Плевицкая и Скоблин
Плевицкая и Скоблин
В начале ХХ века кто не знал имя Надежды Васильевны Плевицкой (1879–1940) и чудесный, чарующий голос (меццо-сопрано) этой русской певицы — исполнительницы русских народных песен и романсов, которые не столько соскальзывали из голосовых связок, сколько вырывались из ее души дерзко, порочно, страстно. Родилась Надя Ванникова в простой крестьянской семье в селе Ванниково Курского уезда Курской губернии.
Условия деревенской жизни позволили ей окончить всего лишь два с половиной класса церковно-приходской школы. С детства она любила петь. Слова песен хватала на лету — обладала хорошей слуховой памятью. И захотелось девчушке показать свой голос и напеть мелодии профессионалам.
— Мама, можно я покажусь хористкам?
— Дежка (так ее величала мать), да куды ж тебя тянет, малограмотную. Ты едва только научилась считать и писать. Работы в хозяйстве невпроворот. Ты тута нужнее, Дежка.
— Хочу послушать хористок и самой попеть в хоре Свято-Троицкого женского монастыря, — смело и откровенно заявила девочка.
— Ну что ж, неволить не буду. Попробуй. Только у тебя ничего не получится. Ты че, хочешь остаться в монастыре?
— Нет, я хочу проверить себя…
Проверка продолжалась более двух лет в роли послушницы. Не понравилась жизнь в неволе вольной птичке. Для нее кельи были клетками, а потому монастырская жизнь не пришлась по душе шестнадцатилетней вольнолюбивой девочке. Потом она образно подметит: «Тут, за высокой стеной, среди тихой молитвы копошится темный грех, укутанный, спрятанный».
Скоро девушка устраивается наперекор матери в Курский цирк, потом переезжает в Киев и поступает хористкой в капеллу А. В. Липкиной. Здесь впервые она стала исполнять сольные партии. Не зная нот, музыкальной грамоты, та, которую называли в детстве Дежка, покоряет слушателей удивительным голосом и абсолютным музыкальным слухом. Позднее она вступила в балетную труппу Штейна, где встретилась с бывшим солистом балета Варшавского театра Эдмундом Плевицким, за которого вскоре вышла замуж.
После этого она переезжает в Москву, выступает на сцене широко известного богемного в то время ресторана «Яр». Не без протеже Леонида Собинова и Федора Шаляпина поет в Большом зале Консерватории. Она была знакома с Качаловым, Москвиным, Есениным, Кшесинской, Рахманиновым и другими деятелями культуры. Не раз выступала при дворе. Царица Александра Федоровна как-то подозвала певицу к себе:
— Вы пели вдохновенно. Примите от меня вот эту брошь. Мне будет приятно, что она будет украшать такую одаренную певицу.
Тут же она приколола ее к платью. Зайдя в свой номер гостиницы, Надежда обнаружила, что подарок был очень дорогой — брошь представляла собой жука, осыпанного бриллиантами.
«Теперь он для меня будет амулетом», — подумала Надежда и действительно долгие годы выступала на сценах с этой брошью. Певице всегда везло!
Царь Николай Второй любил слушать ее пение. После одного из выступлений от нахлынувших чувств он даже всплакнул, назвав певицу «наш курский соловей».
Правда, среди пишущей братии находились и злопыхатели. Так, над прославленной уже певицей потешались сатирики-пародисты, высмеивающие ее селянское происхождение и музыкальную необразованность.
А вот вам — баба от сохи,
Теперь в концертах выступает,
Поет сбор разной чепухи.
За выход «тыщу» получает.
Но, несмотря на куплетные издевки и критиканство, успех певицы был прочным и длительным. Попутный ветер дул в ее паруса, и творческая ладья понесла певицу по просторам России.
На неслыханные по тем временам гонорары (в дореволюционной России Плевицкая была одной из самых высокооплачиваемых артисток) дочь бедных крестьян покупает роскошную квартиру в Петербурге, а на малой родине строит шикарный особняк, любимое место ее летнего отдыха. Романы завязываются легко и быстро. Она предпочитает военных. Ее вторым мужем становится поручик кирасирского его величества полка некий Шангин. С первым супругом, Плевицким, она поддерживает приятельские отношения.
