характерное для солдат, погибших от выстрелов в грудь. Тела других сложились пополам, и их лица были бледными той жуткой бледностью, как это бывает в случаях, если человек погиб от ранения в живот.

Некоторые, получившие смертельные ранения, сидели неподвижно, облокотившись спиной на стволы деревьев. Рядом с ними лежали их товарищи, которые тихо стонали и едва слышно с нотками стыдливости бормотали: «Помоги, Господи!» Это прощальное обращение к Господу свидетельствовало о том, насколько неэффективны попытки принудительного долговременного подавления глубинных инстинктов с использованием лозунгов и пропаганды. И голоса этих бедолаг вдруг неожиданно обратились к тому, кто владеет правдой в высшей инстанции: «Господи!» Вот в траве лежит офицер, лицом к земле, подогнув одну ногу под другую и прижав правую руку к груди. На земле были разбросаны ящики от патронов, ружейные ремни, винтовочные обоймы – все то, что можно обычно найти на оставленном поле боя.

Мои ноги натыкались на все эти предметы, оставленные в крови и грязи, на куски бумаги для чистки оружия, пустые консервные банки, разбросанные миски, фляги для воды, стальные каски, фуражки цвета хаки, кожаные ремни, разбитые винтовки. Привязанная к стволу дерева собака жалобно выла, отчаянно рвалась, пытаясь порвать веревку, которая ее держала. Один глаз у бедняжки висел, выпав из окровавленной глазницы.

В радиусе более полутора километров эта картина повторялась с навязчивой частотой. Все точно так же, вплоть до мельчайших деталей. В тех местах, где разорвался тяжелый снаряд или упала бомба «Штуки», тела мертвых русских и строительный мусор были смешаны в одну кучу. Все это выглядело так, будто было принесено сюда течением невидимой реки. Многие трупы полураздеты; их одежда была сорвана в результате ужасных взрывов. В одном месте на земле были разбросаны небольшие буханки хлеба из сгоревшего мешка. Хлеб был темным по цвету и плотным по текстуре. Я попробовал, откусив от буханки. Он был великолепным на вкус, корочка растворилась у меня между зубов, как бисквит. Практически рядом с воронкой снаряда сидел мертвый русский солдат с залитым кровью лицом. По коленям и вокруг разбросаны бесчисленные мелкие крошки того свежего сыра из овечьего молока, который в этих местах называют брынзой. Рот мертвого солдата все еще был набит сыром. Он ел, когда осколок снаряда попал ему прямо в лоб.

По полю боя сновали немецкие санитары. Они двигались осторожно, слегка ссутулившись. Санитары обшаривали карманы убитых, укладывали раненых на носилки.

В это время на поле боя воцарилась тишина. Даже грохот артиллерийских орудий стал тише. (Вдалеке, примерно в трех-четырех километрах, в направлении селений Шумы и Ольшанка, все еще шли бои.) За лесом в дальнем краю долины горело несколько домов. Отделение немецких солдат копало могилу, другие укладывали по ее краю погибших русских солдат. Вот могила готова. Один за другим трупы бросают вниз. После этого солдаты забрасывают могилу землей. Почетный караул поднял оружие. Офицер резким голосом четко отдал команду. Через покрытые листвой ветки над нашими головами вверх нестройно устремились несколько винтовочных пуль. Высоко в небо ушла пулеметная очередь. Солнце, которое вот-вот сядет, нагрело землю, воздух плотен и тяжел.

