Часть 6 Современники о локализации Биармии

Часть 6

Современники о локализации Биармии

Где же размещают Биармию современные ученые? Их мнения, как и много веков назад, также разделяются на два полюса: сторонников и противников Биармии-Перми.

Известная скандинавистка, крупнейший знаток древнескандинавской литературы Елена Александровна Рыдзевская, анализируя текст «Саги о короле Хаконе», безоговорочно определяла Подвинье (или шире: Беломорское побережье) как землю, где обитало «загадочное племя бьармов».

Думаем, по существу рассматриваемого вопроса будет интересно мнение выдающегося чешского археолога-славяноведа и историка Любора Нидерле (1865–1944), автора обширного энциклопедического труда «Славянские древности». Его можно смело отнести к апологетам Биармии – Перми, хотя прямо об этом ученый не заявляет. Представляя древние торговые пути и торговлю славян и русских, Нидерле упомянул Биармию, ее географическое положение: «Рынки Булгарии… служили одновременно главными рынками так называемой Биармии (Biarmaland сканд. саг), земли, известной своей торговлей мехами и дорогими металлами (главным образом серебром) и расположенной на территории, покрытой большой водной сетью, образуемой реками Вычегдой, Печорой, Камой и Вяткой с центром на Каме и ее притоках».

Вся жизнь известного исследователя и путешественника Владимира Юльевича Визе (1886–1954) была связана с Севером, с изучением полярных морей. Ему удалось участвовать в беспримерной экспедиции Г. Я. Седова, которая, как известно, так и не достигла намеченной цели дойти до Северного полюса Земли. Из-под его пера вышло несколько книг об освоении Арктики, в том числе под названием «Моря Советской Арктики», в которой при описании древнейшего периода истории Севера он рассказал о знаменитом плавании Оттара и кратко остановился на походах викингов в Белое море: «История скандинавов упоминает о двух особенно холодных странах: Кариаландии и Биармии (Великая Пермь). Первая якобы лежала от Финского залива до Белого моря. Вторая – Биармия – граничила с Кириаландией и являлась обширной страной. Она простиралась от Северной Двины и Белого моря до реки Печоры и была защищена на севере холодными морями, а на юге – дремучими лесами. Позже границы Биармии еще более расширились и включили в себя нынешнюю Вологодскую, Кировскую, Пермскую области».

Как видно из текста, Визе был сторонником отождествления Биармии и Перми, однако локализовал первую на обширной территории северо-восточной части Европы.

Позднее у некоторых исследователей постепенно стало снова меняться отношение к устоявшейся и будто бы безупречной версии локализации Биармии, – расположении ее именно в Подвинье. Сомнения выразил в 50-х годах прошлого столетия историк Михаил Иванович Белов (1916–1981). Хорошо известный по своим археологическим экспедициям в «златокипящую» Мангазею на Оби и научным трудам по истории освоения Северного морского пути, этот географ и полярный исследователь продемонстрировал свое отношение к местоположению Биармии, сделав авторитетное заявление, что Оттар не мог достичь Белого моря и Северной Двины, поскольку его плавание должно было закончиться у берегов Кольской губы. Вероятно, заметное влияние на него оказало изображение Биармии на Кольском полуострове, показанное на картах Олауса Магнуса и Герарда Меркатора, с которыми он познакомился по географической книге В. Кордта.

В комментариях к переводу «Орозия короля Альфреда», включающему, как уже знаем, знаменитое путешествие Оттара в Белое море, исследовательница английских средневековых источников В. И. Матузова попыталась указать то место, куда, по ее мнению, дошел норвежский мореплаватель, и какое географическое положение могла занимать страна биармов. Однако по этому поводу у нее своего мнения так и не сложилось. На помощь она призвала финских историков К. Алениуса и А. М. Талльгрена. Первый, основываясь на том, что на протяжении всего путешествия Оттар «никогда не удалялся от побережья в открытое морское пространство», пришел к выводу, что путешественник «не мог достичь Двины, но, несомненно, приплыл в Кандалакшский залив Белого моря, к какой-то впадающей в него реке, стекающей с горного массива внутренней части Кольского полуострова». Только вот откуда Алениус взял эту реку, стекающую с гор, непонятно. Талльгрен же, анализируя рассказ Оттара, пришел к выводу, что «река, у устья которой закончилось его путешествие… должно быть, где-то на Кольском полуострове; он не пересекал открытое море». В. И. Матузова, не зная, где располагалась Биармия, снова сослалась на Талльгрена, который считал, что «Бьярмия занимала первоначальное неопределенное пространство между Финляндией, Белым морем, Онежским и Ладожским озерами». Однако, опираясь на данные археологии, позднее тот все же попытался уточнить географическое положение Биармии, утверждая, что эта страна «была заселена карелами (и вепсами?) лесной зоны, обращенной к берегам Ладоги, и, возможно, областью к востоку от Ладожского озера до Вологды».