Разразившаяся война 1914 года отправляет Шангина на фронт. Его часть стояла в районе Ковно. Она едет к мужу и устраивается в дивизионном лазарете сиделкой. В 1915 году Шангин погибает «на поле чести и славы». С таким характером, какой был у Надежды, она недолго оставалась неутешной вдовой. Вскоре певица выходит замуж. Сердце ей предложил сын командира 73-й пехотной дивизии поручик Юрий Левицкий, который вскоре перебежал к красным и стал командиром взвода. Но война и две революции лишили певицу квартиры и загородного поместья.
Она оказалась на территории, занятой большевиками. Сориентировалась быстро — стала часто выступать перед красноармейцами в Курске и Одессе, где у нее был бурный, но скоротечный роман с сотрудником Одесской ЧК Шульгой. А потом она вместе с незадачливым мужем попадает в плен к белым. Конные разведчики Корниловской дивизии, которой тогда командовал генерал Скоблин, в «красной медсестре» узнают выдающуюся певицу. Она дает один за другим концерты. Судьба мужа неизвестна, можно, конечно, предположить, что белые в живых его не оставили.
В зависимости от аудитории Надежда легко могла спеть и «Боже, царя храни», и «Смело мы в бой пойдем».
Скоблин теряет голову, слыша ее пение. Вскоре она с войсками Врангеля эвакуируется из Крыма и оказывается в турецком городке Галлиполи. Там состоялось тайное обручение Плевицкой с молодым генерал-майором Скоблиным, ставшим в будущем активным членом Российского общевоинского союза (РОВС). А потом странствия и гастроли по европейским столицам и даже в 1924 году по США. На один из концертов Надежды Плевицкой в Нью-Йорке попал «русский Роден» — живописец и скульптор Сергей Коненков, живший в это время с женой Маргаритой в Америке.
Впервые он познакомился с ее «голосовым творчеством» еще в Москве, в период ее восхождения на небосвод российской эстрады. В газетах и на афишах 1910–1917 годов имя Надежды Васильевны Плевицкой печаталось аршинными буквами, красными и синими на белом фоне бумаги, символизирующими цвета российского флага, — как он помнил, на полотнищах объявлений, развешанных на театральных тумбах. Билеты на ее концерты продавались втридорога. С тех пор в его памяти сохранился «коронный» номер ее репертуара — народная песня на стихи поэта Ивана Никитина «Ухарь-купец».
И вот подарок судьбы — целый концерт! Да какой — певице аккомпанировал сам Сергей Васильевич Рахманинов!
Коненков был потрясен и пленен талантливостью ее трактовки российских родных мелодий. Как художник, он понимал, что ее творчество затмило еще недавно господствовавшие стиль русско-цыганского пения Вари Паниной и жанр салонно-театрализованного лиризма Анастасии Вяльцевой. Появилась певица с русским корневым, народным творчеством исполнения романсов. Она не стеснялась петь с эстрады песни разного социального среза. Могла спеть о героической гибели крейсера «Варяг» и его экипажа, о непосильном труде корабельного кочегара в «Раскинулось море широко», о подожженной Москве в 1812 году, о событиях, разыгравшихся «на старой Калужской дороге» и о бродяге в «диких степях Забайкалья», о тяжком труде фабричного люда в «Думе ткача», о смерти бедной крестьянки в «Тихо тащится лошадка» и проч.
После каждого куплета люди вставали с мест и награждали певицу криками «браво» и гулкими аплодисментами. Она не раз выходила на «бис», чтобы повторить тот или иной романс.
Певицу радушно встречает белая эмиграция. Хитом тогдашнего репертуара исполнительницы была песня «Замело тебя снегом, Россия…», написанная в 1918 году на слова и музыку Филарета Чернова.
Вот его скупые и понятные слова, грустинкой проникающие и отогревающие сердца нашей эмиграции:
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой,
И холодные ветры степные
Панихиды поют над тобой.
Ни пути, ни следа по равнинам,
По сугробам безбрежных снегов.
Не добраться к родимым святыням,
Не услышать родных голосов.
Замела, замела, схоронила
Все святое родная пурга.
Ты — слепая жестокая сила,
Вы, как смерть, неживые снега.
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой,
И холодные ветры степные
Панихиды поют над тобой.