Я сел в тени дерева и посмотрел вокруг. Советское подразделение, которое сражалось здесь, было небольшим, скорее всего менее батальона. Оно сопротивлялось до конца, пожертвовав собой для того, чтобы прикрыть отход главных сил. Батальон отчаянных солдат, предоставивших себя своей судьбе. Ни у кого не было времени на то, чтобы «зачистить» поле боя. Здесь все осталось таким, каким было полчаса назад. Поэтому для меня это было первой возможностью для того, чтобы узнать важный секрет советской армии, вблизи собственными глазами ознакомиться с ее уникальными особенностями, проанализировать ее «химическую формулу», то есть составить свое мнение о том, как из различных, порой противоречивших один другому элементов (политических, общественных, расовых, идеологических, военных и экономических) сплавляется единое целое. Никто из этого отряда не бежал, ни один, кроме тяжелораненых, не сдался в плен. Наверное, это было отличное подразделение. Офицеры полностью контролировали действия своих солдат. Все они, каждый из них остались на своем месте. И даже тогда, когда я стал искать факторы, от которых зависела дисциплина и техническое оснащение этого подразделения, я с удивлением отметил для себя этот сплав военного и политического, замечательную сбалансированность всего того комплекса элементов – общественного, политического, военного, общечеловеческого, того необычайного сочетания военной дисциплины и Устава коммунистической партии, законов о наказаниях в Красной армии и наставлений солдату-красноармейцу.

Рядом со мной лежал целый ящик бумаги – полковые документы и тому подобное. На ящике стоит печатная машинка, сконструированная в Америке, но произведенная в Советском Союзе. Экземпляр газеты «Правда» от 24 июня, испещренный набранными огромными буквами заголовками времен начала войны. На второй странице были напечатаны жизненные истории трех «агитаторов», каждый из которых недавно присутствовал и обращался к народу на митинге: первый – на заводе, второй – в колхозном дворе, третий – в военном лагере. («Агитаторами» здесь принято называть пропагандистов коммунистической партии. Во время войны перед ними ставится задача укреплять волю народа к сопротивлению, разъяснять людям цели борьбы, вдохновлять массы рабочих и крестьян на подъем производительности труда в интересах национальной обороны.) У тех трех людей были жесткие черты лица и выдающиеся вперед челюсти. А вокруг них стояли обычные люди с напряженными внимательными лицами рабочих, крестьян, солдат.

Я встал и медленно пошел вдоль поля боя. Вдруг я споткнулся об электрическую аккумуляторную батарею, ту, что называется «сухой». Два контакта батареи соединены с лампой, которая висела на гвозде над деревянным ящиком с жестяными накладками. На ящике лежала сломанная авторучка и сборник упражнений, испещренный пометками. Внутри ящика – большой альбом, затянутый в красную обложку, на котором большими буквами были набраны слова «третья сталинская пятилетка». Альбом иллюстрировал третий пятилетний план, сформулированный Сталиным и все еще находящийся в стадии реализации, статистическими данными о строительстве новых заводов, организации производства и цифрами производительности труда[35]. Пока я переворачивал страницы альбома, немецкий солдат указал мне на что-то в ветвях деревьев. Я посмотрел наверх: там находился громкоговоритель. По стволу дерева вниз свисал электрический провод. Мы проследили за тем, куда ведет провод в траве.

В нескольких метрах от дерева, в яме в земле, мы наткнулись на скорченное тело русского солдата. Мертвец наклонился вперед, накрыв грудью большой металлический ящик – радиостанцию. В траве на земле вокруг были разбросаны осколки граммофонных пластинок. Я попытался собрать вместе осколки и прочитать названия на этикетках: «Интернационал», «Марш Буденного», «Марш Черноморского флота», марши моряков Кронштадта и красных авиаторов. Здесь же мы нашли и несколько обучающих пластинок по общественным, политическим и военным предметам.

На красной наклейке одной из пластинок я прочел следующие слова, напечатанные черными буквами: «На подмогу агитатору – выдана Тс. К. кп/6/У/№ 5 – 1941». Это что-то вроде фонографического «молитвенника», своего рода учебник «агитатора-передовика». Статьи данного «молитвенника» глубоким убедительным голосом раз за разом по громкоговорителю призывали солдат выполнить свой долг до конца. На другой пластинке значились слова: «пояснительный текст». Это, несомненно, был еще один «молитвенник», что-то вроде справочника солдата-коммуниста. На третьей пластинке значилась надпись: «Течет речка-невеличка». Это название «фабричной песни», одной из тех, которым большевики дали название «заводских».