Мысль о том, что биармы были карелами или, по край ней мере, их корни следует искать в окрестностях Ладожского озера, для многих финских исследователей была не нова, они придерживались такой точки зрения давно и настойчиво ее пропагандировали. Этот вопрос приобрел для них даже какую-то романтическую окраску, т. к. финны пытались обнаружить в древнескандинавских сагах с известиями о Биармии, по выражению ученого из Финляндии К. Ф. Мейнандера, «отголоски воображаемого величия финно-угорской первобытной эпохи».

Этот историк, указав, что знания о биармах основывались исключительно на исландских сагах, и, находя их достоверными историческими источниками, признавал, что морские походы скандинавов совершались «всегда на север вдоль норвежского побережья и заканчивались в устье реки Северная Двина». Тем не менее, это не помешало Мейнандеру посчитать, что истинная родина биармов располагалась не на Белом море. Тогда где же?

При попытке найти таинственную страну биармов финский ученый вспомнил своих предшественников А. М. Талльгрена и норвежского археолога А. В. Броггера, который, по его словам, опираясь только на найденные в Норвегии предметы восточного происхождения, истолковал их как свидетельство норвежских торговых и грабительских походов в Биармию. Что же касается Талльгрена, то тот, как известно, занимался изучением найденных в 1920-е годы археологических находок по всей Арктике, в том числе и на Белом море. А так как они были незначительны, ученый сделал вывод, что население, с которым норвежцы вступали в контакты, иногда посещало Арктику и саму страну Биармов следует искать в более южных местностях.

По мнению Талльгрена, существовало только две возможности для локализации Биармии, – это была или теперешняя Пермь в верховьях Камы, или Приладожье. Поскольку в Перми не были обнаружены скандинавские находки, которые могли бы быть свидетельством посещения этих мест норвежцами, то Талльгрен заключил, что Биармия должна находиться в Приладожье и, следовательно, как уже упоминалось, биармы были карелами. При этом он имел в виду область юго-восточнее Ладоги и часть Карелии на северном побережье Ладожского озера. Позднее у Талльгрена нашлось много последователей, таких как шведский ученый В. И. Равдоникас (1930-е годы), советские – Л. А. Голубева (1962), С. И. Кочкуркина (1973), В. И. Матузова (1979) и другие, хотя они называли население Приладожья то вепсами или весью, то водью.

Под влиянием Талльгрена Мейнандер сделал неожиданный вывод, что Биармия по названным причинам не могла располагаться на берегах Северной Двины. Он указал на так называемые «пермские» предметы, обнаруженные в Финляндии и северной Скандинавии, и, ссылаясь на них, финский историк полагал, что эти находки не все относятся к самой Перми, т. е. к бассейну нижней и средней Камы, а происходят и из среднего Поволжья. Раньше считалось, что найденные женские пояса, относящиеся ко времени около 700 г., завозились домой самими финскими купцами. Однако, по мнению ученого, более правдоподобным является противоположное мнение, а именно что доставило их сюда население, якобы пришедшее с востока. Более того, в Финляндии были найдены металлические фибулы или подвески – украшения для женщин, произведенные, по мнению ученых, в VIII веке в древних мастерских Центральной России.

Примечательней всех были находки, обнаруженные в курганах VIII–IX вв. на Аландских островах, которые в то время были густо заселены. Речь идет о глиняных лапах, оказавшихся в могильниках еще до времен «эпохи викингов». Изготовленные из глины, затем обожженные на огне, размером не больше человеческой руки, эти странные изделия представляли собой изображение лап медведя. По утверждению Мейнандера, в Финляндии, Восточной Прибалтике и Карелии они абсолютно неизвестны, а в Швеции найдена только одна такая «лапа».