Коненков так рассказывал о впечатлении, вынесенном с концерта Плевицкой и Рахманинова:
«Одета Плевицкая в русский сарафан, на голове кокошник — весь в жемчугах. Рахманинов в черном концертном фраке, строгий, торжественный. У Плевицкой, выросшей в русской деревне, жесты женщиныкрестьянки, живые народные интонации, искреннее волнение в голосе…»
Коненкова охватило вдохновение.
«Запахло, как запахло Россией», — подумал в восторге творец. Сергей Тимофеевич настолько проникся уважением и, надо прямо сказать, любовью к самородному таланту и красоте души Плевицкой, что решил запечатлеть ее портрет.
С учетом непродолжительности гастролей начались срочные сеансы позирования.
— Надежда Васильевна, только я хотел бы запечатлеть вас такой, какой видел в 1914 году, в праздничном наряде курской крестьянки — сарафане, кокошнике и бусах, — предложил скульптор.
Она согласилась, потому что в концертном гардеробе имелись эти сценические костюмы.
В 1925 году, незадолго до открытия своей персональной выставки Сергей Коненков завершает работу над портретом прославленной исполнительницы.
Как писал Ю. А. Бычков, «Коненков вылепил Надежду Васильевну в состоянии глубокой задумчивости, отрешенности от суетности мира, перенесшейся мыслью, памятью, сердцем в родные края. Он, смягчив резкие крупные черты ее лица, добился, тем не менее, поразительного портретного сходства. Любовь, нежность, понимание, проникновение — все это есть в портрете Плевицкой работы Коненкова…»
Сергей Тимофеевич пояснял:
«Я постарался в облике ее подчеркнуть, что она русская крестьянка».
Певицу встречает радушно и белая эмиграция, и местные жители. Муж Плевицкой генерал Скоблин выступал в США в качестве ее антрепренера.
* * *
А вообще в Париже семейству Скоблина и Плевицкой жилось несладко — репертуар певицы, состоявший из русских народных песен и романсов, был интересен лишь обездоленным белым эмигрантам, большинство из которых влачило жалкое существование. Доходов от концертов едва хватало, чтобы оплачивать коммунальные услуги. Приходилось питаться довольно скромно, покупая продукты в дешевых магазинах…
Но неожиданно в середине 1930-х годов финансовые дела Плевицкой и Скоблина стали стремительно поправляться. За продуктами сначала они ходили пешком, а потом неожиданно на рынки стали ездить на такси. А вскоре супруги покупают автомобиль. Лечатся в дорогих санаториях, модно, со вкусом одеваются. Поползли слухи по колонии, что «святое семейство», по всей вероятности, заимело дополнительный источник обогащения. Тут же нашлись те, кто указал адресок финансового источника — ГПУ.
Друзья, коллеги, знакомые не верят в такого рода перерождение боевого и мужественного генерала. Для многих он образец для подражания — эталон «корниловского бойца и офицера».
Интересны воспоминания певицы — царицы парижских кабаре Людмилы Лопато. Она рассказывала: «…однажды у друзей мы встретили даму необыкновенной красоты и элегантности — Альму Эдуардовну Павлову. Она была родом из Австрии, в молодости встретившая знаменитого Полякова — строителя железных дорог, из московской династии банкиров Поляковых. Детей у них не было, а вот времени свободного много, чтобы заниматься каким-либо полюбившимся делом.
В Париже она стала попечительницей русских инвалидов и одной из первых женщин начала пропагандировать во Франции русскую моду…
У Альмы Эдуардовны бывала и певица Надежда Плевицкая, приезжавшая к ней домой в русском костюме и кокошнике… В один из вечеров она спела гостям «Помню, я еще молодушкой была…».
Плевицкая решила передать эту песню мне. Уже на этих встречах я чувствовала, что у Плевицкой была какая-то тайна, страшная тайна. Только потом мы узнали, что она была агентом НКВД под кличкой «Фермерша».
* * *
Николай Владимирович Скоблин (1893–1937 или 1938) — до сих пор личность загадочная. Окончил кадетский корпус и юнкерское училище. Участник Первой мировой войны.