Но самым интересным моим открытием стал альбом из 24 записей, на обложке которого было название «Доклад товарища Сталина на чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 г. «О проекте Конституции Союза ССР». На 48 сторонах 24 пластинок была записана вся длинная речь, с которой Сталин выступал в Большом театре в Москве по случаю принятия Конституции СССР в 1936 г. Немецкий солдат, который помогал мне собрать осколки, молча смотрел на меня. Затем он посмотрел наверх на громкоговоритель, висевший в ветвях дерева. Он внимательно посмотрел на тело русского солдата, распластавшееся на металлическом ящике радиостанции. Лицо немецкого солдата было серьезно, почти печально. В нем сквозила та грусть простого солдата, что часто является спутником изумления и непонимания. Он был крестьянином, этот немецкий солдат, а не рабочим. Крестьянином из Баварии, из района Аугсбурга. Он не являлся носителем того, что я зову «промышленным духом», он даже не понимал, что означает слово «мораль человека промышленности». Тем меньше в нем оставалось места принципам, способности к обобщениям, слепого фанатичного реализма. (Во время боев слова Сталина, усиленные огромным громкоговорителем, стекали вниз, к солдатам, занявшим свои позиции в окопах за пулеметами, достигали ушей бойцов, залегших в зарослях, раненых, бьющихся в агонии на земле. Переданные через громкоговоритель слова приобретали жесткий, брутальный, металлический оттенок. Было что-то дьявольское и вместе с тем наивное в этих солдатах, сражавшихся, пока они не погибли, вдохновленных речью Сталина о советской конституции, под медленный методичный речитатив «агитаторов» о морали, обществе, политике и военном деле; в этих солдатах, которые так и не сдались; в этих мертвецах, разбросанных на земле вокруг меня, в их последних жестах, жертвах упорства и непреклонности этих солдат, которые умерли в таком ужасном одиночестве на поле боя посреди оглушающего грохота орудий и под бесконечные громкие выкрики громкоговорителя.)

Я опустил глаза, и в траве под ногами мой взгляд наткнулся на что-то похожее на блокнот в кожаной обложке. Это была расчетная книжка рядового Семена Столенко. Украинская фамилия. Рядом с его личным номером 568352 красными чернилами было написано слово «беспартийный», то есть «не состоящий в партии», человек вне политики. Далее следовали какие-то обозначения, которые я не понимал. Рядовой Столенко, как я узнал, родился 3 февраля 1909 года в Немирове. Он был пулеметчиком. Потом я прочел слово «трактор». Следовательно, он был крестьянином и, несомненно, трудился в колхозе и отвечал за колхозный трактор. Вверху на третьей странице красными чернилами значилось слово «безбожник», то есть буквально человек без Бога. Этот украинский солдат Семен Столенко, тридцати двух лет, который был аполитичным человеком, то есть беспартийным, и признавал себя «безбожником», или, другими словами, атеистом, этот крестьянин, боевой дух которого вдохновлял властный голос, передаваемый через громкоговоритель, этот солдат предпочел не сдаваться и сражался до конца… Теперь он мертв. Он дрался до конца. Он не сдался. Он погиб.

Ветер шевелил листья деревьев, колыхал ветви, многие из которых были посечены осколками или поломаны взрывами снарядов, гонял рябь по траве, на которой лежали трупы. Окровавленные обрывки формы, куски бумаги, густо покрывшие землю, – ветер гонял все это с места на место. Постепенно среди листьев и травы мне стал слышаться шепот. Будто мановением волшебства лица мертвых вдруг осветились. Лица этих бедняг вновь оживил свет уходящего солнца. Ветер принес из деревни Шумы перестук пулеметного огня. Вдалеке по зеленой стене леса молотом стучали пушки, будто старались утрамбовать что-то. Из глубины долины доносилось отчаянное ржание лошадей. Время от времени вдали возникали и снова умирали в складках пурпурного заката, будто под сенью огромного красного флага, звуки ружейной стрельбы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.