Как известно, в могильниках Ярославского Поволжья археологами было найдено огромное количество идентичных глиняных лап медведя. Бронзовые украшения – фибулы, обнаруженные в скандинавских странах, оказывается, изготовлялись не только в Прикамье, но и в Ярославской области. Поэтому Мейнандер сделал вывод, что где-то на средней Волге находилась местность, откуда в течение столетий в период раннего Средневековья активно поддерживались контакты с населением северо-западных территорий. Группы торговых людей, или коробейников, якобы приходили с Волги в Южную Финляндию и в Лапландию, принося с собой указанный товар, и производили обмен на пушнину.

Далее ученый приводит непонятно откуда взятое сопоставление. Будто бы в финском языке имеется «специальное слово» для обозначения этих коробейников, бродячих торговцев, а именно «перми» (permi), что фонетически, по его мнению(?), хорошо соответствует скандинавскому слову «биарм» (bjarm). Очень смелое утверждение, вернее сопоставление, при этом он еще умудрился упрекнуть «кареловедов» за то, что незнание этого удивительного сравнения помешало их «правильному пониманию вопроса о биармах».

В заключение Мейнандер приходит к суждению, что центральный район страны биармов находился на территории теперешнего Ярославля, откуда жители Биармии совершали дальние путешествия к побережью Ледовитого океана и в северную Скандинавию. Рискованное заявление, хотя доля правды в нем есть. Главная ошибка ученого заключалась, на наш взгляд, в том, что Ярославль никогда не был главным «центральным» местом Биармии. Такого же мнения придерживалась исследователь древностей карельского народа С. И. Кочкуркина (1986).

Она полагала, что приведенные Мейнандером сведения о найденных на севере Финляндии «пермских предметах» не подтверждают связи Ярославля с побережьем Ледовитого океана. Аналогии зооморфным украшениям можно найти значительно ближе – в юго-восточном Приладожье.

В 80-х годах прошлого столетия другой финский историк, Х. Киркинен, отстаивал традиционный взгляд на Биармию, страну не локальную, а представляющую собой обширную территорию в североевропейской части России. Он считал, что все известные источники позволяют заключить, что «Биармия располагалась и в устье Северной Двины, и на южном побережье Кольского полуострова, главным образом в низовьях рек Умбы и Варзуги, а также на территории важнейших погостов Прионежья».

В тех же 80-х годах советская исследовательница древнескандинавских географических сочинений Е. А. Мельникова подвергла резкой критике попытку К. Мейнандера приурочить Биармию к Ярославскому Поволжью, посчитав аргументы финского ученого не убедительными, т. к., по ее мнению, в Скандинавии известны предметы, причем не в малом количестве, имеющие свое происхождение из бассейна Камы, из Карелии и других областей европейского северо-востока. Мельникова просила обратить серьезное внимание еще на один аспект – историко-географический, – который, по ее мнению, необходимо учитывать при решении вопроса о Биармии. Исследование внескандинавской топонимики в древнескандинавских источниках, как считала она, показывают, что далеко не все топонимы местного происхождения были однозначны или сохраняли строго фиксированное значение на всем протяжении своего существования, например, такой как Хольмгард (Holmgardr). И особенно подвижны были, по ее мнению, топонимы скандинавского происхождения, служащие для обозначения земель на краю скандинавской ойкумены, земель, посещавшихся скандинавами очень редко и представления о которых поэтому были особенно нечетки и неопределенны. И в первую очередь, к этой категории она относила хороним Bjarmaland.

Е. А. Мельникова полагала, что доказательством этому служит неустойчивость его локализации в тех источниках, которые содержат достаточно данных, и общее неопределенное отнесение его к северо-востоку Европы в остальных. Поэтому можно предположить, что название Биармаланд в представлениях древних скандинавов было связано не с ограниченной, четко очерченной территорией, а с обширным регионом, «куда скандинавы попадали преимущественно морским путем, огибая Скандинавию с севера, в первую очередь с той ее частью, которую заселяли финно-язычные народы», заключила она.