Подпоручик Скоблин 30 декабря 1915 года был награжден орденом Георгия 4-й степени. В представлении к ордену и в аттестации отмечалось:
«За мужество и храбрость, проявленные им 7 июня 1915 года в бою с австрийцами у сел Сновидово и Космержин, где он под сильным действительным ружейным, пулеметным и артиллерийским огнем примером лихой храбрости ободрял своих нижних чинов и энергично увлекал их за собою вперед, быстрым ударом в штыки вверенной ему роты взял с боя 2 пулемета и содействовал взятию в плен батальона австрийцев с офицерами».
В 1917 году в чине штабс-капитана вступил в ударный батальон. Вместе с первыми добровольческими отрядами белых участвовал в знаменитом Ледовом походе. Командовал Корниловским полком, ставшим вскоре дивизией. В период эвакуации соединения из Крыма в последние часы обошел набережную с одной целью: убедиться, что каждый боец— корниловец был погружен на пароход «Саратов». Как считают многие, пишущие о нем, он последним из участников Белого движения 2 ноября 1920 года покинул родную землю и ступил на палубу покидающего навсегда Россию боевого корабля.
Несмотря на то что знаменитая супруга была старше его почти на два десятка лет, это обстоятельство не помешало быть им верной, заботящейся друг о друге и любящей парой. Нищету и унижение они испытали на турецкой земле в Галлиполи, а затем в Париже. Несмотря на то что он оставался начальником (так тогда называли командиров) прославленной Корниловской офицерской части и мог по тревоге собрать весь ее личный состав, ходить в форме по городу он стеснялся. А как только переоблачался в цивильную одежду, для окружающих его друзей Скоблин казался невзрачным, маленьким, ниже ростом по сравнению с его высокой красавицей супругой.
Все корниловцы с 1924 года входили в образованный «Российский общевоинский союз» (РОВС), как уже упоминалось, организацию, объединяющую русское офицерство в эмиграции, готовое по приказу сверху в любое время выступить в интервенционистский поход против Советской России. Это было племя единомышленников, прямо или косвенно обиженных Советской властью.
В среде русских офицеров к Скоблину относились с почтением не только потому, что он геройски дрался на полях сражений в рядах добровольцев с красноармейцами, что командовал самым уважаемым в Русской армии Корниловским полком, а затем дивизией, что никогда не жаловался на тяготы ратной жизни, что стал самым молодым генералом в Белом движении, а, наверное, из-за того, что он светился в лучах авторитета своей прославленной и словоохотливой жены — певицы Надежды Плевицкой.
В литературе встречается много фактов, свидетельствующих о контактах четы Скоблиных с семьями Кутепова и Миллера еще по периоду Галлиполи. Эта дружба продолжилась и в Париже.
РОВС для руководства Советской России представлял опасность не только чисто идеологическую, но и военную, способную мобилизовать белые кадры для похода на Москву. Соответствующие начальники ВЧК, а затем ОГПУ, кроме того, видели в «Парижском монстре» источник активизации разведывательных, диверсионных и террористических поползновений, а поэтому скоро получили задание на нейтрализацию Белого союза. Для этого нужна была преданная агентура.
* * *
Ярким солнечным августовским днем в кабинете начальника 1-го отдела ИНО ОГПУ Серебрянского сидел некий гражданин по фамилии Ковальский. Он внимательно слушал инструктаж своего оперативного начальника, часто щурясь от лучей солнца, заглядывающих в окно. Когда последний инструктаж закончился, хозяин кабинета вежливо спросил:
— Петр Георгиевич, вам в целом понятна миссия, которая, я думаю, должна завершиться удачно?
— Яков Исаакович, то, что я прочел у вас о моем бывшем друге по ударному батальону, и то, что я услышал из ваших уст, позволяет мне сделать предположение, что и Скоблин и Плевицкая созрели для идеи помогать нам. Они, с одной стороны, на финансовом дне, с другой — ностальгия толкнет их сделать все, что нужно нам в ответ на приезд в Россию, — заключил чекистский агент. — Тем более у меня будет мой главный козырь — «вербовочное» письмо брата Скоблина.