Е. А. Мельникова, наверное, одна из первых подметила одну особенность топонима – его широкое и расплывчатое значение, имеющее тенденцию к постепенному смещению на запад в XIII–XV вв. Так, в период интенсивных связей скандинавов с севером Восточной Европы, в X–XI вв., когда походы в Биармию были наиболее часты, хороним имел максимально широкое значение. Источники, отражающие географическую традицию конца эпохи викингов, характеризуют Биармию как крайнюю северо-восточную область Европы. Однако по мере сокращения числа поездок на северо-восток, ослабления связей с этими территориями, постепенно осваиваемыми новгородцами и суздальцами, хороним приурочивается, подметила исследовательница, уже «ко все более западным территориям». В конце концов, заключает она, на картах XV–XVI вв. Биармия появляется исключительно на Кольском полуострове.

Современные исследователи древнескандинавской письменности Т. Н. Джаксон и Г. В. Глазырина сделали очередную попытку локализовать Биармию. По их мнению, Бьярмаланд (Bjarmaland) – топоним, не поддающийся однозначному толкованию. По данным всех древнескандинавских источников, им обозначаются обширные территории севера Европейской части России, однако каждый источник говорит о своей Биармии, в более узком значении. Отсюда и множественность точек зрения в историографии. Эти ученые, проведя в конце 80-х годов анализ указанных источников, сделали заключение, что в «данном контексте» Bjarmaland означает Подвинье, но включает в себя не только низовья Северной Двины, но и те районы Заволочья, куда проникала ростовско-суздальская дань».

Спустя несколько лет, уже в середине 90-х годов, Г. В. Глазырина уточнила свою точку зрения о местоположении Биармии. Еще раз тщательным образом проанализировав сообщение норвежского путешественника Оттара, и почти разгадав секрет упоминания пресловутой «большой реки», исследовательница неожиданно сделала вывод, что отважный мореплаватель никогда не пересекал горла Белого моря. По-видимому, посчитала Г. В. Глазырина, «Оттар остановился где-то на Терском берегу, возможно, в самой узкой части Горла напротив мыса Воронов, где они обнаружил заселенную биармами землю». Таким образом, заключила она, земля биармов Оттара может быть локализована на южной оконечности Кольского полуострова – на Терском берегу Белого моря. Но это не значит, далее поправилась уважаемая исследовательница, что Биармия находилась на Кольском полуострове, просто сюда в летний период прибывали биармы для рыбного промысла и меновой торговли. Во времена Оттара появление здесь в большом количестве населения – биармов – носило временный сезонный характер, а по представлению скандинавов Бьярмаланд находился в Подвинье. Более того, сделав анализ «Саги о Хальвдане», Г. В. Глазырина пришла к выводу об иной локализации Биармии – в Приладожье. Таким образом, по ее мнению, саги описывают два региона – Беломорье и окрестности Ладоги, называя население каждого из этих регионов одним термином – биармы.

Другой известный упомянутый знаток скандинавский саг, Т. Н. Джаксон, к началу XXI столетия также существенно изменила свое мнение о локализации Биармии. Более того, она склонилась к мысли, что существовала не одна, а две Биармии (северная и южная), разделенные Белым морем и его Кандалакшским заливом. По ее мнению, изначально топоним Bjarmaland служил для обозначения всей западной половины Беломорья между реками Онега и Стрельна (или Варзуга) на Терском берегу Кольского полуострова. Видимо, считает она, эту область имеют в виду и договорные грамоты Новгорода с великими князьями в 1264 и 1304–1305 гг., когда называют между Заволочьем (куда входило и нижнее течение Северной Двины) и Тре (Терским берегом, начинающимся к востоку от Варзуги) волость Колопермь/Голопермь, во второй части которой (-перемь) можно усмотреть тот же корень, что и в beormas Оттара и в bjarmar скандинавских источников. К сожалению, уважаемая Т. Н. Джаксон, как и многие предыдущие исследователи, оказалась жертвой ошибочной трактовки топонима Biarmia, считавших, что он произошел от слова Пермь.

Однако она не исключала того, что «в ряде случаев название Бьярмаланд могло применяться к низовьям Северной Двины». Изначальное «соединение» племен биармов, считает Джаксон, помещаемых большинством источников на Кольском полуострове и в западном Беломорье (откуда она это взяла?) и реки Вины, нередко выступающей в скальдике в качестве метафорического обозначения реки вообще, было осуществлено, по ее мнению, скальдом Глумом Гейрасоном. Изменение семантики топонима Bjarmaland, по сравнению с рассказом Оттара и другими источниками, могло произойти в королевских сагах и сагах о древних временах, вероятней всего, как следствие соотнесения скальдической реки Вины с реальной рекой Северной Двиной, ставшего возможным, как считала исследовательница, в результате участившихся плаваний скандинавов в Белое море и их знакомства с Северной Двиной. Вот так изящно уважаемому историку удалось все же, в конце концов, опять переместить Биармию с Кольского полуострова в низовья Северной Двины.

Но, самое главное (с чем категорически все время не может согласиться ее главный оппонент, историк и писатель А. Л. Никитин), она справедливо полагала, что саги, как правило, описывают естественный для норвежцев северный морской путь в Биармию, говоря о пути «на север в Финмарк и дальше вплоть до Бьярмаланда», называя в качестве промежуточных точек несколько островов у северо-западного побережья Норвегии и у побережья Финмарка. Обратный путь описывается у них как путь «с севера»; героям саг приходится плыть по Гандвику; они попадают из Бьярмаланда «назад в Финмарк», а оттуда в Норвегию. Не подлежит сомнению, что Биармия (Bjarmaland скандинавских саг) находилась именно на Европейском Севере.

Хотя относительно недавно (около тридцати лет назад) появилась другое, почти на грани фантастики, особое мнение, и что интересно, превалирующее в настоящее время над указанными выше точками зрения о месторасположении Биармии.

* * *

В 1976 году в журнале «Вопросы истории» вышла любопытнейшая статья А. Л. Никитина под названием «Биармия и Древняя Русь». Своей работой московский историк наделал много шума среди ученых-скандинавистов, т. к. в ней попытался разрушить устоявшиеся представления о географическом положении Биармии. Он утверждал, что Биармии никогда не было не только у Белого моря, но даже на Кольском полуострове, а она находилась на побережье Рижского залива, в устье Западной Двины. По мнению Никитина, английский король Альфред Великий не сам записывал знаменитый рассказ Оттара, а это делал придворный писец. И самое главное, при беседе якобы присутствовал еще один путешественник, Вульфстан, совершивший накануне плавание из Дании в Финский залив. Король расспрашивал их одновременно, так утверждал А. Л. Никитин, а писец механически все фиксировал, в результате получилось искусственное соединение двух рассказов. Как же историк пришел к такому суждению?

В своей книге «Королевская сага» А. Л. Никитин подробно рассказал об этом. В 60-е и в начале 70-х годов прошлого столетия ему часто приходилось бывать в Беломорском крае. Никитин посетил Онежский район, Терский берег Белого моря, где молодой ученый занимался археологическими поисками. После одной из таких поездок на Север из-под пера талантливого писателя вышла замечательная книга «Остановка Чапома», рассказывающая о наших земляках, простых людях Беломорья, поморах.

В то лето он прошел, где пешком, где на лодке, почти весь знаменитый Тре, так называли в древнерусских летописях юго-западный берег Кольского полуострова. Начитавшись скандинавских саг, молодой романтик мучился одной мыслью – обязательно разыскать следы пребывания викингов на побережье Белого моря, ну хотя бы «найти какие-либо остатки их факторий», а на худой конец, ни много ни мало «раскопать и курган одного из древних «рыцарей удачи». В конце своего путешествия, когда он улетал на «кукурузнике» из Пялицы, соседней с Чапомой деревни, в окно иллюминатора ему удалось разглядеть недалеко от какого-то кургана четырехугольный контур якобы развалин «усадьбы – земляного дома похороненного здесь викинга».

На следующее лето с группой курсантов Архангельского мореходного училища и московских киношников, прибывших в Пялицу на учебной шхуне «Запад» (на той самой, которая стоит на набережной Двины), Никитин приступил к археологическим раскопкам злополучного кургана, считая, «что это, безусловно, гробница викинга», в котором они, конечно, ничего не нашли. Это было естественное образование, причуда природы, каких на побережье Белого моря можно обнаружить сотни, поморы их еще называют сопками.