— Хотя мы и подготовились как следует, нельзя забывать о факторе времени и человеке. Да, время лучший учитель, но, к сожалению, оно убивает своих учеников. Человек подвластен постоянному влиянию внешней среды. То, что было вчера, сегодня может измениться до неузнаваемости. Поэтому — осторожность и еще раз осторожность при вербовке…
Главное, убеждайте его, что он нужен не столько для ОГПУ, сколько для РККА как воин, как специалист, как, возможно, в будущем красный полководец. Не скупитесь в красках при зарисовках будущего. Если он заинтересуется Россией, расскажите на примере генерала Слащева, что Советская власть ему все простила и хорошо устроила. А расстрелять — это только поднимать международную шумиху.
Надо отметить, что значительная часть рядового и офицерского состава белых армий за границей испытывала чувство ностальгии о покинутых городах и селах, родственниках и семьях. Манила далекая своей близостью сердцу Родина. В их среде возникло желание вернуться в Россию. Особенно эти чувства стали разрастаться после принятия ВЦИК 7 ноября 1921 года Декрета об амнистии. Русская эмиграция за границей 6 мая 1922 года создала патриотическую организацию «Союз возвращения на Родину», так называемый «Совнарод». Плевицкую неоднократно видели в помещении «Совнарода».
Она часто вспоминала о своих концертных успехах в России и, оказавшись против своей воли в эмиграции, не раз убеждала мужа последовать примеру некоторых его соратников по Белому движению, в частности, генерала Слащева, который, покинув зарубежье и приехав в Москву, стал преподавателем Военной академии.
— Коля, у нас там будет лучшая жизнь, я могу, как народная певица, легко устроиться и даже продвинуть тебя по военной службе, — убеждала Надежда.
— Нет, Наденька, не могу я сегодня сделать этот шаг. Они, красные, не простят мне пролитой их крови. Да и все мои однополчане живут в Париже, не помышляя о переездах.
— Глупости! Забвение — непременное условие времени, — заметила жена.
— Хм, я понимаю, что забвение — это вторая смерть, которой великие натуры страшатся больше, чем первой, — попал в точку рассуждений супруги.
— Умирает любовь от усталости, а хоронит ее забвение. — Надежда повернула голову в сторону Николая и впилась карими очами в его усталые глаза. Ее взгляд оказался настолько холоден, что он на мгновение даже вздрогнул и отвернулся.
— Время покажет, — смягчил свою позицию Скоблин.
* * *
Петр Георгиевич Ковальский с целью вербовки генерала Скоблина и его жены Плевицкой ранней осенью, а точнее, 2 сентября 1930 года поздно вечером прибыл поездом в Париж из Вены. Выйдя на привокзальную площадь, он остановил такси и попросил отвезти его в отель в Мон-Сени. Номер в гостинице ему был заказан заранее людьми, близкими к резидентуре ГПУ в Париже.
Видно было, что новый постоялец нервничал. Ночь провел в раздумьях о том, как встретит его сослуживец, ведь сколько воды утекло, — десять лет не виделись! Лежа в постели и уставившись в потолок, он перебирал в памяти не столько дни совместной службы, сколько строил прогнозы на завтрашний день. Как он встретит его? Примет ли с распростертыми объятиями или с генеральской чванливостью холодно ответит вчерашнему подчиненному штабс-капитану Ковальскому? А как поведет себя, если предложить ему поработать на новую Россию? Потянет в полицейский участок, изобьет или примет предложение и согласится работать на СССР?
Обрывки коротких вопросов оставались без ответа и не давали уснуть. Поэтому ночь прошла в каком-то кошмаре, сделавшем его под конец ночи не отдохнувшим, а обессиленным, разбитым. Однако утром, освежившись холодной водой и с удовольствием перекусив в отеле, он покинул место ночного приюта.
Кто же такой этот вербовщик?
Сын железнодорожника, выпускник Одесского военного училища 1915 года в звании прапорщика. Летом того же года оказался на фронте. Через год он уже штабс-капитан. Чем не баловень судьбы — за полтора года он получил три чина. Его мужество и решимость были отмечены восемью орденами и медалями. Трижды получал ранения, но каждый раз возвращался в родную часть.
Штабс-капитан Петр Ковальский познакомился со Скоблиным в 1917 году при формировании Отдельного ударного отряда 8-й армии, затем они вместе служили в Корниловском ударном полку. Потом с остатками отступающей Добровольческой армии он оказался на территории Польши и был интернирован. Работал в Лодзи ночным сторожем, затем в строительной конторе техником-смотрителем. Советской разведкой был завербован в 1921 году. В Россию вернулся в 1924 году проверенным на лояльность к Советской власти.
В своей автобиографии он писал:
«От бессознательного монархиста под влиянием исторического хода событий, окунувшись во всю грязь белого движения всех оттенков, перешел на платформу Советской власти и отдал себя всецело в распоряжение ее передового авангарда — органов ГПУ».
Зная заранее место проживания Скоблина и Плевицкой, он под вечер поездом добрался до станции Озуар-лаФеррьер. Нужный дом нашел быстро, но на звонок никто не ответил. «Неужели уехали надолго отдыхать? — подумал Петр. — Но ведь меня предупредили, что семейство на месте». Не прошло и пяти минут, как подъехала автомашина с открытым верхом. Из нее вышел мужчина в сером костюме, ладно сидевшем на его фигуре. Он подал руку даме и тут увидел своего давнего сослуживца.
— Наденька, — воскликнул он радостно, — это же Петя, о котором я тебе рассказывал.
Молодой человек сделал шаг вперед и по-военному склонил голову на грудь:
— Штабс-капитан Петр Георгиевич Ковальский.
— Моя супруга — Надежда Плевицкая.
— Николай, ну ты удивил: кто же не знает «курского соловья», ставшего всемирно известной певицей! Ковальский поцеловал протянутую ею руку.
— Проходи, Петя, проходи, — предложил Николай, когда он открыл входную дверь. — Вот и хорошо, что ты приехал сегодня. У нас будут гости…
После весело проведенного вечера (было уже позднее время) Ковальскому хозяева предложили переночевать. А наутро решили пройтись по парку.
Ковальский больше интересовался, как живется его другу в Париже.
Говорили друзья тепло и непринужденно. Петр рассказывал о жизни в Москве, о великих стройках претендующего в великие державы государства.
— Что случилось со Слащевым? — неожиданно спросил Скоблин.
— Устроился Яков Александрович хорошо — преподавал в Военной академии и на командирских курсах «Выстрел». Погиб нелепо от руки невменяемого еврея. Говорят, это была месть за брата…
Несколько слов о командующем 2-м армейским корпусом генерал-лейтенанте Я. А. Слащеве. Это был смелый, решительный и умный командир. Имел девять ранений. Чтобы уменьшить невыносимую боль от ранения в живот в 1919 году, он стал колоть себе обезболивающее — морфий, а потом пристрастился к кокаину. После того как войска Русской армии покинули Крым, жил в Константинополе, где резко критиковал Врангеля, за что по суду был уволен со службы без права ношения военной формы.
По некоторым данным, в 1920 году Слащев лично приходил на переговоры к красным в занятый ими Корсунский монастырь под Бериславом и был свободно отпущен полномочным комиссаром Дзержинского.
Вообще Дзержинский до последних дней жизни к нему хорошо относился. Летом 1920 года, когда беременная жена Слащева Нина Нечволодова попала в руки большевиков, местные чекисты не решились ее расстрелять, а отправили в Москву, где ее допрашивал лично хозяин ВЧК. Он поступил по отношению к ней благородно — не только отпустил ее, но и переправил через линию фронта к мужу. После объявленной Советским правительством амнистии Слащев с семьей выехал из Константинополя в Москву, где устроился на преподавательскую военную службу.
Интересны воспоминания генерала армии П. И. Батова по оценке лекторского мастерства бывшего белого генерала на курсах «Выстрел»:
«Преподавал Слащев блестяще, на лекциях народу полно, и напряжение в аудитории было порой, как в бою. Многие командиры — слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию наших войск».
Генерал был убит 11 января 1929 года выстрелом из револьвера неким Лазарем Львовичем Коленбергом в служебном кабинете. Следствие велось в течение полугода. У Коленберга идея об убийстве возникла как реакция на жестокие репрессии и бесчинства по отношению к еврейскому населению со стороны белогвардейцев и убийство ими родного брата в Николаеве. Медкомиссия признала его невменяемым. Дело было прекращено и сдано в архив, а Лазарь Коленберг был выпущен на свободу.
Но вернемся к результатам вербовочных бесед Ковальского со Скоблиным и Плевицкой. Не будем вдаваться в подробности вербовочного разговора агента ОГПУ Ковальского.