Разочарованный неудачей, по его словам, Никитин потерял последнюю надежду найти доказательство плаваний скандинавов в Белое море. Невдомек ему было, что викинги никогда не хоронили своих коллег на чужой территории, а предпочитали погребать их в море. Даже в безвыходном положении все равно не оставляли убитых на поле боя, подбирали и бросали мертвецов позднее в воду, главное, чтобы, как они считали, души погибших соотечественников не попали в руки врагов. Об этом хорошо сказано в саге «Об Одде Стреле». Более того, ни в одном скандинавском произведении не говорится о гибели норвежских или шведских королей (конунгов) в Биармии (рядовых викингов никогда не хоронили в курганах, этой чести удостаивались только верховные вожди, знатные люди). И если бы это произошло, то такое знаменательное событие обязательно оказалось отраженным в сагах. Причем, из саг известно, в этой северной стране побывали всего лишь два норвежских конунга – Эрик Кровавая Секира и Гаральд Серая Шкура, так что очень сомнительно было искать на территории Кольского полуострова какие-нибудь викингские захоронения.

Оттуда и начались у молодого археолога все «беды». Уже в Москве, сочиняя сагу для своего какого-то фантастического рассказа, А. Л. Никитин неожиданно пришел к мысли, что скандинавы никогда не бывали в Белом море, «не бывали – и все тут!».

Вот так неожиданно на людей находит странное и удивительное «озарение». В результате долгих путаных измышлений, пересмотра текстов путешествия Оттара и других норвежцев, Никитин, в конце концов, пришел к мысли, что Биармия не могла быть не только в Беломорье, но и даже на Кольском полуострове, а она располагалась, по его мнению, исключительно на побережье Рижского залива Балтийского моря. Не будем анализировать его дальнейшие мучения по пересмотру данной проблемы: желающие прочувствовать терзания молодого разочарованного историка могут все это узнать из книги «Королевская сага». Однако из нее же напрашивается вывод, что Никитин не самостоятельно, как он утверждает, пришел к такому заключению.

Автором мысли, что Биармия якобы не могла находиться на берегах Белого моря и Северной Двины, считавшаяся «миражом, научным заблуждением, с которым пора покончить раз и навсегда», как уже упоминалось, был небезызвестный К. С. Кузнецов – автор знаменитой статьи «Вопрос о Биармии». Этому этнографу в тиши московского институтского кабинета, по его мысли, удалось развенчать легенду о таинственной Биармии, которой якобы никогда не существовало ни в Перми, ни в Заволочье. В конце концов, Кузнецов позволил разместиться ей на севере Кольского полуострова. Как видно из содержания статьи, для него не было авторитетов, часто в пренебрежительной, иногда откровенно насмешливой форме Кузнецов делал «опровержения» своих коллег, ученых-историков, иногда искренне ошибающихся в своих суждениях.

Это делалось с одной-единственной целью: будучи ярым антинорманистом (противником норманнской теории образования Руси), Кузнецов даже мысли не мог допустить, чтобы Биармия, которую постоянно грабили скандинавы и в которой ненавистные ему норманны в отдельные годы постоянно жили, уж никак не могла находиться на территории центра Русского Севера. В крайнем случае, пусть хоть тогда она будет расположена на самом севере Скандинавии, на спорной русско-норвежской территории Варангер-фьорда, где обитали дикие лопари.

Не объективностью, а тенденциозностью была пропитана эта статья, к сожалению, именно с этой целью, а не научной наверняка она и писалась. Хотя за перевод многих саг низкий ему поклон от потомков.

Никитин же пошел дальше. Восхитившись работой Кузнецова, назвав его крупнейшим специалистом по исторической географии и одновременно пожурив за некомпетентность К.-Ф. Тиандера – автора книги «Поездки скандинавов в Белое море» и за то, что тот не был историком и географом, а обыкновенным филологом (что с него взять!), Никитин поставил под сомнение путешествие Оттара в Беломорье. Одним из главных аргументов был факт, что, по его мнению (а точнее Кузнецова), Оттар за пятнадцать дней своего путешествия мог дойти только до Нордкапа и не далее. Причем ученый делал упор именно на пятнадцать дней, а не суток. Уж кому-кому надо объяснять, только не ему, бывшему путешественнику по Северу, что в хорошую летнюю погоду, когда стояли тихие светлые, как день, ночи, суда древних мореходов шли без остановки и на них велась круглосуточная вахта. Или уважаемый Никитин думал, что после 8 часов вечера норвежцы приставали к берегу и до 8 утра давали «храпака», а затем завтракали и шли дальше. Не подлежит сомнению, о чем говорилось выше и приводились аргументы, что Оттар побывал именно в Белом море.