Наверное, был и последний вопрос Ковальского к Скоблину, очевидно, такого порядка:
— Я жду теперь от тебя прямого ответа — ты с нами или против нас? Ответ со слезами на глазах был однозначен — с вами!
Разными авторами он подается по-разному. Главное, они — Скоблин и Плевицкая — дали согласие на негласное сотрудничество.
Генерал Скоблин 10 сентября 1930 года в присутствии Ковальского написал в ЦИК СССР заявление с просьбой о персональной амнистии и предоставлении советского гражданства, в котором он брал на себя обязанность быть секретным помощником органов ОГПУ. По всем правилам оперативного жанра, он написал подписку о добровольном желании оказывать помощь оперативникам госбезопасности с обязанностью в первую очередь сообщать «…о всех действиях, направленных к подрыву мощи Советского Союза, которые мне будут известны». В конце расписки он написал, что будет «…хранить в тайне факт сотрудничества с органами советской разведки и все исходящие документы… подписывать псевдонимом «Фермер». Те же самые действия повторила и Надежда Плевицкая, ставшая теперь для советской разведки «Фермерша».
С этих пор в штабе РОВС заработала агентурная пара, которая, практически вместе с другими советскими «кротами», буквально вывернула наизнанку все Белое движение за границей. Теперь перед ГПУ, а потом и ОГПУ многих тайн РОВС не существовало.
Жалованье ему положили небольшое по меркам сегодняшнего времени — всего 200 американских долларов. Но по тому периоду покупательная способность этих денег была совсем иная, чем сегодня.
А дальше для наших героев понеслась другая, двуликая жизнь.
Скоблин как агент ОГПУ, а затем НКВД помог своей информацией ликвидировать органами государственной безопасности боевые кутеповские дружины. По его наводке было арестовано 17 агентов-террористов, заброшенных в СССР, и установлено 11 явочных и конспиративных квартир в Москве, Ленинграде, Закавказье. Он способствовал прояснению обстановки в связи с грызней внутри РОВС, в частности попытки генерала Шатилова снять с должности руководителя союза генерала Миллера, и др.
Так, о роли генерала П. И. Шатилова «Фермер» доносил в Москву:
«Главную роль во всем РОВС играет генерал Шатилов, который, пользуясь своим влиянием на генерала Миллера, держит все и всех в своих руках. Практически РОВС — это он. Миллер — представительство…»
* * *
В народе говорится: не суди, да не судим будешь. Скоблин совершил тайное предательство в отношении своих товарищей по Белому движению, осудив их своеобразно — ради денег став агентом ОГПУ, а потом НКВД. Действительно, переубедили его не столько идеями, сколько деньгами. Он, наверное, верил, что сумеет перехитрить свою контрразведку, что план операции будет выполнен без помарок и он не оставит следа для подозрений в его причастности к «мокрому» делу. Так, во всяком случае, его заверяли те, кому было поручено осуществить захват руководителей РОВС. Но не получилось с захватом Миллера, — пришлось срочно ретироваться, удирать через Францию в Испанию, где в это время было много советских волонтеров, принимавших участие в гражданской войне на стороне республиканцев.
После того как Скоблин бежал, его жену Надежду Плевицкую арестовало французское Второе бюро — контрразведка. В ходе обыска на квартире нашли доказательства сотрудничества четы с органами госбезопасности СССР. Ее обвинили в оказании помощи НКВД, в чем она под воздействием неопровержимых улик и допросов «с пристрастием» вынуждена была признаться.
Певица, которой казалось, что они с мужем выбрались из заточения невзгод, поправили свое материальное положение и собрались вернуться на Родину не только прощенными Советской властью, но и с заслугами на тайном фронте, оказалась в каменном мешке.
«Это конец, отсюда мне не выбраться, — повторяла раз за разом вчерашняя прима концертных подмостков, которую знала не только вся Россия, но и Европа с Америкой. — Как это могло случиться? Наследили? Нет, после акции против Миллера нас элементарно подставили. Мы уже не нужны были никому, в том числе и тем, кто обещал уладить нашу жизнь. Но, увы, гражданская война с нашим участием продолжалась… Сегодня она для меня закончилась здесь — в каземате…»
Не только Гражданская война, но и сама жизнь скоро завершится для всенародно любимой певицы. Она была осуждена в 1937 году французским судом на 20 лет каторжных работ за соучастие вместе с мужем в похищении из Парижа руководителя РОВС белого генерала Евгения Миллера.