Далее Никитин дает клятву «продолжить то, что не успел завершить Кузнецов: подвергнуть внимательному анализу те письменные источники, на которые указал ученый». Снова в очередной раз, перечитав рассказ о путешествии Оттара, упрямый историк выдвинул свою «концепцию», суть которой заключалась в следующем. Подвергнув, по его словам, «структурному анализу тексты и вычленив из них историко-географические реалии», ученый сделал предположения (обратите внимание – только предположения!), что, во-первых, Оттар и Вульфстан совершили совместное путешествие в Восточную Прибалтику, во-вторых, в момент беседы с королем Альфредом Великим находился не один Оттар, но и его товарищ Вульфстан, которые одновременно(?) рассказали о своих путешествиях – один на север, а другой – на восток по Балтийскому морю, и, в-третьих, самое главное, при записи сведений норвежских путешественников якобы могла произойти путаница, выразившаяся в перестановке отрывков сообщений из одного в другой. То есть, не мудрствуя лукаво, Никитин фрагменты текста исторического источника переставлял местами, как ему было удобней, сделав после этого очередное предположение(!), что писец (или сам король) неправильно(?) записал последовательность рассказа Оттара и Вульфстана. В результате получилась интересная картина – все сведения о «беормах» оказались у Никитина в рассказе Вульфстана, совершившего путешествие в восточные страны, а Оттара, который странствовал на север, оставил без них. В результате такого «препарирования» старинного текста у А. Л. Никитина Биармия очутилась на побережье Балтийского моря.

Вот это и есть так называемый «структурный анализ» древних текстов и «вычленение из них историко-географические реалий». Полнейший абсурд, если мы будем так изучать историю, основываясь на своих эмоциях и необоснованных предположениях, то ее надо каждый раз заново переписывать.

Еще в начале 80-х годах заблудившегося историка очень вежливо пытался урезонить финский ученый Хейкки Киркинен: по его словам, «автор статьи весьма свободно толкует скандинавские саги, причем метод их толкований не имеет достаточных обоснований», «доводы, приводимые А. Л. Никитиным, весьма недостаточны, неопределенны и частично ошибочны, поэтому эта теория должна быть отвергнута как не выдерживающая критики… В то же время средневековые русские, скандинавские и финские источники говорят в пользу представления, согласно которому Биармия находилась в районе Беломорского побережья».

Почти тридцать лет продолжается этот бессмысленный спор, не стоящий выеденного яйца. В ход даже пошли оскорбления почтенных ученых и обвинения чуть ли не в политических доносах. Правильно заметил умнейший интернетовский оппонент Никитина, что он «сознательно дезинформирует читателя, пытаясь выдать свои предположения (точнее – голые фантазии) за нечто, что реально известно исторической науке». Откройте сайт со словом «Биармия», вы можете поучаствовать в увлекательном споре некоего Элекса, под именем которого быстро узнаете самого Никитина, и его оппонента – очень эрудированного и уравновешенного некоего Colonela Huntera, и все станет на свои места. Хотя в настоящее время по явилось много сторонников Никитина, считающих, что он является той «последней инстанцией» в этом, повторяем, бессмысленном, специально им затеянном споре.

Самое интересное, Никитин приписывает себе авторство в части локализации Бьярмаланда на Рижском взморье, однако, как оказывается, это не соответствует действительности. Отзываясь о своих работах, посвященных вопросу Биармии, уважаемый историк, не боясь задохнуться от скромности, говорит, что «они остаются единственными по полноте рассмотрения вопроса о Биармии с точки зрения накопленного на сегодняшний день археологического, этнографического, лингвистического и географического материла для обоснования местоположения данного фантома» и перечисляет авторов, освещавших биармийскую проблематику в разное время. Однако почему-то он не назвал (или забыл это сделать) одну фамилию – речь идет об известном советском географе Иосифе Петровиче Магидовиче (1889–1976). Именно в год его кончины вышла нашумевшая статья Никитина в журнале «Вопросы истории», где он представил «свою концепцию» искусного препарирования древних текстов, умудрившись при этом поместить Биармию на Рижском взморье, в устье Западной Двины.