Президент Франции Альберт Лебрен отказался ее помиловать. По одним данным, Плевицкая умерла в женской тюрьме в местечке Ренне. По другим — она была 1 октября 1940 года расстреляна гитлеровцами в период их оккупации Франции.
А какова же судьба самого Скоблина? В настоящее время существуют две основные версии.
Первая версия — он был убит агентами, находившимися на связи у сотрудников НКВД в Испании, руководимыми Орловым, — Фельдбиным, Серебрянским и Эйтингоном. Способ физического устранения — сброшен над морем со специально зафрахтованного самолета при перелете из Парижа в Барселону. Он стал засветившимся сексотом, опасным свидетелем для советских властей. Только поэтому после похищения руководителей РОВС генералов Кутепова и Миллера стал не столько ненужным, сколько опасным для разведки.
Надо учесть и то обстоятельство, что по дипломатическим каналам и через СМИ в первом и во втором случаях кремлевские власти полностью открещивались от операции по похищению белых генералов, а Скоблин мог где-то проговориться.
План операции по его ликвидации, подготовленный Орловым и Серебрянским, тут же был отправлен в Москву начальнику ИНО НКВД (внешняя разведка. — Авт.) Слуцкому. По согласованию со Сталиным, руководитель разведки утвердил план уничтожения Скоблина.
Вот текст телеграммы Слуцкого:
«Париж. Шведу и Яше. Лично.
Ваш план принимается. Хозяин просит, чтобы все прошло чисто, а у жены «Тринадцатого» (под таким номером Скоблин проходил по плану. — Авт.) создалось впечатление, что с ним все в порядке и он дома».
Под домом имелся в виду Советский Союз…
После побега Скоблин прибыл на одну из явочных квартир. В ней его ждали двое агентов НКВД.
— Скорее в автомобиль, иначе нас застигнет погоня, — скомандовал высокий шатен, лихорадочно то ли от волнения, то ли по привычке мнущий свой картуз с широким квадратным козырьком.
— Куда?
— На аэродром…
— Далеко?
— Близко…
Машина со Скоблиным быстро примчалась к самолету, стоящему с рокочущими двумя винтовыми моторами на краю полевого аэродрома. Трап стоял прислоненный к проему открытой дверцы. Эти два дюжих молодца буквально втащили генерала внутрь транспортника с небольшими квадратными окнами. На боковых сиденьях сидели еще несколько человек. Самолет взревел и, поднимая столбы пыли, помчался по взлетной полосе. Скоро он оторвался от земли и, круто развернувшись, направился в сторону моря. Когда во время крутого крена Скоблин увидел море, ему стало легче. Он подумал: «Теперь на машинах не догонят».
Набрав высоту, казалось, самолет лег на заданный курс.
— Куда мы летим? — спросил весь вспотевший от волнения генерал.
— В Барселону, — последовал ответ чуть ли не хором этих двоих сопровождающих.
Но через полчаса лета он неожиданно зафиксировал странное действие одного из сидевших. Он подошел к двери и стал ее открывать. А в это время двое приставленных к генералу сторожей подхватили его под руки и быстро поволокли к открытому проему.
— Что-о-о? За что? — успел только выкрикнуть побледневший Скоблин.
Через мгновение он, кувыркаясь, стремительно полетел вниз. Синее небо, синее море и вопль: «За что-о-о?»
Никому не дано знать, какие последние, лихорадочные мысли кружились вместе с ним в его голове. Море стремительно приближалось. Удар о воду был такой силы, что сознание моментально отключилось, тело генерала мгновенно превратилось в мешок костей. Смерть наступила без мучений…
Вторая версия — официальная, изложенная ФСБ РФ и обнародованная в 1993 году. По ней, дескать, генерал Скоблин умер в 1938 году после ранения при бомбежке франкистской авиацией Барселоны во время гражданской войны в Испании.
Так закончились жизни боевого белого генерала и великой народной певицы, ставших волею судьбы агентурной парой НКВД.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.