И. П. Магидович хорошо известен широкому кругу специалистов как автор многотомного труда по истории географических открытий и исследований, начиная от возникновения древнейших цивилизаций до нашего времени. Еще в 50-е годы вышла его книга о древних путешественниках, не забыл он рассказать и о знаменитом плавании Оттара. Именно Магидовичу принадлежит идея, что река Вина, протекающая по Биармии, не что иное, как Западная Двина (Даугава), он пишет: «Об особенностях р. Вину, протекающей по Биармии, можно получить представление из древних саг. Река впадает в море одним устьем, а на ее холмистых берегах растет смешанный лес, высокий и густой. Эта скупая характеристика в сочетании с упоминанием о многочисленном населении и обработанных полях не оставляет места сомнениям: речь идет о Западной Двине (Даугаве). Подтверждением такого вывода служит свидетельство Саксона Грамматика о походе датчан в Биармию. Они пересекли всю Центральную Европу и напали на биармийцев. Потерпев поражение, датчане отступили «в землю куров (куршей) и зембов (земгалов)», т. е. в области Средней и Западной Латвии, где жили эти древнелатышские племена. Иными словами, Биармия занимала территорию Эстонии, Северной и Восточной Латвии».

И. П. Магидович с сыном, комментируя рассказ о путешествии Оттара, сделали предположение(!), что норвежский мореплаватель представил английскому королю только часть правдивых сведений. Когда норвежец стал говорить ему о биармах, здесь произошло, по их мнению, «какое-то недоразумение»(?), т. к. Биармии в тех местах не могло быть по вышеуказанной причине – и все. Но Магидовичи не отрицали другого момента – Оттар мог побывать в Белом море. По словам ученых, «всего вероятнее, что он дошел до горла Белого моря и пристал к юго-восточному берегу Кольского полуострова, а может быть, достиг Кандалакшской губы».

Магидович и вместе с ним Никитин глубоко заблуждались в одном, именно Прибалтику скандинавы прекрасно знали и поэтому не могли спутать хорошо знакомые им прибалтийские страны, например, как указано в одном древнескандинавском географическом трактате XII века: «Вирланд, Эйстланд, Ливланд, Курланд, Эрмланд, Пулиналанд, Виндланд – самый западный перед Данией», с далекой и труднодоступной Биармией. Более того, как подметил неутомимый интернетовский Colonela Huntera, «хорошо знали скандинавы прибалтийские племена – куршей, ливов, земгалов и др., ни в одном источнике они не смешиваются и не сопоставляются с бьярмами. Точно так же никогда не смешивалась с рекой Виной в Бьярмаланде хорошо знакомая скандинавам Дюна – Западная Двина, именно под этим названием неоднократно упомянутая в рунических надписях, географических трактатах, текстах саг». И самое главное, в географическом трактате «Великие реки» начала XIV века Вина и Дюна упоминаются вообще раздельно, т. е. это, безусловно, две разные реки.

Следует отметить, окончательно «добивает» оппонент А. Л. Никитина, что лучше всего скандинавам был известен как раз район Дюны – Западной Двины: скандинавские источники хорошо знают острова и мысы в Рижском заливе, прибрежные племена и т. д. «Каким образом в столь хорошо известной скандинавам Восточной Прибалтике мог оказаться «появляющийся и исчезающий Бьярмаланд» – остается на совести А. Л. Никитина». Совершенно невозможно представить, почему при активных и непрерывных контактах скандинавов с народами Восточной Прибалтики они вдруг внезапно «потеряли» Бьярмаланд, полностью «забыли» о его местоположении – и, более того, «перенесли» его на север. Предположение А. Л. Никитина не только не находит подтверждения ни в одном историческом документе, но и противоречит, как вы сами убедились, всем без исключения упоминаниям Биармии (Бьярмаланда) в исторических источниках.

Именно поэтому фантом Рижского залива под названием Биармия, искусственно рожденный двумя исследователями, справедливо должен исчезнуть с географических карт древности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.